Малин бежит по дому, обыскивая каждый угол, каждый этаж.

Зак вызвал подкрепление и «Скорую помощь».

Минуты идут.

Надо найти Елену и Марко.

Положить конец их страхам.

Она спускается вниз.

Нижний этаж дома – мрачный, темный и заброшенный.

Еще одна небольшая терраса, на которой валяются две лопаты.

Ими только что пользовались?

Выяснить это невозможно, но она и не хочет думать о самом страшном – чувствует, что дети где-то здесь.

Под землей где-то под террасой? Или за этой дверью, которая, похоже, ведет в подвал?

Она распахивает дверь.

За ней расположен влажный и темный коридор с длинной вереницей комнат – она уходит все дальше в глубь горы, не так ли?

Малин открывает одну дверь за другой. Пустые комнаты без окон, складские помещения.

Продвигаясь вперед, она включает свет. Движется все дальше в темноту, приближаясь к последней стене, которая должна примыкать к скале.

Пистолет она держит перед собой.

Тишина. Но действительно ли тут тихо? Она прислушивается. Слышит пощелкивание, тиканье и едва уловимое дыхание.

Что может тикать?

Белая дверь ведет на склад. Малин зажигает лампу.

А в самом конце склада – еще одна дверь, ведущая во влажную и на удивление теплую комнату.

Она снова включает свет.

Еще одна дверь, из-за которой доносятся какие-то звуки. Дыхание? Жизнь?

Это вы? Скажите, что это вы.

Тиканье.

Голоса за дверью. Теперь она слышит их – тоненькие и испуганные.

– Папа, спаси нас! Папа, я боюсь…

Но тиканье… Теперь оно стало громче.

Это вы? Вы там?

Из-под двери – полоса света. Кто-то идет.

Только бы не они.

Это ты, папа?

«Папа… спаси нас…»

Они пришли убить нас? Ты должен спасти нас, папа, рассказать, что произошло, забрать нас отсюда. Не бросай нас – скажи, что это ты идешь к нам.

Они вывели нас отсюда, грозили пистолетами, держали их возле наших голов, кричали и ругались, но потом закинули нас сюда обратно, сказав, что нас все равно никто никогда не найдет.

Эти слова, эти события навсегда отпечатались в нас, хотя мы и не можем назвать их словами.

Свет.

Тьма и свет.

Много, много света. Когда кто-то открывает дверь в нашу дыру.

«Дети.

Они голые. Грязные. От них пахнет.

Но это они. Это Марко и Елена.

В их комнате стоит ужасный запах, они тощие и щурятся на свет, лежа в уголке среди своих испражнений. Они не видят меня, но вот они, в моей тени».

Малин опускается на колени. Грязь и запах ее не волнуют. Их не существует. А вот дети существуют.

Она проползает несколько метров, отделяющих ее от двух фигур.

– Ты – Марко? А ты, должно быть, Елена?

Картинки на стенах. Странные картинки мелками. Фигурки. Словно загадочный, неземной язык, привезенный сюда на космическом корабле из отдаленного будущего.

– Все хорошо, – шепчет она детям, обнимая их, ощущая тепло их тел. – Все хорошо, Марко и Елена. Вам больше не надо ничего бояться.

И тут она слышит голос, угадывает четыре белых птичьих крылышка, трепещущие над ее головой.

«Мы тоже больше не боимся», – шепчут птички, и Малин прижимает детей к себе, ощущая биение пульса в их живых телах. Но в этот момент тиканье в комнате, через которую она прошла к детям, сменяется звонком. Малин не хочет отпускать детей, хочет окружить их любовью, но надо заняться этим звонком.

Она берет детей на руки, выносит из комнаты. Немыслимо оставить их здесь даже на секунду.

В углу – большой белый ящик. Малин отпускает детей, и те кричат. Она падает на колени, подползает к ящику и открывает его.

Пятьдесят пять.

Пятьдесят четыре.

Провода и прозрачные металлические трубки. Цифровой часовой механизм с цифрами, динамик, из которого несется звонок… Дети замирают за спиной у Малин.

Взрывчатка.

Килограммов десять. Капсюль.

Пятьдесят.

Никакой кнопки выключения.

За какой провод потянуть? За черный или за белый?

Или за красный?

Или за зеленый?

Пот струится по лбу

Сорок пять.

«Все полетит к чертям, если я прикоснусь к бомбе. Она взорвется. Проклятый звонок!»

Сорок.

Малин поворачивается, хватает детей под мышки и несется прочь из подземелья, из комнаты в комнату, по коридору, наверх, наружу, на нижнюю террасу, считая про себя, хотя звонка за спиной уже не слышно.

Тридцать пять.

Тридцать четыре.

Она уже на второй террасе. Зак видит ее. Он весь в крови, но он улыбается; дети кричат, и она пытается успокоить их, не переставая бежать. Зак один, где же Леопольд Куртзон? Малин видит, как Зак указывает через перила, произносит: «Он покачнулся и упал, когда я помогал ему встать», – и Малин понимает, что произошло; она слышит, как шипят и рычат вараны, разрывая на куски тело Леопольда Куртзона.

Двадцать два.

– Там бомба! – кричит она и отдает Заку девочку, Елену, зная, что он сможет нести ее, несмотря на рану, – видит это по его глазам. – Она вот-вот взорвется, прочь отсюда!

Зак кричит:

– Поэтому он и улыбался, этот гад!

Он бежит за ней, держа девочку на руках, они взбегают по лестнице и кидаются к выходу.

Десять.

Девять.

Через дверь наружу, в сад. Вараны их не преследуют, они заняты другими делами.

Восемь.

Семь.

Насколько мощная бомба?

Как далеко мы должны отбежать, чтобы не превратиться в пепел?

Шесть.

Пять.

Четыре.

Они уже в пятидесяти метрах от дома, несутся по мокрой от росы траве, устремляясь к морю, выбегают на мост. Неужели весь мир сейчас остановится?

Три.

Два.

Малин и Зак останавливаются, переводя дух, обнимают детей.

Один.

Может, надо было еще дальше?

Ноль.