Файл 023

Восславим покорно Смерть и Любовь. Витая средь сонма бессчетных миров, крылом к крылу, сбирают изобильную дань предвечные Танатос и Эрос. Без гнева и сострадания, без отдыха и срока.

Вечность не знает времени и привязанности не ведает, ибо все ей принадлежит, и это все перед нею — ничто. Сердца и звезды в ее жерновах перемалываются в песок забвенья. Из праха ее дуновением нарождается бренная плоть, пронизанная биеньем любви и неизбывной тоской о невозможном.

Очередной конец света назначен на 1999 год, как и предсказывал Нострадамус. Гибелью на сей раз грозит не Король Ужаса, который либо придет, либо нет, а бескрайняя бездна, где неприкаянно носятся обломки погибших миров.

По иронии случая, астероид весом в тридцать тысяч тонн, готовый разнести нас в мельчайшие атомы, зовется Эросом. Говорят, что компьютеры NASA с точностью до минут определили дату неизбежного рандеву, но, да простит поэт, минуй нас пуще всех печалей космическая любовь.

Нам было дано воочию увидеть на экранах, как врезались в оболочку Юпитера ледяные глыбы разорванного ядра кометы. Каждый такой обломок взрывался огненной бомбой в миллион мегатонн. Не будь Юпитера, чье могучее тяготение защищает лучше всякой брони, нам давно бы пришел конец.

Подавляющее большинство обитателей, выросших в суровых условиях ядерного противостояния, не слишком волнует невидимое простым глазом небесное тело, которое то ли упадет, как пророчат записные алармисты, то ли пронесется мимо. Да и когда это будет? Один твердит: скоро, другие уверяют: через тысячи лет.

В сущности, очень правильная позиция, чего не скажешь, однако, о ворожеях и колдунах, для которых людские страхи — верный источник заработка, о всяческих кликушах, серьезно сдвинутых на эсхатологических предчувствиях, и в первую очередь сектантах. Как же без них? Когда многовековая идея конца света приурочена к круглой дате с тремя нулями, да еще и подкреплена астрономическими наблюдениями, для подобной братии наступает благодатный сезон. Надо ковать железо, пока горячо. И стучат, стучат кузнечные молоточки по раскаленным мозгам.

Отсюда скачки статистики душевных расстройств и, как следствие, рост преступлений на так называемой мистической почве, к чему, следует признать, с недоверием относятся в судах и прокуратуре. Не к преступлениям, которые год от года набирают размах, независимо от астероидов и предвещенных дат, а к расплывчатому понятию «мистическая почва», как бы подразумевающему невменяемость. И то верно: вырежут по пьянке целую семью, а после косят под мистику.

Нелегко разобраться в подобной мешанине, особенно если натыкаешься на безымянный труп и приходится возбуждать уголовное дело по факту, без малейшей надежды на поимку убийцы. Тоже, знаете ли, портит и без того неблагополучную статистику.

Труп, и опять обгоревший, но уже более основательно — почти до костей, обнаружили близ того самого лесочка на косогоре. Нашел дачник, надумавший пересадить пару сосенок к себе на участок. Строго говоря — воровство, потому как посадки находятся в ведении лесхоза, но кто нынче считается с такими пустяками? Наконец, обстоятельства неординарные — понимать надо. Тем более что гражданин сам обратился в милицию и чистосердечно рассказал, каким намерением руководствовался, когда под покровом ночи отправился выкапывать хвойные деревца, отвечавшие какому-то друидическому гороскопу его жены. Хотел, значит, презент преподнести к именинам.

Тоже, признаться, порядочная дурь.

Федор Поликарпович Бобышкин — кто же еще? — выехал на место со следственной бригадой. Лесопосадки охватывали площадь в два гектара. Раньше тут находился заболоченный пруд, который основательно засыпали песком и отвели под саженцы. Грунт, следовательно, выдался мягкий. Продолжив работу, начатую дачником, — едва показалось тело, он бросил лопату рядом с уже выкопанной сосной — отрыли и извлекли на поверхность останки вместе с углями и золой. Факт сожжения сомнений не вызывал, но заживо или уже post mort, установить не представлялось возможным. Вопрос о том, имело ли место предварительное распятие, тоже не возникал: уголья прогорели до основания и рассыпались.

И только один-единственный признак указывал на чрезвычайный характер преступления: круглое отверстие в черепе. На сей раз просверленным оказалось не темя, а лобная кость — на двенадцать миллиметров выше глазниц и точно по центру. Дырка была едва заметна на закопченной пупырчатой поверхности обгоревшей ткани.

— Забирайте, — махнул рукой Бобышкин, закончив первичный осмотр, — и прямо в институт, на улицу Цюрупы.

Образцы древесного угля и перемешанного с золой песка он засыпал в полиэтиленовые пакетики, а тело упаковали в пластиковый мешок, погрузили на труповозку и отправили по назначению.

— Весело становится у вас в Салтыковке, — кивнул он на прощание участковому.

— Куда уж там… А как с сосенкой быть, Федор Поликарпович? Жалко ведь: метра под полтора вымахала.

— Так посадите ее обратно, и весь сказ. Друидический гороскоп, твою мать!

Свидание с Тростинским состоялось только в конце следующей недели — профессор — «гертруда» (Герой труда) слегка приболел.

Расположились прямо в анатомичке, сохранившей среди окружающего разлада свой образцово-показательный вид: сверкающий кафель, мраморный, с покрытием из легированной стали, стол, стеклянные шкафчики с инструментарием на белоснежных салфетках, до блеска отмытые раковины. Гирьки аналитических весов и те лучились позолотой.

— Боюсь, и нынче мне вас нечем порадовать, — Тростинский фыркнул в седые усы, топорщившиеся колючим ежиком. — Но тенденция обозначается бесспорно.

— Один и тот же почерк?

— Кто может знать? Номер сверла тот же — это зерно. Не думаю, что имела место операция с медицинскими целями. Теперь уж точно не думаю.

— Что же тогда? Кто-то прячет следы неудачных экспериментов? Особый магический ритуал? — развел руками Бобышкин.

— Душу на волю выпускали, что ли? Не знаю, что и сказать. Все на самом деле может оказаться значительно проще и в то же время сложнее. Туманная ситуация.

— На чем основывается ваша уверенность в том, что это не имеет отношения к хирургической практике?

— Прежде всего, место проникновения в полость черепа, но и это не главное. Допустим, что в силу каких-то причин понадобилось проделать отверстие именно тут, но какой врач, закончив операцию, оставит открытую рану? Не важно, удалось ему устранить патологию или он убедился в безнадежности радикального излечения. В любом случае, хотя бы кожу, грубо говоря, зашьют.

— А если пациент умер в процессе этой самой операции?

— И надо срочно прятать концы в воду? Таким вот манером? Нет, батенька, тут вам не подпольный аборт. И вообще, никакой практикующий врач, даже самый криминальный гинеколог, не станет действовать подобным образом. Везти куда-то в лес, сжигать, потом рыть могилу — бред какой-то! Существуют иные, менее трудоемкие способы. Неудачный эксперимент, говорите? Но и в этом случае рациональное мышление изберет не столь экстравагантный вариант. Нет, тут что-то совсем-совсем иное. Какая-то сумасшедшинка — аура, экзоплазма… Доктор Калигари, Хичкок.

— Рану, значит, не зашивали?

— Нет. Хотя ткани существенно пострадали от огня, могу с твердой уверенностью констатировать: нет!

— И в первом случае тоже?

— И в первом, — вновь сердито фыркнув, подтвердил Тростинский. — Но там еще есть повод сомневаться. Родничок на какое-то время можно заткнуть простым ватным тампоном, но здесь… Летальный исход почти обеспечен.

— Очевидно, он и был заранее предрешен, исход. Exitus, как нас учили.

— Похоже на то, но ситуация от этого не просветляется.

— Скорее, еще более затемняется. Не знаю, за что ухватиться, хотя бы в мыслях. О следственных действиях и говорить не приходится. Ни единой разумной версии.

— Кроме ритуального жертвоприношения? — поддел Тростинский.

— Вам легко смеяться, профессор, а с меня семь шкур спустят… Нет, вру, — печально улыбнулся Бобышкин, — просто выпрут на пенсию. Впрочем, все равно: так и так выпрут. Семь бед — один ответ. Наконец, профессиональный интерес! Должен же я хотя бы приблизительно знать, в чем тут дело?

— Я вас понимаю…

— И чего я маюсь, старый дурак?

— Ну, душенька, у меня на сей почетный титул куда больше прав, а тоже маюсь. Притом, беру на себя посторонние, скажем прямо, функции.

— Простите, профессор. Мне бы в ножки вам кланяться, а я разнюнился, как…

— Старая баба, хотите сказать? — лукаво прищурился Тростинский. — Еще не вечер, авось что-нибудь и обозначится. Так всегда в жизни бывает. Сначала полная тьма, а там вдруг желанный просвет блеснет… «Искать и не сдаваться» — вот девиз моего поколения. А насчет пенсии — бросьте. Для таких, как мы, покой губителен. Нельзя выходить из режима. Без ежедневной нагрузки мозг дряхлеет значительно быстрее прочих органов. Медицинский факт… Кстати, не с мозгом ли связаны ваши криминальные трепанации? Возможно, ваше предположение о тайных экспериментах не столь уж беспочвенно, как мне сперва показалось. Сейчас такие вещи творятся, что страшно становится. Я бы не стал отбрасывать такую версию. Другой вопрос, как ее обосновать… Придется крепко поломать голову.

Федор Поликарпович превосходно понимал, что старый профессор из сострадания пытается найти слова утешения, как-то подбодрить, но, невзирая ни на что, на душе полегчало, словно и в самом деле обозначился какой-то просвет. Версию, которую нечем обосновать, а это именно тот случай, нечего и в расчет брать, а девиз и вправду хорош. Ведь и он, Тед-Боб, вышел из племени идиотов-романтиков, равно одураченных тотальной пропагандой и стихийным протестом против нее.

Следователи, хорошие следователи, часто склонны к самоанализу. Всякий раз приходится проверять себя на объективность. Стоит поддаться малейшему самообольщению, и в логическую цепочку затешется гнилое звено. При первом же напряжении слабина не замедлит себя проявить.

«Сироты мертвого мифа, мы патологически неисправимы, — Бобышкин попытался осмыслить овладевшее им ощущение сентиментальной разнеженности, тщась подавить его, но не сразу, а сначала продлить, сколько можно. — Полнейший вздор: «Искать и не сдаваться!» А ведь не поспоришь: так оно на самом деле и получается. Гонка в беличьем колесе, пока не подохнешь… «Призыв», «Кадр», «Арс», «Художественный» — кинотеатры, где крутили свою дешевку и трофейную лабуду, — вот какие университеты, а все прочее — шелуха, наносное».

— Голову поломать никогда не вредно, профессор, но лучше совсем ее проломить, пока хоть как-то способна соображать. Потом будет поздно — решимости не хватит… Но это так, a propos. Какие эксперименты возможны на мозге живого человека?

— Вживление электродов, например, для стимуляции определенных участков.

— Опыты Дельгадо? Что-то такое читал… Позволяет управлять поведением?

— Крыс, кроликов. Так были выявлены центры наслаждения, страха, агрессии. Но на людях подобные опыты запрещены. Электроды вживляют строго по медицинскому показанию.

— А в контексте криминала? Иначе обессмысливается само понятие версии.

— Я вас понимаю, однако — увы… Электроды представляют собой тончайшие золотые проволочки и для их внедрения в кору не требуется отверстий столь большого диаметра.

— Лоботомия?

— Исключается.

— Вы имеете в виду лечебные цели?

— О других просто не берусь судить. Не знаю.

— Но не отвергаете, как принципиально невозможное?

— Пожалуй, нет, не отвергаю. При современной технике сквозь такую дыру ничего не стоит пропустить, скажем, световод для лазерного луча, какой-нибудь особый зонд или миниатюрное кибернетическое устройство. Существуют же автоматы-чистильщики, которых запускают в кровеносные сосуды? Гипотез можно насочинять великое множество, но что это даст?

— Кое-что и не так уж мало! — Ощутив прилив бодрости, Бобышкин повеселел. — Как раз то, что необходимо для обоснования следственной версии. Писанина! Читать, может, и станут, но вчитываться — никогда. Огромное спасибо, профессор! Как говорится, то, что доктор прописал…

— Я бы все-таки порекомендовал вам посоветоваться со специалистом. Почему бы не обратиться прямо в Институт мозга?

— А что, такой есть?

— Сейчас поищу адрес в справочнике Академии меднаук.

— Вы воскресили меня для новой жизни! — Бобышкин шутливо воздел руки к бестеневой операционной люстре под сводчатым потолком. — Больше скажу: подарили надежду.