Файл 034

Кефтиу, как называли Крит египтяне, встретил Климовицкого пронзительной синевой такой сияющей насыщенности, какая редко случается даже в стране пирамид. С гостиницей повезло. Стерильная чистота, двухразовый шведский стол, домашняя атмосфера. Номер, довольно просторный, выгодно сочетал современный комфорт с античной простотой: ничего лишнего. Клиентура в подавляющем большинстве состояла из немцев, притом пожилых. Свойственные им бережливость и приверженность к порядку наложили свой отпечаток и на обслуживающий персонал. Все делалось четко, быстро и своевременно, а уж кормили прямо-таки на убой.

Трудно было бы выбрать лучшее пристанище, хотя Павел Борисович и руководствовался совсем иными соображениями. Перелистав предложенные в турфирме проспекты, он фактически ткнул пальцем наугад, прельстившись близостью моря и выгодным местоположением.

Деревушка Сталида, где находился отель с несколько необычным для здешних мест названием «Кактус», словно нарочно располагалась между основными центрами минойской цивилизации: Кноссом и Малией. Автобусы ходили точно по расписанию, и всегда можно было, ни от кого не завися, выбрать наиболее удобное время для посещения раскопок и Археологического музея в Ираклионе, не уступающего богатством афинскому.

Словом, проспект не только не обманул, но и превзошел все ожидания, что, надо признать, случается не столь часто.

Благоухающий цветением сад отделяла от песчаного пляжа только асфальтовая лента дороги. Буйная субтропическая зелень скрывала отдельно стоящие виллы с плоскими крышами и глубокими лоджиями, затененными черепичным навесом, ступенчато ниспадающим с третьего на второй, а затем и на первый этаж, где Климовицкому предстояло прожить по меньшей мере неделю, а то и две. Гирлянды бордовой и нежно-фиолетовой бугенвилии навевали ощущение непреходящего праздника. Поистине, щедрость критских богов не знала предела. Белоснежные стены комнаты, с нарочито шершавым рельефом, и пол из плит искусственного мрамора, казалось, впитывали отсветы неба и моря, голубея прохладой высокогорного фирна. Лоджия выходила во дворик, густо засаженный пальмами и кактусами. Гигантский цереус, похожий на трезубец бога морей Посейдона, едва не касался своими колючками ярко-розовой черепицы. Каменная горка с коллекцией цветущих эхинокактусов и опунций выгодно подчеркивали горделивое одиночество этого живого фетиша, привезенного из какой-нибудь мексиканской пустыни. Стало понятно, почему гостиница — Hotel bungalows — и примыкающий к ней пляж с разноцветными зонтиками и шезлонгами именовались «Cactus beach».

Международный туризм поспособствовал не только смешению языков, но и расселению флоры. В бассейне цвели амазонские кувшинки, на крыше гаража вызревали декоративные китайские тыквочки, а канадская голубая ель отлично уживалась с японской камелией. В каждом фрагменте этой живой мозаики ощущался намек на некую неохватную целостность, которую дано прочувствовать, но не понять.

Окаймленные шпалерами роз тростниковые беседки обвивали виноградные лозы, а по стенам вились узловатые жилы глицинии. Напоенная соком благодатного краснозема, она впала в осеннюю дрему, слабо отзываясь трепетом жестяных листьев на дыхание моря.

Не в пример благопристойной немчуре, Климовицкий не утруждал себя проходом по каменным коридорам, а, перемахнув через перила в одних плавках, кратчайшим путем перебегал прямо на берег. Раскаленный песок обжигал, заставляя без промедления броситься в довольно-таки прохладную воду. Одна за другой накатывали волны, разбиваясь радужной пеной о скалы, облепленные острыми, как бритва, ракушками, и солнечные лучи сплетались в сетку на взбаламученном дне. Горячий воздух жадно впитывал капли, оставляя на коже благодатную соль.

Блуждая вдоль кромки прибоя, Климовицкий лениво разгребал босыми ногами кучи гниющих водорослей, натыкаясь на обкатанные кусочки белой и угольно-черной пемзы. Поди угадай, какой из них хранил память о битве стихий, уничтожившей Атлантиду. Вулкан Тиры все еще время от времени выбрасывал раскаленную лаву, которую, повинуясь ветрам и течениям, волны шали на Крит и щедрой дланью богов разбросанные Киклады.

Ход светил задавал извечный ритм содроганиям тверди, и текучие воды подчиняли ему свой набег и откат.

Безмятежно ласкова бирюзовая гладь в ослепительных вспышках. Играет дельфин, дразня чайку, парящую в вышине. Обманчиво недвижимы горные склоны, плывущие в сизой дымке. Наливаются соком оливы, волнующей горечью дышит полынь, и пчелы деловито сбирают нектар с лиловых и желтых соцветий.

Остановленный миг в крайней точке вселенского маятника. Мгновенье покоя и счастья перед возвратным движеньем. Быть может, одной лишь медузе, что, пульсируя сиреневой бахромой, косо уходит в индиговый мрак глубины, дано ощутить, как готовы расправиться плечи неистового колебателя тверди. Или это ящерица, порождение нижнего мира, уловила дрожью нежного горла предвестье родовых мук Матери-Геи? Изумрудный дракончик, скользнув с нагретого камня, юркнул в замшелую трещину.

Пенные языки вылизывали песок, оставляя узор отхлынувшего прибоя.

В таверну можно было войти прямо с пляжа, поднявшись по ступенькам в проеме платформы, сложенной из ракушечника. Ноздреватые блоки проросли янтарными зонтиками аниса и плотоядного вида малиновыми цветками, распустившими игольчатые лепестки средь мясистых пальцеобразных листьев. Дикая природа сама позаботилась приукрасить неприглядный тыл харчевен и магазинчиков, протянувшихся по обе стороны автострады. Только в непосредственной близости от «Кактуса» Климовицкий насчитал сорок семь ресторанов: греческих, китайских, индийских, тайских — на любой вкус. Даже для «Русской кухни» нашлось местечко — между ювелирной лавкой, где заодно приторговывали шубами из норки и опоссума, и виллой «Маруська».

Несмотря на плотный завтрак, есть после купания хотелось со страшной силой, но разбегались глаза. Перед входом в каждое заведение стоял столик с раскрытым меню и цветными фотографиями предлагаемых яств. Зазывала в белой рубашке с приспущенным галстуком, сладко закатывая белки, кричал по-немецки: «Herzlich will kommen!».

Напустив на себя вид скучающего фланера, Павел Борисович прошелся пару раз туда и обратно, но так ни на чем и не остановился. Не столько из любопытства, сколько прячась от палящего солнца, хотелось нырнуть в спасительную тень. Высокая мода соседствовала с джинсой, мороженое с марочными винами, рыболовные снасти с овощными грудами и расписной керамикой. От красочных витрин и рекламных щитов рябило в глазах. Пляжные принадлежности, сувениры, открытки, экскурсионные бюро и обменные пункты, аренда недвижимости и прокат чего угодно: велосипедов, яхт, спортивных машин, самолетов.

Пока под тентом отдыхали глаза, он купил копию знаменитого, по сей день не расшифрованного «Фестского диска». Загадочные иероглифы были врезаны по спирали с обеих сторон. Устоять против вазы — ликифа с морскими звездами и синими дельфинами — тоже оказалось никак невозможно. Как нарочно, на той же полке приютился и зеленоватый, под бронзовую патину, кратер с рельефным осьминогом, и возникла непростая проблема выбора. Разрешить ее можно было, только взяв оба шедевра минойской эры. Свинцовые пломбы удостоверяли полное соответствие музейным подлинникам.

Деньги были потрачены не зря. Во-первых, окончательно созрела мысль о грядущем ленче: местная рыба на скаре и обязательно осьминог, а во-вторых, удалось определить наиболее выгодный курс: 225 драхм за доллар. По счастливой случайности, обмен производился в экскурсионном офисе, где между вездесущими плакатами: Knossos, Samaria, Spinalonga, Unbekanntes Kreta, Kretische Nacht блеснуло золотом на лазури заветное Santorini.

Павел Борисович ничуть не удивился, обнаружив за стойкой белокурую нордическую валькирию. Вторичная, мирная на сей раз, оккупация была налицо, и с ней приходилось считаться, невзирая на неудобства языкового барьера. Впрочем, голубоглазая лорелея в открытом платьице легко перешла на английский и нашла соответствующий проспект, из которого стало ясно, что Tages-kreuzfahrt на лайнере «Минойский принц» означает one day cruise — однодневную поездку на заповедный остров. За отдельную плату предлагалось выбрать одну из экскурсий: раскопки Акротири, традиционная деревня Пиргос или чудесный песчаный пляж Камари. Казалось бы, полный ажур, но наполеоновские замыслы никак не укладывались в однодневный развлекательный тур.

Из Ираклиона судно отходит трижды в неделю в семь утра, в одиннадцать тридцать прибывает на Санторини и уже в семнадцать тридцать отправляется в обратный путь. Жалкие шесть часов. Не хватит даже для осмотра Акротири. Климовицкий планировал побывать на всех островах, окружающих исполинскую подводную кальдеру: на Тристии и Неа Камени, где дымится действующий вулкан, на Палеа Камени и Аспрониси. Нанять лодку на месте будет куда сподручнее и, главное, обойдется намного дешевле, но шесть часов… Это даже не смешно.

— Я предполагал задержаться там на несколько дней, — разочарованно протянул он.

Милая дама понимающе закивала и, не переставая приветливо улыбаться, достала новый буклет с изображением такого же белоснежного теплохода, но с названием «Вирджиния Скай» на борту. Он совершал уже пять рейсов в неделю, но почти по такому же графику. Все различие заключалось в том, что время отчаливания сокращалось на четверть часа.

— Я свяжусь с компанией, — заверила немка. — Надеюсь, они пойдут вам навстречу. Только нужно будет заранее оговорить день возвращения. Хорошо?

Климовицкий обещал подумать и зайти завтра. Забрав проспекты, попросил обменять стодолларовую банкноту.

— Ваш паспорт, пожалуйста.

— Паспорт?.. Но паспорт в отеле. Я сбегаю. Это совсем рядом.

— В каком отеле?

— «Кактус», — для пущей убедительности он вынул ключ на тяжелой латунной гирьке. — Можно позвонить в ресепцию.

Но она не стала никуда звонить. Сняла ксерокопию купюры, спросила фамилию и дала расписаться.

В таверне «Ахилио» Климовицкий оказался единственным посетителем. Здесь, как и всюду, оформление отличалось скромным изыском, как бы намекающим на нечто утраченное, полузабытое, но — как знать? — может, все еще существующее где-то далеко-далеко или совсем рядом. К капитальной стене примыкали широко открытые морским ветрам арки, декорированные рыбацкой оснасткой: старая сеть с поплавками, ржавые якоря, изъеденное солью весло, железный рычаг румпеля. На белой известке этот хлам казался музейным антиком. Рыба-шар, подвешенная к балке, покачивалась, растопырив шипы, в струйном дыхании бриза. Возле громадной печи, похожей на бетономешалку, журчал фонтанчик, бивший из раковины тридакны. В морском аквариуме среди обломков кораллов издыхал осьминог с умными тоскующими глазами. Его изогнутый, как у попугая, клюв конвульсивно хватал пропущенную сквозь фильтры воду.

Павел Борисович не хотел бы увидеть на своей тарелке именно этого представителя отряда головоногих, но, заглянув в меню, сказал, как и было задумано:

— Кхмаподи.

— Соупе? — спросил официант.

— Скарас, — показал Климовицкий на печь.

В ответ прозвучала темпераментная тирада, сопровождаемая оживленной жестикуляцией.

— Милате англика? — ничего не поняв, спросил Климовицкий.

— Охи, — выразительно покачал головой грек. Нет, он не говорил по-английски.

Установить взаимопонимание помогла строчка в меню: «осьминог с артишоками («ангинарес») на скаре». Перешли к рыбе.

— Кефалос.

— Скарас? Эна кило?

— Миссо кило, — заглянув в записную книжку, поправил Павел Борисович, решив, что полкило кефали будет достаточно. — Пепони, — заказал на десерт дыню.

— Пота? — официант пригубил невидимую рюмку.

— Бира.

Уточнять марку не было надобности. Всадник с мечом на бумажных салфетках и пепельницах говорил сам за себя. Заведение подкрамливалось рекламой пива «Holsten».

В ожидании заказа Климовицкий принялся изучать проспекты. Морская прогулка выливалась в копеечку: завтрак и обед (лобсгер, икра, шампанское) оплачивались сверх стоимости круиза. По самым скромным подсчетам, на круг выходило долларов под двести.

Самое разумное было съездить в Ираклион и узнать, нет ли обычного рейса на Тиру, не для скучающих богачей, а ради нужд местных жителей.

Официант принес пенный бокал на фирменной картонке и, видимо, по собственному усмотрению, салат: помидоры, маслины и крупно нарезанный лук. Слегка припорошенный углем хлеб дышал жаром.

Такой, наверное, едали ахейцы под стенами Трои. И такие маслины, похожие на сушеный чернослив, ничего общего не имеющие с образцово-показательными, но безвкусными плодами в жестянках.

Осушив единым духом бокал, Климовицкий набросился на еду. Раскаленные блюда из нержавейки, на которых истекали соком обложенные ломтиками лимона рыбины и пузырился лилово-коричневый шар с зажаренными до черноты щупальцами, приспели в самую пору. Салат, щедро приправленный оливковым маслом и уксусом, только раздразнил аппетит.

Для дыни уже не хватало места, но Павел Борисович пересилил себя и, омыв пальцы в чаше с водой, где плавала четвертинка лимона, неторопливо принялся срезать испещренную клеточным узором желтую корку.

Упоительное ощущение полного довольства несколько подпортил счет, в два раза превысивший сумму, прикинутую по прейскуранту. Но стоило ли из-за двух тысяч драхм вступать в пререкания и портить себе праздник? Тем более что лукавый грек, как бы в подарок, поднес рюмку анисовки.

— Узо! — с видом знатока продегустировал Павел Борисович и поблагодарил: — Ефхаристое.

У всякой игры свои правила.

В честь знаменательной встречи с Критом можно позволить себе маленький пир, а на будущее — булки с сыром и ветчиной вполне хватит, чтоб перебиться до ужина. За завтраком он успел заметить, как немцы за соседними столиками без малейшего смущения уносят бутерброды в салфетках.

Выйдя из таверны, он завернул за угол и неторопливо направился к главной автостраде, где курсировали автобусы. Судя по плану Ираклиона, Археологический музей находился рядом с конечной остановкой.

Первый зал (5000–2600 ВС) Климовицкому пришлось пробежать, чтобы опередить экскурсионные группы. Перспектива разглядывать кости архаичных могильников из-за чужих спин не вдохновляла. Но не успел он приникнуть к стеклу, за которым чернела медь периода древних дворцов — зал II (1900–1700 ВС), как ввалилась галдящая ватага с экскурсоводом «франкоязычницей», и не оставалось ничего иного, как вернуться обратно. Так и мотался взад-вперед, пребывая то в авангарде, то в арьергарде, благо время не лимитировало.

Культ быка отчетливо прослеживался еще в неолите, за шесть тысяч лет до нашей эры. Могучий телец был изваян из глины, вырезан из слоновой кости, его контуры метили черный базальт, и среди великого множества кувшинов и ваз то и дело попадался характерный орнамент рогов. Расположенные анфиладой залы вели по стреле времени, от древнейших захоронений с каменными орудиями к эпохе минойских дворцов, когда появилась бронза, филигранное золото и многочисленные двойные топоры — тавро Зевса Критского. Лабрис! Священное оружие, коим убивали приносимого в жертву быка, словно дальнее эхо, откликается в глубине Лабиринта. Отзвук мрачных мистерий таится в самом имени Минотавра, сына царя Миноса и зачавшей от бычьего семени Пасифаи… И как яркий свет после долгих блужданий в подземных туннелях, как сияние моря на выходе из темного грота, — волнообразные знаки воды и мистическая спираль мирового закона.

Морские чудища отныне сопутствуют рогатому богу и богине — змее. Кажется, что сама природа достигла высшего совершенства в осьминоге, в дельфине, в морском коньке и пучеглазых причудливых рыбах, готовых взлететь на колючих крыльях над кружевом пен. Совсем иная, ни на что не похожая цивилизация; жизнерадостная, веселая, утонченная, но затаившая ужас безвозвратных зыбей.

Спирали на терракотовом кратере с рельефными желтыми цветками, словно проросшими сквозь глазурь, повторяют извивы фестского диска, но безмолвствуют загадочные рисунки и немы линейные письмена.

Неведомый народ, неизвестный язык, смутно угадываемые кумиры. Гибель подстерегает при переходе от Тельца к Овну. Она угадывается в нервном ритме орнамента, в кресте, предвосхитившем мальтийский, в свастике, запущенной против солнца, в чудовищной свинге, сомкнувшей женственные уста.

Спиральная вязь прерывается, взметаясь кудрявыми завитками, под резким изгибом громовых стрел. Словно поднятая землетрясением приливная волна уже готова обрушиться на северный берег. Нервы улавливают, сердце предчувствует, тянется к темной волшбе: магические амулеты, вотивные фигурки, талисманы. Но тут же и тонкая, как японский фарфор, керамика, и позеленевшие мечи с золотой рукояткой, и шлемы с глазными прорезями. А вот и филигранная золотая подвеска из Малии: две целующиеся осы. Климовицкий пожалел, что не купил открытку в археологической зоне. Впрочем, ничего не потеряно. От гостиницы до развалин дворца всего три остановки. Иди знай, что осы такая же редкость, как «Фестский диск». «Нигде более не встречается», — значилось на табличке. Только специалист способен выделить критский мотив, отличный от всего, что промелькнуло, не оставив следа, в музеях Каира, Афин и Иерусалима. Может, и впрямь вперемежку с предметами местного производства затесался и заморский товар? Равноудаленный от Азии, Африки и Европы и равноприближенный к ним Крит лежал на скрещении морских дорог, связавших острова Эгеиды с Финикией и Египтом, Иудеей и Анатолией. За тысячу лет до Троянской войны здесь уже возводили многоэтажные дворцы с канализацией и водопроводом. Запутанные ходы Лабиринта запечатлены на золотых пластинках с непонятными знаками, которые не смогли прочитать полудикие эллины. Гомер, и тот не знал грамоты. Потерян ключ, и никто уже не скажет, откуда привезен хотя бы этот тончайшей работы ритон с головой львицы. Из Мемфиса, Тартеса? Может, из самой Атлантиды? Не в обычае древних было ставить клеймо… Она где-то тут, Атлантида. Затерялась среди мертвых вещей. Но немы письмена, молчит позеленевшая бронза и кубок из электро не помнит пути своего.

Павел Борисович вновь посетовал на то, что так мало знает. Не тем занимался, не тем. Промотал жизнь ни за что ни про что.

Он надолго замер перед раскрашенной статуэткой богини с обнаженной грудью и змеями в руках. На соседнем стенде она была представлена в несколько ином облике, но все те же ядовитые твари покорно вились вкруг локтей.

Имя хозяйки Крита хранят заброшенные кладбища, где она пролетала под полной Луной, окруженная псами и демонами.

В кратком пояснении значилось, что «центральная фигура минойского пантеона» (увы, анонимная) почиталась богиней диких зверей, повелительницей гор и лесов со всеми их обитателями, а также благосклонной покровительницей злаков и всего, что растет на земле. «Богиня змей» — читалось, однако, под ее изображением с кошкой на голове. Фигура датировалась 1550–1500 годами до н. э., когда второе извержение тирского вулкана подчистую смело циклопические сооружения. И вновь лучезарный расцвет. Из руин поднимаются еще более величественные дворцы, украшенные статуями и фресками недосягаемого совершенства. Придворные дамы в одеждах Богини Змей (тугой корсаж, открывающий грудь, юбка колоколом с оборками) посылают улыбку бессмертия из дали веков. Стройные загорелые юноши с длинными черными волосами в уборе из птичьих перьев излучают сияние вечной молодости. Широкоплечие, с тонкой осиной талией и могучими чреслами, едва прикрытыми набедренной повязкой, они творят загадочный обряд. Всемогущие, словно боги, проходят в торжественной процессии, неся на вытянутых руках атрибуты священной власти. И вершат возлияния, кружась в танце под сенью Дерева Мира, где у корней пресмыкаются змеи, а птицы щебечут в пронизанной солнцем листве. Тень смерти не погасит радужного оперения, не омрачит голубизны горизонта, не коснется ни этих лилий, что не полегли под ногой, ни этих глаз, прозревающих вечность.

Ритон горного хрусталя с ручкой, набранной из аметистовых бусин, — не для вина, пусть и самой отборной лозы. Он достоин нектара на пиру небожителей, затаивших гневную ревность. На последнем пиру. В расплавленных недрах зреет третий удар. Кносс, Фест, Малиа, Като-Зарко — все будет сдуто с доски бытия. Вместе с минойскими дворцами исчезнут виллы Аги-Триады и хижины бедноты. Только глиняный макет дома с колоннами, подпирающими плоскую крышу (1450–1400 до н. э.), уцелеет под толщей морской гальки и ила, чтобы через тысячи лет одеться музейным стеклом. Боги уходят из разрушенных храмов.

После долгих веков запустения другие народы принесли своих богов. Черты полнейшего упадка отчетливо читались в металле, камне, керамике. Вторгнувшиеся на остров дорийцы не интересовали Климовицкого. Он поднялся на второй этаж, чтобы полюбоваться кносскими фресками. «Парижанку» увидел еще с лестницы. Поразительное, необъяснимое сходство с Антонидой Ларионовой обозначилось на подлиннике с ошеломляющей завершенностью. Откуда-то повеяло духами Марго. Она все еще снилась ему, волнуя и мучая ускользающей близостью.

Как вспышка в оцепенении медитации, промелькнула догадка, что все нити где-то затянуты в мертвый узел. Сон сродни мифу: потерянный рай не подвластен забвенью. Блеснуло искоркой на ветру и погасло. Туманные грезы об Атлантиде наложились на грустную память, но не излились в слова. Связи распались, и нет ничего. Только пустой сосуд и мучительные попытки вернуть видение, проблеснувшее в дымчатом хрустале. Но чем настойчивее усилие, тем непроглядней завеса.