Каллист Уэр. Православный опыт покаяния (Доклад на конференции Содружества в августе 1979 г.)
© Kallistos Ware. The Orthodox Experience of Repentance.
Sobornost, 1980.
Эта жизнь дана вам для покаяния.
Не расточайте ее на другое.
св. Исаак Сирин
Покаяние есть великое понимание.
Пастырь Ерма
Отправная точка Благовестия
Иоанн Креститель и Господь наш Иисус Христос — оба начинают свою проповедь одними и теми же словами: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф 3:2; 4:17). Такова отправная точка Благовестия — покаяние. Без покаяния не может быть ни новой жизни, ни спасения, ни вхождения в Царство.
Обращаясь от Священного Писания к святым отцам, мы встречаем ту же самую существенную истину. Авва Милесий, которого спросили, что он делает в пустыне, отвечает: «Я пришел сюда оплакивать свои грехи». И покаяние это не есть только подготовительная стадия, оно — пожизненно. Когда авва Сисой лежал на смертном одре, окруженный своими учениками, оказалось, что он с кем-то говорит. «С кем ты говоришь, отче?» — спросили ученики. Он ответил: «Вот, ангелы пришли взять меня, но я прошу их дать мне» еще немного времени, чтобы покаяться». «Ты не имеешь нужды в покаянии», — сказали ученики. «Востину, — ответил старец, — я не знаю, начинал ли я каяться». Марк Монах утверждает: «Нет иного, столь же благого и милостивого, как Бог, но даже Он не прощал непокаявшегося [...]. Все множество Божиих заповедей можно свести к одному началу — покаянию [...]. Мы осуждаемся не за множество наших прегрешений, но за то, что отказываемся каяться... [...] И для великих, и для малых покаяние остается несовершенным для самого смертного часа».
«Господь наш Иисус Христос, — говорит авва Исаак Скитский, — заповедал нам пребывать в покаянии до последнего нашего дыхания.
Ибо если бы не было покаяния, никто бы не спасся». И Исаак Сирин учит: «В каждое мгновение в течение двадцати четырех часов суток мы имеем нужду в покаянии».
Духовные наставники более близкого к нам времени отводят покаянию столь же решающую роль. Св. Серафим Саровский говорит: «Где нет печали, нет и спасения». И о. Серафим Папакостас, возглавлявший движение «Зои» в Греции в 1927-1954 гг., начинает наиболее известную из множества своих книг такими словами: «В каждом веке, а особенно в настоящем — полном тревоги, усталом и беспокойном веке, нет ничего более существенного, чем покаяние. Нет ничего более глубокого, к чему бы стремился человек; однако у него нет ясного понимания того, чего же он в действительности хочет». Следует отметить, что Иисусова молитва — гораздо более широко распространенная сегодня, чем пятьдесят лет назад, — является особенной покаянной молитвой: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного».
Имея в виду этот постоянный акцент на покаянии, мы должны внимательно рассмотреть, каким образом мы представляем православие на современном Западе. Существует тенденция обращать внимание лишь на один аспект. Мы говорим о славе божественного света в Преображении Христа, о чувстве победы Воскресения в пасхальную ночь; мы говорил о радости Царства, о духовной красоте икон, о Божественной литургии как небе на земле. И мы правы, подчеркивая эти аспекты. Но давайте постараемся не быть односторонними. Преображение и Воскресение существенным образом связаны с Распятием. Как христиане мы действительно являемся свидетелями «весьма великой радости», о которой говорит Евангелие (Мф 2:10); но мы не должны забывать слов: «крестом радость явилась всему миру» (воскресная утреня). Преображение космоса может происходить только через самоотречение, аскетическое воздержание и пост.
«Великое понимание»
Но что же на самом деле имеется в виду под покаянием? Обычно говорят: сожаление о грехах, чувство вины, ощущение горечи и ужаса от того, что мы нанесли раны другим и самим себе. И все же такое представление является неполным. Горечь и ужас действительно составляют существенный элемент покаяния, но они не исчерпывают его, даже не являются его наиболее важной частью. Мы ближе подойдем к существу вопроса, если рассмотрим буквальный смысл греческого слова, обозначающего покаяние: metanoia. Оно означает «изменение ума»: не просто сожаление о прошлом, но фундаментальная трансформация нашей способности смотреть на вещи, новый взгляд на самих себя, на других и на Бога - «великое понимание», по слову Пастыря Ерма. Великое понимание — но не обязательно эмоциональный кризис. Покаяние — это не приступ угрызения совести и жалости к себе, но обращение, перенесение центра нашей жизни на Святую Троицу.
Как «новый ум», обращение, перенесение центра существования покаяние — позитивно, не негативно. Как говорит св. Иоанн Лествичник, «покаяние есть дочерь надежды и отвержение отчаяния». Это не упадок духа, но энергичное ожидание; это не значит, что ты оказался в тупике, но что ты обретаешь выход. Это не ненависть к себе, но утверждение своего истинного «я» как созданного по образу Божию. Каяться — значит смотреть не вниз на свои собственные недостатки, но вверх — на любовь Божию; не назад, упрекая себя, но вперед — с доверием и надеждой. Это значит видеть не то, чем я не смог быть, но то, чем я еще, по благодати Христовой, могу стать.
Истолкованное в этом позитивном смысле, покаяние видится не как единичный акт только, но как постоянная установка. В личном опыте каждого человека бывают решающие моменты обращения, но в настоящей жизни работа покаяния всегда остается незавершенной. Поворот, или переориентация, должны постоянно обновляться; в течение жизни вплоть до момента смерти, как считал авва Сисой, «изменение ума» должно становиться все более радикальным, «великое понимание» — все более глубоким.
Положительный характер покаяния станет совершенно очевидным, если мы обратим внимание на то, что предшествует уже приведенным словам Христа: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф 4:17). В предыдущем стихе евангелист цитирует Исайю (9:2): «Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет». Таков непосредственный контекст Господней заповеди о покаянии: она предваряется указанием на «великий свет», освещающий тех, кто во тьме, и за ней следует указание на приближение Царства. Покаяние поэтому есть просвещение, переход из тьмы в свет; покаяться — значит открыть свой взор божественному сиянию, не печально сидеть в сумерках, но приветствовать восход. И покаяние также эсхатологично: оно есть открытость к Последним Вещам, которые не где-то в будущем, но уже присутствуют в настоящем; покаяться — значит признать, что Царство Небесное — посреди нас, уже действует в нас и что, если только мы примем пришествие Царства, все вокруг станет новым для нас.
Соотношение между покаянием и пришествием великого света особенно значимо. Пока вы не увидите свет Христов, вы не сможете в действительности увидеть своих грехов. Пока в комнате темно, говорит епископ Феофан Затворник, вы не замечаете грязи, но при ярком освещении можно различить каждую пылинку. Так же обстоит дело и с комнатой нашей души. Порядок не таков, что мы должны сначала покаяться, а потом осознать присутствие Христа; ибо только тогда, когда свет Христов уже вошел в нашу жизнь, мы действительно начинаем понимать свою греховность. «Каяться, — говорит св. Иоанн Кронштадтский, — значит знать, что в твоем сердце — ложь»; но ты не можешь обнаружить присутствие лжи, если еще не имеешь некоторого понятия об истине. Как говорит Уоткин, «грех [...] это тень, которая возникает, когда какая-либо привязанность воли преграждает путь свету Божию и препятствует ему просвещать душу. Таким образом, познание Бога порождает чувство греха, а не наоборот». Согласно отцам пустыни, «чем ближе человек к Богу, тем яснее он видит, что он грешник». В качестве примера они приводят Исайю: сначала он видит Господа на престоле и слышит серафимов, воглашающих Свят, свят, свят; и лишь после этого видения он восклицает: «Горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами» (Ис 6:1-5).
Таково начало покаяния: видение красоты, а не безобразия; осознание Божественной славы, а не собственного убожества. «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф 5:4): покаяние означает не просто оплакивание своих грехов, но утешение (paraklesis) tкоторое возникает от уверенности в Божьем прощении. «Великое понимание» и «изменение ума», означающие покаяние, состоят именно в этом: в понимании, что свет во тьме светит и тьма не объяла его (Ин 1:5). Другими словами, каяться — значит осознавать, что существует как добро, так и зло, как любовь, так и ненависть; значит утверждать, что добро сильнее, верить в конечную победу любви. Кающийся человек — это тот, кто признает и принимает чудо: Бог имеет власть прощать грехи. И поскольку он принимает это чудо, прошлое для него больше не является невыносимым бременем, ибо он больше не считает прошлое необратимым. Божественное прощение разрывает цепь причин и следствий и развязывает в сердце человека узлы, которые он сам не в состоянии распутать.
Многие сожалеют и скорбят о своих прошлых поступках, но в отчаянии говорят себе: «Я не могу себе простить того, что я сделал». Неспособные простить себя самих, они равным образом не могут поверить, что они прощены Богом, а также и другими человеческими существами. Такие люди, несмотря на интенсивность их страдания, еще и не начинали каяться. Они еще не достигли «великого понимания», то есть знания того, что любовь побеждает. Они еще не пережили «изменения ума», которое заключается в том, что человек может сказать: «Я принят Богом; от меня требуется, чтобы я признал факт моего принятия». В этом сущность покаяния.
Весна постная
Подлинная природа покаяния станет более ясной, если мы рассмотрим три характерных выражения покаяния в жизни Церкви: во-первых, очень коротко, литургическое выражение покаяния в период Великого поста; затем, подробнее, его сакраментальное выражение в таинстве исповеди; и наконец, его личностное выражение — в даре слез. Во всех этих случаях ярко проявляется позитивная, жизнетворная природа покаяния.
Относительно Великого поста прежде всего отметим время года, на которое он приходится: это не осень с ее туманами и листопадом не зима с промерзшей, мертвой землей; это весеннее время, когда холода проходят, дни становятся длиннее и вся природа возвращается к жизни. Как говорится в Постной Триоди:
Возсия весна постная, цвет покаяния, очистим убо себя, братия, от всякия скверны, Светодавцу поюще рцем: Слава Тебе, Едине Человеколюбче.
Великопостное покаянное время — это время радости, а не уныния, пост есть весна духовная, покаяние — раскрывающийся цветок, и Христос Великим постом узнается нами как «Податель света». Печаль, которую мы переживаем в это время, есть «радостотворная печаль (charopoionpenthos), по выражению св. Иоанна Лествичника.
Таинство покаяния
С особой силой покаяние переживается в таинстве исповеди. Смысл этого таинства в сжатом виде выражен в небольшом наставлении, с которым в русской традиции священник обращается к кающимся передисповедью (курсив мой. — К. У):
Се, чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое, не усрамися, ниже убойся, и да не скрыеши что от мене, но не обинуяся рцы вся, елика соделал еси, да приимеши оставление от Господа нашего Иисуса Христа. Се и икона Его пред нами; аз же точию свидетель есмь, да свидетельствую пред ним вся, елика речеши мне. Аще ли что скрыеши от мене, сугуб грех имаши. Внемли убо, понеже пришел ecuво врачебницу, да не неисцелен отидеши.
Перефразируя это наставление, св. Тихон Задонский пишет:
Когда ты, пресвитере, сына своего духовного исповедуешь, то должно тебе... говорить: «Богу ты, чадо, исповедуешися, Которого грехами прогневал; а я служитель Его недостойный, и свидетель твоего покаяния. Ничего не утай, не стыдись и нечего не бойся, понеже трое только здесь нас. Бог, пред Которым ты согрешил, Который вси твои грехи так, как они делались, совершенно знает; понеже Бог везде есть, на всяком месте, и где ты что делал, или говорил, и думал худое, или доброе, Он тут был, и все тое совершенно знает, и ныне с нами есть, да только единаго твоего покаяния и исповедания самовольнаго ожидает. Ты сам такожде свои грехи знаешь. Не стыдись же их выговорить всех, которых делать не стыдился. Я третий, тебе подобострастен, такойжде человек, как и ты, того ради и мене нечего стыдиться» (курсив мой. — К. У.)
(Тихон Задонский. Прибавление к должности священнической о тайне святого покаяния. —Творения. М., 1889. Репринт. 1994, т. 1, с. 6).
Священник говорит: «Ты пришел к врачу»; возможно, мы должны писать: «Ты пришел к Врачу». На исповеди мы должны увидеть Христа Судию, снимающего с нас осуждающий приговор; но мы также должны увидеть Христа Врача, исправляющего поврежденное и обновляющего жизнь. Это таинство следует понимать не только в юридических, но и в терапевтических категориях. Прежде всего это таинство исцеления. Показательно, что в некоторых византийских литургических комментариях исповедь и елеопомазание (помазание больных освященным елеем) рассматриваются не как два отдельных таинства, но как взаимодополнительные элементы единого таинства исцеления. Мы идем на исповедь за гораздо большим, чем внешнее, законническое отпущение грехов: прежде всего мы просим об исцелении наших глубоких духовных ран. Мы представляем Христу не только частные грехи, но также и саму нашу внутреннюю греховность — глубинную порчу, которую невозможно вполне выразить словами, которая, как правило, ускользает от умственного осознания и воли. Вот от чего более всего мы просим исцеления. Как таинство исцеления исповедь — это не просто болезненная необходимость, дисциплина, наложенная на нас церковной властью, но действие, полное радости и спасающей благодати. Исповедь научает нас тому, что Бог в Своей полноте есть «надежда ненадежных» (Литургия св. Василия Великого).
«Нас здесь только трое» — священник, кающийся и Христос Целитель. Что каждый из этих трех делает и чье участие наиболее важно? Многие люди склонны наибольший акцент ставить на том, что делает священник, на словах совета и ободрения, которые он говорит; и если священник не скажет что-нибудь особенное или неожиданное, они считают, что результат небольшой или ничтожный. Или же, наоборот, они чересчур подчеркивают другой аспект: то, что они делают. Им представляется, что они должны быть глубоко затронуты эмоционально, хотя, как уже отмечалось, эмоции не являются первичным моментом покаяния. И поскольку они ставят основной акцент на свои собственные усилия, для них исповедь — это что-то унылое и удручающее, с чем нужно — помимо желания - разделаться, как с холодной ванной. Однако в действительности наиболее важным является не действие исповедника или священника, но действие Божие.
Хотя от кающегося и требуется подготовить себя через самопроверку, провести исследование своей совести, в конечном счете он приходит на исповедь с пустыми руками, беспомощным, понимая, что нет в состоянии сам себя исцелить, и обращаясь за исцелением к другому. И этот другой, к помощи которого он взывает, — это не священник, а Бог. Священник—только «Божий привратник», вводящий приходящего в Божественное присутствие; используя аналогию из медицинской практики, он только служащий в приемной у врача. Исповедуются Христу, а не священнику («Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое»); и прощение получают от Христа, а не от священника («да приимешь прощение от Господа нашего Иисуса Христа»).
Если мы будем рассматривать исповедь как прежде всего деяние Христа, а не наше собственное, тогда мы сможем более позитивно подойти к пониманию таинства покаяния. Оно есть переживание исцеляющей любви и прощения Божия, не только нашего собственного распада и слабости. Мы должны видеть не только блудного сына тяжело бредущего по длинной дороге к дому, но и отца, увидевшего сына, когда тот был еще далеко, и побежавшего ему навстречу (Лк 15:20).Как говорит Тито Коллиандер в книге «Путь аскетов», «когда мы делаем один шаг по направлению к Богу, Он делает десять нам навстречу». Именно это мы переживаем на исповеди. Как и все таинства, исповедь — это совместное богочеловеческое действие, в котором происходит совмещение, «кооперация» (synergeia) благодати Божьей и нашей свободной воли. И то и другое — необходимо, но действие Бога несоизмеримо важнее.
Таким образом, покаяние и исповедь — это не то, что мы совершаем сами или с помощью священника, но то, что Бог совершает с нами и в нас. Св. Иоанн Златоуст говорит: «Приложим к себе спасающее врачество (pharmakon) покаяния; примем от Бога покаяние, которое исцеляет нас. Ибо не мы приносим его Ему, но Он ниспосылает его на нас». Надо помнить, что по-гречески одно и то же слово exomologesis означает исповедание грехов и благодарение за воспринятые дары.
Каково же собственное место священника в этом совместном действии? Существует взгляд, согласно которому его власть очень широка. Каждый, кому выпала благословенная возможность иметь в качестве духовника человека, исполненного благодати и обладающего даром подлинного духовного отцовства (старчества), укажет на важность той роли, которую выполняет священник. Его функцией не является просто давать совет. Нет ничего автоматического в том отпущении грехов, которое он произносит. Он может вязать и решить.
Он может отказать в отпущении — хотя это случается очень редко — или наложить епитимью (epitimion), воспретив кающемуся на время приступать к причастию или требуя исполнения каких-либо предписанных им действий. Последнее опять же не очень распространено в современной православной практике, однако важно помнить, что священник обладает этим правом.
В древней Церкви епитимья часто была очень суровой. За блуд (внебрачные связи) св. Василий Великий предписывает семь лет отлучения от причастия, а св. Григорий Нисский — девять лет; в более позднем каноническом законодательстве, приписываемом св. Иоанну Постнику, этот срок сокращен до двух лет со строгим постом. За непредумышленное убийство — в нашей современной ситуации, например, случайное убийство кого-либо в автомобильной катастрофе — Василий налагает десять или одиннадцать лет лишения причастия, а Григорий Нисский — девять лет; если кающийся строго соблюдает пост, Иоанн Постник позволяет сократить этот срок до трех лет. Родители, которые допустили, что их ребенок умер некрещеным, отлучаются на три года.
Конечно, даже и в ранний период епископ или исповедующий священник могли изменять эти предписания, руководствуясь принципом «икономии» (oikonomia), или пастырской гибкости, в зависимости от частной ситуации каждого человека. Сегодня тем более было бы исключением применение канонов в полную меру их строгости; широкая сфера действия «икономии» является нормальной. Однако принцип остается в силе: священник отвечает перед Богом за то, как он совершает таинство исповеди, и за ним остается право накладывать епитимью, по необходимости используя и временное отлучение от причастия. Например, в современной практике Греческой церкви в Западной Европе обычным является отлучение на один год от причастия женщины, которая сделала аборт (древние каноны предписывают гораздо более длительный срок). В подобных случаях священник может также предложить более действенные формы покаяния: «Ты разрушила жизнь, — может сказать он. — Теперь иди и утверждай ее: в течение следующих двенадцати месяцев добровольно по четыре часа в неделю работай в доме для детей, страдающих церебральным параличом».
Епитимью не следует рассматривать как наказание; еще менее — как способ искупить преступление. Спасение — свободный дар благодати. Своими собственными усилиями мы никогда не сможем загладить свою вину: Христос, единый посредник, — наше единственное искупление; или Он свободно прощает нас, или мы вообще не прощены. В исполнении епитимьи нет «заслуги», потому что по отношению к Богу человек никогда не может иметь никаких собственных заслуг. Здесь, как всегда, мы должны мыслить прежде всего в терапевтических, а не в юридических терминах. Епитимья — это не наказание и даже не способ искупления, но средство исцеления. Это рharmakon, или лекарство. Если сама исповедь подобна операции, епитимья — укрепляющее средство, которое помогает восстановлению организма в период выздоровления. Поэтому епитимья, как и вся исповедь в целом, существенным образом позитивна по своему предназначению: она не создает преграды между грешником и Богом, но служит мостом между ними. «Итак, видишь благость и строгость Божию» (Рим 11:22): епитимья есть не только выражение Божественной строгости, но равным образом и выражение Божественной любви.
Наделенный властью вязать и решить, давать разрешение грехов или воздерживаться от него, обладающий широкой свободой выбора относительно советов, которые он дает, или же врачующей епитимьи, которую он налагает, исповедующий священник берет на себя тяжелую ответственность. И все же его роль также ограничена. Как уже было отмечено, исповедуются Богу, а не священнику; и именно Бог дарует прощение. «Я только свидетель», — говорит священник; еще более точен в своем парафразе св. Тихон: «Я грешник, как и ты», И если в момент отпущения грехов, возлагая свою руку на голову кающегося, священник в некотором смысле оказывается на месте Бога, то на предшествующей стадии тайнодействия, во время самого исповедания, он стоит на стороне приносящего покаяние, сам - как один из кающихся, «грешник, как и ты», который также нуждается в Божественном прощении. Поэтому, бесспорно, существует обратная связь между священником и тем, кто исповедуется: духовный отец получает помощь от своих духовных детей, как и наоборот. Исповедующий священник также в свою очередь должен идти на исповедь; и когда он это делает, то по обычаю снимает свой наперсный иерейский крест.
Роль священника как свидетеля и как кающегося вместе с исповедующимся ясно различима в самом способе принятия исповеди. Не принято, чтобы священник сидел, в то время как кающийся стоит на коленях, так как это предполагало бы, что священник скорее судья, чем свидетель. Во время гласных предначинательных молитв кающийся стоит перед иконой Христа или Евангелием, тогда как священник стоит сбоку. Затем, непосредственно во время исповедания грехов, оба они могут сидеть (греческая практика) или оба остаются стоять (русская практика): в любом случае они оба находятся в равном положении, как бы на одном уровне. Бывает, что кающийся становится на колени, а священник остается стоять: однако в этом случае священник вынужден наклониться, чтобы расслышать исповедующегося, и этот жест также имеет свое значение. Во время завершающего исповедь разрешения от грехов кающийся склоняет свою голову — но не перед священником, а перед иконой или Евангелием, символизирующими невидимое присутствие Христа, Который один только имеет власть оставлять грехи. Молитва отпущения не оставляет никакого сомнения в том, что именно Христос, а не священник, дарует прощение. В более древней версии, поныне употребляемой греками, священник не говорит: «Я прощаю тебя», — но: «Да простит тебя Бог». В XVII в. под католическим влиянием эта фраза в славянском Требнике была изменена и приобрела форму речи от первого лица: «И я, недостойный иерей, властию, Им мне данною, прощаю и разрешаю тебя...». Однако ни в одном другом тайнодействии Православной церкви священнослужитель не использует личное местоимение «я», когда совершает священнодействие. Более древняя традиция отражена в обычае взаимно просить о прощении перед причастием, который существует до сего дня у русских и у других православных. Миряне и клирики говорят друг другу: «Простите меня», — и отвечают: «Бог простит».
Исцеление, которое мы переживаем в таинстве покаяния, является также особой формой примирения. Это подчеркивается в молитве отпущения: «Не отдели его (ее) от Святой, Кафолической и Апостольской Церкви, но соедини его (ее) с чистым стадом Твоих овец» (греческая версия); «Примири и соедини его (ее) со святой Твоей Церковью» (русская версия). Грех, как мы знаем из притчи о блудном сыне, — это изгнание, отчуждение, исключение — точнее, само-исключение — из семьи: как говорил Алексей Хомяков, «когда кто-нибудь из нас падает, он падает в одиночку». Покаяние означает возвращение домой, выход из изоляции в братское общение, воссоединение с семьей.
Слезный дар
Дар слез, акцентированный в современном харизматическом движении, также занимает важное место в духовной традиции православного Востока. «Богословие слез» играет особенно значительную роль в учении св. Иоанна Лествичника, св. Исаака Сирина и св. Симеона Нового Богослова. Для Лествичника слезы являются обновлением благодати крещения: «Источник слез после крещения больше крещения, хотя сии слова и кажутся несколько дерзкими [...] Крещение приняв в младенчестве, мы все осквернили его, а слезами снова очищаем его» (Лествица, 7,6). Св. Исаак рассматривает слезы как существенный рубеж между «телесным» и «духовным» состояниями, кадр точку перехода из настоящего века в век грядущий, в который через) предощущение можно вступить еще в этой жизни. Новорожденным ребенок плачет, как только появляется на свет; подобным образом христианин плачет, воз-рождаясь в «будущий век». Св. Симеон настаивает на том, что мы никогда не должны принимать причастия без пролития слез. А согласно Никите Стифату, ученику св. Симеона слезы могут даже восстановить утерянную девственность.
Что говорит нам этот дар слез относительно смысла покаяния? Бывают разные виды слез, и существенным является различение этих видов. Принципиальная разница существует между чувственными и духовными слезами (есть также и третий вид: возможны слезы демонические). Чувственные слезы — эмоциональны; духовные слезы аскетичны. Чувственные слезы, как правило, связаны со страстями: часто они являются следствием гнева, разочарования, зависти, жалости к себе или просто нервного возбуждения. Духовные слезы, как указывает само их наименование, — это дар благодати Бога Духа Святого, а не результат только наших собственных усилий, и они тесно связаны с нашей молитвой. Чувственные слезы суть выражение уныния, которое сопровождает нас в земных условиях, в падшем мире тления, неустанно двигающемся к смерти; духовные слезы ведут нас к новой жизни Воскресения.
Духовные слезы, как учат святые отцы, бывают двух основных видов. На более низком уровне это «горькие» слезы; на более высоком -«сладостные». В первом случае они являются средством очищения; во втором — просвещения. На более низком уровне они выражают раскаяние, сожаление о грехах, печаль нашего разрыва с Богом — это Адам, плачущий перед вратами Рая; на более высоком уровне они выражают радость Божественной любви, благодарение за наше незаслуженное восстановление в сыновстве. Первое отражено в образе блудного сына, еще пребывающего в изгнании, который плачет о потерянной родине; второе — в образе блудного сына, плачущего от радости в доме своего отца на праздновании по случаю своего возвращения. На низшем уровне слезы подобны крови, истекающей из ран нашей души, по выражению св. Григория Нисского; на высшем уровне они означают одухотворение чувств и являются одним из аспектов всецелого преображения человеческой личности обожающей благодатью.
Два уровня духовных слез не следует слишком резко противопоставлять, ибо один ведет к другому. То, что начинается как слезы сожаления о грехах, постепенно претворяется в слезы благодарения и радости. И поэтому в «даре слезном» мы снова видим то, на чем постоянно настаивали: покаяние не негативно, но позитивно; не разрушительно, но жизнетворно; не то, что повергает в уныние, но то, что полно надежды.
«Нас огорчают, а мы всегда радуемся»
Таков наш опыт «великого понимания», или «изменения ума», обозначаемых словом покаяние. Полное печали, но в то же время полное радости, покаяние выражает то плодотворное напряжение, во все времена характерное для христианской жизни на земле, которое с такой силой описал апостол Павел: «Мы [...] всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем; [...] нас почитают умершими, но вот, мы живы; [...] нас огорчают, а мы всегда радуемся» (2 Кор 4:10; 6:9-10). Как жизнь в постоянном покаянии наше христианское ученичество есть соучастие одновременно в Гефсиманском борении и в событии Преображения, в Распятии и в Воскресении. Св. Иоанн Лествичник выражает это такими словами: «Кто облекся в блаженный, благодатный плач души, как в брачную одежду, тот познал духовный смех души» (Лествица, 7,40).
