Уже дважды упоминалось, что существует предел, когда еще можно терпеть в фирме идиота, наносящего вред работе.

Повторю это в третий, потому что полностью согласен с моими покойными коллегами, но все же хочу уточнить, что, обвиняя друг друга, было бы неплохо им заняться и самокритикой.

Они оба начали свои записи почти в одно время и закончили на одном и том же событии. Это может показаться невероятным, но такое совпадение произошло по вполне понятным причинам.

Записки Пола Спенсера приведены здесь без изменений. Я не счел необходимым их редактировать, потому что все изложено более или менее прилично. Хотя, признаться, от Спенсера я ожидал большего, в смысле литературного стиля. Он ведь так кичился своим образованием.

Что касается записок, автором которых являлся Латимер, то с ними пришлось поработать. И занимался я этим без стеснения, потому что оставить их в первоначальном виде было нельзя. Никто бы в его писанине тогда не разобрался. Разумеется, пришлось сделать необходимые дополнения, за счет чего увеличился объем. Знавших Латимера такое количество страниц, несомненно бы, удивило, потому что написать столько он был просто не способен.

Это я придумал начать его записки примерно так, как у Спенсера. По-моему, получилось неплохо. Совсем не случайно, что в записях изложены одни и те же события – они думали об одном и том же и замышляли одно и то же.

Прежде чем приступить к рассказу о событиях того памятного дня и последующих, я должен пояснить два важных обстоятельства. Первое: как ко мне попала рукопись Спенсера. А второе: почему, несмотря на загруженность работой, я все же потратил много времени на переработку записок Николаса Латимера.

Сначала отвечу на второй вопрос. По соображениям, которые будут изложены ниже, мне захотелось как следует разобраться в Латимере. Как он мыслит, что у него за психика. Пришлось вспомнить, как он себя вел в той или иной ситуации, его реакцию на события, которые он потом описал с моей помощью. Я четко обозначил его намерения, потому что уверен: так оно и было, и дополнил его дневник. Думаю, мне удалось показать чрезвычайную мстительность этого человека, на которую обратил внимание даже Спенсер, по-моему, начисто лишенный наблюдательности.

Но зачем Спенсер взялся вести это подобие дневника, понять было труднее. Думаю, из желания снять напряжение, выпустить пар. Его, несомненно, напугало происшествие на улице с односторонним движением. Возможно, он даже пережил шок, сам того не осознавая. Честно говоря, я так до конца и не разобрался, что там произошло. Думаю, Латимер прав: умысла ни у кого не было.

О том, что Спенсер ведет дневник, я догадался. Как – уточнять не буду, но это оказалось несложно. Сомневаюсь, чтобы о нем знал Латимер, поэтому я в его записях это опустил. В любом случае инцидент с машиной произвел на Спенсера большое впечатление и пробудил фантазию. Уверен, он собирался упомянуть об этом в решающем разговоре с Латимером, к которому готовился.

Я знал об их ссоре по поводу рисунков, сделанных Томасом для рекламы консервной фабрики в Грейфилдсе, поскольку это касалось и меня, на следующее утро я пришел в офис пораньше и пролистал записи, лежавшие в столе Спенсера. Тогда они заканчивались словами: «Вот и поговорим. Как следует».

Предчувствуя неладное, я все же предпочел заниматься своими делами, полагая, что они разберутся друг с другом без меня. Своих намерений я не изменил и после того, как во время ланча мне удалось бегло прочитать продолжение записок Спенсера.

По этой же причине я не следил за происходящим, хотя голоса в кабинете Латимера были хорошо слышны.

Ровно в половине пятого мисс Уиндэм принесла мне чай, после чего я продолжил работу по «Галацу». Надо было спешить, Латимер со своей депрессией сильно тормозил работу. То, что я постоянно латаю за ним дыры, уже никого не удивляет.

Затем я услышал диалог Латимера и мисс Уиндэм:

– Мне нужно посмотреть, в какие дни в «Мейл» будет помещена реклама «Галаца».

– Хорошо, мистер Латимер. Я подам мистеру Спенсеру чай и сразу же принесу вам расписание.

– Вы подадите мистеру Спенсеру чай потом. Он все равно предпочитает пить его холодным. Поставьте поднос и идите. Расписание нужно мне немедленно.

– Но, мистер Латимер, мистер Спенсер будет, как всегда, недоволен…

– Пожалуйста, принесите расписание. Я жду.

Мисс Уиндэм подчинилась, что еще ей оставалось делать. Разумеется, я тогда даже не подозревал Латимера в преступных намерениях. Не думал, будто чай вообще что-то значит. Наконец мисс Уиндэм понесла чай Спенсеру, затем тот спустя некоторое время вошел в кабинет Латимера, а я, понимая, что скандал неизбежен, постарался погрузиться в работу и ни в коем случае не прислушиваться.

Но это было невозможно. Ведь я не глухой, а заткнуть уши оказалось нечем. Правда, в других помещениях офиса никто разговора не слышал, так что я был единственным свидетелем происходящего в кабинете Латимера. Разумеется, не очевидцем, поскольку воспринимал все на слух. Судя по всему, Спенсер произнес заготовленную речь и за подбитый глаз тоже поквитался.

Людям чрезмерно любопытным находиться в такой ситуации было бы комфортно, а вот я мучился, изо всех сил стараясь продолжать работу. Единственное, что мне хотелось знать, – удалось ли Спенсеру найти заменитель грязи.

К счастью, все закончилась раньше, чем я ожидал. Без десяти пять Спенсер вернулся к себе в кабинет. После чего наступила тишина.

Как-то даже странно, прошло уже минут пятнадцать, и ни единого звука. Эта тишина стала меня раздражать и даже мешала работать. Обычно было слышно, как Спенсер шумно разворачивает газеты, кряхтит, а тут молчание.

Из кабинета Латимера тоже не доносилось ни звука. Я подумал, что Спенсер перестарался, заставляя его себя слушать. Но вряд ли Латимер потерял сознание, а значит, может уйти домой. Возможно, ему стыдно перед мисс Уиндэм и посыльными за пережитое унижение. Думаю, больше он работать со Спенсером не сможет. Я напряженно ждал, когда же он наконец решится выйти. Когда минутная стрелка на часах начала приближаться к половине шестого, а оттуда по-прежнему не доносилось ни единого звука, я забеспокоился. Неужели Спенсер зашел так далеко?

Честно говоря, желания видеть кого-то из них у меня не было. Я подумал: ну войду я в кабинет Латимера, увижу, что с ним все в порядке, и что потом? Как объяснить причину моего визита? В конце концов я решил напомнить ему, что иллюстративный материал для первой публикации надо отправить в «Дейли мейл» за двое суток, и в этот момент услышал крик мисс Уиндэм.

Через пару секунд она влетела ко мне – впервые без стука.

– О, мистер Барраклаф, пойдемте скорее. Мистер Латимер… – Она замолкла, вытаращив на меня глаза.

– Что?

– Мистер Латимер… лежит в своем кресле без движения. Вид у него очень странный.

Я бросился мимо нее в кабинет Латимера, и тут же стало ясно, что он мертв. Для этого не надо быть доктором. Впервые с его лица исчезло мрачное выражение. Оно стало привлекательным, немного портил впечатление только синяк под глазом. Имелось еще и другое обстоятельство, позволяющее считать, что Латимер не просто потерял сознание. Стол и его одежда были обсыпаны кристаллами, очень похожими на те, что Тонеску дал нам для проверки действия его вещества. Присмотревшись, я убедился, что это именно они.

Понимая, что ничего трогать нельзя, я вышел, запер дверь и направился сообщить Спенсеру. Очень странно, что он никак не отреагировал на крик мисс Уиндэм.

Все прояснилось, стоило мне переступить порог его кабинета. Спенсера уже ничто не могло потревожить. Он сидел в кресле, повалившись лицом на стол. Чашка валялась на полу. В том, что он тоже мертв, сомнений не было.

Услышав в коридоре шаги мисс Уиндэм, я решил избавить молодую женщину от лишних потрясений и крикнул, чтобы она не входила, а сам внимательно осмотрел комнату. Тут все было, как обычно, только на полу лежало несколько листов с записями Спенсера. На одном из них можно было прочесть в начале страницы последнюю написанную им фразу. Она была не закончена: «А потом я скажу…»

Возможно, закон это запрещает, но иначе я поступить не мог. Дело в том, что в самом начале своего дневника Спенсер описал меня самым нелестным образом. По его мнению, все мои побуждения продиктованы исключительно алчностью. Я предположил, что в дальнейшем он разовьет эту тему. Впрочем, сказанного в самом начале было достаточно, чтобы в полиции – если записки попадут туда – составили обо мне совершенно ложное представление. Поэтому я решил, что пусть лучше их содержание останется известным лишь мне, и, быстро собрав листки, отнес в свой кабинет.

Затем, сообразив, что если у меня есть дневник одного героя трагедии, то желательно иметь и второй, я зашел к Латимеру и достал из ящика стола его дневник. Латимер напрасно полагал, что это мне не известно. На самом деле я уже давно обзавелся ключом от этого ящика, который он так аккуратно запирал каждый вечер. Так что его помыслы секретом для меня не были, что, я думаю, помогало работе.

Конечно, если бы дневник Латимера был таким, каким он есть сейчас, то лучше было бы оставить его на месте. Но я не успел дочитать записи до конца. Мало ли какие в дневнике могли всплыть глупости.

Так что дневник Латимера пришлось забрать. Тем более листов было немного и они поместились у меня в кармане.

Затем я позвонил в Скотленд-Ярд.

Будь у инспектора возможность ознакомиться с записями погибших, расследовать дело было бы значительно проще. А так попробуй разберись. Я даже начал побаиваться, как бы он не заподозрил меня на том основании, что я жив, а два других совладельца фирмы мертвы. Хуже, если бы он увидел, что они там про меня понаписали, буквально смешав с грязью. Выходит, что я вовремя припрятал записи.

Однако помочь инспектору в раскрытии тайны гибели моих коллег было необходимо. Я собирался поделиться с ним наблюдениями, рассказать о странностях, замеченных в поведении Латимера в последние дни перед гибелью.

Когда инспектор Скотленд-Ярда Хупингтон наконец прибыл, то стоило мне на него взглянуть, как я понял – без моей помощи он не справится. Инспектор показался мне, мягко говоря, не очень умным.

Начал он с тщательного осмотра всех дверей в офисе на предмет отпечатков пальцев. Разумеется, их оставили все наши служащие, а мои, наверное, были самыми свежими, поскольку я совсем недавно открывал двери обоих кабинетов. Затем он занялся окнами, в том числе и у меня.

Я не мог скрыть удивления. Заметив это, инспектор снизошел до объяснения, хотя большей частью молчал!

– Понимаете, сэр, мне необходимо убедиться в том, что попасть в кабинеты погибших можно было только через дверь и что на дверях и окнах нет следов взлома.

Разговор происходил в моем кабинете. Я подошел к окну и, посмотрев на тротуар, заметил с ноткой иронии в голосе:

– Забраться сюда, наверное, под силу только умелому вору-форточнику.

– Да, сэр, – согласился он. – Но все же к окну, пожалуйста, не прикасайтесь.

Ну что за чепуха! Я едва удержался от смеха. Латимер и Спенсер погибли каждый в своем кабинете. При чем тут окна?

Глянув на балкон этажом ниже, я обнаружил кое-что интересное, но инспектор заговорил раньше, помешав мне сообщить об этом!

– Вы любите смотреть в окно, сэр? Прикасались ли вы к нему сегодня?

– Да, – ответил я. – Где-то около трех открывал окно на несколько минут. Кстати, вон того листа бумаги тогда на балконе не было.

– Что за лист бумаги? – спросил он, как будто удивившись.

– Тот, что лежит на балконе под окном кабинета мистера Латимера, – пояснил я, хотя это было очевидно.

– Вот как, сэр? – произнес он по-прежнему удивленно. – Но мне кажется, от вашего окна до предмета на балконе такое же расстояние, как и от окна мистера Латимера. Впрочем, это неважно. – Он подошел ко мне. – По-моему, это конверт.

Я познакомился с инспектором всего несколько минут назад, но он уже начал меня раздражать. Во-первых, я не люблю, когда со мной разговаривают таким снисходительным тоном, а во-вторых, он соглашался явно из вежливости, не признавая мою правоту. И наконец, инспектор притворился, будто видел лист бумаги с самого начала, хотя это наверняка не так. Я прекрасно знал, что там лежит конверт, но специально назвал листом бумаги, проверяя, поправит он меня или нет. Он поправил, но не сразу, значит, увидел его только что.

Я тогда не подумал, что конверт окажется серьезной уликой, но в любом случае его следовало достать.

– Конверт может сдуть ветром.

– Но сейчас ветра нет, – ответил инспектор.

Я хотел возразить, что конверт с балкона может сбросить даже голубь, взмахнув крыльями, но не стал. Инспектора, кажется, этот конверт совсем не заинтересовал.

Вскоре прибыли доктор и криминалисты. Их действия были вполне предсказуемы. Доктор быстро констатировал смерть обоих. Криминалисты начали фотографировать, снимать отпечатки пальцев и заниматься прочей рутиной. Внимательно осмотрели все помещения, в том числе и мой кабинет. Разумеется, собрали кристаллы, рассыпанные в кабинете Латимера. Как только увезли мертвых, инспектор опечатал кабинеты. Меня очень удивило, что он взялся проверять содержимое ящиков моего стола.

На мой вопрос «зачем», инспектор ответил:

– Кабинеты погибших я смогу осмотреть потом, а ваш лучше проверить сейчас, потому что завтра вы будете работать, и я не хочу вам мешать.

– Но что интересного для себя вы можете найти в моих бумагах? – удивился я.

– Как знать, сэр, – туманно отозвался сыщик.

Я понимал, что здравых рассуждений от этого тупицы дожидаться бесполезно, но все равно попытался:

– Работу в «Агентстве» невозможно будет продолжить без материалов, находящихся в опечатанных кабинетах.

– В этом отношении, сэр, – ответил инспектор, – мы сделаем все возможное, чтобы вам помочь. А пока я должен осмотреть ваш кабинет, после чего вы будете свободны.

О том, что он попросту теряет время, говорить не стоило. К тому моменту я окончательно понял, что инспектор Хупингтон твердо вознамерился именно попусту тратить свое время. Видимо, ему девать его было некуда. Скотленд-Ярд таких «специалистов» работой не загружает. Зачем его только там держат? Кабинет мой пусть проверяет, сколько угодно. Ничего компрометирующего в нем нет. Тем более безграмотные записки Спенсера и дневник Латимера благополучно покоились в моем кармане. Так что я терпеливо ждал, пока он с напускной серьезностью, не торопясь, изучит вторые экземпляры счетов, пару выписок, сделанных мной из отраслевых изданий, черновики рекламы «Галаца» и прочие материалы, которые я потом передам мисс Уиндэм, чтобы она подшила их в папки.

– Поскольку уже поздно, сэр, то… – начал он, но я не дал ему договорить:

– Инспектор, сейчас всего лишь семь часов. Если надо, я могу задержаться. Для меня предпочтительнее все решить с вами сегодня, чтобы завтра спокойно работать, а сейчас желательно отпустить по домам сотрудников.

Он, видимо, забыл об их существовании, поскольку поспешно направился в приемную, где объявил, что все могут идти домой, и попросил никому о случившемся не рассказывать. Особенно газетчикам.

– А если они начнут спрашивать? – забеспокоилась мисс Уиндэм. – Я уверена, среди собравшихся внизу – их сюда не пускает констебль – немало журналистов.

– Ссылайтесь на меня, – ответил инспектор и повернулся в мою сторону: – Я бы хотел поговорить с вами перед уходом.

Я пожал плечами:

– Пожалуйста. Буду рад все разговоры закончить сегодня.

– К сожалению, это невозможно, сэр, – отозвался инспектор Хупингтон, деловито складывая в папку мои бумаги и беря ее под мышку.

Зачем это нужно, он, конечно, не пояснил, ну и не надо. То, что «Галац» ядовит и мог явиться причиной смерти коллег, было очевидно без изучения документов.

Он посмотрел на меня:

– Пойдемте. Надевайте пальто и шляпу.

– А как же конверт на балконе? – спросил я, удивляясь, что мне приходится об этом напоминать.

Инспектор кивнул:

– Я захвачу его по дороге. Всего вам доброго, сэр.

Он с невозмутимым лицом запер дверь моего кабинета и положил ключ в карман. Не знаю, что мне не понравилось больше. Его бесцеремонность, притворство, что конверт ему безразличен, или тот факт, что он приглашал меня поговорить, а сказал всего несколько малозначащих слов и попрощался. Возможно, ему зачем-то понадобилось, чтобы сотрудники знали о нашем предстоящем разговоре.

Поужинав у себя дома на Холлэнд-парк-роуд – и это вовсе не дальний пригород, как утверждал в своих записках Спенсер, – я устроился в кресле, чтобы в тишине обдумать свое положение.

Мне казалось это необходимым, поскольку для таких сыщиков, как Хупингтон, очень важен мотив. Если он обнаружен, то ничего больше его интересовать не будет. Вернее, будет, но ничего значимого он не найдет.

К сожалению, мотивы можно усмотреть и у меня. Долго ломать голову инспектору не придется. Все лежит на поверхности. Конечно, от него ускользнет тот факт, что с покойными коллегами у меня была психологическая несовместимость, подобные тонкости – не его сфера, но что собой представляли эти люди, инспектор наверняка очень скоро выяснит. Мисс Уиндэм и Томас расскажут. Да что там, даже мальчикам-посыльным известно, что Спенсер был хамоват, а Латимер – никчемный бездельник. Отсюда инспектор Хупингтон сделает вывод, что их смерть для фирмы небольшая потеря, а значит, и для меня тоже.

Когда мы разрабатывали устав фирмы, я позволил коллегам указать для них любые полномочия, кроме финансов. Этот участок они без всяких возражений позволили окучивать мне, видимо, не понимая, что истинный хозяин фирмы тот, кто ведает финансами. Ну и, разумеется, я устроил так, чтобы обеспечить для себя выгодные условия выкупа доли одного из директоров в случае его смерти. У меня сейчас нет перед глазами конкретных цифр, но могу прикинуть. Спенсер и Латимер жили не по средствам, особенно последний. Тратили больше, чем позволяли их директорские оклады, и не слушали моих советов.

Я уже собирался решительно потребовать сокращения расходов, как вдруг появился этот румын Тонеску со своим «Галацем», а вместе с ним надежда погасить все долги. Однако деньги за рекламу нового продукта поступят на счет «Агентства» еще не скоро, так что мои покойные коллеги остались ни с чем. Выкупить их доли для меня не составит никакого труда. Что касается Спенсера, то тут достаточно погасить его долг «Агентству», который на данный момент составляет несколько фунтов. Латимер, я думаю, потратил больше, но все равно это не проблема.

Для меня сейчас главное – поскорее раскрутить «Галац», но прежде надо обдумать стратегию поведения с инспектором Хупингтоном.

Мотивы у меня есть. Психологическая несовместимость и тот факт, что после их смерти я остаюсь полновластным хозяином фирмы. То есть инспектор вполне может заподозрить меня в желании от них избавиться, но у него нет и не может быть никаких улик.

Для того чтобы окончательно себя обезопасить, я должен иметь версию их гибели. Как это произошло с Латимером, легко представить, прочитав записки Спенсера. Он вошел к нему для разговора, но, когда Латимер попытался его перебить, сначала подбил глаз, а затем, повинуясь вспышке ярости, заставил его проглотить горсть кристаллов «Галаца».

При этом возникает несколько вопросов. Откуда у него кристаллы? Что вызвало такую неконтролируемую ярость? И как ему удалось сделать это бесшумно?

Мне вдруг пришло в голову совершенно абсурдное предположение. Ведь Спенсер в своих записках сетовал, что не может найти грязи, чтобы вымазать Латимера в отместку за тот случай на дороге. А что, если он решил для этого использовать кристаллы? Потом понял, что грязь они заменить не могут, и в расстройстве запихнул их ему в рот. Глупо, но Спенсер и не на такое способен.

В любом случае я должен подготовиться к разговору с инспектором, который состоится в ближайшее время. Стоит ли показывать ему записки Спенсера? Если я решу это сделать, как объяснить, что это произошло не сразу? Может быть, так прямо и сказать: «Я очень недоволен, как он меня описал, и не хочу, чтобы этот вздор читали другие».

Но если в отношении гибели Латимера у меня были какие-то предположения, то насчет того, как погиб сам Спенсер, я терялся в догадках. Следует помнить, что дневник Латимера еще не был мной отредактирован. Наверное, нужно попытаться что-нибудь выведать у инспектора. Жаль, что он такой необщительный. Может быть, когда мне удастся хотя бы немного завоевать его доверие, он кое-что раскроет. Это еще одна причина придержать пока у себя записки Спенсера.

Покончив с размышлениями, я взялся за работу над рекламой «Галаца», чтобы утром передать материалы Томасу. Дело двигалось с трудом. Но ведь совсем недавно погибли коллеги, с которыми я организовал эту фирму. Чему тут удивляться.

Единственное утешение в том, что реклама «Галаца» должна принести «Агентству» солидную прибыль.

Я совсем не такой, каким меня изобразил Спенсер, но в одном он не ошибся. В разговоре я не отвлекаюсь по мелочам, а строго придерживаюсь сути.

Жаль, что инспектор Хупингтон ведет себя совсем наоборот. Копается в мелочах, не имеющих никакого значения. Отнимает у меня время, которое я мог бы потратить на благо «Агентства». Спенсер и Латимер мертвы, их уже не воскресишь, а фирма должна продолжать работу, иначе очень скоро нам всем нечего будет есть.

А ведь я достаточно постарался, чтобы ему помочь. Фактически создал дневник Латимера, где убедительно показал его намерения. Это случилось после трагических событий, но сути не меняло. Главное, дневник Латимера помог сформировать довольно правдоподобную версию гибели Спенсера. Надеюсь, мне удалось убедить в этом инспектора.

Поначалу он думал совсем иначе.

Пожалуй, я опишу все по порядку, раз уж начал.

На следующий же день после трагедии в «Агентстве» инспектор Хупингтон начал расследование и несколько раз беседовал со мной. Подолгу и очень нудно. Детали я не запомнил, потому что он постоянно перескакивал с одного на другое.

– Насколько вы были дружны с погибшими коллегами?

Таким, кажется, был его первый вопрос, который в известной мере поставил меня в тупик. Я не хотел притворяться, что у нас все шло гладко, но откровенничать сверх меры с таким человеком, как инспектор Хупингтон, было опасно. Он легко мог обратить мои слова против меня.

Поэтому я, поразмышляв несколько секунд, осторожно ответил:

– Думаю, наши отношения можно назвать вполне дружескими. С Латимером мы были знакомы в течение нескольких лет. Это он уговорил меня перейти сюда, оставив хорошо оплачиваемую работу. Но я должен заметить…

– Извините, сэр. Значит, вы были знакомы с мистером Латимером некоторое время до образования «Агентства». А с мистером Спенсером?

– С ним я знаком не был.

– Мистер Латимер и мистер Спенсер раньше знали друг друга?

– Да, но это было неблизкое знакомство, и вместе они никогда не работали.

– Значит, вы оцениваете свои отношения с ними как дружеские?

Тут мы вернулись к тому моменту, когда он меня прервал.

– Верно, – сказал я. – Но у нас бывали разногласия.

Он понимающе кивнул.

– Отношения отношениями, но особой теплоты к ним вы не испытывали. Верно?

Я пожал плечами:

– Почему же, я тепло относился к каждому.

Тут можно было говорить что угодно. Никто не мог мои слова опровергнуть и доказать, что я относился к покойным коллегам без особой теплоты. Инспектору, сколько бы он ни опрашивал персонал, не удастся выяснить, что я на самом деле думал о Спенсере и Латимере. Несомненно, у мисс Уиндэм появятся домыслы, подсказанные «женской интуицией», что с дурочки возьмешь. Но никаких фактов она привести не сможет, а инспектор, какой бы он ни был, на станет в расследовании опираться на чью-то интуицию.

– Так вы говорите, у вас бывали разногласия? – произнес Хупингтон, прервав мои размышления. – И в чем они выражались?

Вот тут над ответом следовало основательно подумать. Но времени у меня не было.

– Откровенно говоря, – произнес я, осторожно выбирая слова, – мне не нравилось их отношение к работе. Я ушел с предприятия, где у меня было весьма устойчивое положение, в надежде, что здесь мои усилия будут должным образом поддержаны. Однако они вкладывали в работу меньше энергии.

Инспектор слушал меня молча, изредка кивая.

– Возможно, я был к ним излишне строг, – продолжил я. – Работа Спенсера состояла в том, чтобы находить клиентов. Более или менее он с ней справлялся. Латимер у нас занимался, если можно так выразиться, творчеством. Писал рекламные тексты и часто жаловался, что ему не создают здесь надлежащих условий. Но мне кажется, это одна из отговорок. Когда лень работать, их можно найти массу. Существует такое понятие, как чувство долга. Если оно у человека имеется, он работает, даже превозмогая усталость. Не сомневаюсь, с вами такое не раз бывало.

– Очень часто, – инспектор кивнул, затем, помедлив секунду, спросил: – Значит, ваши коллеги не сильно утруждали себя работой? Их можно было назвать лентяями?

Я чуть замялся:

– Ну, лентяями я их не считал. Просто мне казалось, что они работают не так интенсивно, как я. Полагаю, мисс Уиндэм и Томас вам кое-что о них расскажут. – Я помолчал. – Должен сказать, что как раз сейчас у нас появился новый важный заказ, и в связи с этим возникло очень много работы.

Последние слова я произнес со значением, но инспектор намека не понял. В том, что он не замечает изменений в интонации, я убедился во время наших последующих встреч.

Он лишь кивнул в знак того, что принимает это к сведению, и снова принялся задавать свои бессмысленные вопросы. Во всяком случае, таковыми они казались мне, а инспектор, как потом выяснилось, придавал им большое значение.

– Как относились к погибшим совладельцам «Агентства» служащие? Томас и… – он заглянул в блокнот, – мисс Уиндэм?

– Понятия не имею, инспектор. Мне никогда не приходило в голову интересоваться мнением машинистки о моих коллегах.

Наверное, я произнес эту фразу излишне резко, но надо же было как-то поставить его на место. Однако все было напрасно. Он гнул свою линию:

– Из разговора с Томасом и мисс Уиндэм я сделал вывод, что мистер Латимер временами был с ними довольно груб. Это так?

– Ну, грубость – это громко сказано, – отозвался я. – Просто он отдавал им распоряжения властным тоном.

– Еще я слышал, – продолжил инспектор, – что мистер Спенсер открыто выражал нежелание держать на службе замужнюю женщину.

Я пожал плечами:

– От Пола Спенсера можно было услышать и не такое. Да, я помню, как он однажды в разговоре с мисс Уиндэм высказался – я решил, что в шутку, – в том духе, что уволит ее, если она выйдет замуж. И обосновал это невозможностью совмещать домашнее хозяйство, ребенка и работу. Насколько я понял, мисс Уиндэм эта шутка не очень понравилась. Она несколько старомодна, и ее легко обидеть.

– Я не удивлен, – заметил инспектор, быстро записывая в своем блокноте. – Получается, что мистер Спенсер угрожал мисс Уиндэм увольнением, если она выйдет замуж?

– Выходит, что так, – согласился я, – но нет уверенности, что он говорил это всерьез.

– Вы думаете, она не могла воспринять это всерьез?

– Не знаю.

Опять я ответил довольно резко, и снова инспектор Хупингтон пропустил это мимо ушей, невозмутимо продолжив:

– А как смотрел на это мистер Латимер?

– Никогда не слышал, чтобы он что-то говорил по этому поводу, – ответил я. – Мне кажется, Латимер вообще не видел в ней человека. Так, приложение к пишущей машинке. И постоянно придирался – то одно она не так напечатала, то другое. Наверное, он бы поддержал Спенсера, если бы тот вздумал ее уволить. Но пока вопрос об этом не стоял. Латимер имел больше претензий к Томасу. Его раздражало, что тот, когда нет работы, рисует портреты мисс Уиндэм. Томаса тяготила рутина, он хотел творить, а Латимер ограничивал его только шрифтами и мелкими рисунками и обижал замечаниями вроде: «Если нам понадобится портрет или красивая картинка на коробку с шоколадом, мы найдем другого художника и другую модель».

Инспектор неожиданно оживился:

– И что, Томаса это не возмутило?

– Еще как возмутило. Мне его пришлось долго успокаивать. Он попросил меня поговорить с Латимером, чтобы тот обращался с мисс Уиндэм повежливее. Но мне кажется, это к делу не относится.

– Напротив, сэр, – поспешил заверить меня инспектор, – все, что вы рассказываете, мне очень интересно и, несомненно, относится к делу.

Помню, я тогда с тоской посмотрел на кучу бумаг, ожидающих на столе. Вчера мне все же удалось подготовить необходимый материал для Томаса, но надо было кое-что сделать для Энрикеса, а также проверить счета и ответить на письма. В общем, море работы.

Однако инспектор моего взгляда не заметил и продолжил задавать вопросы. Его интересовали отношения Томаса и мисс Уиндэм и как к художнику относился Спенсер. Не обошел он вниманием и меня, спросив о моем отношении к ним. Почему он об этом спрашивал, зачем ему это было нужно – мне оставалось лишь ломать голову. Потому что никакой логики я в этом не увидел, лишь попытку выудить сведения, представляющиеся ему ценными. Он попросту отнимал у меня время. На его записную книжку мне было уже противно смотреть, но ничего не поделаешь, приходилось терпеть.

Очень странным мне показалось, что дотошный инспектор до сих пор не удосужился спросить о самом важном, единственном, имевшем значение. Об отношениях Спенсера и Латимера.

В конце концов я не выдержал и заговорил об этом, но он меня оборвал:

– Мы к этому обратимся в свое время, мистер Барраклаф, а пока давайте закончим то, что обсуждаем сейчас.

Честно говоря, я не понимал, что же мы сейчас обсуждаем, и тут он снова заговорил о проблемах, связанных с наймом на работу замужних женщин. Оказывается, это для него было важным.

Вот так прошла наша первая беседа. Инспектор Хупингтон тогда двигался на ощупь, совершенно не представляя, в какую сторону идти.

В следующий раз он обрадовал меня тем, что начал действовать более осмысленно. Стал выяснять, кто имел доступ к «Галацу», который передал нам Тонеску, и почему в ящике стола Спенсера оказались две одинаковые коробки, одна с кристаллами «Галац», а в другой, как и положено, лежали таблетки от простуды «Флукицид».

Я объяснил, что поначалу весь «Галац» от Тонеску хранился у меня, но большая часть ушла на очистку стекла автомобиля. То, что осталось, по-прежнему находится в моем столе.

– Да, – подтвердил инспектор, – я видел.

– Надеюсь, у вас нет сомнений, что они умерли от отравления этим ядовитым веществом?

– А кто мог залезть в ваш стол? – спросил он, не замечая моего вопроса.

– Наверное, любой желающий.

– Вы что, не запирали ящик?

– Нет.

Инспектор прекрасно знал, что ящики в моем столе были не заперты, но все равно спрашивал. Непонятно зачем.

– Значит, ядовитые кристаллы мог свободно взять любой, кто пожелает?

– Да.

Инспектор задержал на мне взгляд:

– А вам не кажется, что это непозволительная небрежность?

– Помилуйте, инспектор, я не мог себе представить, что кому-то взбредет в голову травить людей этим средством. Кроме того, «Галац» был не у меня одного.

Я уже не ожидал в действиях Хупингтона логики, поэтому, когда он задал следующий вопрос, не удивился.

Его заинтересовало, не заметил ли я, что количество «Галаца» у меня в столе уменьшилось.

– Вы знаете, – ответил я, немного подумав, – мне действительно показалось, что его стало меньше, но полной уверенности нет. Вероятно, так и должно было быть.

Инспектор снова начал уклоняться в сторону:

– А почему вы считаете, что так оно и должно быть?

– Потому что, кроме меня, «Галац» был только у Спенсера. У него все ушло на зеркало, которое он намазал с большим избытком. Если бы вы его знали, то наверняка бы не удивились. Такой у Пола Спенсера был характер. Он ни в чем не знал меры. Так что у него от «Галаца» ничего не осталось. Он мне даже сказал, что ему может понадобиться еще немного для дополнительной проверки. А я на ветровое стекло использовал вещества ровно столько, сколько рекомендовал мистер Тонеску. Не стал без нужды тратить «Галац» и одновременно обеспечил более точную проверку его действия. Увидев рассыпанные в кабинете Латимера кристаллы, я сразу заподозрил, что они из моего стола. Больше их взять было неоткуда.

– Что ж, это понятно. Ведь о том, что в вашем столе хранится это ядовитое вещество, знали все. И ящик был не заперт.

– Вы совершенно правы.

Инспектор помолчал.

– Давайте снова вспомним, что находилось в столе мистера Спенсера. В частности, меня интересует коробка с «Флукицидом». Она там всегда лежала?

– Да.

– И это знали все служащие?

– Думаю, знали. Мистер Латимер определенно.

– Но и вы, сэр, конечно, об этом тоже знали.

Ну что за идиотское замечание! Разумеется, я об этом знал, иначе как можно было бы утверждать, что о «Флукициде» в столе Спенсера было известно остальным.

– Но там обычно лежала только одна коробка? – продолжил спрашивать инспектор. – Та, что в ящике слева?

– Да, – ответил я.

– По-вашему, «Флукицид» можно спутать с «Галацем»?

– Нет. Цвет у них одинаковый, белый, но «Флукицид» – это таблетки, а «Галац» кристаллы. Вы же их сами видели.

– Видел. Но хотел услышать ваше мнение. Мистер Спенсер таблетки «Флукицида» измельчал?

– Нет. А зачем?

– Вот именно, сэр. Зачем. Однако таблетки в коробке, хранящейся в его столе, были измельчены в порошок.

Обдумав этот новый для меня факт, я отважился высказать предположение:

– Что, если Спенсер всыпал в рот Латимеру кристаллы «Галаца», а потом вернулся к себе в кабинет, и там у него вдруг заболела голова? Он решил принять «Флукицид» и перепутал коробки.

– Как он мог перепутать, – удивился инспектор, – если они лежали в разных местах?

Только теперь мне стало ясно, что Хупингтон кое-что соображает, а не просто действует наобум.

– Так вы думаете, коробки намеренно поменяли местами, чтобы он перепутал? – спросил я.

– Возможно. – Инспектор задумался. – Тут ситуация сложнее. Мистер Спенсер, только что расправившись с мистером Латимером, попадает в свой кабинет и немедленно принимает «Флукицид». Причем не глотает таблетку, а кладет растолченный порошок себе в чай, размешивает и пьет.

Этого я, разумеется, не знал и даже не подозревал, потому что к тому времени в намерениях Латимера еще не разобрался.

– Вы полагаете, что «Галац» ему в чай подсыпали?

– Да, но неизвестно откуда. Тот, кто поменял коробки в столе, аккуратно протер их, так что на них ни единого отпечатка. Получается, что в чай ядовитые кристаллы попали либо из вашего стола, либо из той коробки, но раньше. На вашей коробке отпечатков так много, что не разберешься. Ясно лишь одно – смерть настигла мистера Спенсера после того, как он отведал отравленного чая. Насколько я понял, он любил пить чай остывшим и это было известно всем. Значит, яд ему могли подсыпать в то время, когда он находился в кабинете мистера Латимера.

– Или раньше, – заметил я.

– Или раньше, – согласился инспектор. – И сделать это мог любой работник вашей фирмы. Например, мисс Уиндэм или Томас, перед тем как подать чай. У вас тоже была такая возможность, пока чай остывал в его кабинете. Одно лишь несомненно – мистера Спенсера убил яд, добавленный в чай.

Значит, инспектор Хупингтон наконец-то догадался, что это произошло не случайно. Уже прогресс.

– Инспектор, позвольте мне кое-что уточнить, – произнес я. – Подсыпать в чай яд заранее было неразумно. Потому что мисс Уиндэм могла подать с подноса любую чашку мне или Латимеру.

– А разве вам чашку подавали?

– По-разному. Но вы правы, чаще всего я сам ее снимал с подноса мисс Уиндэм. Причем ту, что стояла ближе.

– Вот видите.

– Но все же, – настаивал я, – лучше предположить, что яд в чашку Спенсера был добавлен позже. Тут важно одно обстоятельство, о котором вам, возможно, не известно. Когда мисс Уиндэм принесла Латимеру чай, ему вдруг срочно понадобилась какая-то бумага, и он отправил ее за ней. То есть Латимер некоторое время оставался наедине с чашкой, несомненно, предназначавшейся для Спенсера, и ничто не мешало ему насыпать туда кристаллы. Вы не считаете, что на это стоит обратить внимание?

Инспектор надолго задумался, видимо, пытаясь сообразить, что я имею в виду. А ведь моя версия была совершенно очевидна. Латимер, заранее спланировав убийство Спенсера, специально попросил мисс Уиндэм принести график публикаций нашей рекламы в «Дейли мейл», хотя он был ему совершенно не нужен, и в ее отсутствие насыпал в чай Спенсера яду. Надо учитывать, что я предлагал Латимеру взять немного «Галаца» для проверки, но он категорически отказался. Скорее всего, манипуляцию с коробками в ящике стола Спенсера провел он, чтобы потом все выглядело, как будто тот отравился по ошибке. Но Спенсер нанес удар первым и только потом пал жертвой замысла Латимера.

Я все это подробно растолковал инспектору, но этому тупице моя версия показалась не очень убедительной.

– Извините, сэр, – наконец произнес он, – но вашу версию в качестве главной я принять не могу. Все выглядит достаточно правдоподобно, но, к сожалению, не подкреплено доказательствами. К тому же у меня есть свои версии, не менее основательные.

Меня не удивило, что инспектор не пожелал признать свое поражение. Обидно, конечно, когда за тебя сделали твою работу, но можно было проявить благородство, однако инспектор Хупингтон не из таких. Он теперь потратит много времени на проверку своих никчемных версий, чтобы в конце концов остановиться на моей. Но тогда это будет уже его версия. Вот в чем дело.

Ему вдруг потребовалось выяснить, кто вытирает пыль в офисе, чтобы определить того, кто стер отпечатки с коробок в ящике стола Спенсера. Чушь несусветная. У нас есть уборщица, но она в столы не лазит. Мисс Уиндэм тоже. А протереть коробки можно носовым платком, который есть у каждого.

Когда я сказал об этом инспектору, он нахмурился и попросил повторить подробности происходящего в кабинете Латимера, когда туда вошел Спенсер. Я повторил то, что мне удалось услышать, а он все не унимался и продолжал задавать вопросы. Его даже заинтересовало мое отношение к замужеству мисс Уиндэм, если такое случится.

– Если она выйдет замуж, вы ее уволите? – спросил он меня в конце разговора.

Я уже порядочно устал, поэтому ответил с легким раздражением, что для меня сейчас неважно, замужем она или нет. Важно, чтобы хорошо работала, поскольку непрофессионализма я не потерплю.

– Понимаете, ошибки машинистки нам дорого обходятся. Такая у нас работа.

Выслушав меня, инспектор разговор закончил и поспешно удалился, не сказав больше ни слова. Оставшись один, я продолжал думать. Мне не давали покоя его слова о версиях гибели (вернее, убийства) моих коллег, которые он считал «основательными». В конце концов я пришел к выводу, что версия у него может быть всего одна, и та очень слабая. Он заподозрил Томаса и мисс Уиндэм, не обращая внимания на отсутствие мотива. Впрочем, позднее выяснилось, что мотив у них все-таки был, но несерьезный, притянутый за уши.

Между тем инспектор, не желая прислушаться к моим доводам, начал разрабатывать версию причастности к преступлению Томаса и мисс Уиндэм, потратив на это уйму времени.

Вот что мне удалось узнать позднее.

В тот самый вечер, когда погибли мои коллеги, инспектор Хупингтон, отпустив всех по домам, нанес довольно странный визит. Наскоро поужинав, он отправился домой к мисс Уиндэм по адресу, который она ему продиктовала.

Открывшая дверь пожилая женщина на вопрос о мисс Уиндэм, в свою очередь, осведомилась:

– Наверное, вы имеете какое-то отношение к фирме, где она работает?

– Да, но почему вы так решили?

– Потому что только там мою дочь знают как мисс Уиндэм.

Инспектор, вероятно, смутился (могу представить, как это выглядело) и, в свою очередь, осведомился, как же следует ее называть.

– Миссис Томас, – ответила любезная женщина и затем добавила удивленному инспектору, что ее дочь живет с мужем по такому-то адресу.

Чуть помедлив, инспектор заметил, что в офисе никто о замужестве ее дочери не знает, потому что там она числится под девичьей фамилией.

– Это все из-за Спенсера, ее босса, – охотно пояснила старушка. – Вернее, одного из троих. Он не терпит замужних женщин.

Хупингтону не пришлось прикладывать много усилий, чтобы разговорить миссис Уиндэм. Она оказалась весьма словоохотливой.

Выяснилось, что мистер Спенсер уже не раз и не два прозрачно намекал ее дочери: стоит ей только выйти замуж, она тут же окажется на улице.

– Если бы моя дочь была там одна, – продолжила миссис Уиндэм, – я бы не позволила ей оставаться в этой фирме на таком унизительном положении. Но настоял Перси – мистер Томас. Он сказал, что не даст ее в обиду. Им сейчас действительно нужны деньги на обустройство дома. Так что пусть пока поработают, что бы там эти боссы ни говорили.

– Вы сказали, там трое боссов, – подал голос инспектор.

– Трое, но главных два. Барраклаф не в счет. (Вот, значит, какое у них обо мне мнение.) – Латимер еще хуже, чем Спенсер. Он самый противный. Вечно недоволен и не устает делать выговоры Мод – мою дочку зовут Мод – и ее мужу Перси. По любому поводу. Представляете, не так давно Перси – у него тогда не было никакого задания, такое у них часто случается, – взялся писать портрет Мод. Надо сказать, он прирожденный портретист и со временем станет известным. Вот увидите. – Миссис Уиндэм посмотрела на инспектора. – Понимаете, Мод получилась у него ну просто замечательно, но Латимера это вывело из себя: «Если нам понадобится украсить коробки шоколадных конфет красивыми картинками, мы поищем художника на стороне и модель найдем получше, чем мисс Уиндэм». Ну как можно говорить такое! Моя Мод, может быть, не такая уж красавица, но явно не дурнушка. Перси считает ее привлекательной, и не он один. Бедняжка плакала, когда рассказывала.

Я подозревал инспектора в наивности, но не думал, что он поверит пустой болтовне этой женщины. А она, найдя в нем благодарного слушателя, разошлась не на шутку. Принялась тараторить без остановки. Очень скоро Спенсер превратился у нее не только в злобного посягателя на права женщин, но и коварного соблазнителя, притязания которого отвергла ее добродетельная Мод. Не лучше был и Латимер, грубый и циничный.

Думаю, инспектор при всей его наивности смог бы разобраться, что к чему, но тут появилась сама Мод со словами:

– Господи, мама, что ты такое рассказываешь инспектору!

– Вы инспектор? – воскликнула потрясенная миссис Уиндэм. – Из полиции? А я думала, что разговариваю с джентльменом.

– Да что ты, мама, – поспешила успокоить ее дочка. – Мистер Хупингтон настоящий джентльмен, ведь он из Скотленд-Ярда.

Но миссис Уиндэм была сильно расстроена. Мысль о том, что люди, недостатки которых она только что обсуждала, умерли несколько часов назад, причем явно насильственной смертью, повергла ее в глубокую печаль. Ведь одной из ее жизненных установок было говорить о покойных только хорошее. А тут…

В общем, утешив ее насколько возможно, Мод Томас в сопровождении инспектора отправилась к себе домой, где он допросил новоиспеченную семейную пару, обоих. Что ему там удалось выяснить – неизвестно. Думаю, ничего.

Но я забегаю вперед. Когда мне впервые пришло в голову, что Хупингтон подозревает художника и машинистку, я еще не знал о их браке. Я не сомневался: он зря теряет время, но инспектор мог повернуть дело так, что их действительно могли обвинить.

Разумеется, для них это катастрофа, но мне-то что. А если дело дойдет до суда? Дойдет так дойдет, меня это не касается. К тому же они невиновны, и их не повесят. Если повесят, я тут ни при чем.

Рассуждая подобным образом, я понял, что не прав. Это меня касается, потому что художник и машинистка нужны на работе. Специалисты они, прямо скажем, средние, но других у меня пока нет. Со временем я, конечно, их заменю, но сейчас, когда рекламная кампания «Галаца» только начинается, мне без них не обойтись. Отсутствие Латимера и Спенсера никак на деле не скажется, а вот Томас должен остаться.

Придется пожертвовать временем, которого катастрофически не хватает, чтобы убедить инспектора Хупингтона отказаться от своей версии. Убедить его, что мисс Уиндэм и Томас тут совершенно ни при чем, и уговорить не предпринимать в их отношении никаких решительных мер. По крайней мере, в ближайшее время.

Одновременно мне нужно добиться, чтобы Тонеску перевел на счет «Агентства» аванс за рекламу «Галаца».

За двое суток Томас, я думаю, закончит работу, а дальше пусть инспектор Хупингтон делает, что хочет.

К сожалению, преодолеть упрямство инспектора Хупингтона оказалось не так просто, как я полагал. Он уцепился за свою вздорную версию обеими руками и не желал отпускать. Поэтому я набрался терпения, ожидая, что рано или поздно здравый смысл возьмет верх.

– Вот вы советуете мне, сэр, снять подозрения с мисс Уиндэм, – произнес он в ответ на мои увещевания. – Но тут не все ясно. Дело в том, что ее рассказ о событиях, происходивших в вашем офисе в тот трагический день, не полностью совпадают с тем, что я услышал от вас.

– Но женщины часто путаются в деталях, – заметил я.

Инспектор кивнул:

– Согласен, такое бывает. Но давайте все же обсудим те моменты, где я усмотрел расхождения.

Сказав это, он достал из кармана свою знаменитую записную книжку, вид которой вызывал у меня тревогу. Значит, разговор у нас будет долгий.

– Мистер Латимер действительно попросил мисс Уиндэм принести расписание публикаций рекламы вашего «Агентства» в «Дейли мейл». Она это подтвердила и сказала, что редкое чаепитие обходилось без подобных поручений. Она, как и вы, сэр, считает, что мистер Латимер делал это, чтобы позлить мистера Спенсера. Он вообще постоянно стремился показать, кто в офисе главный.

– Выходит, мисс Уиндэм гораздо умнее, чем я думал. Но пока не видно никаких расхождений.

– Она утверждает, что в кабинете мистера Латимера было тихо. Откуда вы взяли, что они ссорились?

– Я, кажется, уже упоминал, – ответил я, ничуть не смущенный вопросом, – в приемной не слышно, что говорят в кабинетах, учитывайте шум от печатной машинки.

– Но мисс Уиндэм говорит, что в это время сама пила чай. Эти минуты отдыха у нее чуть ли не единственные за весь день.

– Это, конечно, к делу не относится, но вам не следует думать, что мисс Уиндэм у нас серьезно перетрудилась. Задерживаться на работе ее просят очень редко и не торопят без особой надобности. Но продолжайте, пожалуйста, я вас слушаю.

К обсуждаемому вопросу это никакого отношения не имело, но инспектор счел необходимом тщательно все записать. Пожалуй, мне нужно впредь следить за своими словами и не говорить лишнего.

– Если так, то ничего удивительного, что во время чая она на машинке не работала. Должен вам сказать, я проверил и убедился, что обычный разговор из кабинета мистера Латимера в приемной действительно не слышен. Но если собеседники повышают голос, их можно услышать, когда на улице тихо.

– А тогда на улице было тихо? – спросил я. – Допускаю, что в тот момент мисс Уиндэм ничего не печатала, но наверняка с кем-нибудь болтала. Учтите, Латимер сидел в кресле, значит, Спенсер стоял к нему лицом и спиной к двери. То есть его голос был направлен не в сторону мисс Уиндэм, а от нее.

– Вам не кажется странным, что мистер Латимер так легко позволил себя ударить? Почему не было слышно шума?

– Шум был, но очень слабый, – ответил я.

Инспектор оживился:

– Значит, вы его слышали? Почему не вмешались?

Инспектор, видимо, решил, будто прижал меня к стенке и сейчас я скажу что-то, подтверждающее его версию. На самом деле это я подвел его к вопросу, ответ на который был уже давно приготовлен. Пришло время рассказать о намерениях Спенсера, которыми он якобы со мной поделился. Естественно, о записках инспектор ничего знать не должен.

И я поведал инспектору о том, в какую ярость привела Спенсера выходка Латимера с рисунками, которые Томас сделал для рекламы консервной фабрики в Грейфилдсе. Передал его слова о том, что он завтра выскажет Латимеру все, что о нем думает, и заставит себя выслушать. Если понадобится, силой. Обещал расквитаться за подбитый глаз.

– Поэтому, услышав в кабинете Латимера небольшой шум, я не удивился и не счел нужным вмешиваться. Пусть разбираются сами. Но мне, конечно, и в голову не приходило, что дело дойдет до убийства. А о намерении Латимера расправиться со Спенсером вообще было трудно предположить.

Инспектор помрачнел:

– Вам следовало рассказать об этом раньше.

Разумеется, его слова не застали меня врасплох.

– У нас было несколько долгих бесед, инспектор, – позволю себе заметить, очень долгих, – и я, кажется, ответил на все ваши вопросы исчерпывающим образом.

– Да, но вы предпочли скрыть, что были готовы к такому развитию событий.

– Я не собирался ничего скрывать, инспектор. Но всякий раз, когда хотел рассказать вам это, вы прерывали разговор.

Инспектор нахмурился:

– Когда это было?

– В первый раз, когда вы всех отпустили по домам, а меня задержали только для того, чтобы в моем присутствии запереть мой кабинет. На следующий день у нас было долгое обсуждение замужества мисс Уиндэм, а когда я собрался начать разговор об этом, вы заторопились уходить.

Инспектор Хупингтон, надо отдать ему должное, принял мои доводы без возражений. Я даже удивился, насколько легко удалось его убедить. Конечно, для меня было бы большим облегчением рассказать ему правду (признаюсь, я плохой конспиратор) и показать записи Спенсера. Тогда бы все решилось само собой. Если бы дневник Латимера был к тому времени в надлежащем виде, я бы с удовольствием отдал инспектору и его.

Мой рассказ произвел на инспектора большое впечатление. Он послужил убедительным подтверждением моей версии, и вдвойне ценным был тот факт, что ему якобы пришлось вытягивать из меня эти сведения. Он заставил меня описать все в мельчайших подробностях. Когда у нас случился этот разговор со Спенсером, при каких обстоятельствах и прочее. Я совсем недавно перечитывал его записи, так что все помнил замечательно.

Рассказывать пришлось долго, и где-то в середине у инспектора закончилась записная книжка. Мои надежды, что он перестанет записывать, не оправдались. Он тут же достал из кармана новую и продолжил. Думаю, он и на Страшном суде появится с записной книжкой в руке, где будут подробно изложены все его прегрешения и добродетели.

– Это все, сэр? – спросил инспектор с легкой ноткой недовольства, когда я закончил. Ему явно хотелось продолжения. – Это все претензии мистера Спенсера? Он собирался мстить за пустяковый инцидент при переходе улицы, когда мистер Латимер нелестно выразился по поводу его подбитого глаза?

– Инцидент был не такой уж пустяковый, – не согласился я. – Спенсер вполне мог попасть под машину. Помню, он рассердился на Латимера, что он его не предупредил. Скорее всего, потом это вылилось у него в обиду только за подбитый глаз. Кстати, Латимера он ударил всего за несколько минут до своей смерти.

– Это должно быть в заключении экспертов. Когда был нанесен удар, можно определить по цвету ссадины. Почему мистер Латимер, видя приближающийся автомобиль, не предупредил…

– Хотите, я расскажу, как было дело? – спросил я.

Несомненно, инспектор этого хотел. Драгоценные (для меня) минуты уходили одна за другой, пока инспектор исписывал своим аккуратным почерком страницы новой записной книжки. Ну зачем эти записные книжки, это же так неэкономно? Если бы мне доверили руководить отделом документации полиции, я бы на одной только бумаге сэкономил солидную сумму средств налогоплательщиков. А если бы такое можно было сделать во всех правительственных учреждениях, то подоходный налог уменьшился бы, по меньшей мере, на шесть пенсов с фунта.

Все-таки я правильно сделал, что не сразу упомянул о том случае на дороге. Потому что теперь, когда я как будто об этом вспомнил, инспектор с рвением за него ухватился. Пусть хотя бы так он наконец разглядит то, что давно лежит на поверхности. Наверное, инспектор кое-что уже слышал от наших служащих, теперь ему предстояло узнать подробности из первых рук.

– Мистер Спенсер не намекал вам о своем намерении изложить все это на бумаге? – спросил инспектор, внимательно меня выслушав.

По тону, каким был задан вопрос, я сразу понял, что он что-то подобное подозревает. Умному человеку вообще несложно угадать его мысли. Ну что же, посмотрим, как он поведет себя дальше.

– Мне кажется, у Спенсера было такое намерение, – осторожно ответил я. – Но он редко когда заканчивал начатое. Например, затевал переговоры одновременно с несколькими потенциальными заказчиками, вместо того чтобы сосредоточиться на каком-то одном, и в конце концов результат получался нулевой.

– Вы думаете, он начал писать об этом, а потом перестал? – уточнил инспектор.

– Такое возможно, но где же эти его записи, хотя бы начатые? Ведь вы ничего не нашли. Он их либо не начинал, либо написал несколько листов и порвал. – Я сделал вид, что напрягаю память, пытаясь вспомнить. – Вы знаете, мне кажется, он действительно говорил что-то по поводу записок, но куда они подевались, не представляю.

Инспектор понимающе кивнул.

– Мисс Уиндэм говорит, будто, когда за день до трагедии она принесла ему чай, он что-то сосредоточенно писал. Ей случайно запомнилась фраза в начале листа: «А потом я скажу…»

– И что?

– А то, что ни в его столе, ни в мусорной корзине листа с этими словами не оказалось. Хотя меня заверили, что корзину никто не трогал.

– Так он, наверное, их выбросил. Спенсер бумагу не экономил.

– Да, сэр, таких, как вы, немного. – Заметив на моем лице улыбку, инспектор тоже улыбнулся и продолжил: – Как, по-вашему, куда мог подеваться тот лист? Вы не могли его случайно прихватить?

– А зачем он мне?

– Действительно, сэр, зачем? Это я спросил на всякий случай.

Надо же, спросил на всякий случай. Делать ему нечего. Однако надо дать версию исчезновения записок Спенсера. Не говорить же правду.

– От Спенсера можно было ожидать чего угодно, – сказал я. – Он мог выбросить эти бумаги в окно. Кроме того, лист, который видела мисс Уиндэм, не обязательно имел отношение к его записям, если такие были.

Инспектор неожиданно со мной согласился:

– Вы совершенно правы, но лист, о котором говорила машинистка, к сожалению, не остался на балконе внизу, как тот конверт. Если бы я знал об этом раньше, то попросил осмотреть тротуары поблизости от здания.

Я пожал плечами:

– Сомневаюсь, что лист мог долго пролежать на оживленной улице. И вообще, какой от этого листа толк, даже если бы вы его нашли.

Инспектор закивал:

– Верно, но я привык проверять любую мелочь.

В это я охотно верил. Инспектор был именно таким. Но раз речь зашла о конверте, я решил поинтересоваться:

– В том конверте оказалось что-то интересное?

Инспектор вскинул голову:

– О да. Там были ядовитые кристаллы.

– …Которые Латимер взял из моего стола, – закончил я.

Инспектор покачал головой:

– Совсем не обязательно, сэр.

– Но я думаю, это подтверждает мой рассказ о случившемся.

– О вашей версии случившегося, так будет точнее, – произнес он раздраженно. – Ваше предположение необходимо доказать, и у меня на этот счет есть другие соображения. Убить, знаете ли, дело не простое, так же как и расследовать убийство.

Таков инспектор Хупингтон. Ему и в голову не приходило, что я давно догадался о его версии убийства. И зачем таких в Скотленд-Ярде держат, если даже обыватель вроде меня может, не напрягаясь, понять, что у него на уме.

Работы у меня было много, так что время летело быстро. Конечно, приходилось отвлекаться на беседы с инспектором, но он меня беспокоил не часто.

В «Агентстве» все были заняты рекламной кампанией «Галаца», которая проходила с огромным успехом. После случившегося мы стали широко известны. После первого же сенсационного репортажа о «двойной трагедии в рекламном агентстве» я постарался передать журналистам подробнейшие сведения о нашей фирме и ее возможностях и заверил общественность, что на работе «Агентства» гибель двух менеджеров не отразится. Как и следовало ожидать, клиенты выстроились в очередь. Правда, не очень известные, но это большого значения не имело.

Я также просил журналистов не забывать упоминать, что «Галац» совсем не опасен, а несчастье произошло по нелепой случайности. В общем, с прессой у меня был налажен прекрасный контакт, так что сведения о «Галаце», практически ничем не отличимые от рекламы, появились в газетах раньше, чем я заплатил за площадь. Возникло желание взять с Тонеску за это деньги, потому что это тоже реклама, но я подавил искушение, поскольку привык работать честно. Удовлетворился лишь тем, что немного повысил цену за услуги. Он принял это без возражений, так что я пожалел. Надо было повысить плату вдвое.

Кстати, Тонеску внакладе тоже не остался. Как только люди узнали о его средстве для очистки стекол, тут же пошли заказы. Он открыл офис, поднял цену на товар и принял мое предложение расширить число изданий для публикации рекламы.

В общем, пока дела складывались совсем неплохо. Если честно, отсутствие Латимера и Спенсера пошло «Агентству» на пользу. Как говорится, нет худа без добра. Выкупить их доли мне почти ничего не стоило. На фоне успеха «Галаца» долги Латимера уже ничего не значили.

Я начал подумывать о том, чтобы пригласить в «Агентство» более опытного художника и машинистку. А может быть, даже понадобятся две. Бизнес идет в гору.

Я также решил занять кабинет Латимера. Надо ли говорить, что это было самое лучшее помещение в офисе. В этом на Латимера можно было смело положиться. Томасу придется переместиться в кабинет Спенсера, хотя он этого, кажется, не хочет. Непонятно почему, ведь там он сможет работать без помех. В мой прежний кабинет можно будет посадить вторую машинистку или сотрудника, который займется связью с прессой и наконец освободит меня от этого утомительного и бесполезного занятия, отнимающего массу времени. Так или иначе, но пока я эту комнату оставил незанятой.

Томас переселяться на новое место категорически не желает. Сначала я подумал, что он просто не хочет менять привычную обстановку, но затем выяснилось, что ему неприятно работать в месте, где недавно умер человек. У него, видите ли, богатое воображение, как у каждого художника-творца, и он опасается появления привидений. В общем, вот такая чепуха. Замечу, что Томас не творец, а всего лишь оформитель с очень средними способностями и что хорош он только до тех пор, пока не появится кто-нибудь более подходящий. Да и воображение у него не богаче, чем у таракана.

Как бы Томас ни хитрил, догадаться об истинной причине было нетрудно. Разумеется, он не хотел расставаться со своей дорогой Мод. Я тогда еще не знал, что они супруги, но подозрение такое в душу закралось. На мой вопрос, не помолвлены ли они, Томас ответил отрицательно, но слегка замявшись. Вот тогда я припер его к стенке следующим вопросом: является ли Мод Уиндэм его женой? Тут ему деваться было некуда.

Обнаружившееся обстоятельство полностью меняло ситуацию. В этом я полностью согласен со Спенсером и непременно эту парочку уволю, как только представится возможность. Разве можно ожидать от замужней женщины полной отдачи на работе? Что касается Томаса, то он и сейчас не очень покладистый, а после ее ухода станет вообще невыносимым. Так что пусть отправляется следом.

Говорить им об этом я, понятное дело, не стану, пока не найду замену. Предупрежденный об увольнении сотрудник тут же охладевает к работе. Зачем мне это нужно? Надо лишь подсчитать, сколько будет стоить увольнение без предварительного уведомления. Месячное жалованье, или хватит недельного? По закону, кажется, следует платить за месяц, но я все же попробую обойтись двумя неделями. Реклама «Галаца» начала приносить неплохие деньги, но их лучше придержать. Неизвестно, как все пойдет дальше.

В течение недели мне удалось найти подходящих людей на замену четы Томас. Они пока ни о чем не догадываются. Ну и прекрасно. Уволю их, как только закончится следствие, буквально на следующий день. Думаю, у инспектора Хупингтона хватит ума не вешать на них убийство, если существует вполне убедительная версия о том, что Латимер и Спенсер убили друг друга. Если же ему взбредет в голову обвинить Томасов, это его дело. Они к тому времени не будут служащими «Агентства». Я постараюсь их уволить до ареста.

На следующей встрече с инспектором я сразу заявил, что был не прав, так упорно настаивая на своей версии в то время, как существует другая, согласно которой моих коллег убили Томас и мисс Уиндэм. При этом добавил, что сам я убежден в их невиновности.

Затем я открыл ему тайну, что они супруги, и обнаружил: он об этом уже давно знает. После чего инспектор рассказал мне о встрече с матерью Мод, о чем я довольно подробно написал в одном из предыдущих разделов моих записей.

Но самое интересное случилось после. Когда я сообщил инспектору о своем твердом намерении в ближайшее время их уволить, он повел себя весьма странно. Заявил вдруг, что супруги Томас не причастны к убийству Латимера и Спенсера и что он, оказывается, никогда такую версию не рассматривал. Подумать только, какая откровенная ложь!

Дальше – больше. Затем он заявил, что признает мою правоту и собирается принять версию взаимного убийства Спенсера и Латимера в качестве основной.

Надо ли говорить, как я этому обрадовался. Ведь тогда дело можно считать закрытым. Если они убили друг друга, то судить некого. Я убедился, что инспектор Хупингтон поддается на провокации, и завел разговор о том, что, наверное, следует все же точно установить невиновность художника и машинистки. Ведь мисс Уиндэм легко могла подсыпать в чай Спенсера отраву.

– В таком случае вы слышали разговор мистера Латимера и Спенсера уже после того, как она его убила.

– Я мог спутать голоса Спенсера и Томаса.

– Однако вы слышали не только голос, – возразил инспектор, – но и то, как мистер Спенсер перешел из своего кабинета к мистеру Латимеру.

Я не сдавался:

– Это могли быть шаги мисс Уиндэм. К тому же голоса до меня доносились весьма неотчетливо.

Мой прием сработал на славу. Инспектор Хупингтон, окончательно сбитый с толку, наконец полностью уверовал, что они убили друг друга.

– Я полагаю, сэр, – заключил он, – что для доказательства достаточно подбитого глаза мистера Латимера.

Он неожиданно вернулся к конверту, найденному на балконе под нами:

– Думаю, эта улика ставит под подозрение мисс Уиндэм. Кристаллы «Галаца», несомненно, попали в конверт из ящика вашего стола, сэр, и взял его один из убийц.

Я кивнул в знак согласия. Хотелось, конечно, сказать, что убийцей был Латимер, но пришлось сдержаться. Пусть инспектор сам придет к этому выводу.

– Мисс Уиндэм, – продолжил он, – гораздо легче было бы выбросить конверт из окна комнаты, где она находилась. А еще проще порвать конверт и выкинуть обрывки в переполненную мусорную корзину. Вряд ли она подозревала, что я стану проверять ее содержимое.

– Но вы как раз это и сделали, – сказал я.

– Естественно. А вот мистеру Латимеру требовалось избавиться от конверта немедленно. Так что он выбросил его из окна своего кабинета без промедления. Он, конечно, не рассчитывал, что конверт застрянет на балконе.

Помня, что самый лучший способ убедить инспектора в правильности той или иной версии это подвергнуть ее сомнению, я начал возражать. Как и ожидалось, он после этого еще сильнее укрепился в своем мнении.

В конце концов я добился главной цели. Инспектор Хупингтон теперь уже, несомненно, предложит коронеру эту версию в качестве основной. А я, конечно, подготовлю свои показания, чтобы подтвердить ее как можно убедительнее. Хотя, возможно, этого и не понадобится. Все произойдет само собой.

Итак, моя цель достигнута. Значит, эта запись последняя.

Расследование коронера прошло превосходно, дело закрыто, о нем можно больше не думать. Осталось завершить эти записи, и я смогу полностью сосредоточиться на работе. Завершить их надо только потому, что не в моих правилах оставлять начатое дело незаконченным.

Не буду в деталях описывать слушания у коронера. Все прошло, как обычно. Сначала, как положено, разные формальности, затем доклад инспектора Хупингтона о проведенном расследовании с выводом, который был мне известен с самого начала. После этого наконец вызвали меня.

Подготовился я основательно, так что не только смог без запинки изложить события того «фатального дня», как называли его в прессе, но и подробно рассказать об отношениях между моими коллегами, приведшими к трагическому исходу.

Я был единственным свидетелем, так что более исчерпывающих показаний никто дать не мог.

Мне удалось убедительно показать, насколько Латимер и Спенсер не терпели друг друга. Степень их взаимной неприязни была столь высока, что рано или поздно это обязательно должно было привести к взрыву. Каждый считал другого бездельником и невежей. В своем рассказе я постарался не слишком заострять внимание на их профессиональной некомпетентности, чтобы у публики не создалось впечатления, что в «Агентстве» нет профессионалов. Кстати, надо все же придумать нашей фирме более интересное название. Мне не надо было подчеркивать, что единственным работником в «Агентстве», без которого нельзя обойтись, был и остаюсь я. Надеюсь, внимательный читатель уже давно это понял.

Не забыл я и об интересах наших клиентов. Товары Энрикеса и Флетчера получили неплохое продвижение, акции консервной фабрики в Грейфилдсе теперь раскупают охотнее, поскольку о них стало широко известно. Все это так, но мои старания согласился оплатить лишь Тонеску, надо отдать ему должное. Флетчер продвижения своего «Флукицида» вообще замечать не желает. Скорбит о друге Спенсере и полагает, что и я должен. Обвиняет меня в бесчувственности. Полный абсурд.

Когда речь зашла о том, что произошло в тот день в офисе, я дал исчерпывающие пояснения. Уже было ясно, что они имели все основания желать друг другу смерти. Осталось только рассказать, как каждый воплотил свой замысел.

Помогло и то, что процедура слушаний у коронера позволяет выдвигать предположения и делать допущения – преимущества этого я прежде не понимал и даже был склонен осуждать, – и вот теперь это дало мне возможность сформулировать свою версию случившегося. Думаю, Хупингтон вряд ли смог бы справиться с этим так удачно. Наверняка это заняло бы у него больше времени и не было бы столь убедительно. К тому же он бы придерживался фактов, а я позволил себе свободные рассуждения. Впрочем, это мне труда не составило.

После того как я своим выступлением внес в рассматриваемый вопрос полную ясность, коронер снова вызвал инспектора Хупингтона, который ограничился подтверждением лишь части моего рассказа. Впрочем, остальное не опроверг. Формальности ради заслушали показания Томаса и его супруги. Они ничего нового не добавили, лишь внесли небольшую путаницу. В любом случае я выступал дольше всех, вместе взятых.

Как и следовало ожидать, присяжные вынесли единственно правильный вердикт. Спенсер и Латимер убили друг друга. Я запамятовал, была ли оговорка, что они действовали в состоянии временного помрачения рассудка. Впрочем, это ни на что не влияет.

Итак, теперь, когда дело закрыто, мне осталось сообщить этой паре никчемных работников об увольнении. Я сделаю это с особым удовольствием. Мисс Уиндэм – вернее, миссис Томас – заявила у коронера, что дверь в коридор, где расположены кабинеты директоров, открывалась лишь один раз после того, как она разнесла чай, и перед тем, как обнаружила мертвого Латимера, что противоречило моим показаниям.

Итак, скоро я с величайшим наслаждением расстанусь с супругами Томас, а вместе с ними выброшу из головы всю эту неприятную историю.