Ее крупное лицо на мгновенье стало безмятежным и радостным. Оно оделось великим покоем — лучезарная благопристойная красота зари и дождевых струй. Ее глаза были сияющими и доверчивыми, как у ребенка. В ней не таилось никакого зла. Она ничему не научилась.

— Ты сказала своему отцу? — спросила Элиза.

— Нет, — ответила она не сразу.— Еще нет.

Они в молчании думали о Ганте и удивлялись. Она его покидала — это было чудом.

— Я имею право на собственную жизнь,— сказала Хелен сердито, словно кто-то оспаривал это право.— Не меньше всех остальных. Боже великий, мама! Вы с папой уже прожили свою жизнь — неужели ты не понимаешь? Ты считаешь, что так и нужно, чтобы я ухаживала за ним до скончания века? Ты так считаешь? — ее голос истерически поднялся.

— Да нет. Я и не думала говорить…— начала Элиза растерянно и примирительно.

— Ты всю свою жизнь д-думала о д-других, а не о себе, – сказал Люк. – В этом все дело. Они этого не ценят.

— Ну, так больше я не буду. И это точно! Нет и нет! Я хочу иметь свой дом и детей. И они у меня будут! — ддобавила она вызывающе. И тут же добавила нежно: – Бедный папа! Что он скажет?

Он не сказал почти ничего. Когда прошло первое удивление, Ганты быстро вплели новое событие в ткань своей жизни. Необъятная перемена растянула их души,

ввергая в угрюмое забвение.

Мистер Хью Бартон приехал в горы посетить своих будущих родственников. К величайшему их восторгу, oн приехал, блаженствуя в длинном гоночном пыльно-коричневом «бьюике» выпуска 1911 года. Он приехал в вихре бензиновых паров под рев мощного мотора. Он вышел, высокий, элегантный, диспептический, худой почти до истощения в щегольском и безукоризненно свежем костюме. Он неторопливо и критически оглядел автомобиль, медленно стягивая перчатки. Из уголка его мрачно-насмешливого рта торчала длинная сигара. Потом, так же неторопливо, он снял с головы серое сомбрсрв вместимостью в десять галлонов — это была единственная странная деталь его в остальном безупречного костюма — и по очереди осторожно потряс каждой ногой, чтобы расправились складки на брюках. Но складок и так не было. Потом он неторопливо пошел по дорожке к «Диксиленду», где собрались все Ганты. Не спеша приближаясь, он спокойно вынул сигару изо рта и аккуратно держал ее двумя пальцами худой волосатой трясущейся руки. Баловной ветерок приподнимал его жидкие легкие черные волосы, нарушая их элегантность. Он узрел свою нареченную и с достоинством сардонически улыбнулся ей всеми крупными самородками золотых зубов. Они поздоровались и поцеловались.

— Моя мама, Хью,— сказала Хелен. Хью Бартон медленно, любезно перегнул свой тонкий стан. Он устремил на Элизу острый проницательный взгляд, смутивший ее. Его губы снова изогнулись во внушительной сардонической улыбке. Все почувствовали, что сейчас он скажет что-то очень, очень важное.

– Как поживаете? — спросил он и протянул ей руку.

Тут все почувствовали, что Хью Бартон сказал что-то очень, очень важное.

С той же неторопливой внушительностью он поочередно поздоровался со всеми остальными. Они были несколько подавлены его величественностью. Однако Люк не выдержал и воскликнул:

— Вы п-п-получаете з-замечательную девушку, мистер Б-б-артон!

Хью Бартон медленно повернулся к нему и пронзил проницательным взглядом.

— Да, я думаю,— сказал он серьезно. Голос у него был низкий, неторопливый, внушительно резкий. Он «прод авал себя».

В наступившем неловком молчании он повернулся к Юджинy с дружеской улыбкой.

— Сигару? — спросил он, доставая чистыми подергивающимися пальцами три длинные очень темные сигары из жилетного кармана и предлагая их.

— Спасибо,— сказал Юджин с развязной ухмылкой. – Я предпочитаю сигареты.

Он достал из кармана коробку «Кэмел», Хью Бартон серьезно предложил ему зажженную спичку.

— Почему вы носите такую большую шляпу? — спросил Юджин.

— Психологический момент,— сказал он.— Развязывает клиентам язык.

— Ну, скажу я вам! — засмеялась Элиза.— Очень ловко, а?

— Конечно! — сказал Люк.— Это настоящая реклама! Рекламa—двигатель торговли!

— Да, – сказал мистер Бартон медленно.— Надо уметь схватить психологию клиента.

Это было словно описание сдержанного разбоя и умеренного грабежа.

Он им очень понравился. Они все вошли в дом.

Матери Хью Бартона исполнилось семьдесят четыре года, но она была сильна, как здоровая пятидесятиле няя женщина, и ела за двух сорокалетних. Это была могучая старуха, шести футов ростом, ширококостая, как мужчина, с чувственным и самодовольным лицом, с тяжелым подбородком и превосходным жевательным aппаратом из крепких желтых лошадиных зубов. Загляденье было смотреть, как она расправляется с кукурузными початками. Небольшой паралич слегка сковал язык, так что она говорила неторопливо, внушительно отчеканивая каждое слово. Этот недостаток, который она тщательно скрывала, не только не уменьшил, но наоборот, увеличил непререкаемую весомость ее воззрений — она была ярой республиканкой (в память своего почившего супруга) и проникалась свирепой неприязнью ко всем, кто оспаривал ее политические суждения. Если ей перечили или что-то ей не нравилось, грозовая туча досадливого раздражения сметала тяжелое добродушие с ее лица, огромная нижняя губа развертывалась, как маркиза над витриной. Но когда она медленно шествовала, сжимая в большой руке тяжелую палку, на которую опиралась всем своим весом, она выглядела величественно.

— Она дама, настоящая дама,— говорила Хелен с гордостью.— Это сразу видно. Она знакома со всеми лучшими людьми.

Сестра Хью Бартона, миссис Женевьева Уотсон, была желтолицей женщиной тридцати восьми лет, высокой, похожей на коноплянку, тощей, как ее брат, диспет ной и крайне элегантной. Разведенный Уотсон привлек внимание тем, что всяких упоминаний о нем тщатель избегали: раза два его имя вызывало тяжеловесное смущение, похоронную тишину и невнятную ссылку на восточное распутство.

— Он был скотом,— говорил Хью Бартон.— Подлецом. Он поступал с сестрой непростительно.

Миссис Бартон кивала большой головой — медленно, но с тем безусловным одобрением, которым она удостаивала все высказывания своего сына.

— О! — сказала она.— Он был у-жас-ный человек.

Он, как поняли слушатели, предавался дьявольским порокам. Он «бегал за другими женщинами».

Сестрица Вив обладала узким недовольным лицом, металлической живостью, слащавой любезностью. Она всегда была одета по последнему слову моды. Она была как-то неясно связана с куплей и продажей недвижимости; она намекала на неопределенные, но крупные операции и постоянно должна была вот-вот заключить «выгоднейшую сделку».

– Я уже все рассчитала, братец,— говорила она весело и бодро. — Дела идут. Дж. Д. сказал мне вчера: «Вив – только одна женщина на свете способна провернуть такую штуку. Действуйте, деточка. Это принесет вам целое состояние».

И так далее.

Юджину она напомнила его брата Стива. Но их привязанность и преданность друг другу были прекрасны. Непривычная уверенность и безмятежность этой любви сбивала Гантов с толку и тревожила их. Она их чем-то трогала, а потому и сердила.

Бартоны приехали на Вудсон-стрит за две недели до свадьбы. Через три дня после их приезда Хелен и старуха Бартон были уже на ножах. Это было неизбежно. Первый пыл любви к близким Бартона быстро прошел и о себе заявил собственнический инстинкт Хелен — она не желала довольствоваться половиной его любви, делить с кем-то свое место в его сердце. Она должна была владеть им полностью и нераздельно. Она будет щедрой, но будет госпожой. Она будет давать. Таков был закон ее природы.

И сразу же, подчиняясь этому закону, она начала готовить против старухи обвинительный акт.

Миссис Бартон со своей стороны ощущала всю глубину своей потери. Она желала, чтобы Хелен в полной мере почувствовала, как она счастлива, что приобретает одного из святых во плоти.

Тяжело раскачиваясь на полутемной веранде Ганта, старуха говорила:

— Вам до-ста-ется хороший муж, Хе-лен.— Она внушительнo покачивала могучей головой и воинственно чеканила слова.— Конечно, не мне бы это говорить, но вам дос-тается хороший муж, Хе-лен. Че-ло-ве-ка лучше Хью на свете нет.

— Ну не знаю! — отвечала Хелен, задетая за живое. – Мнe кажется, он тоже не прогадал. Я о себе тоже неплохого мнения.— И она смеялась хрипловатым добродушным смехом, стараясь спрятать в нем свою досаду, которую видели все, кроме миссис Бартон.

Немного погодя под каким-нибудь предлогом она yxодила в дом и там с лицом, искаженным нарастающей истерикой, кричала Юджину, Люку или любому другому сочувствующему наперснику:

Ты слышал, слышал? Теперь ты понимаешь, что я должна терпеть? Понимаешь? Разве можно меня винить, что я не желаю жить в одном доме с этой проклятой старухой? Разве можно? Ты же видишь, как она хочет всем распоряжаться? Видишь? Как она отпускает мне шпильки при каждом удобном случае? Она не хочет его терять. Еще бы! Она его обирает. Они высосали из него всю кровь. Ведь даже теперь, если бы ему пришлось выбирать между нами…— Ее лицо задергалось. Она не могла продолжать. Через мгновение, взяв себя в руки, она заявляла решительно: —Теперь ты понял, почеу мы должны жить отдельно от них. Ты понял? Разве это моя вина?

— Пшлатыкчерту! Пшлатыкчерту! — комически частила Хелен.— Да? В чем дело? — кричала она громко.

Теперь ты видишь?

Свадьбу устроили в «Диксиленде», потому что требовалось много места. У нее было много знакомых.

По мере приближения дня свадьбы ее сдержанная истерия нарастала все больше. Ее уважение к приличиям стало воинствующим, и она горько упрекала Элизу то, что в ее пансионе живут подозрительные люди.

Ради всего святого, мама! Как ты можешь допускать такое на глазах у Хью и его семьи? Что они о нас подумают? Неужели ты совсем не уважаешь мои чувства? Боже великий, даже в день моей свадьбы дом будет полон потаскух! — Голос ее срывался. Она чуть не плакала.

Что ты, детка! — говорила Элиза расстроенно. – О чем это ты? Я никогда ничего не замечала.

Ты просто слепая! Все об этом говорят! Они просто живут вместе! — Последнее подразумевало oтношения между беспутным молодым алкоголиком и красивой, молодой, слегка туберкулезной брюнеткой.

Юджину было поручено выкурить эту пару из норы. Он стойко ждал под дверью брюнетки, глядя в дверную щель на пляску теней на стене. На исходе шестого часа осажденные сдались — молодой человек вышел. Мальчик — бледный, но гордый своей миссией,— сказал осквернителю семейного очага, что он должен немедленно уехать. Молодой человек согласился с пьяным добродушием и немедленно собрал свои вещи.

Миссис Перт это очищение дома не коснулось.

— В конце-то концов,— сказала Хелен,— что мы о ней знаем? Пусть говорят про Толстушку, что хотят. Мне она нравится.

Декоративные растения, букеты, цветы в горшках, подарки, съезжающиеся гости. Гнусавое однообразное дребезжание пресвитерианского священника. Густая толпа. Победный грохот «Свадебного марша».

Вспышка магния: Хью Бартон и молодая жена, глядящие перед собой испуганно и растерянно; Гант, Бен, Юджин с широкими смущенными улыбками, Элиза, возвышенно-печальная, миссис Селборн и загадочная улыбка; хорошенькие подружки, счастливый смех Перл Хайнс.

Когда церемония закончилась, Элиза и ее дочь, рыдая, упали друг другу в объятия.

Элиза без конца повторяла всем гостям по очереди:

— Сын — сын лишь до свадьбы своей, господа,

Но дочерью дочь остается всегда.

Это ее утешало.

Наконец, увядшие, они выбрались из плотных тисков поздравляющих гостей. Бледные, поглупевшие от страха мистер и миссис Хью Бартон сели в закрытый автомобиль. Дело было сделано! Ночь им предстояло провести в «Бэттери-Хилл». Бен заказал там номер-люкс для ночных. А завтра! — свадебное путешествие на Ниагару.

Перед отъездом Хелен поцеловала Юджина с проблеском прежней любви.

— Увидимся осенью, милый. Приходи к нам, как только устроишься!

Ибо Хью Бартон начинал женатую жизнь на новом месте. Он переезжал в столицу штата. А уже было решено, главным образом, Гантом, что Юджин будет учиться в университете штата.

Но Хью и Хелен не отправились в свадебное путешествие на следующее утро, как собирались. Ночью в «Диксиленде» тяжело занемогла старая миссис Бартон. На этот раз могучий пищеварительный аппарат не выдержал испытаний, которым она его подвергала на предсвадебных пиршествах. Она чуть не умерла.

Хью и Хелен на следующее утро вернулись в дом, где увядали лилии и осыпалась мишура. Хелен бросила всю свою энергию на уход за старухой; властная, яростная и неукротимая, она вдохнула в нее жизнь. Через три дня миссис Бартон была уже вне опасности, но выздоровлевление ее было медленным, безобразным и мучительными. Потянулись длинные утомительные дни, и Хелен все больше ожесточалась из-за своего испорченного медового месяца. Выбегая из комнаты больной, она врывалась на кухню к Элизе с перекошенным лицом, не в силах сдержать злость.

— Проклятая старуха! Иногда мне кажется, что она устроила это нарочно! Господи, неужели мне в жизни не суждено никакого счастья? Когда они оставят меня в покое? Р-рр! Р-рр! — На крупном расстроенном лице вспыхивала грубоватая вакхическая улыбка.— Ради бога, мама, откуда только это все берется? — добавила она, жалобно улыбаясь.—: Я только и делаю, что подтираю за ней. Будь добра, скажи, долго ли это будет npoдолжаться?

Элиза хитро улыбнулась, проведя пальцем под широкой ноздрей.

— Ну, детка! — сказала она.— Только подумать! В жизни не видела ничего подобного. Она полгода копила, не меньше.

Да, сэр!—сказала Хелен, отводя глаза, и на губах заиграла кощунственная улыбка. — Хотела бы знать, откуда все это берется. Чего только я не насмотрелась,— добавила она с сердитым смехом.— Того и гляди, из нее почки выскочат.

Фью-у! — присвистнула Элиза, сотрясаясь от смеха.

— Хе-лен, Хелен! — донесся до них слабый голос миссис Бартон.

— Пшлакчерту,— сказала Хелеп вполголоса.— Р-рр! Р-рр!—Она неожиданно расплакалась.— И так будет всегда. Мне порой кажется, что бог нас карает. Папа прав.

— Пф! — сказала Элиза, облизнув пальцы и вдевая нитку в иголку против света.— На твоем месте я бы уехала. Хватит за ней ухаживать. Ничего у нее нет. Одно воображение! – Элиза была твердо убеждена, что почти все людские болезни, кроме ее собственных, «одно воображение».

— Хе-лен!

— Сейчас! Иду! — весело крикнула Хелен, сердито улыбнувшись матери.

Это было смешно. Это было безобразно. Это было страшно.

И действительно, вполне могло показаться, что папа прав и что прославленный в псалмах главный небесный Гонитель Туч, тот, кого наши ожесточенные современники иногда называют «Старым Шутником», обратил на них хмурый взор.

Пошел дождь — бесконечный ливневый дождь хлестал по дымящимся горам, заливая траву и листья на склонах, обрушивая лавины жидкой грязи на селенья, превращая горные ручейки в ревущие пенные стены желтой воды. Он подмывал желтые берега и вызывал неслыханные обвалы, он смывал целые склоны, он уносил насыпи из-под железнодорожных путей, и рельсы со шпалами повисали над пустотой.

В Алтамонте началось наводнение. Вода стекала с маленькую речку, и она вышла из берегов, разлившись в желтую необъятную Миссисипи. Вода громила долину реки, она срывала с быков металлические и деревянные мосты, словно листья; она несла гибель железнодорожным низинам и всем, кто там обитал.

Город был отрезан от всего остального мира. В конце третьей недели, когда вода начала спадать, Хью Бартон и его молодая жена, угрюмо скорчившись в огромном брюхе «бьюика», ехали по затопленным дорогам, с опасностью для жизни пробирались по разрушенным мостам, чтобы наперекор стихиям вкусить радость перестоявшегося и увядшего медового месяца.

— Он будет учиться там, куда я его пошлю, или нигде, – негромко изрек Гант свое последнее слово.

Так было решено, что Юджин поступит в уииверситет штата.

Юджин не хотел поступать в университет штата.

В течение двух лет они с Маргарет Леонард строили романтические планы его дальнейшего образования. От решили, что ввиду молодости он два года проучится в университете Вандербильта (или Виргинском университете), потом будет два года заниматься в Гарварде, а затем, легкими переходами добравшись до Эдема, увенчает все годом-двумя в Оксфорде.

— Вот тогда,— сказал Джон Дорси Леонард, котерый вышивал заманчивые узоры на этой канве между глотками простокваши,— тогда, сынок, человек накопш

получает право считать себя культурным. После этого, конечно,— добавил он с щедрой небрежностью,— можно еще года два попутешествовать.

Однако Леонарды пока еще не хотели расставаты с ним.

— Ты слишком юн, мальчик,— говорила Maprapет Леонард.— Не можешь ли ты уговорить отца подождать еще год? Ты же ведь по возрасту совсем ребенок, Юджин.!

Тебе некуда торопиться.

Ее глаза темнели, пока она говорила это. Но Гант не желал ничего слушать.

— Он достаточно взрослый,— сказал он.— Когда я был в его возрасте, я уже давно зарабатывал себе на жизнь. Я старею. Скоро меня не станет. Я хочу, чтобы

он начал завоевывать репутацию прежде, чем я умру.

Он упрямо отказывался даже подумать об отсрочке! Младший сын был его последней надеждой на то, что его имя прославится на политическом поприще, которое oн так ценил. Он хотел, чтобы его сын стал великим и дальновидным государственным деятелем, членом республиканской или демократической партии. Поэтому, выбирая университет, он исходил из политических соображений и следовал совету своих сведущих в политике друзей.

— Он подготовлен,— сказал Гант,— и он поступит в университет штата. Или никуда. Образование ему там дадут не хуже, чем в любом другом месте. А кроме того, он на всю жизнь заведет полезные знакомства.— Он бросил на сына взгляд, полный горькой укоризны.— Мало кому из твоих сверстников представляется подобная возможность,— сказал он. — И ты должен быть благодарен, а не воротить нос. Попомни мои слова, настанет день, когда ты скажешь мне спасибо за то, что я послал тебя именно туда. Я уже сказал: ты будешь учиться там, куда я тебя пошлю, или нигде.