© John Zizioulas. Ecumenism and the Need for Vision.

Для меня большая честь быть приглашенным выступить на этом представительном собрании — традиционной Ламбетской конференции англиканских епископов, которая регулярно созывается вот уже более ста лет и всегда бывает событием исторической важности не только для Англиканской церкви, но также и для мирового христианства. Это приглашение является для меня выражением подлинно экуменического духа со стороны Англиканского сообщества, вдохновляющим и укрепляющим надежду на будущее церковного единства. Оно ясно показывает, что ни одна христианская церковь уже больше не может действовать или говорить, даже думать и что-либо обсуждать — рискну также сказать решать — в состоянии самоизоляции.

Я надеюсь, что подобная интерпретация этого жеста Англиканской церкви по отношению ко мне — интерпретация, предполагающая за этим жестом нечто более значимое, чем просто выражение учтивости, — не будет звучать слишком претенциозно. Хотя я и не забываю, что присутствую здесь в качестве гостя и наблюдателя, а также с целью высказаться в ходе собрания, формально не имеющего отношения к моей церкви, — а поэтому я должен постоянно иметь в виду, что, высказываясь, мне следует соблюдать величайшую осторожность, чтобы не показаться вмешивающимся в дела другой церкви, — тем не менее, я воспринимаю все, что говорится и даже решается на этой конференции, как прямо касающееся меня и моей церкви.

В конце концов, наши церкви находятся в официальном богословском диалоге и больше не могут говорить друг другу по поводу существенных вопросов веры и церковного устройства: «Это наше дело — не вмешивайся». Подобное отношение вступило бы в резкое противоречие с экуменическим духом и нанесло бы ему ущерб; но именно этот дух был причиной того, что я выступаю сегодня перед вами. Я хотел бы поэтому выразить мою глубокую признательность архиепископу Кентерберийскому за это приглашение — и прежде всего потому, что оно выявляет сознание нашей «взаимозависимости» (это понятие — центральное для его собственного доклада). Я постараюсь представить вашему вниманию некоторые скромные размышления, возникшие в качестве реакции на этот важный и содержательный доклад. Прошу вас воспринять все, что я скажу, как мысли брата-христианина, епископа, долгое время активно участвовавшего в экуменическом диалоге, чья церковь рассматривает восстановление церковного единства в качестве задачи великой важности и, конечно, как предмет ежедневной евхаристической молитвы.

Что может сказать православный собранию англиканских епископов? Что общего у православной традиции с церковью, исторически и духовно сложившейся в ситуации так называемого «западного христианства» — римо-католического и протестантского? Мы привыкли делить христианство на две части, а в последнее время — на три: Восток, Запад и теперь еще «третий мир». Тогда как эта трехчастная структура возникла в основном по социальным и политическим причинам, схема Восток - Запад отражает не только культурное, но и в значительной степени богословское разделение. Она указывает на различие в менталитете, в подходах к богословию и церковной жизни, и, возможно, также на различие этоса.

Восточные христиане всегда были озабочены иными проблемами в сравнении с теми, что занимали христиан Запада. Покойный кардинал Жан Даниелу в своей книге, озаглавленной «Истоки западного богословия», обращает внимание на определенные черты, которые стали типическими характеристиками западной христианской мысли, начиная со времени Тертуллиана. Это: стойкий интерес к истории, озабоченность этикой и глубокое уважение к институции, порой доходящее до легализма. Позднее св. Августин в ситуации кризиса, охватившего западную цивилизацию его времени, ввел и акцентировал такое человеческое измерение, которое с тех пор породило дихотомию внутри западного христианства. Я имею в виду подчеркивание особой важности интроспекции — сознания и внутреннего человека; это стало отправной точкой для значительных мистических, романтических и пиетистских движений христианского Запада.

Восток же, напротив, всегда интересовали эсхатологические, метаисторические аспекты, что проявлялось в склонности к релятивизации истории и ее проблем. Это временами имело следствием недооценку исторических и политических вопросов и даже миссионерской активности. Однако такой подход заключал в себе также и положительные следствия. Институция всегда занимала центральное место в православной традиции, однако никогда не воспринималась с чисто исторической или по преимуществу юридической точек зрения. Авторитет в церкви был неотделим от литургического контекста, в особенности от евхаристии, и, таким образом, обусловлен эсхатологическим видением, шедшим двумя основными путями: через пневматологию, которая претворяет институцию в событие, и через общение, которое постоянно ставило институциональный авторитет в зависимость от общины, с которой он связан. Эта эсхатологическая позиция сделала неизбежным непрестанный поиск абсолюта, предельного богословского raison-d'etre, институции и исключила возможность рассматривать ее как предмет юридической potestas, передаваемой посредством правового кодекса.

Все это имело несколько конкретных последствий в отношении церковной жизни и богословия. Например, это помогло церкви избежать таких проблем, как клерикализм или противопоставление харизмы и институции. Это исключило необходимость развивать пентекостальное (харизматическое) движение и — если набраться смелости сделать такое заявление — это было причиной того факта, что вопрос, ставший сегодня одним из центральных спорных моментов в англиканстве и в Западной церкви вообще, — а именно проблема женского священства, — этот вопрос не поднимался в Православной церкви.

Из всего этого можно сделать вывод, что слишком мало общего или вообще нет ничего общего между Православной церковью и западными церквами и что ни православным не следует хлопотать о разрешении проблем, с которыми сталкиваются западные церкви, ни западным христианам не стоит обращать внимание на то, как «экзотическое» православие реагирует на эти проблемы. Увы, многие, слишком многие представители обеих сторон думают таким образом. Например, среди православных есть немало тех, кто наблюдает за происходящим в Англиканской церкви с холодностью и надменностью аутсайдера, — позиция типа «разве я сторож брату моему?». И существует множество западных христиан, которые ни во что не ставят соображения православных, если те касаются их собственных институциональных вопросов, и в лучшем случае готовы предоставить православию слово в вопросах духовной традиции и благочестия.

Таким образом, мы являемся свидетелями того, что экуменическое движение до сих пор остается в зависимости от прошлого и поэтому неспособно понять, что все мы — восточные, западные, представители третьего мира — живем во все более едином мире, в мире взаимозависимости, если снова повторить важное замечание архиепископа Кентерберийского, — в мире, где ни одна «географическая» часть церкви не может быть самодостаточной и ни одна традиция не может сказать другой: «Ты мне не нужна». Мы все должны серьезно принимать во внимание точку зрения других, и мы все должны думать, действовать и решать на основе не того, что нам хочется, но что требует мир, что действительно необходимо, чтобы у нас было бущущее — то будущее, обетование которого эсхатологически дано Богом во Христе.

Исходя из этих соображений, я хотел бы в какой-то степени прокомментировать столь существенное выступление архиепископа Кентерберийского. И прежде всего я остановлюсь на том, что архиепископ назвал «внутренними» вопросами, касающимися единства Англиканского сообщества. Мне хотелось бы в особенности обратить внимание на два из них. Они взаимосвязаны. И о них нельзя сказать, что они являются совершенно неактуальными для самих православных.

Известно, что особенностью православных является децентрализованная церковная организация. Система «автокефалий» предполагает отсутствие центральной власти, которая имела бы право диктовать другим, что делать; окончательные решения принимаются через согласие всех поместных церквей, и актуальные вопросы обсуждаются столько, сколько необходимо для достижения единодушия или по крайней мере согласования позиций. Я был поражен, когда архиепископ упомянул о таком же подходе, который он наблюдал однажды у африканских христиан. Это интересный случай, который показывает, насколько мы нуждаемся друг в друге и насколько полезным бывает в экуменическом движении опыт каждого из участников.

В настоящее время в этой системе автокефалий и соборной практике происходит некоторое смещение акцентов. Это не означает какого-либо радикального отступления от Предания, но скорее является осуществлением его наиболее фундаментальных принципов. «Многие» всегда нуждаются в «одном», для того чтобы выразить себя самих. Это таинство «одного» и «многих» глубоко укоренено в богословии Церкви, в его христологической («один») и пневматологической («многие») природе. В отношении институции это предполагает служение первенства, которое присуще веем формам соборности. Нам нужна экклезиология общения — такая экклезиология, которая давала бы «многим» право быть самими собой. [...] Мы должны найти «золотую середину», правильный баланс между «одним» и «многими», а это, я думаю, невозможно без углубления нашего понимания тринитарного богословия. Бог, в Которого мы верим, — «Один», будучи в то же время «Многими» («Три»), и Он — это «Многие» («Три»), которые суть «Одно».

Вопрос о центральной власти в Церкви — это вопрос веры, а не только устроения. Церковь, которая неспособна говорить «едиными устами», не является истинным образом тела Христова. Православная система автокефалий нуждается (и фактически имеет) в некоторой форме первенства, которая позволяла бы ей «работать». И я рискну утверждать, что это справедливо и для Англиканского сообщества. Богословие, которое оправдывает епископское служение или даже настаивает на его необходимости (как это сделали бы православные и, быть может, англикане) на уровне местной церкви, — это богословие предполагает также и первенство на региональном и даже универсальном уровнях. Придется только сожалеть, если Англиканское сообщество вынуждено будет двинуться в противоположном направлении. Это было бы поиском идентичности на внеинституциональном пути, что в результате стало бы в экуменическом отношении неудачей, может быть, трагедией.

Православным нужно единство Англиканской церкви, потому что их видение единства основывается не на конфессионализме (который ищет выгоды от разделения других), но на представлении об Una Sancta [Единой Святой (Церкви)] как отражении и образе эсхатологического единства всех в одном теле. Мы стремимся к единству, которое не является абсорбцией в конфессиональном смысле, когда одна церковь поглощает другую, но также не есть и «примиренное разнообразие», когда церковь составляется из конфессиональных тел, не имеющих каких-либо структурных связей друг с другом. Мы должны двигаться к такому единству, ради которого, по вдохновенному слову архиепископа Ранси, конфессиональные общности должны быть готовы самораспуститься, чтобы стать Единой, Святой, Кафолической и Апостольской Церковью. Однако при этом важно не утратить тот опыт институционального единства, который мы имеем в настоящем временном конфессиональном состоянии, ибо без этого опыта невозможно продвигаться вперед к органическому, видимому единству Церкви.

Англиканство, несмотря на свою связь с Реформацией, сохранило епископат как институциональное выражение видимого единства. После неожиданного опыта, связанного с ВЕМ [Лимский документ ВСЦ Baptism, Eucharist, Ministry], мы можем рассматривать это как позитивный фактор в отношении понимания единства, к которому мы стремимся, ибо сегодня оказывается, что епископат (правильно понятый или даже реформированный в случае необходимости) может быть основой видимого единства, которое смогут принять многие. В этом смысле элементом видимого единства может стать также и соборность, предполагающая и включающая служение первенства. Мы переживаем ныне критический момент в истории экуменического движения, и направление движения, которое выбирает Англиканское сообщество в том, что касается его институционального единства, решительным образом повлияет на природу единства, которое мы ищем для всех нас. Ибо единство Англиканской церкви ни в коем случае не является только ее «внутренним делом», но имеет важное значение Для всей христианской Церкви.

Это побуждает меня воспользоваться случаем и сказать несколько слов относительно спорного вопроса о рукоположении женщин в священный сан.

Об этом я хотел бы говорить с вами прямо и открыто. Не секрет, что православные официально выступают против любого решения англикан, допускающего поставление женщин в священнический сан, не говоря уже о поставлении во епископы. Если посмотреть на эту проблему в духе конфессионализма, то любой раскол в Англиканском сообществе по поводу женской ординации может быть «выгоден» православным (а также римо-католикам). Однако с неконфессиональной, экуменической точки зрения любой подобный раскол был бы крайне нежелателен. Лично я считаю, что православие по духу своему не конфессионально (как раз наоборот), и поэтому я бы очень желал, чтобы единство Англиканской церкви во что бы то ни стало было сохранено.

Конечно, не мне, православному, указывать Англиканской церкви, как этого добиться. Я могу только призывать и выражать свою озабоченность по поводу вопроса, имеющего отношение ко всей Церкви, каким является эта спорная проблема. Вместе с тем я могу обратить ваше внимание на то, что говорил в своем докладе архиепископ Ранси относительно конфликтов, имевших место в ранней Церкви — как в новозаветную, так и в патристическую эпоху. История раннехристианской Церкви учит нас, что в случае возникновения столь острых конфликтов никакие решения не принимались без исчерпывающего богословского обсуждения вопроса. Это подтверждается большинством Посланий апостола Павла, касающихся способа принятия в Церковь христиан из язычников. Также и патристические творения IV в. ясно показывают, насколько продолжительными были богословские дискуссии, предшествовавшие всем окончательным решениям трудных вопросов, связанных с арианством. Чтобы прояснить эти вопросы богословски, понадобилось два поколения: Афанасия Великого и каппадокийцев. Без исчерпывающего богословского обсуждения ни один конфликт в Церкви не может быть творчески преодолен или разрешен.

Мне кажется, что на экуменическом уровне мы даже и не приступили к рассмотрению женского священства как богословской проблемы. Те, кто отвергает женскую ординацию, до сих пор приводили аргументы, опирающиеся на традиционную практику, тогда как те, кто ее поддерживает, часто создают у своих оппонентов впечатление, что они руководствуются в основном социологическими мотивами.

Может быть, прежде чем поставить этот вопрос на голосование, имело бы смысл обсудить его на экуменическом уровне и богословски. Что есть в самой природе священства такого, что препятствует женщине быть поставленной на это служение? И что — помимо, может быть, весьма серьезных и важных социальных причин — делает необходимым включение женщин в круг священников? Богословие, предполагающее рефлективную деятельность, часто может казаться препятствием для требующих быстроты решений. Но обязательно ли это так? Следует ли нам низводить богословие до уровня второстепенных или даже ненужных вещей в деле поиска церковного единства? Наблюдая за тем, как ведется экуменическая работа в настоящее время, невольно подумаешь, что именно это уже произошло в сегодняшнем экуменическом движении. Но Церковь Христа может заплатить за это слишком большую цену; Как православный богослов я довольно сильно это чувствую, однако могу, лишь, пользуясь случаем, выразить вам свое ощущение этой ситуации.

Однако доклад архиепископа был столь богат по содержанию и по кругу затронутых тем, что два пункта, на которых я остановился, составляют лишь малую часть того, что является значимым для меня как православного. Я был бы несправедлив по отношению к докладу или к своему православному восприятию, если бы не сказал, насколько важной мне представляется та более широкая перспектива, в которой архиепископ рассмотрел проблему церковного единства. Я имею в виду в особенности два момента, на которых был поставлен акцент. Первый заключается в том, что мы не можем стремиться к единству Церкви, оставив в стороне более широкую проблему единства человечества и, конечно, всего сотворенного мира. Если подойти к этому с евхаристической точки зрения — которую англикане разделяют с православными, — необходимо весьма энергично настаивать на этом пункте.

Церковь существует ради того, чтобы возвещать спасение от всех видов распада и разделения — как социальных, так и природных. Кафоличность Церкви имеет своим источником евхаристию, благодаря которой природные и социальные разделения — такие, как возраст, пол, раса, класс, профессия — преодолеваются в теле Христовом. Церковь не в состоянии распространить преодоление этих разделений на историю; она верит, что никакая человеческая сила не способна на это. Однако это не может служить оправданием ее индифферентного отношения к факту таких разделений, где бы и когда бы они ни проявлялись. Всеми средствами — словом и тайнодействием, проповедью и не в последнюю очередь своими институциями и структурами—Церковь должна возвещать о возможности преодоления подобных разделений и быть таким образом знамением Царства.

И поэтому именно ради всего мира Церковь должна не просто быть единой, но являть собой видимое единство, опирающееся на церковные структуры, которые отображают и выражают евангельское откровение, а именно—Царство Божие. Это заставляет нас вернуться к тому, что было сказано прежде: институциональные вопросы неотделимы от богословия; слово, таинство и церковная институция образуют неразрывное единство, так что в случае ущербности одной из этих сфер, другие также серьезно страдают. Экуменизм, который не предполагает такого серьезного подхода к единству, — знаки такого экуменизма все чаще появляются в наше время, — не может указать нам правильный путь к единению.

Второй акцентированный архиепископом момент, который мне кажется важным подчеркнуть, был проиллюстрирован в докладе рассказом о чтении книги в обратном направлении от конца к началу. Нам потребовалось немало времени, чтобы в богословии перестать рассматривать эсхатологию в качестве последней главы догматики. Некоторые из нас до сих пор сохраняют этот подход, однако все мы постепенно научаемся тому, что именно Омега сообщает смысл Альфе; что, только имея сначала правильное видение будущего, того, что Бог приготовил для Своего творения в конце времен, мы сможем понять, что от нас требуется в настоящем. Такое эсхатологическое видение освобождает нас от дурных последствий провинциализма и конфессионализма, которые постоянно угрожают нашим церквам; оно расширяет нашу перспективу, так что мы уже не можем исключить из нашего стремления к единству людей других вер и даже тех, кто сомневается и ищет неведомого Бога. Это делает Христа, Которого мы рассматриваем как единого Спасителя, — подлинным «возглавителем» всех (anakephaleosis), а Церковь — подлинно кафолической, какой она видится из опыта евхаристической литургии.

Экуменизм нуждается в видении. Мы не сможем двигаться вперед к единству, если будем воспринимать Церковь как по преимуществу социальную институцию. Мы должны постоянно спрашивать себя: имеет ли то, что нас объединяет или разделяет, эсхатологическое значение, касается ли оно предназначения Божьего мира, которое открылось нам во Христе? Боюсь, что в своих экуменических усилиях мы часто производим впечатление людей, у которых отсутствует такое видение; что мы спорим или по поводу того, что было в прошлом, или по поводу сегодняшних, сиюминутных расхождений, не задаваясь вопросом о предельном смысле нашего спора. И таким образом, мы рискуем тем, что искомое нами единство окажется совсем не тем единством, которое имел в виду наш Господь, когда молился, чтобы мы все могли стать одним. Ибо Его молитва исходила из такого видения, и за этим видением стояло богословие. Это было видение единства по образу Святой Троицы.