Джеральд Боннер. Англосаксонская культура и духовность (Доклад на конференции Содружества в Винчестере, 1973 г.)
© G. Bonner. Anglo-Saxon culture and spirituality. Sobornost, 1973.
Известно, что каждый англичанин знает одну средневековую дату: год 1066-й. Исследователь нацинальной психологии при этом отметит: народное бедствие — вот что наложило наиболее сильный отпечаток на английский ум. Историк же может только с удовлетворением отдать должное английскому историческому сознанию, ибо, без всякого сомнения, события этого года оказались весьма важными для последующей истории Англии. Победа короля Гарольда II Английского над своим соперником Гарольдом Норвежским при Стамфордбридже 25 сентября положила конец самой возможности втягивания Англии в скандинавскую культурную и политическую орбиту. Поражение же английского короля и его смерть от рук герцога Нормандии Вильгельма при Гастингсе 14 октября были столь же решающими, в том смысле, что Англии предстояло оказаться в сфере влияния франкоязычной культуры, составной частью которой было Нормандское герцогство, что и определило ее будущее — не только ее религию, но и национальную жизнь в целом. В полном смысле слова события того октября задали направление исторического развития страны почти на тысячу лет.
Оглядываясь назад, можно сказать, что исход битвы при Гастингсе был благоприятен для Англии и что в конечном счете благодаря своему поражению англичане больше получили, чем потеряли. Без сомнения, в то время у них были совсем другие чувства; конечно, когда сорок лет спустя английский король Генрих I победил своего брата герцога Нормандии Роберта, это воспринималось как реванш англичан после поражения при Гастингсе; и все же современный историк может не только симпатизировать англичанам, попавшим под власть иностранного завоевателя, но и ощущать, что победа норманнов принесла как потери, так и приобретения. Староанглийское государство, конец которому пришел при Гастингсе, было далеко не тем некультурным образованием, каким его представляли себе норманны.
Во многих областях — например в книжной миниатюре и художественном шитье и в развитии собственной, англоязычной, литературы — англичане превосходили своих завоевателей, а английская церковь никоим образом не походила на то, как ее описывала пропаганда Вильгельма Нормандского, желавшего оправдать свою агрессию, то есть не была институцией в состоянии упадка, где царствует симония. Здесь в Винчестере, столице Эссекского королевства, славного именами короля Альфреда, св. Суитина и св. Этельвольда, своими религиозными домами и знаменитой школой книжной иллюстрации, — здесь можно ощутить связь с исчезнувшим обществом старой, донорманнской Англии, особенно на этой конференции, посвященной теме Преображения, все обновляющего во Христе. Позвольте поэтому процитировать строки Г. К. Честертона, из посвящения к Балладе о Белой Лошади:
Леди, только светом одним
Мы смотрели глазами Альфреда.
Знаем, он видел погибели вопреки
Знак, висящий у тебя на шее,
На котором Тот, кто больше Мелхиседека,
Изображен мертвым и не умирает никогда.
(Этот поэтический образ распятия особенно уместен здесь в связи с важностью Креста в англосаксонском искусстве и поэзии.)
Монашеская вера и культура
Моя тема — англосаксонская культура и духовность, и я должен начать с предостережения. Мы с легкостью говорим об англосаксонской культуре, забывая, что этот термин покрывает собой шестивековой период, то есть гораздо больший отрезок времени, чем тот, что отделяет нас от смерти Эдуарда III. Имея дело с такими далекими эпохами, как англосаксонская Англия, всегда сталкиваешься с искушением увидеть в них единообразие и однородность, которые, однако, труднее приписать более поздним историческим периодам. И вместе с тем, очевидно, что Англия короля Освальда и св. Кутберта была иной по сравнению со временем Альберта, а последняя в свою очередь отличается от Англии св. Дунстана или Эдуарда Исповедника. В этом докладе я предлагаю обобщенное представление, то есть хочу только обратить внимание на несколько характерных черт староанглийской церкви. Это вовсе не значит, что они были присущи только этой церкви или что англичане той эпохи были особенно святы и вообще лучше других людей. В действительности в англосаксонской Англии было столько же грубости и злодеяний, как и в любой другой части Европы, что видно из писаний Беды Достопочтенного, который, по всей вероятности, больше заботился о том, чтобы в своей «Истории» обратить внимание на деяния святых и добродетельных людей, желая вдохновить других к доброй жизни, чем о том, чтобы задерживаться на описании преступлений и безрассудств людей порочных. Во всех обществах и во все времена святые остаются в меньшинстве. Тем не менее, святые позволяют различить духовную тональность любой эпохи; и простые христиане, которые не могут подняться до их высот, все-таки могут соучаствовать в их достижениях через общую принадлежность к Телу Христову. Беда выражает это понимание весьма удачным образом в одной фразе, которая может обозначить тему моего доклада:
По преизобильной благодати божественного домостроительства для нас, живущих в конце века, открывается возможность искренним чувством любить также и тех, кто был верен в самом начале века, и принимать их в лоно нашей души не меньше, чем тех, кто теперь живет вместе с нами; и мы можем веровать, что также будем приняты ими в общение любви.
И в другом месте, более кратко, он замечает:
Нам также следует сделать своей возвышенную жизнь избранных, которой мы можем следовать через подражание, радуясь ей и почитая ее.
Позвольте мне начать с некоторых обобщений относительно характера христианства в древней Англии; желающих более подробно ознакомиться с темой отношу к замечательному исследованию, которое недавно опубликовал Генри Мэир-Хартинг: «Приход христианства в англосаксонскую Англию» (The coming of Christianity to Anglo-Saxon England. London, 1972). Независимо от того, осталось ли что-нибудь от романо-британского христианства в областях, занятых англичанами — сам я думаю, что, возможно, кое-что и осталось, — представляется очевидным, что английское христианство есть результат миссионерской активности, источники которой были вне Англии, а именно в Риме и Ирландии, отчасти в Галлии. Из этого утверждения следует несколько весьма важных выводов. Это означает, что англичане с самого начала своего обращения воспринимали христианство как один из элементов встречи с другой, более высокой культурой — культурой христианской Римской империи. Это была та культура, которая передавалась как посредством римской миссии Августина, так и ирландской миссии Эйдана; и все говорит о том, что англичане с энтузиазмом воспринимали то, что имели им сообщить миссионеры. В результате английское христианство изначально приобрело интернациональный оттенок; и англичане не столько смотрели в сторону своих ближайших соседей в Галлии, сколько в сторону Рима, который был для них действительным источником обращения. Монашески настроенные английские принцессы, как св. Хильда, могли ездить в Галлию, чтобы учиться духовной жизни в Фармутье-ан-Бри или в Шель, а Бенедикт Бископ — с той же целью в Лерин, но именно Рим оставался целью паломничеств английских королей и знати. Так, Кедвалла Уэссекский, кровавый покоритель Белого острова, отрекся от престола и отправился в Рим, где был крещен перед самой смертью в 689 г., тогда как в 853 г. Этельвульф послал своего четырехлетнего сына, будущего короля Альфреда, в Рим, и там папа Лев IV пожаловал ему инсигнии римского консула. Веком раньше английские миссионеры на континенте св. Виллиброрд и св. Бонифаций сознательно подчинились юрисдикции папского апостольского престола, и, вне всякого сомнения, англичане от начала испытывали особую признательность епископу Римскому, поскольку именно епископ Рима Григорий Великий впервые поставил целью обращение английского народа.
Я сказал, что обращение англичан к вере сопровождалось также и обращением к культуре христианской Римской империи. В противоположность апостолам славян Кириллу и Мефодию, римские и ирландские миссионеры не стремились дать тем, кого они обратили, Библию и литургию на родном языке, и наиболее значительная англоязычная литература, получившая развитие позднее, была творением самих англичан. Такое положение дел всецело было ко благу. Это значит, что Англия и в культурном, и в церковном отношении была частью Западной церкви, что позволяло таким ученым, как Альдхельм и Беда, не замыкаться в себе, но быть связанными с континентом . Однако та латинская культура, которую восприняла Англия, была весьма своеобразным явлением, что в значительной степени повлияло на всю англосаксонскую духовность: это была монашеская культура; иначе говоря, для нее любое учение и изучение было направлено к одной цели — к поклонению и восхвалению Бога, что выражается и символизируется в общественном церковном богослужении, и к исследованию и толкованию Библии. Программа подготовки, необходимой для освоения такой культуры, не предполагала ознакомления с латинскими классиками. Она предусматривала переход от изучения латинской грамматики к изучению Библии и Отцов Церкви без какого-либо промежуточного периода, посвященного чтению светских авторов. Это не приводило к варварскому стилю (как могли думать некоторые гуманисты), — ибо, в конце концов, не следует сбрасывать со счетов ту систему, продуктом которой стала проза Беды или знаменитое письмо его ученика Кутберта, в котором описана смерть учителя, — но это указывает на умышленное ограничение сферы культурных интересов, а именно на тот тип ограничений, который возникает в монашеской среде. Как проницательно заметил один французский исследователь, историк древнего мира не имеет права обвинять англосаксов в том, что они несли в будущее образ «изуродованной античности», поскольку они совсем не желали быть наследниками античного мира. О том же свидетельствуют и многие их художественные достижения. Если мы обратимся к лучшим сохранившимся рукописям, то обнаружим, что все они вдохновлены религиозной верой. Епископ Эадфрит Линдисфарнский переписывал и иллюстрировал Линдисфарнское Евангелие «во имя Бога и св. Кутберта», — и мы можем представить его сидящим в скриптории, в ирландского типа глинобитном доме с окнами без стекол, за работой над своим утонченным художественным произведением. Епископ Кеольфрид из Уэармаут-Джероу известен благодаря большой Библии, обычно именуемой Codex Amiatinus, которую некоторые считают лучшим из сохранившихся латинских унциалов и которая предназначалась римскому папе. Подсчитано, что потребовалось 1550 телят для изготовления пергамента для этой Библии и еще двух подобных ей, которые Кеольфрид предназначал для Уэармаута и Джероу, и это невообразимое число дает некоторое представление как о богатстве этого епископского дома в начале VIII в., так и о готовности отдавать богатство для прославления Бога. Можно привести в пример рукопись другого выдающегося периода английского книжного искусства — X-XI вв. — Бенедикционал св. Этельвольда, к которому переписчик монах Годеман написал вступительную поэму. Там он пишет:
Епископ Этельвольд, которого Господь сделал патроном Винчестера, приказал некоему подчиненному ему монаху написать эту книгу. Хорошо зная, как уберечь овец Христовых от пагубного искуса диавола, славный, почтенный и милостивый, он возжелал также как добрый служитель принести зрелый плод Богу, когда Судия, наблюдающий за делами всего мира — что совершил каждый, придет и воздаст всем по заслугам: праведным — вечную жизнь и осуждение — неправедным. Он также приказал сделать эту книгу со многими иллюстрациями, благоукрашенными и исполненными изображениями различных фигур, с использованием прекрасного многообразия цвета и золота. Эта книга, которую предсказали Воанергес, переписана для него и для того, чтобы он посредством нее мог освящать народ Спасителя и изливать молитвы пред Богом за врученное ему стадо, чтобы не потерять ни одной овцы, но с радостью сказать: «Вот, пред Тобою я и дети, которых Ты дал мне, чтобы я охранял их; с Твоей помощью, ни одного из них не похитил лютый волк...»
Такие произведения, как Линдисфарнское Евангелие, Codex Amiatinus и Бенедикционал св. Этельвольда, — это в полном смысле слова монашеские творения, созданные по религиозным причинам и с религиозной целью. Профессор Ноулз отмечает, что переписка книг являлась преимущественным ремеслом в монастырях, и произведения староанглийских переписчиков полностью подтверждают это мнение.
Однако разговор об англосаксонских манускриптах неизбежно подводит нас к рассмотрению тех обстоятельств, которые сделали возможным появление самых ранних и, как считают многие, наиболее выдающихся памятников книжной культуры, то есть к христианизации Нортумбрии и плодотворной встрече римского и ирландского христианства, которая имела место в этом крае, способствуя особенному расцвету христианской культуры — той культуры, которая ассоциируется с Линдисфарнским Евангелием, Рутуэльским и Бьюкастлским крестами и с писаниями Беды. Печальные расхождения по вопросу о дате Пасхи, столь непонятные для большинства из нас сегодня — хотя для самих участников спора они не были таковыми, — не должны скрывать от нас то, сколь многим Нортумбрийская церковь обязана ирландской миссии, а также затемнять то реальное влияние, которое имела здесь ирландская традиция. Внимательный исследователь указал нам на тот факт, что в своей «Церковной истории» Беда особенно отмечает трех святых, которые могут служить образцами для монахов и епископов его времени: Иоанн из Гексхема, св. Кутберт и в особенности ирландец св. Эйдан. Беда ожидал от современных ему клириков христианской бедности и находил ее у ирландских миссионеров и англичан, вдохновленных ирландцами. Он рассказывает о св. Эйдане, который обходил свою епархию пешком, а когда король Освин дал ему лошадь — богатый дар, соответствующий в наше время автомобилю, — то он отдал ее бедному человеку, просившему у него милостыню. Подобным образом св. Чэд Личфилдский, ученик Эйдана, также привык путешествовать пешком, и дело дошло до того, что архиепископ Теодор — с отличающим истинного грека стремлением к эффективности—насильно посадил его на лошадь своими собственными руками. Влияние ирландской традиции можно заметить и в житии св. Кутберта, величайшего из северных святых, который учился в Оулд Мелроуз, находящемся в зависимости от Линдисфарна, у ирландского приора Бойзила и однажды был изгнан из Рипонского монастыря из-за того, что придерживался кельтской Пасхи. Кутберт был ирландцем в своем аскетизме, постоянном епископском наблюдении за своей епархией и последующем уходе в затвор. Есть что-то ирландское и в отношениях Кутберта с животным миром, как это описано в замечательной истории о его посещении монастыря в Колдингаме. Однажды он встал украдкой ночью и отправился к морю, вошел в воду и стоял там, бодрствуя в молитве; и один брат, который тайно последовал за ним, видел, как на рассвете Кутберт вышел из моря и преклонил колени на песчаном берегу, чтобы помолиться; и две выдры подошли к нему и согревали ему ноги своим дыханием, вытирая их своим мехом. Или другой эпизод на Фарне: Кутберт стал выговаривать воронам, которые вырывали солому из крыши гостиницы, и тогда кающиеся птицы принесли ему шмат свиного сала, чтобы он мог смазать свои сапоги. Однако за этой ирландской аскетической традицией просматривается другая, более древняя, восходящая к св. Мартину Турскому, а от него — к египетским монахам и прежде всего к великому учителю пустынников св. Антонию, житие которого оказало столь глубокое влияние, как на восточный, так и на западный аскетизм. Литературные свидетельства этому можно найти в житии Феликса, написанном св. Гутлаком (674-715), в котором описание бесовских нападений на Феликса в его Фендландском пустынническом убежище в Кроуленде очевидно повторяет соответствующие описания в афанасиевском «Житии Антония». Здесь мы снова видим, как англичане сохраняют древний отшельнический идеал: святой человек, живущий в уединении, чтобы предаваться созерцанию Бога, испытывает нападения демонических сил; он вступает с ними в борьбу, которая завершается его победой — благодаря благодати Божией.
Животворящий крест
Разговор о бесах (англичане называют их «семенем Каина»; среди них, например, Грендель, обитающий в пустынной туманной местности, нападающий на людей и мучающий их) приводит нас к всесильному противоядию против них — животворящему кресту. Именно кресты представляют собой одну из наиболее долговечных и замечательных художественных форм, оставленных нам англосаксами. Английская монахиня Хунеберк из Хайденхайма писала:
Среди благородных и добродетельных саксов существует обычай иметь в пределах своих поместий крест, посвященный нашему Господу, которому воздают великое почитание; его устанавливают у всех на виду, чтобы каждый, кто пожелает, мог ежедневно молиться перед ним.
Профессор Розалин Хилл сообщает нам, что многие Нортумбрийские кресты были установлены около пристаней, на римских дорогах или в тех местах, где обычно сходились фермеры. Сюда могли приходить священник или епископ, чтобы проповедовать или совершать таинства; вполне вероятно, что переносной алтарь, найденный в гробнице св. Кутберта и ныне выставленный в монашеском общежитии в Дареме, и, может быть, маленькая чаша, которую теперь можно увидеть в Гексхем Приори в Нортумберленде, предназначались как раз для совершения службы перед такими крестами. Самые ранние кресты были деревянными, как и большинство англосаксонских домов; в VIII в. стали ставить каменные кресты, украшенные замечательной резьбой. Два из них считаются наиболее выдающимися в художественном отношении: Бьюкастлский крест в Камберленде и особенно Рутуэльский крест в Дамфрисшире. Последний может, в определенном смысле, символизировать христианскую культуру и духовность ранней англосаксонской Англии, поскольку он в одно и то же время выражает особый дух христианской Нортумбрии и христианскую культуру Европы в целом. На это указывает виноградный орнамент (вьющийся стебель с большими птицами и маленькими листьями), имеющий средиземноморское происхождение. Кроме того, среди обычных библейских сцен (Иоанн Креститель, Христос-Судия; бегство в Египет, Мария Магдалина, отирающая ноги Христа, Благовещение, Распятие) на кресте изображен сюжет из монашеской жизни: святые Павел и Антоний, преломляющие хлеб в пустыне, — что отсылает нас к эпизоду из «Жития ев; Павла Фивейского», написанного Иеронимом между 374 и 379 гг. Трудно представить себе более лаконичное выражение монашеской культуры Нортумбрии, основанной на Библии и усваивающей от классической древности лишь то, что требуется для прославления Бога. А вдохновение приходило от Восточной церкви: источник иконографии — Византия, как и вообще почитание Истинного Креста. Как вы знаете, согласно традиции, Крест Христов был найден матерью Константина св. Еленой — «наиболее возвышенным и успешным из великих археологов мира», как сказал о ней сэр Стивен Рансиман. Не вполне ясно, насколько исторически достоверно это предание о Елене. Однако известно, что в середине IV в. в Иерусалиме был обнаружен крест, и его частицы оказались в других христианских центрах. Восточное почитание креста распространилось на Западе в VII в., после того как император Ираклий возвратил крест, попавший к персам во время захвата ими Иерусалима в 614 г. В 701 г. папа Сергий I благодаря видению обрел украшенный драгоценностями реликварий с частицей Истинного Креста, что позволило Риму сравняться с Константинополем в отношении почитания святынь; нужно отметить, что аббат Кеольфрид из Уэармаут-Джероу побывал в Риме в том же самом году и вполне мог быть свидетелем этого события.
У Рутуэльского креста есть еще одна особенность. На колонне, которую увенчивает собственно крест, руническими письменами начертаны четыре отрывка из поэмы «Видение Креста», которая многими учеными считается величайшим староанглийским религиозным произведением. В нем поэт описывает свое ночное видение Христова Креста, который повествует о Страстях: как он сначала был деревом, которое затем срубили и сделали из него орудие смерти — «сильные враги взяли меня и превратили в зрелище для себя, заставив меня держать на себе их преступников»; как Христос, «молодой Герой», обнажился и взошел на высокий крест, чтобы искупить человечество.
Я пережил множество суровых испытаний на горе; я видел Господа сил жестоко распятого; облака мрака покрыли мертвое тело Господа — излучаемый свет; тень распространялась, тьма над облаками. Вся тварь стенала, оплакивая смерть Царя. Христос висел на Кресте.
Затем крест Христов вместе с двумя другими, на которых были распяты преступники, был взят и погребен в глубокой яме; однако потом ученики Господа обрели его снова и украсили золотом и серебром.
И ныне, мой возлюбленный, ты можешь услышать, что я испытал горчайшую муку, тяжелейшее страдание. Теперь пришло время, когда по всей земле, во всем тварном мире люди воздают мне честь: они поклоняются этому знаку. На мне Сын Божий пострадал ради всего космоса; поэтому ныне я возношусь в славе выше небес и могу исцелять всех, кто благоговеет передо мной. Много времени тому назад я стал суровейшим из мучений, наиболее ненавистным для людей, прежде чем открыл человечеству истинный путь к жизни. И вот, Князь славы, Господь небес избрал меня из всех лесных деревьев, так же как Всемогущий Бог предпочел Свою Мать Марию, избрав ее из всех женщин. И ныне я поручаю тебе, возлюбленный мой, поведать об этом видении людям; открой им и передай в словах, что ты видел это славное древо, на котором Всемогущий Бог пострадал за многие грехи людские и древние деяния Адама.
Взаимосвязь «Видения Креста» и надписи на Рутуэльском кресте — старая проблема для ученых. Полностью эта поэма — на западносаксонском диалекте — сохранилась в рукописи конца X в., которая ныне хранится в библиотеке кафедрального собора в Верчелли в Италии (между прочим, примечательный пример тех путешествий, которые в прошлом совершали рукописи); на Рутуэльском кресте отрывки поэмы — на нортумбрийском диалекте конца VII—начала VIII вв. Связь этих двух текстов проблематична. Тот факт, что некоторые фрагменты уже существовали в конце VII в., не означает, что поэма в целом была написана в то же время: можно предположить, что ее пространная версия была вдохновлена рутуэльскими текстами. Однако, согласно мнению недавнего издателя поэмы, рутуэльские надписи «дают все основания говорить о том, что они соотносятся с некоторым хорошо известным текстом и являются выдержками из него». Если это так, мы можем рассматривать англосаксонские кресты как нечто большее, чем просто символ, обозначающий место христианских богослужебных собраний. Скорее их можно воспринимать как богословские утверждения, выраженные в камне, имеющие ту же цель, что и изображения, принесенные Бенедиктом Бископом из Рима (когда он был там в пятый раз в 678 г.): изображения Девы Марии и двенадцати апостолов, сцены из Евангелия и Апокалипсиса, которые были выставлены в Монкуэармаутской церкви для того, чтобы, по словам Беды, «все входящие в церковь, даже неграмотные, обратив свой взор, могли созерцать, хотя бы только в образе, любовь Христа и Его святых; или могли с большей ясностью увидеть благодать Воплощения; или также, имея перед глазами напоминание о великой опасности последнего испытания, могли бы не забывать испытывать себя самих более строго».
Эти слова Беды, если их применить к нортумбрийским крестам — а я думаю, это можно сделать, — вызывают весьма интересную цепочку соображений относительно «Поэмы Креста». Здесь мы снова сталкиваемся с текстуальными трудностями: многие исследователи, включая Брюса Дикенса и Алана Росса, считают последнюю часть поэмы (начиная с 78 строки и включая фрагмент, приведенный мною выше: «И ныне, мой возлюбленный, ты можешь услышать...») позднейшим добавлением, уступающим по уровню остальному тексту. Однако эта точка зрения подверглась резкой критике со стороны Флеминга в статье, опубликованной в 1966 г., где он отмечает, что последняя часть выражает реакцию поэта на свое видение:
Затем с радостью в сердце я поклонился кресту с великой ревностью, оставаясь в одиночестве — вокруг не было ни души. Моя душа страстно желала оставить тело; я страшно томился. Теперь надежда моей жизни в том, что я могу — чаще, чем другие — приходить ко кресту и воздавать ему должное поклонение. Велико стремление моего сердца к этому поклонению, и ко кресту я обращаюсь за помощью.
В этом фрагменте Флеминг видит выражение богословского смысла поэмы. В 1958 г. в статье Розмари Вулф было высказано мнение, что «Поэма Креста» — это тщательно выраженное православное понимание двойственной природы Христа и контрастирующих друг с другом аспектов Распятия: с одной стороны, Божество и победа, а с другой стороны, человечество и страдание. Это мнение учитывает монофиситские и монофелитские споры, которые имели место на греческом Востоке в VII в. Флеминг скептически относится к этому мнению, и я, со своей стороны — просто как исследователь Беды, — с этим согласен. Я не вижу литературных подтверждений тому, что англичане в то время глубоко знали христологию. При этом я не имею в виду, что они не были сторонниками халкидонского православия, однако я не думаю, что они разбирались в тех богословских тонкостях, о которых говорит Розмари Вулф.
В чем же заключается богословский смысл поэмы? Здесь мне кажется важным напоминание Флеминга о том, что «обращение ко кресту» было обычной покаянной практикой в древних монастырях и что эта практика отражает ту же самую установку, которая проявлялась в обычае молиться — стоя или преклонив колени — с простертыми в форме креста руками. Визионер в ночном видении отправляется к Истинному Кресту; с креста он слышит о спасении человечества через смерть Христову на кресте и через Его воскресение; и это видение приносит ему утешение и надежду в настоящем веке — надежду на то время, «когда крест Господень, который я некогда созерцал здесь на земле, вызволит меня из этой быстротечной жизни и перенесет туда, где великая радость, небесное ликование, где народ Божий пребывает в праздновании, где бесконечное блаженство».
Однако более всего Флеминг настаивает на том, что «для поэмы характерны такая сумма представлений и, до известной степени, такое словоупотребление, которые являются не просто «христианскими», но специфически монашескими в смысле особой духовности». Это заключение относительно поэмы, написанной на местном языке, вполне совпадает с тем впечатлением, которое оставляет латинская культура ранней Англии — культура, которую я определил как монашескую. Монашеская культура — потому и монашеская духовность; а в контексте этой духовности неизбежно особенный акцент ставится на созерцании.
Пастырство и миссионерство
Вместе с тем если мы обратим внимание на учение такого выдающегося выразителя раннего, английского монашества, как Беда, то заметим нечто иное. Следуя традиции Отцов, Беда сознает, что существует два типа жизни: деятельная и созерцательная, — и что созерцательная жизнь выше, так как, в отличие от деятельной, не кончается с этой жизнью, но продолжается в вечности. Тем не менее, когда речь идет о монашеском общежитии, Беда считает естественной для монаха деятельную жизнь; то есть добрые дела. Об этом он говорит в одной из проповедей: к деятельной жизни призван весь народ Божий, тогда как к созерцательной приходят лишь очень немногие и из них наибольшей высоты достигают те, кто пришли к созерцанию после того, как вполне исчерпали путь благочестивых деяний. Лично я думаю, что Беда рассматривал свою собственную монашескую жизнь как деятельную — во всяком случае, он продолжал учить и переводить, уже будучи на смертном ложе. Этот его образ является типичным для всего англосаксонского периода. Например, в X столетии жили такие выдающиеся епископы-реформаторы, как Дунстан (ок. 909-988), Этельвольд (ок. 909-984) и Освальд (ум. 992) - все из монашествующих, а также Эльфрик, аббат в Эйншаме (ок. 950-1020), известный как автор «Кафолических гомилий», составленных между 990 и 995 гг. и предназначенных для проповеди во все воскресные дни и праздники церковного года. Всего из 116 епископов, живших в период между 960 и 1066 гг., не менее 67 были монахами и только 14 происходили из белого духовенства.
Я не хотел бы придавать особого значения этому обстоятельству, так как вовлеченность монахов в деятельную жизнь в раннесредневековый период характерна не только для Англии. Однако я хотел бы обратить внимание на ту меру пастырской озабоченности, которая присутствовала в монашеском призвании, характерном для англосаксонской Англии. Страницы «Церковной истории» Беды полны таких примеров: св. Эйдан, св. Бойзил из Мелроуза, св. Кутберт — это только некоторые из них. И эта пастырская озабоченность имела миссионерское звучание. Об одной из наиболее замечательных особенностей англосаксонской церкви свидетельствует тот факт, что англичане, однажды обратившись ко Христу, не довольствовались своей верностью Евангелию, но стремились к тому, чтобы их соплеменники-язычники на европейском континенте также приобщились к христианской надежде. Так, мы имеем героическую историю англосаксонской миссии на континент, наиболее известными участниками которой были св. Виллиброрд (658-739) и св. Бонифаций (ок. 675-754); миссионерские труды последнего запечатлены печатью мученика: он был убит язычниками в Докуме, на Фризском побережье, 5 июня 754 г. Согласно его биографу Виллибальду, перед смертью Бонифаций обратился к своим товарищам со словами:
Братья, мужайтесь, не бойтесь тех, кто убивает тело, но не может погубить души, которая продолжает жить вечно. Радуйтесь о Господе, возлагайте свою надежду на Бога, ибо Он не замедлит даровать вам в награду вечное блаженство и пребывание с ангелами на небесах. Не будьте рабами преходящих удовольствий этого мира. Не поддавайтесь пустой лести язычников, но с твердостью встречайте неожиданный натиск смерти, чтобы вы могли царствовать вовеки со Христом.
История англосаксонской миссии на континент слишком пространна, чтобы приводить ее здесь, но я бы хотел указать на некоторые ее черты, соответствующие тому образу раннеанглийского христианства, который я пытался начертать. Во-первых, это идея peregrinatio per Christo — странничества Христа ради, то есть добровольного оставления родных мест для проповеди; об укорененности этой идеи в ирландском монашестве говорят такие ирландские миссионерские центры на континенте, как Сент-Голл, Люксей и Боббио. Это тот мотив, который привел св. Колумбу в Айону (pro Christo peregrinari volens enavigavit); позднее ирландский поэт вложит в уста святого такие слова:
Это серое око потом
Обратит к Ирландии взор:
Но никогда не увидит вновь
Ирландских мужей и жен.
Я смотрю через море
Из-за прочных дубовых перил:
Слезы наполняют мои ясные серые очи,
Когда я оглядываюсь на Ирландию.
Интересно, что идея германской миссии впервые пришла в голову нортумбрийцу по имени Эгберт, который странствовал Христа ради в Ирландии. Он сам хотел отправиться с этой миссией, но, получив в видении запрет, вынужден был довольствоваться тем, что посылая других миссионеров, — так же как Григорию Великому пришлось послать в Англию Августина и других миссионеров, вместо того чтобы отправиться туда самому. Таким образом, оказывается, что проповедь христианства в Северной Англии в значительной степени связана с ирландцами, тогда как просвещением языческой родины англичан впервые озаботился нортумбриец, живущий в Ирландии. Здесь прослеживается примечательная духовная преемственность.
И снова мы видим верность английских миссионеров на континенте римскому престолу. Виллиброрд и Бонифаций желали получить посвящение в Риме, а последний, после своего рукоположения в 722 г., принес присягу на верность папе, как это было принято у новопосвященных итальянских провинциальных епископов, однако без обещания лояльности восточноримскому императору, которое они) обычно давали. Мне иногда приходит мысль о том, что англичане, действовавшие в Германии, внесли значительный вклад в создание средневекового папства. Для нас, однако, важным является то, что английские миссионеры чувствовали себя частью вселенской Церкви, общепризнанным центром которой был Рим. Конечно, в папизме Виллиброрда и Бонифация нет ничего особенного. Первые миссионеры пришли в Англию из Рима; на соборе в Уитби в 664 г. английская церковь решила следовать римской практике и традиции; и, как мы видели, именно Рим — в большей степени, чем ближайшие церкви Галлии, — был церковным и культурным вдохновителем английского христианства. Кроме этого, следует указать на характерное для епископа Рима представление о том, что он является «господином», а миссионер — его «человеком», — представление, созвучное духу англосаксонского общества. Но как бы то ни было, не подлежит сомнению, что одной из характерных черт английской миссии на континент была приверженность учению о послушании и уважении по отношению к римскому престолу, которое воспринималось как один из основополагающих принципов христианской веры.
И наконец, английской миссии так же была свойственна монашеская культура, как и Церкви в самой Англии. Манускрипты, иллюстрированные в ирландско-нортумбрийской традиции, как, например, знаменитое Эхтернахское Евангелие, появляются и на континенте; существуют образцы английских унциалов и минускулов, которые вышли из германских скрипториев, но были написаны или англичанами, или их учениками. Более того, одним из следствий английской миссии к германцам стало то, что Карл Великий пригласил в свои владения англичанина Алкуина, чтобы тот содействовал усилиям короля по возрождению учености и передал традицию Йоркской школы, которая в свою очередь восходит к Беде Достопочтенному. Алкуин быстро стал духовным лидером в Европе и оставался в этом качестве долгое время; однако он черпал при этом из великой традиции просвещенной духовности, восходящей к первым дням христианской Нортумбрии. Английская миссия на континент вполне могла бы в качестве своего девиза взять слова Беды: «Мы не можем должным образом любить друг друга без веры во Христа, равно как не можем истинно веровать во имя Христа без братской любви».
Я указал на некоторые характерные черты англосаксонской духовности: на ее монашескую направленность; на ее культуру — действительную, хотя и ограниченную, которая нашла выражение в первоклассных художественных и литературных произведениях; на ее связь с пастырским служением, проявившимся в жизни и деятельности выдающихся епископов и учителей, как в Англии, так и на континенте. Я также упомянул ее папизм, употребляя это слово просто для того, чтобы обозначить ее верность римскому престолу — без каких-либо богословских обертонов. Можно также обнаружить и некоторые моменты, указывающие на будущее. Например, с именем английского монаха из Уитби, автора самого раннего жизнеописания св. Григория Великого, связано появление весьма популярного в позднем Средневековье художественного сюжета — описание мессы св. Григория: римская матрона, сомневавшаяся в реальности изменения евхаристических Даров в момент их освящения, убедилась в истинности этого изменения, когда увидела на алтаре подобие маленького окровавленного пальца. Элъфрик из Эйншама рассказывает эту историю в своей пасхальной проповеди, присовокупляя и другую — еще более необычную, заимствованную из рассказов об отцах пустыни. Два сомневающихся монаха после освящения Даров увидели ангела с ножом, заколающего лежащего на дискосе младенца; при этом он старается подчеркнуть, что Святые Тайны являются телом Христовым силою слова Божия, а не благодаря какому-либо субстанциальному изменению. Это мнение Эльфрика — не оригинальное, но заимствованное у Ратрамна из Корби — в то время не получило признания; однако, как и в случае с послушанием Риму, англосаксонская церковь опережала мысль своего времени. Еще более примечательным является тот факт, что английский собор, состоявшийся в 680 г. в Хатфилде под председательством греческого архиепископа Кентербери Феодора Тарсского, отвергнув монофелитство, торжественно провозгласил веру в двойное исхождение Святого Духа — от Отца и от Сына, то есть представление, которое можно найти у латинских богословов, начиная с блаженного Августина, но которое в то время еще не было исповеданием римского престола. С другой стороны, в том, что касается Девы Марии, англичане донорманнской эпохи были более осторожны. Так, Эльфрик говорит о Зачатии следующее: Что мы можем сказать о пречистом рождении Марии кроме того, что она была порождена отцом и матерью, как и другие люди, и родилась в день, который мы называем восьмым сентября? Ее отец Иоаким и мать Анна были благочестивыми людьми, согласно старому закону; однако ничего более мы не будем писать о них, иначе впадем в какую-либо ошибку. Другому англичанину — Эдмеру, биографу св. Ансельма, который писал после норманнского завоевания, — предстояло сделать иные богословские выводы, отталкиваясь от праздника Зачатия Божией Матери, и предложить доктрину Непорочного Зачатия.
Мир сей и мир грядущий
Ограниченность времени требует от меня завершать мой доклад. Я сознаю, что не упомянул о многом, о чем хотел бы сказать, давая характеристику ранней английской церкви: все это могло бы составить целую книгу. Поэтому в заключительной части своего сообщения я скажу о том, что считаю двумя основными чертами англосаксонской религии в донорманнское время.
Первое — это положительный, утверждающий вклад в народную жизнь. Он выражается по-разному: например, в «Истории», написанной Бедой, которая является церковной историей английского народа [полное название: Historic ecclesiastica gentis Anglorum — «Церковная история английского народа»]; а также в той озабоченности, которую Беда к концу своей жизни выражал по поводу того, что высокородные люди пренебрегают своими светскими обязанностями под религиозными предлогами и тем самым, по мнению Беды, наносят ущерб Нортумбрийскому королевству. Тесную связь между английской церковью и государством можно видеть также в той практике, что так шокировала норманнских реформаторов: епископ сидит в суде вместе с графом и отправляет светское правосудие. Оборотной стороной этого епископского вмешательства в светские дела было участие короля в делах церкви; последнее реформаторы не оспаривали. Здесь приходит на ум св. Освальд в VII в. — один из царственных святых древней Англии, почитание которого распространилось за ее пределы на континент. Но возможно, более ярким примером является Альфред: трудно не восхищаться этим человеком, который, после поражения датчан, предпринял героические усилия по возрождению английской церкви, столь сильно пострадавшей во время датского вторжения, и инициировал программу (в которой участвовал сам) переводов с латинского языка для тех, кто, не зная латыни, тем не менее были грамотны.
Реформационные труды Альфреда принесли свои плоды в следующем после его смерти столетии; тогда, как и в более ранние времена, именно монастыри стали центрами возрождения. Непосредственные же усилия Альфреда по восстановлению религиозной жизни в своих землях были не очень успешными. Он сделал свою дочь Этельгифу настоятельницей женского монастыря, основанного им в Шефтсбери, однако новооснованный мужской монастырь в Этельнее он был вынужден предоставить монахам с континента, так как англичане явно не желали жить в столь пустынной местности. Возрождение началось в X в. и в особенности было связано с именами Дунстана в Гластонбери и Этельвольда в Эбингдоне; оба они впоследствии стали епископами. Этельвольд в 963 г. был поставлен епископом в Винчестер, где вскоре проявил замечательную активность, изгнав светских клириков из Старого Минстера по причине их недисциплинированного образа жизни и заменив их монахами; затем он провел такую же реформу в Новом Минстере (основанном в 903 г. как монастырь, но утратившим монашеский дух) и настаивал на более строгой дисциплине в Наннаминстере — винчестерской женской общине. Есть основания считать его автором Regularis Concordia («Согласование правил») — книги с описанием литургических обычаев, заимствованных из континентальной практики в таких центрах, как Флери, Гент и Лоррен, целью которой было введение единообразия в практику английских религиозных центров. Regularis Concordia свидетельствует о том, что замкнулся круг в истории взаимоотношений между Англией и континентом: в VIII в. английские миссионеры принесли христианскую веру и культуру на континент, а в X в. — после каролингских реформ — Англия отправляется на континент, чтобы найти там образцы для своей собственной религиозной практики.
Это справедливо и в отношении английского искусства. В позднесаксонскую эпоху центр книжного искусства перемещается из Нортумбрии в Южную Англию и достигает своих вершин в винчестерской школе, которая явилась непосредственным плодом монашеского возрождения. Художники Юга обращались за вдохновением не столько к ирландско-нортумбрийской традиции Линдисфарнских Евангелий, сколько в сторону континента — к каролингскому и оттонскому искусству. Новый стиль уже можно заметить в иллюстрированном списке «Жития св. Кутберта» Беды Достопочтенного, датируемом 937 г., вероятно, винчестерского происхождения. Первым очевидным проявлением нового стиля является грамота короля Эдгара обосновании Нового Минстера в Винчестере, написанная и иллюстрированная в 966 г., а своего пика он достигает в Бенедикционале св. Этельвольда, написанном между 971 и 984 гг. Как и грамота короля Эдгара, Бенедикционал написан каролингским минускулом, а не знаменитым инсулярным шрифтом, который получил распространение в Англии. Помимо этого, растительный орнамент, обрамляющий миниатюры и украшающий страницы Бенедикционала, весьма отличается от кельтских мотивов, которые мы находим в более ранних рукописях, даже происходящих из Южной Англии. Но несмотря на шрифтовые и декоративные заимствования, Бенедикционал является оригинальным английским произведением, что выражается в замечательной технике рисунка, которая позднее получит развитие в винчестерской школе, например в Гримбальдском и Вайгартенском Евангелиях. Во всем этом мы видим посвященный Богу художественный гений англосаксонской Англии и ту восприимчивость к красоте, которая проявилась в самых ранних произведениях англоязычной литературы, в знаменитом гимне Кедмона-пастуха, приведенном в «Церковной истории» Беды.
Но помимо этого принятия тварного мира, надо отметить и другую, столь же, а может быть, и более характерную черту культуры, о которой мы говорим: мироотрицающую установку, согласно которой этот мир — не что иное, как «юдоль печали», а поэтому следует страстно стремиться, вместе с апостолом, оставить мир и быть со Христом. Это можно заметить у Беды, который, несмотря на свою активную жизнь ученого, приносившую ему, по его собственным словам, великую радость, всегда стремился к смерти, которая перенесет его в истинное отечество. Для Беды — продолжателя традиции великих подвижников египетской пустыни — опыт Бога часто выражается в сверхъестественном свете, который ярче любого земного просвещения и нередко открывается в момент смерти святых. Конечно, этот опыт описывается не только на страницах, принадлежащих Беде; мы читаем о нем в житии св. Колумбы, когда его биограф Адомнан пишет о кончине святого. То же самое в видении души св. Эйдана, вознесенной ангелами на небо в световом шаре, которое заставило св. Кутберта оставить жизнь пастуха и стать монахом. Божественный свет снова появляется у Беды, когда он рассказывает о смерти монахини в Баркинге во время чумы 664 г.: лежа на смертном одре, она попросила убрать освещавшую ее келью лампу, потому что увидела такой свет, наполнивший весь дом, в сравнении с которым свет лампы казался ей тьмой. Явления сверхъестественного света встречаются в литературе, посвященной религиозному опыту, и я не буду на этом останавливаться. Однако эта тема подводит нас к истолкованию, которое дает Беда словам Песни Песней: «Доколе день дышит прохладою и убегают тени...» (Песн 4:6):
Доколе день дышит прохладою... Это значит — пока не взошел вечный свет будущего века и пока тени настоящей жизни, которые часто делают незрячими даже верных, имеющих светильник Слова Божия, — пока тени не умалятся и не исчезнут... Это не означает сравнения настоящей жизни с мраком ночи, а будущей — с днем, что противоречит слову, которым апостол свидетельствует о нашей нынешней жизни и говорит: «Ночь прошла, а день приблизился» (Рим 13:12); ибо, чтобы сказать кратко, эта нынешняя жизнь верующих, которые, отвергнув дела тьмы, облачились в оружие света, есть воистину день по сравнению с жизнью неверующих, которые не познали и не возлюбили ничего от истинной жизни; но по сравнению с будущим блаженством, в котором бесконечно созерцается истинный свет, она остается глубокой ночью.
Тема нашей конференции — Преображение, переход к лучшему состоянию, от естественного к сверхъестественному, от смертного к бессмертному. Это — процесс, который, хотя и начинается в этой жизни, завершается только в будущей жизни, ибо мы достигаем небес Нового Иерусалима только проходя через штормовое море смерти. Кажется уместным последнее слово дать Беде:
Поэтому Бог даровал нам вечную жизнь; но тем, кто, еще странствует по земле, Он в надежде даровал то, что Он дарует в реальности пришедшим к Нему на небеса.
