Время не щадит никого.

Часы на торпеде автомобиля показывают одиннадцать и по радио начинают передавать сводку новостей, когда Малин и Зак сворачивают на Рюдсвеген и медленно проезжают мимо северной ограды кладбища. Деревья за каменной стеной стараются привлечь внимание Малин. Их ветви усыпаны маленькими розовыми цветочками, которые колеблются на ветру, и Малин думает, что цветочки любой ценой хотят остаться, цепляются за ветви, но их борьба обречена на поражение.

Невозможно бороться с тем, кто ты есть. Спросите тех, кто знает, – они вам скажут.

Один важный момент, который изменился в ней с тех пор, как она бросила пить, – ее интуиция или, как сказали бы коллеги, ее способность предвидения обострилась. Более всего во сне. Словно отсутствие алкоголя очищает сознание, делает его более податливым для всего необъяснимого.

Ее это не пугает.

Но она знает, что многих могло бы испугать.

Вместо этого она пытается раскрыться навстречу этим предчувствиям, использовать свой дар видеть больше, чувствовать больше, чем другие.

Но что это может значить?

Бессмысленно пытаться внести ясность в этот вопрос.

Ей это видится так: ветер проносится в кронах деревьев. Ты едва различаешь шепот. Или не слышишь шепот. Все просто, ничего особенного.

Тревожные тени на серых замшелых камнях кладбищенской ограды.

Цветы, вибрирующие от предвкушения жизни и смерти, конца, но и начала. Розовый – цвет всех младенцев, не так ли?

Роща памяти.

Малин не видит ее из-за цветущих деревьев.

Не там ли мама найдет свое пристанище?

– Как твой папаша? – спрашивает Зак.

– С ним вроде всё в порядке.

– А с тобой?

– Со мной?

– С тобой всё в порядке?

– За меня ты можешь не беспокоиться.

– Ты же знаешь – за тебя я беспокоюсь автоматически.

– С какой стати?

Зак смеется.

– Потому что за тобой тянется хвост твоих прежних срывов. Больших и малых. Поэтому.

Малин ухмыляется в ответ. Некоторое время они едут молча.

Малин сосредотачивается на новостях. Взрыв занимает в них главное место. Диктор не говорит ничего нового, затем рассказывает об опустевших филиалах банка, о том, что с разных концов страны поступают сигналы: люди боятся проходить мимо банков.

Заведующий отделом информации банка «Нордеа» заявил, что они усилили охрану всех своих офисов и что они, как и все остальные банки, пока держат свои офисы закрытыми, но с большой вероятностью в течение ближайших одного-двух дней можно будет снова спокойно совершать банковские операции.

– Разумеется, мы со всей серьезностью относимся к случившемуся.

– Кто бы сомневался, – шипит Зак сквозь зубы.

За окном машины такой весенний день, о каком можно только мечтать, когда ртуть в термометре поднимается неожиданно высоко, и лишь несколько случайных облачков омрачают ясное синее небо.

– Ну и хорошо, что эти долбаные банки посидят закрытыми, – продолжает Зак. – До чего же стыдно им должно быть за то, что они натворили в последние годы!

– Что до меня, то лучше уж они были бы открыты – только б не было всей этой истории, – говорит Малин.

– Ясное дело. Я не то имел в виду…

– Знаю.

Они проезжают мимо старой части Линчёпинга.

С каждым днем люди одеваются все легче. Словно все же доверяют весне, теплу – несмотря на все то, что случилось.

Некоторые многоэтажки, мимо которых они проезжают, давно ждут покраски, но муниципалитет вынужден был закрыть этот проект – бюджета не хватило, когда количество безработных в городе резко выросло. Пошли разговоры о том, чтобы на несколько дней в неделю закрывать бассейн «Тиннербексбадет» и сократить расходы на содержание городских детских площадок.

Проклятые банки!

Неужели эти гребаные директора банков и национальные капиталисты не понимают, что от их алчности детям живется хуже? Что малыши рискуют поранить ногу от того, что на неблагоустроенной площадке оторвется доска и вылезут гвозди?

«Ответственность, – думает Малин. – Это сейчас стало совсем не модно – помимо ответственности за собственный банковский счет».

Радио бормочет какие-то новости по поводу того, что в Колмордене родились комодские вараны – впервые вараны размножились в неволе.

«Что едят новорожденные вараны?» – думает Малин. Потом перед ее внутренним взором встает картина – десять крошечных варанчиков рвут на части мышь.

Кто рвет на части Линчёпинг?

София Карлссон?

Активистка.

Отсидела два месяца в тюрьме после нападения на норковую ферму в Чисе – ныне закрытую. Ей дали всего два месяца, так как не удалось доказать, что именно она или группа, в которую она входила, устроила поджог на ферме. Однако ей вменили в вину то, что она угрожала владельцу.

Борец за права животных. Гордится тем, что рушит успешные предприятия, гордится своим тезисом, что животные и люди равны…

Малин закрывает глаза. Слышит, как двигатель машины делает свое дело. Думает: «Хватило бы у меня сил выполнить свое».

В подъезде двухэтажного желтого дома, где расположены студенческие квартиры, повис запах пиццы и мочи.

Отсюда до университета не более пятисот метров, так что студенты, проживающие в жилом квартале Рюд, считаются счастливчиками.

Те же, кто живет в обычных квартирах, относятся скорее к той группе, которую принято считать балластом: безработные рабочие, иммигранты, одинокие мамы с малышами, алкоголики, психически больные.

Никто добровольно не выбирает для жизни Рюд – за исключением студентов, которым удалось раздобыть здесь жилье.

И среди них – София Карлссон.

По словам Юхана Якобсона, она изучает биологию – это заставляет Малин, нажимающую на кнопку звонка рядом с потрепанной, разрисованной граффити дверью, подумать о червях, насквозь проедающих деревянный гроб.

Зак стоит рядом с ней, чуть наклонившись вперед. Наготове. Готов выхватить свой пистолет, если что-нибудь произойдет. Готов применить насилие – приложить те силы, которые потребуются, чтобы к чему-то приблизиться.

Дверь открывается, и тоненькая низкорослая девушка лет двадцати пяти высовывает голову и смотрит на них. В носу у нее блестят колечки, а неопрятные жирные волосы, заплетенные в дреды, поблескивают в свете одного из лестничных окон.

«Копы» – так, похоже, думает она, затем делает попытку захлопнуть дверь, но Зак успевает вставить ногу.

– Даже не пытайся!

И София Карлссон уступает натиску, открывает дверь, впускает их внутрь. Единственная комната куда более ухоженная, чем представлялось Малин. Чисто, уютно, на длинной книжной полке на вязаной салфетке стоят фарфоровые фигурки животных. На столе – компьютер, у стены – раскладной диван, задернутый покрывалом в цветах растафари. Легкий запах гашиша. Только плакат «Защитники животных» показывает, что София Карлссон – активистка.

Хорек, грызущий женщину, одетую в шубу.

Из ран на ногах женщины сочится кровь.

София Карлссон не произносит ни слова, садится на диван, смотрит на них.

Стоя перед ней, Малин и Зак предъявляют свои удостоверения.

– Мы предполагаем, тебе известно, что случилось, – говорит Малин.

– Нет, а что?

– Бомба на Главной площади. Фронт экономической свободы. Ты что-нибудь о них знаешь?

– Нет. С какой стати я должна что-то о них знать? Только слышала о них по радио и читала в новостях в Интернете.

– Ты заглядывала на их сайт? – спрашивает Зак.

София Карлссон кивает.

– Тебе что-нибудь о них известно? – снова спрашивает Малин. – Их поведение с нападением и последующим выступлением в СМИ очень напоминает те методы, которые ты использовала против норковой фермы.

– Вы хотите сказать, что я замешана в каком-то долбаном взрыве?

Зак делает шаг вперед, наклоняется над Софией Карлссон.

– Двое детей погибли, – шепчет он. – Если тебе что-то известно, то рассказывай прямо сейчас.

Затем Зак пятится назад и проводит рукой по полке, скидывая фигурки животных; зверюшки падают на пол и разбиваются.

Малин порывается остановить его, но тут же передумывает. Здесь нужна ярость в стиле Вальдемара Экенберга.

София Карлссон подскакивает, кричит:

– Вы сумасшедшие! Просто буйно помешанные!

– Сядь, – произносит Малин, и София опускается на диван, качая головой.

– Вчера, когда взорвалась бомба, я была на лекции. Это очень просто проверить.

– Ты что, действительно думаешь, что мы подозреваем тебя? – произносит Зак наигранно дружелюбным тоном.

– Тогда какого черта вы ко мне приперлись?

– Мы ищем, – говорит Малин. – Выслеживаем того, кто подкинул бомбу, – убийцу детей. Ты не знаешь, кто бы это мог быть?

– Если вы пришли только для того, чтобы посмеяться надо мной, то можете убираться!

– Что ты думаешь по поводу того, что они сделали? – спрашивает Зак. – О том, что совершил этот Фронт экономической свободы, как они сами утверждают.

Малин смотрит на компьютер.

«Можем ли мы конфисковать его?

Нет. У нас нет ничего на Софию Карлссон. Она имеет лишь поверхностное отношение к следствию – если вообще можно утверждать, что она имеет к нему отношение…»

София смотрит на них снизу вверх. Проводит ладонями по покрывалу. Обиженное, испуганное выражение ее лица сменяется холодным, почти маниакальным.

– Я считаю, что это правильно, – говорит она. – Банкам надо задать жару. С алчностью надо бороться. И в борьбе могут быть невинные жертвы.

Малин с трудом подавляет в себе импульсивное желание дать ей по губам, выбить дурь из этой девчонки, сидящей перед ней.

– Но, – добавляет София Карлсоон, – я об этом ничего не знаю. Ничегошеньки.

– Покуриваешь? – спрашивает Зак. – Тут такой запах…

София не отвечает. Просто смотрит в пустоту, мимо Малин и Зака.

Когда они покидают дом в Рюде, перед подъездом, из которого они только что вышли, останавливается черный «Вольво». Из него вылезают двое, одетые в джинсы и почти одинаковые синие пиджаки. Должно быть, это Стигман и Брантевик, о которых упоминал Свен.

Малин и Зак кивают им.

– Мое почтение, – говорит Зак, когда они встречаются на тротуаре. Два сотрудника СЭПО не могут сдержать улыбок, словно все это для них просто игра.

«Свиньи из СЭПО, – думает Малин. – Воображаете о себе бог знает что. Но ответьте мне, что хорошего вы сделали за последние двадцать лет?»

Она рывком открывает дверцу машины.

Уже на трассе их обгоняют четыре мотоцикла.

Стоп!

Подожди-ка…

Мужчина на видеозаписи возле банкомата. Тот, который вышел из банка.

– Поехали обратно в участок! Мне надо снова посмотреть видео, снятое у банкомата.

– Вот, вот оно! – восклицает Малин и нажимает на паузу.

От весеннего солнца в зале заседаний стало удушливо жарко, живот у нее свело от рулета, купленного в киоске и съеденного по дороге.

Зак сидит рядом, они оба подались к экрану, и Малин указывает на размытый контур мужчины с обнаженными руками, выходящего из банка за несколько минут до взрыва.

– Видишь его? Видишь, на кого он смахивает?

– Нет. Я вижу только очертания.

– На этом приборе можно увеличить?

– Хм, это видеоплеер двадцатилетней давности, так что я почти уверен, что нет.

Малин нажимает кнопку на пульте, и видеозапись начинает прокручиваться медленно, шаг за шагом.

– Вот!

Малин снова нажимает на паузу. Внезапно лицо мужчины видно отчетливо.

– Голову даю на оттяп, что это Дик Стенссон, – говорит Малин.

Зак зажмуривается.

– А ты, возможно, права, черт подери!

Дик Стенссон, лидер местной мотоциклетной банды «Членоголовые», имеющей статус филиала «Ангелов ада». Им так и не удалось ни разу засадить его, однако список того, в чем его подозревали, очень длинен: шантаж, торговля наркотиками, мошенничество, незаконное хранение оружия, нанесение тяжких телесных повреждений, убийство…

– Если это все-таки он, – размышляет Малин, – почему находился в банке всего за несколько минут до взрыва?

– Ты имеешь в виду, что он мог быть их мишенью? – спрашивает Зак.

– «Лос Ребелс» в Римфорсе укрепили свои ряды. А они связаны с «Бандидос», это нам известно.

– Никто из сотрудников банка не упомянул о Стенссоне, когда их допрашивали после взрыва.

– Возможно, для них он всего лишь посетитель – один из многих, – говорит Малин. – Он ведь неизвестен общественности. Или известен?

– Нет, неизвестен, – кивает Зак. – Кроме того, сотрудники банка могли находиться в состоянии шока, хотя это и было не очень заметно.

– Все-таки странно, что он находился в банке непосредственно перед взрывом, – задумчиво произносит Малин.

Ощущение.

Искорка.

И следствие получит еще одно направление. Те секунды четкости и направленности, которые она испытала после прошлого совещания оперативной группы, снова сменились хаосом, как в первые минуты после взрыва, когда мусор сыплется на землю, как пыльные, покрытые сажей звезды.

«Я в самом эпицентре взрыва, – думает Малин. – Но понимаю ли я его?»

– Все же это немного странно, – произносит она вслух.

– Стенссон имеет право держать счет в банке, как и все остальные, – говорит Зак. – Однако не отправиться ли нам на Егарваллен, в их логово, и не спросить ли Стенссона, что он делал в банке? – продолжает он свою мысль.

– Мне кажется, надо сначала спросить директора отделения банка, – говорит Малин.

– У меня есть предложение получше, – отвечает Зак. – Пусть с директором побеседуют Вальдемар и Бёрье. Посмотрим, смогут ли они добиться от него, был ли Стенссон вчера в банке.

Малин кивает. Вальдемар Экенберг не погнушается тем, чтобы засунуть пистолет в глотку тому, кого он хочет заставить заговорить. Хотя вполне вероятно, что директор банковского филиала понятия не имеет, кто такой Дик Стенссон. Однако натравить на него Вальдемара всегда можно. «Почему мы должны сочувствовать банковской крысе? Мы заботимся о том, чтобы не было второй бомбы. А эти банковские типы заслужили самого сурового обращения».

– А мы? Что будем делать мы? – спрашивает Зак.

– Мы проверим, к чему пришел технический отдел. Тебе разрешается встретиться с Карин, Зак.

– Ну-ну, полегче, Малин, – говорит Зак. – Берегись!

Форс видит, как его зеленые глаза сверкают в свете замершего экрана телевизора.

«Вы с ней все еще трахаетесь, – думает Малин. – Боже мой, как бы мне хотелось иметь кого-нибудь, с кем можно заняться любовью!»