Глава 25
Мир был похож на сон и вместе с тем реален, как никогда. Мир словно разделился на две части: одна была ощутимой, зримой, материальной, а другая – зыбкой и колеблющейся, почти призрачной, словно дым, и эта вторая его половина норовила затянуть в себя и заставить жить по своим правилам и законам – когда все может измениться разом и неожиданно, когда может случиться что угодно и в любой миг. Временами от напряжения и попыток не позволить себе поддаться, расслабиться, погрузиться в этот морок начинала снова болеть голова, а где-то в глубине подспудно шевелился червячок сомнения – а долго ли, в самом деле, так можно продержаться? Хватит ли сил человеческих для противостояния надчеловеческому? И где он – предел этих сил…
Город сейчас напоминал искусно сделанную игрушку – огромный ящик, в котором крутились какие-то шестеренки, открывая и закрывая окна и двери, двигая по небу светильник солнца, приводя в движение человеческие фигурки, которые неким неведомым образом производили звуки и складывали их в слова. Им можно было задать вопрос и услышать ответ, можно было просто наблюдать, глядя на все, что происходит внутри ящика, со стороны, отмечая зависимости и взаимосвязи, и главное было – не дать себе поверить в то, что и сам тоже находишься в том же ящике с высокими стенами и потолком-куполом, потолком-сетью, из-под которой не выбраться…
И без того немногословная Нессель была сегодня и вовсе необычайно молчалива – за весь день она лишь задала несколько коротких вопросов и на пару ответила сама, явно чувствуя, что не стоит нарушать то состояние полусна, в котором пребывал сейчас майстер инквизитор. Временами Курт ловил на себе ее пристальный взгляд, который, казалось, пытался проникнуть насквозь, прощупать душу, что-то отыскать в ней, что-то увидеть – что-то, не видимое телесным очам, и, судя по задумчиво нахмуренному лбу, ничего из того, что искала, что ожидала увидеть, ведьма так и не увидела…
День тянулся нескончаемо долго и вместе с тем словно пролетел за один неуловимый миг; множество дел, мыслей и слов слились воедино, как то бывает во сне, когда за несколько минут успеваешь прожить целую жизнь со всеми ее перипетиями, провалами и взлетами. Отдаться во власть подлинного сна Курт не рискнул – он сомневался, что по пробуждении сумеет вновь уловить ту ниточку, за которую держался сейчас и которая позволяла ему вычленять эти невидимые и, откровенно говоря, плохо осознаваемые, понимаемые лишь краешком сознания, связи и закономерности. Нессель прилегла ненадолго, проспав около часа – прямо в платье, поверх застеленной кровати; Курт же, чтобы чем-то занять время и мозг и вместе с тем не оторваться от реальности вовсе, вынул из дорожной сумки шифровальное Евангелие, раскрыл его на первой попавшейся странице и провел этот час, перечитывая Благую Весть от Иоанна. Слова входили в сознание, задерживаясь там лишь на несколько мгновений, и испарялись, как вода под солнцем, оставляя после себя трудно определимое и объяснимое ощущение спокойствия и уверенности…
После легкого, необременительного ужина майстер инквизитор со спутницей заказали еще по кружке пива, тут же уплатили за него и остались сидеть за столом, невзирая на то, что трапезная зала была заполнена, свободных мест едва хватало, а подсаживаться за стол к инквизитору добрые граждане отчего-то не желали. Владелец поначалу пытался делать недвусмысленные намеки, потом лишь косился, но в конце концов махнул рукой, разумно рассудив, что как постоялец Курт куда ценней всех посетителей, вместе взятых, и спустя несколько минут позабыл о нем. Необычайно многолюдное собрание, судя по долетающим до их стола обрывкам разговоров, обсуждало сегодняшний суд и весьма скорый приговор: две трети задержанных за расправу на мосту были приговорены к повешению как прямые соучастники убийства. Проникнувшись проповедью своего пастыря, ратманы, видимо, решили стать святее Папы и отвесили подсудимым по полной. Курт, откровенно говоря, рассчитывал, что светские власти обойдутся в худшем случае парой-другой смертных казней, да и то вряд ли, а скорее штрафами, порками да тюремными сроками, учитывая, что покойная Ульрика и так неплохо отомстила за себя сама, однако вмешаться в процесс теперь уже не мог; разве что, можно было попытаться повлиять словесными увещеваниями… Но в любом случае не сегодня. Сегодня все силы требовались для другого.
Когда не только хозяин «Ножки», но и посетители перестали обращать внимание на сидящего в дальнем углу майстера инквизитора, он осторожно, почти одним взглядом, кивнул ведьме на дверь и, медленно поднявшись, неспешно вышел.
Улицы уже пустели, и обратить внимание на то, как Курт и Нессель тут же свернули за угол трактира, уйдя с больших улиц, было некому. К дому покойного судьи они не пошли – сделав еще пару поворотов, забрались в паутину дворов и проулков, спустя несколько минут блужданий очутившись на окраине неблагополучного квартала Бамберга.
Вурцель поджидал в сторонке, у чьего-то заметно покосившегося домика – владелец пивнушки нервно топтался на месте, озираясь и теребя полу потрепанной суконной куртки, под которой наверняка притаился тот самый короткий нож, на каковой Курту уже довелось полюбоваться. Завидя гостей квартала, Вурцель заспешил навстречу, а подойдя, без единого слова приветствия ухватил майстера инквизитора за локоть и потащил его за собою, однако упрекнуть парня за бесцеремонность не повернулся язык.
– До самого дома провести не смогу, – на ходу бросил он. – Придется потом пройти еще пару улиц по большому городу. Но по этому времени народу там быть не должно, а если кто и попадется – есть куда схорониться, и уж всяко большую часть пути проделаете здесь.
– Спасибо тебе, – тихо проговорила Нессель, и хозяин пивнушки коротко хмыкнул:
– Уж не знаю, что вы там затеяли, но если это наши проблемы решит – то я для себя стараюсь.
Он замолк на полуслове, точно хотел что-то добавить, но вовремя себя одернул, и лишь ускорил шаг, хмуро глядя себе под ноги. Курт выждал с полминуты, косясь на озабоченное лицо Вурцеля, и, не сбавляя хода, подбодрил:
– Говори.
– Что?
– То, что хотел сказать, но говорить не стал. Если что-то приключилось, что-то необычное, или что-то навело тебя на какое подозрение – мне надо об этом знать: как ты сам верно заметил, это в твоих интересах.
– Пока не случилось, – все так же на ходу отозвался Вурцель. – Я хотел сперва выяснить поподробней, что к чему, а после уж позвать вас на встречу или самому вас где-нить подстеречь да поговорить…
– Итак?
– Они вернулись, – ответил хозяин пивного домика мрачно. – Те парни. То есть, я пока в этом не уверен, но похоже на то. Есть у нас один ушлый паренек… Друзей у него мало, почитай что и нет, трепаться он не любит; да и не живет он тут, среди нас.
– Городской?
– Угу, – промычал Вурцель угрюмо. – С семейкой мальчишке не повезло, и как-то так вышло, что прибился к нашим. Мы не гоним – парнишка большие надежды подает… Так вот сегодня утром, ненароком так, у меня с ним зашел разговор о тех серьезных ребятах, а он возьми да и скажи – «я одного из них недавно видел».
– Насколько недавно?
– Да дней пять уж назад.
– И все это время молчал?
– Вот верите, майстер инквизитор, сам чуть его не прибил, – раздраженно проговорил Вурцель. – Таких дел они тут наворотили, а он, видите ли, «не подумал, что это важно, и беспокоить не хотел». Хотя, конечно, парнишке и пятнадцати еще нет, оно и понятно – ветер в голове… В общем, видел он здесь одного из тех, кто был тогда, при резне.
– Ошибиться не мог?
– Говорит – нет, уверен: один из них. Тощий и длинный, как червяк, дерганый такой… Запоминающийся тип, в общем, не спутаешь.
– Где он того парня увидел? Можно примерно прикинуть, где тот обитает?
– Видел поздно ночью, говорит, на улице. Вечером в очередной раз повздорил с отцом, на душе кошки скребли, уснуть не мог, вот и сидел у окна, на улицу смотрел… Сам не сознается, но я думаю – ревел пацан там по-тихому… В общем, так и увидел: шел этот парень вдоль стеночки, тайком, быстро так, точно куда-то пробирался, но куда точно шел – сказать нельзя. И коли уж за все эти дни никому из наших он более не попадался на глаза – похоже, сидит он в Бамберге тихо, прячется и лишний раз на улицы не суется, разве что вот так вот, ночами по каким-то своим делам. Я сперва хотел все поточней разузнать, а потом уж сказать вам, как и что. Тем паче, что вы на сегодня серьезное дело задумали, так к чему вам лишние тревоги-то.
– Одной больше или меньше – мне теперь уж без разницы, – возразил Курт серьезно. – А эта информация из тех, что лучше узнать как можно раньше… Никому больше ваш мальчишка не рассказывал о том, что видел?
– Нет, только мне. И я ж помню, что было с Маусом… Велел держать язык за зубами, а если увидит того парня снова – сказать мне, но самому за ним следить даже и не стараться.
– Хорошо, – кивнул Курт, переглянувшись с бледной молчаливой ведьмой. – Остается надеяться, что хотя бы на сей раз проблемы выстроятся все-таки в очередь и позволят решить себя одну за другой, а не свалятся скопом…
– Я, если что узнаю, тут же к вам, – заверил Вурцель. – Хотя и сам надеюсь, что тот парень как тут появился, так и исчезнет; как знать, может, он проездом тут, а прячется потому, что нам на глаза не желает попадаться. Или свалил уже – больше ж его никто не видел.
– Судя по событиям годовой давности, не похоже на то, чтоб эти ребята опасались встречи с кем-то из вас, – возразил Курт многозначительно, и хозяин пивнушки понуро дернул плечом:
– Оно и верно…
Вурцель умолк и хранил молчание до самой границы квартала, отчего-то с тоской косясь в темнеющие небеса, точно наступление темноты приближало некое судьбоносное и наверняка страшное событие…
Нессель и сам Курт молчали тоже – говорить, в общем, было и не о чем: все, что можно, уже не по одному разу было обсуждено, оспорено и принято, и теперь оставалось лишь действовать либо же махнуть на все рукою, развернуться и уйти. Отпирая дверь пустующего дома Юниусов, Курт бросил взгляд на ведьму, что снова вцепилась в розарий, будто в спасительную соломинку; ее пальцы перебирали частые бусины, однако губы были неподвижны и плотно сжаты, и точно сказать, вправду ли Нессель возносит мысленные молитвы, или же это попросту способ успокоиться, было сложно.
Нутро дома было погружено во мрак, и в первое мгновение в мозг толкнулось нечто, напоминающее легкую панику, – если кому-то пришло в голову устроить засаду, у вероятного противника уже было время освоиться в темноте, в то время как вновь вошедшие были слепы, как летучие мыши. Вынужденная привычка обходиться без света, разумеется, давала некоторые преимущества перед прочими представителями рода людского, однако же кошкой или той самой летучей мышью майстер инквизитор все-таки не был, и за то время, что он стоял на страже подле Нессель, спешно добывающей огня для свечи, взору успели явиться несколько воображаемых врагов, пара призраков и один паук. Паук, правду сказать, оказался настоящим, спешно ретировавшимся, когда ведьма дунула на наглую отъевшуюся тварь, что меланхолично раскачивалась на блестящей в свете огня нити.
Заперев входную дверь изнутри и убедившись, что дом пуст, Курт остановился на пороге комнаты, ставшей последним прибежищем Катерины Юниус, и пропустил Нессель внутрь. Ведьма укрепила свечу прямо на столе, с которого когда-то спрыгнула или была кем-то сброшена дочь судьи, огляделась вокруг и, вздохнув, поставила рядом со свечой небольшую холщовую сумку.
– Если что, – тихо заметил Курт, – передумать еще не поздно. Я отзову Ван Аленов и…
– Не мешай, – коротко отозвалась Нессель, и он медленно кивнул, молча привалившись плечом к косяку и оставшись стоять на пороге.
Ведьма вынула из сумки кусок угля и, подвернув полы своего белого платья, начертила на полу круг; чуть приподнявшись, огляделась вокруг, оценивая то ли ровность линий, то ли размер фигуры, и, снова присев на корточки, продолжила выводить какие-то знаки, плохо видимые в дрожащем свете свечи.
– Ты хоть знаешь, что они значат? – спросил Курт, и Нессель, оборвав недоведенную линию, замерла с углем в руке, обернувшись.
– Что? – нахмурившись, уточнила ведьма, и он передернул плечами:
– Понятия не имею, ничего подобного никогда не видел. Я думал – ты знаешь.
– Дурак, – облегченно выдохнув, пробормотала она, отвернувшись; дорисовав знак, поднялась, глядя на результаты своего труда придирчиво и как-то обреченно, и спросила, не отводя взгляда от круга: – Когда начинаем?
– Полагаю, по всем соображениям лучше будет выждать с полчаса-час – город начинает засыпать, а к тому времени уж точно вокруг настанет чаемая тишина и пустота… Будешь готова?
– Готова хоть сейчас, – отозвалась Нессель, убрав уголь в сумку и достав еще несколько свечей, – и по мне – чем раньше отделаюсь, тем лучше… но ты прав, стоит выждать.
– Я буду рядом, – заметив, как подрагивают ее руки, произнес Курт как можно тверже. – Я буду видеть вход, и…
– Да не надо, – отмахнулась ведьма, укрепляя свечи на полу по линии круга. – Не успокаивай. Я и так знаю: ты сделал, что мог, и сделаешь, что сможешь, а прочее все в Божьих руках. Расскажи лучше что-нибудь, чтобы убить время. Что-нибудь… – Нессель замялась, подбирая слова, и с невеселой усмешкой договорила: – ободряющее. К примеру, о каком-нибудь твоем расследовании, где ты ловил кого-то ужасно опасного и успешно поймал. Судя по тому, что ты еще жив и так прославлен, у тебя таких историй должно быть много.
* * *
Бамберг засыпал и утихал, улицы темнели, и дневной жар уходил, сменяясь прохладой. Слабый ветерок пробирался за шиворот, но отмечалось это как-то между делом – казалось, тело существовало отдельно от окружающего мира, и все телесные ощущения – ночная прохлада, утомившиеся от неподвижности мышцы, внезапно проснувшаяся жажда – просто констатировались как факт и тут же отметались как нечто неважное.
Важным было лишь дело и то, как оно может повернуться. Чего ждать от этой тихой женщины? Способна ли она на нечто большее, чем говорилось и виделось? В самом ли деле она лишь целительница и femina sagа, или в ее арсенале умения, которых стоит опасаться? Понятно, что готовым надо быть ко всему, но все же хотелось бы хоть предполагать, к чему именно…
Сквозь щели ставен был виден алый дрожащий отсвет в комнате наверху – внутри горели свечи; похоже, ведьма обустраивала место работы. Инквизитор то ли выжидал, пока уснет город, то ли просто был со своей подопечной рядом, чтобы поддержать и успокоить, то ли получал (или давал) какие-то указания, а может, все сразу; в любом случае, внутри он пробыл более часа. Выйдя, он тихо прикрыл за собою дверь, остановился, задержав ладонь на створке, точно решая, не стоит ли ему вернуться, вздохнул и с явной неохотой отступил в темноту.
Стало быть, оставлять ведьму в одиночестве боится. Значит, не столь уж она опасна?.. Или не значит? Если между ними и вправду что-то есть, это может быть простая забота о любовнице, хотя, судя по известной информации, особой нежностью по отношению к близким этот человек никогда не отличался, и даже гибель своей соратницы воспринял так тяжело, похоже, лишь из-за ее неожиданности и довольно неприятного лично для него подтекста…
Щели ставен наверху все так же слабо светились алым, улицы все так же спали в тишине, мир вокруг был таким же, как несколько минут назад, а вот время, казалось, обратилось тягучими медовыми каплями. Невыносимо медленно падало одно мгновение… второе… третье… Ноги уже сами собой, помимо желания, готовы были нести вперед, и заставить себя оставаться на месте стоило усилий поистине адских. Да, засада и ожидание – обычная часть работы, привычная, обыденная, но никогда до сих пор дело не было настолько серьезным, никогда от его успеха не зависело столько, никогда еще так не хотелось сорваться с места и закончить все прямо здесь и сейчас…
Ждать.
Надо ждать.
Главное – не слишком долго, чтобы инквизитор не заподозрил неладного и не решил проверить, как там его подопечная, и не слишком мало, чтобы ведьма успела погрузиться в транс, а ее оберегатель – расслабиться и хоть немного утратить бдительность. Главное – пробраться внутрь, дальше дело привычное…
Как же долго тянется время…
Все-таки ведьминская привычка работать в одиночестве – отличная штука, не раз способствовавшая успеху; с разномастными магами и мажками всегда сложнее – эти могут вытворять что угодно в присутствии хоть охраны, хоть вовсе половины города, еще и побольше этого… Хорошо, что хотя бы с магами инквизиторы не связываются. Пока…
Следить за вязким течением времени с каждой новой каплей каждого нового мгновения становилось все тяжелее, все больше казалось, что миновал не один час, и лишь какая-то потаенная часть сознания, все еще, хоть и с трудом, сохраняющая рассудительность, одергивала и удерживала на месте, настойчиво шепча, что прошло всего лишь несколько минут…
Пора.
Вот теперь – пора: если судить по опыту, ведьма лишь сейчас отстранилась от действительности и находится наполовину не здесь. Будь ее сегодняшней работой нечто будничное, вроде целительства, сохраняла бы ясность мышления всецело, но призыв мертвой души – этакие фокусы требуют полной отдачи. В данном случае – к счастью…
Несколько шагов в тени, темная улица позади дома, низкое окошко кухни… Чуть поднажать – и заблаговременно извлеченная из древесины задвижка легко выскальзывает из косяка, оставшись на ставне. Петли, тоже смазанные загодя, поворачиваются почти беззвучно, с легким, едва слышным шорохом. Тишина…
В пропахшем пылью воздухе едва-едва улавливался посторонний аромат – легкий дымок от тлеющей травы, довольно приятный и, кажется, на ясность мышления не воздействующий. Отлично. Можно вычеркнуть еще один пункт в списке «неудобства при работе по ведьмам»; всего пару раз довелось нарваться на этих детей природы, применяющих в своих ритуалах какие-то явно нездоровые вещества, однако этого хватило с лихвой…
Лестница наверх. Ступени добротные, но уже порядком изношенные, и не отправься судья к праотцам – наверняка вскоре озаботился бы их заменой. Если шагать вплотную к стене, ставя ноги медленно и перенося вес постепенно, скрипа практически не слышно, лишь чувствуется, как проседает под подошвой старое дерево.
Время, наконец, начало течь так, как ему и полагается, и уходящие мгновения отмечались уже почти спокойно и четко, хотя второе, нетерпеливое я рвалось вперед, соблазняя плюнуть на все, взбежать по лестнице, распахнуть дверь в комнату наверху, ворваться внутрь и решить дело вот так, быстро, с налету.
А может, так и впрямь лучше? Ведьма уже не в себе и вовремя сообразить, что происходит, не успеет… Нет. Много шума. Да и кто знает этого инквизитора – да, было видно, как вышел и занял свое место в охране снаружи, однако со стороны человека, тайно пробравшегося внутрь дома под наблюдением, было бы опрометчиво считать, что то же самое не мог провернуть и Молот Ведьм и что сейчас он не сидит где-то в углу той самой комнаты, прикрывая ведьму.
Последняя ступенька… Стоп.
Прислушаться. Осмотреться.
Дверь в комнату покойной судейской дочки открыта; видимо, чтобы дым от трав не скапливался слишком плотно, иначе будет и вовсе не продохнуть.
Шаг вперед.
Остановиться.
Уже слышится сквозь травяной дымок запах горячего воска – чистого, чуть медового; наверняка свечи крутила сама… Уже не надо пробираться почти ощупью, всматриваясь в едва различимые очертания углов, поворотов и редкой мебели: свечи по-прежнему горят, освещая узкую площадку перед лестницей и короткий коридор с одной запертой дверью по левую руку.
Два шага вперед.
Теперь слышен голос ведьмы – размеренный шепот, похожий на бормотание недовольного ребенка, боящегося, что его услышат и накажут взрослые. Судя по повторяющемуся ритму – какое-то заклятье или призыв, читаемый подряд неведомое количество раз, больше для того, чтобы ввести читающего в транс, нежели для каких-то практических нужд. Навряд ли блуждающий дух убитой можно вытащить на свет Божий вот так, попросту твердя какой-то заговор…
Последние шаги.
Тише.
Еще тише…
Ведьма сидела спиной к двери прямо на полу в своем белом платье – внутри круга, очерченного углем, с установленными вокруг свечами. Голова безвольно свесилась набок, будто утомленная долгим трудом женщина, вынужденная ждать чего-то, засыпала на месте от усталости и скуки, однако бормотание не стихало, и воздетые к потолку руки не падали вдоль тела, подергиваясь в каких-то не понятных простому смертному пассах. Сейчас, наверное, она даже не услышит шагов за своей спиной, как не услышала шипения стали клинка, выползшего из ножен…
Шаг…
Еще один…
– Пошла! – рявкнул позади до отвращения узнаваемый голос, и пребывающая в трансе ведьма мгновенно сорвалась с места – кувыркнувшись далеко в сторону прямо с коленей, не тратя времени на то, чтобы встать, сразу оказавшись у дальней стены и лишь там поднявшись на ноги.
Охотник рванулся за ней, но тут же застыл на месте, удержанный окриком за спиной, и, наконец, медленно обернулся, уже зная, что увидит там, – направленный прямо в живот арбалет.
– Брось, – кивнув на кинжал в руке Лукаса, произнес Курт негромко.
Тот помедлил и, зло поджав губы, неохотно разжал пальцы.
– Ближе.
Лукас стоял неподвижно еще несколько мгновений и, с явным усилием сдерживая раздражение, все так же неторопливо носком сапога подпихнул брошенное оружие вперед.
– Дальше в комнату, – велел Курт, не отводя взведенного арбалета. – Спиной вперед. И четыре шага направо. Руки на виду.
Лукас медленно попятился, приподняв руки с открытыми ладонями, и остановился у стены подле запертой на задвижку ставни. Курт прошел в комнату следом, Нессель торопливо и опасливо сдвинулась в сторону, оказавшись за его спиной, и охотник замер, так и не произнеся какую-то язвительную реплику, еще миг назад готовую сорваться с языка: в дверь, на ходу подобрав брошенный им кинжал, вошел Ян Ван Ален, и по тому, как размеренны и подчеркнуто сдержанны были его движения, было очевидно, отчетливо ясно, какой ураган бушует сейчас там, за этой стеной нарочитого спокойствия…
– Нож в сапоге, – подсказал он тихо, едва выталкивая слова сквозь сжавшиеся в линию губы, и Курт кивнул:
– Лукас? Нож на пол. Медленно и без лишних движений.
Охотник остался стоять, не шевелясь, неотрывно глядя на брата и не произнося ни звука, и Ван Ален рявкнул так, что майстер инквизитор едва не вздрогнул, а пальцы чуть не сжались, спустив стрелу:
– Выбрось чертов нож!
– Ян, – остерегающе произнес Курт и повторил, не повышая голоса: – Выбрось нож, Лукас, или я заберу его с твоего похолодевшего тела. Я бывал в твоем положении, и поверь мне, расклад таков, что дергаться смысла нет.
Тот замялся еще на мгновение, потом все так же молча и медленно наклонился, двумя пальцами вытащил нож и, бросив его на пол далеко вперед, распрямился, по-прежнему глядя мимо направленного в его сторону оружия, на потемневшее лицо Ван Алена.
– Сядь на пол и положи руки на колени.
На сей раз Лукас подчинился сразу, и Курт, пройдя к столу, присел на столешницу, разрядив арбалет и убрав его в чехол за спиной; все же испытывать столь долго улыбавшееся ему везение он опасался, а не вовремя сорвавшаяся стрела могла перебить единственную ниточку в буквальном смысле намертво.
– Закрой дверь, Ян, – попросил он устало. – Предчувствую, что разговор у нас будет интересный, и не хотелось бы, чтобы он был невежливо прерван внезапным уходом собеседника.
– На побегушках у инквизитора? – заговорил, наконец, Лукас, когда охотник все так же неспешно и сдержанно стал закрывать створку. Ван Ален замер на миг, стоя спиной к брату, и, с грохотом захлопнув дверь, рывком развернулся, почти выкрикнув:
– Заткнись, Лукас, пока я не размазал тебя на месте!
– Ян! – повысил голос Курт, и тот застыл, вцепившись в ручку двери, будто опасаясь, что, отпустив ее, сорвется в пропасть, внезапно разверзшуюся у его ног.
– Ты… – болезненно выдавил Ван Ален, прожигая брата взглядом, в котором смешались отчаяние, ненависть и растерянность разом. – Ты пришел сюда убивать женщину, и ни капли сожаления не вижу…
– Женщину? – переспросил тот с подчеркнутым удивлением. – Ведьма, Ян! Это – ведьма. Мы таких, как она, резали, жгли и топили, и это было нашей работой, а теперь вдруг в тебе проснулось сострадание?
– Она никому не причиняла вреда! Никогда никто из нас не поднимал руку на подобных ей!
– Брось, – оборвал его Курт, и Ван Ален запнулся, по-прежнему сжимая в пальцах одной руки дверную ручку, а другой – рукоять подобранного им кинжала. – Не спорь. Ему все равно, что ты говоришь, он даже не думает того, что говорит тебе, а лишь пытается выкрутиться. Таков запасной план, Лукас? Сыграть фанатичного охотника, который в горячке рвения перегнул палку; чуток поупираться, пока Ян будет тебя переубеждать, а после признать свою неправоту и уйти отсюда рука об руку с братом, как когда-то… Нет. Не сложится. Убить Готтер ты пришел не потому, что она ведьма, а потому, что она та ведьма, которая опасна лично для тебя. Сейчас она могла выяснить, от чьей руки погибли Катерина Юниус и inspector Конгрегации, а потом, быть может, назовет и имя того, кто был в доме Адельхайды фон Рихтхофен, когда начался пожар.
– Возрази, – с трудом сдерживая голос на пределе крика, выговорил Ван Ален и, не услышав в ответ ни слова, повторил – громко и зло: – Возрази ему, Лукас! Хоть что-нибудь! Хоть одну, хотя бы самую идиотскую отговорку дай!
– Идиотской ни ты, ни он не поверите, – отозвался охотник ровно. – А умного что-то ничего в голову не идет.
– Ты… – произнес Ван Ален и, запнувшись, с усилием договорил: – Ты убил ту женщину и ее людей…
Лукас пожал плечами. Было видно, что показное спокойствие дается ему нелегко, однако голос не дрогнул, когда он ответил:
– Ничего подобного. Я лишь должен был подкинуть ветку утром, а ночью караулил снаружи – чтобы перехватить того, кто сумел бы выбраться. Если б сумел. Но моя помощь так и не понадобилась, все провернули Вурм и здешний инквизитор.
– Вурм?..
На Ван Алена было больно смотреть – он был похож на человека, узнавшего вдруг, что его семья оказалась бесами, принявшими людское обличье, его дети – мифическими чудовищами, а друзья – врагами не только его самого, но и всего сущего мира…
– А теперь по порядку, – не дав охотнику разразиться обличительной речью, размеренно произнес Курт. – Какой именно инквизитор. Начнем с этого.
– Без понятия, – снова передернул плечами Лукас. – Вурм сказал «инквизитор», имени я не спрашивал. И мне, похоже, не сказали б, даже если б и спросил. Я в деле недавно, и мне до конца не верили.
– Ты присматривал за домом Адельхайды фон Рихтхофен, стоя снаружи, то есть видел, кто вышел из двери. Как он выглядел?
– Без понятия, – повторил Лукас с подчеркнутым равнодушием. – За спиной у него горело, лицо было в тени, а на пороге он сразу повернул и свалил в противоположную от меня сторону. Если это был он, конечно, и Вурм просто не напел мне в уши. Теперь уж не спросишь, разве что твоя ведьма поднимет его из могилы.
– Второй вопрос, – кивнул Курт, – кто такой этот Вурм?
– Один из наших, – тяжело проговорил Ван Ален, когда Лукас замялся – то ли на миг утратив выдержку, то ли попросту подбирая слова. – Отличный парень, в охоте уже лет шесть, многим из нас жизнь спасал, куча тварей на его счету… Черт, да этого не может быть, потому что просто не может!
– Перед тобой сидит отличный парень, который в охоте тоже не первый год и явно счет тварям ведет на десятки, Ян, – тихо возразил Курт, и тот сжал губы, болезненно зажмурившись и медленно переведя дыхание. – Итак, охотник по фамилии Вурм…
– Прозвищу, – чуть слышно возразил Ван Ален, открыв глаза и глядя на сидящего на полу брата, как на внезапно возникшего из небытия неведомого зверя. – Звали его Хельмут… фамилию не помню. Не звал никто по фамилии. Только Хельмут или Вурм.
– Дальше, Лукас. Что он делал в Бамберге, с кем был связан и для чего?
– Я не знаю, – с расстановкой произнес охотник, и лишь теперь в глубине глаз колыхнулся мимолетный испуг, что не поверят, усомнятся, захотят удостовериться так, чтобы наверняка… – Вурм меня втянул во все это, когда я был тут неподалеку – по делу, там и столкнулись. Нарвались на стрижонка – одинокого, без мастера, не так чтоб совсем полоумного, но слегка не в себе. Дался в руки, как щенок. Я собрался отправить тварь к праотцам, но Вурм сказал, что есть люди, которые хорошо заплатят за живых и здоровых малефиков и тварей. Не за каждого, ясное дело, а за что-то стоящее. Связывать меня с теми, кто скупает эту шваль, он, разумеется, не стал – я просто отдал ему стрижонка, а сам спустя некоторое время получил серебро. Что там с ним сделали и на что употребили – мне никто не говорил, а я и спрашивать не желал: откровенно говоря, плевать.
– Ушам своим не верю… – с бессильной злобой пробормотал Ван Ален, и Лукас покривился:
– Да брось ты! Ты же сам этим серебром потом платил за перековку своей драгоценной детки. И кормил ее – на те же монеты. А новые серебрёные болты взамен растерянных на той охоте под Хемницем – ты думаешь, откуда? Серебро, если ты еще не знаешь, из убитых оборотней и ведьм не сыплется, оно на их поиски и уничтожение только тратится.
– И сколько раз ты это проворачивал? – уточнил Курт. – Судя по перечисленным тратам, одним полоумным птенцом дело не обошлось.
– Не помню, – неохотно отозвался Лукас. – Достаточно для того, чтобы охотиться без проблем.
– И ни разу не задумался над тем, куда и к кому уходят найденные тобой малефики?
– А мне плевать, – повторил охотник твердо. – Это тебе начальство выдает жалованье, поблажки и Знак, за который можно получить то, что нельзя купить, а нам приходится вертеться, как сами можем. Мне давали деньги – и даже не за пойманного живого малефика, а просто за информацию о нем. С одной такой сделки мы жили неделями, вооружались и помогали тем из наших, кто еще не обзавелся приличным арсеналом; ты знаешь, сколько юнцов к нам повалило в последние годы? Приходят голые-босые, из всего оружия – только рвение, и питаться святым духом ни они, ни мы не умеем, знаешь ли. И что прикажешь делать? Грабить оружейные кузни, что ли?
– Уж лучше б грабили, – с чувством произнес Ван Ален. – Все лучше, чем сливать такие сведения неведомо кому. Только не говори, Лукас, что не понимаешь: то, что ты им приносил, ни на что доброе употреблено не будет! Ты же попросту работал на малефиков, которые искали и собирали своих!
– Я уничтожал малефиков, – возразил тот твердо. – Да, на пятерых уничтоженных приходился один освобожденный, но такой размен вполне неплох, а рано или поздно доберемся и до тех – или мы, или Инквизиция.
– А на что сменяем убитую при твоем соучастии женщину, ее служанку и двоих слуг? – мрачно уточнил Ван Ален. – А, Лукас? И кого еще ты убил за серебро, на которое мы с тобой подковывали лошадей, жрали в трактирах и вооружали новичков? Чьей еще кровью ты замарал меня, своих собратьев и наше дело?
– А лучше скажи, сколько из этих собратьев, кроме Вурма, занимались тем же самым, – негромко договорил Курт и, увидев, как потемнело лицо Лукаса, уточнил: – Ведь он такой был не один, верно?
– Подозреваю, что да. Так говорил Вурм. Кто именно – не знаю.
– Фукс, – произнес Курт, и Лукас потемнел лицом, а Ван Ален сипло вдохнул, будто горло ему сдавила виселичная петля. – Немолодой, лицо в оспинах и рубцах, костяшки на пальцах сбитые. С ним тебя Вурм не сводил?
– Этого не может быть, – бессильно выдавил Ван Ален. – Только не Фукс. Он же в охоте с пеленок, охотник в третьем поколении, из стольких юнцов матерых псов сделал!
– Ты многого не знаешь, Ян, – с внезапной усталостью проговорил Лукас, глядя на брата почти с состраданием, точно на неразумного больного ребенка. – Не все так просто, как кажется. Веками охотники существовали на грани – и к чему привела эта принципиальность? Новички гибли, толком не втянувшись в дело, старики держались на голом вдохновении, братство практически распалось и исчезло… Посмотри на своего приятеля-инквизитора – что ты думаешь, их методы лучше? Вот при нем ведьма: она бы должна гореть, а между тем ходит с ним за ручку и лезет в дело, и она такая не одна. Если это самое дело потребует – он ее из Конгрегации отпустит восвояси, просто если она пообещает и впредь быть полезной. Ему, если потребуется, дадут оружие, людей, деньги – а откуда они у его начальства, а? С подаяния и пожертвований? Я, быть может, и юрист-недоучка, но тут и не надо быть университетским выпускником, чтобы понять, что источники доходов Конгрегации от праведных так же далеки, как ты от целибата. Никто не наживается на этом, Ян, все идет в дело. В то самое дело, которое для тебя важнее всего! Не бывает в жизни так, чтобы все просто, всегда приходится выбирать между злом и меньшим злом.
– Ваши старшины продают информацию о малефиках, – медленно проговорил Курт, – скрывая это от своих же собратьев, убивая мешающих им свидетелей, – и никто не положил в собственный карман ни единой монетки? Сам-то в это веришь?
– А мне плевать, – равнодушно отозвался Лукас. – Даже если и так. Все равно делу достается больше.
– За убийство Адельхайды тоже заплатили или это было сделано по личному согласию? Подумай, что заключается в моем вопросе. Хорошо подумай. Подумай и скажи – этот Вурм, один из вас, так радеющий о вашем деле, убил двух женщин и мужчин просто и тривиально за деньги или потому, что ему передали приказ Каспара, который он выполнил по доброй воле, как единомышленник и соучастник?
– Я понятия не имею, что там за Каспар, – зло огрызнулся охотник. – Только слышал о нем от Яна, когда он рассказывал о тебе, вот и все. И Вурм о нем не упоминал. И если ты намекаешь на то, что малефики проникают в охотничье братство и разрушают его изнутри, – не с теми связались. Мы используем их, а потом их же оружием и уничтожим. А вашему брату, вместо того чтобы изображать из себя святую невинность, стоило бы уйти с дороги и не мешать делать дело тем, кто действительно на это способен.
– «Уничтожите их же оружием»? – повторил Курт неспешно. – Я так понимаю, дело зашло куда дальше, чем просто нажиться на освобождении тех, кого следовало уничтожить, а также на убийствах людей за деньги и по приказу их предводителей? Силой Вельзевула задумали изгонять бесов?
– Что это значит? – тихо произнес Ван Ален, когда Лукас замялся, ответив не сразу, и Курт неспешно перечислил:
– Амулеты, заговоры, магические обряды; и я так полагаю – не только в пределах натуральной магии. Так?
– На себя посмотрите, – огрызнулся охотник. – С нами в этой комнате кто, не ведьма ли? В вашем особом отделении академии – не колдуны ли учатся?
– Нет, – ровно отозвался Курт, – и ты знаешь, что я прав. В свете этого задаю вопрос: что происходит в этом городе? Чьих это рук дело и какова цель?
– Ни малейшего представления.
– Ой ли?
– Мне обещали денег, – с расстановкой проговорил Лукас. – Мне обещали ввести меня в дело, дать больше информации и свести с нужными людьми. И не надо этого взгляда: все это было бы, если б не явился ты.
– Пусть так. Но что-то же тебе известно уже сейчас. Расскажи хотя бы то, что знаешь. Я не буду повторять всю ту банальщину, которую обычно говорю в подобных ситуациях, – судя по твоей откровенности, ты и без того понимаешь, что со мной играть в молчанку смысла нет. Не сейчас – так через час или день я все равно услышу то, что мне нужно.
– Да уж, Ян просветил, – покривился охотник со смесью презрения и не слишком хорошо скрытой опаски. – И в героя я играть не намерен. Только рассказывать мне нечего, все это тебе и без меня известно, как я погляжу… Да, год назад Фукс с парнями за хорошую плату подрядились зачистить Бамберг от всякой швали – по заказу Гайеров. И что?
– А заодно прибили пару горожан, – уточнил Курт, и Лукас пожал плечами:
– Это было случайностью. Покойный судья в ситуацию вошел, а канцлер все капал и капал на мозги, сам каялся и давил на Фукса. Спросишь, мы ли его убрали? Нет, хотя не стану отрицать, что собирались. Уж не знаю, пьян он был или еще что, но утоп он сам, никто его не трогал. Хотя, должен признать, утоп как раз вовремя.
– Как Гайер вышел на вашу братию?
– Инквизитор свел. Тот самый, который работал с Вурмом. Откуда он узнал про Фукса – не знаю. Этого мне не говорили, а мне что-то с расспросами лезть не особо хотелось.
– Дальше, – подстегнул Курт, когда охотник умолк, косясь на Ван Алена, похожего сейчас не то на мертвеца, не то и вовсе на неживую каменную статую на заброшенном кладбище. – Иоганн Юниус и его дочь – что было с ними?
– Скорей всего, тот самый инквизитор и склепал против него дело, когда выяснилось, что судья тоже решил удариться в покаяние. По крайней мере, если то, что говорит подружка судейской дочки, правда.
– Кристиан Хальс?
– Сказал же – имени не знаю. Но – «cui prodest»; по логике, кто расследование начал, кто его закончил и судью до казни довел – тот и был в этом заинтересован, посему – да, думаю, он.
– Обер-инквизитор? – уточнил Курт. – Он был замешан?
– Не знаю.
– Петер Ульмер?
– Не знаю. Я бы, к примеру, престарелую развалину и малолетнего недоумка в дело брать не стал, но кто знает, что там у них в голове…
– Лютбальд Гайер?
– Он просто мешок с серебром – Фукс поставил его на деньги, так говорил Вурм. Когда вырезали подонков, Гайеру было сказано, что так же легко можно пустить и его по ветру, и если ему нужна спокойная жизнь без проблем – этого можно достичь путем регулярных и не слишком больших взносов. Покрывал ли его инквизитор или Фукс обошелся сам – не знаю, но Гайер молчал и платил.
– Часто платил? Много?
– Прилично.
– В этот раз ты приехал в Бамберг, потому что была обещана очередная сумма?
– А еще потому, что сюда рвался Ян, – недовольно добавил Лукас. – Я решил, что стоит проследить за тем, чтоб он не наломал дров.
– И чтоб тот же Вурм не убрал его, если вдруг твой брат раскопает что-то не то?
Охотник поджал губы, искоса взглянув на Ван Алена, и промолчал, вновь отведя взгляд в сторону.
– Каспара ты не знаешь, – перечислил Курт с расстановкой, так и не дождавшись и без того очевидного ответа, – имени местного инквизитора тоже, Фукса в Бамберге нет, Вурм убит. Тогда кто отдал приказ убить Готтер этой ночью? Насколько глубоко в деле Гайеры?
– Ты смеешься? – хмуро поинтересовался охотник. – Они просто платят. Сомневаюсь даже, что им рассказали, куда делся присланный инквизитор и на что идут их деньги. Какие еще приказы, твоя ведьма собиралась de facto вызвать на очную ставку убитых! Этого я допустить не мог.
– А тебе – рассказали, куда делся inspector Штаудт?
– Он на местном кладбище, – неохотно отозвался Лукас. – В тот день хоронили какого-то рыбака, спьяну захлебнувшегося в собственной блевотине. Ночью мы с Вурмом вскрыли могилу и пристроили вашего инквизитора к нему.
– Кто и почему его убил? Что ему удалось узнать?
– Да ничего, просто Вурм психанул. Ваш присланный всё маячил у этого дома, что-то высматривал, долго торчал внутри – ну, и Вурм решил, что он что-то раскопал. Вошел следом и всадил в него болт.
– Вот так спонтанно? – усомнился Курт. – Без оправданных конкретных подозрений, без указания сверху, в конце концов, своевольно?
– А ты думаешь, почему его оставили гореть в том доме? Мне этого, разумеется, никто не говорил, однако не свяжет одно с другим только круглый дурак. Всю ночь, пока мы возились с трупом, Вурм ныл, что инквизитор, с которым он работал, устроил натуральную истерику и за убийство собрата едва шкуру с него не спустил. Я уже тогда понял, что он не жилец, но говорить ему об этом, ясное дело, не стал: не привык мешаться не в свои дела. Как показало будущее – я был прав; его просто придержали до удобного случая, чтобы прибить двух зайцев разом и прибить с пользой.
– Quam belle, – отметил Курт светским тоном. – И даже не шевельнулось желание спасти собрата по цеху? Убедить покинуть Бамберг и отсидеться?
– Пытаешься показать Яну, какой я мерзавец? – сухо хмыкнул Лукас. – Мол, даже своих не щажу за серебро?.. Брось. Вурм был неуравновешенным придурком, которому под конец совсем снесло крышу. И вряд ли Ян, перед которым ты тут выделываешься, не понимает, что свою судьбу он заслужил.
– Именно так ты и собирался мне сказать? – спросил Ван Ален так тихо и спокойно, что стало ясно – крик он сейчас сдерживает с невероятным усилием. – Потом, когда попытался бы перетянуть и меня на свою сторону. Так, Лукас? Ты впрямь считал, что я могу принять … такое?
– Сейчас ты крысишься на меня лишь потому, что услышал все это вот так, – возразил тот твердо. – Потому что, как ни крути, историю рассказывает Молот Ведьм, а в его изложении все звучит несколько иначе. А подумай сам: несколько отпущенных малефиков, пара пострадавших, причем не самых честных людей (думаю, перебитые местные шайки ты же не станешь нам предъявлять?) – и это вся плата за то, чтобы наше дело продолжало жить. Чем это хуже того, что творят твои приятели-конгрегаты?
– Дочь Юниуса, – все так же тихо и размеренно оборвал его Ван Ален. – Она тоже неизбежная мелкая жертва во благо дела?
– Девчонке полагалось бы понять, когда следует не лезть не в свое дело, – зло отозвался Лукас. – Была бы сейчас жива и здорова. Ее предупреждали. Ей было сказано: никто не тронет, если не трепать языком…
– Она была убита за две недели до того, как наши начали обсуждать, кого направить в Бамберг, – оборвал его Ван Ален. – Была убита тогда, когда ты в очередной раз загорелся желанием охотиться без меня. И лишь за несколько дней до того, как я решил ехать сюда, ты объявился. Где ты был в те дни?
– Qui tacet – consentire videtur, Лукас, – произнес Курт, когда ответа не последовало. – Так что скажешь? Смерть этой девушки – тоже плата за ваши серебряные болты и оружие для новичков?
– Так вот почему все это, – так и не услышав от брата ни слова, подытожил Ван Ален. – Вот откуда эта внезапная тяга к одиночной охоте. Эта поза обиженного младшего брата, эти ссоры, в которых я, дурак такой, винил себя и после которых каждый раз пытался понять, что я делаю не так, эти жалобы на чрезмерную опеку и якобы жажда самостоятельности – вот для чего все это было, Лукас? Попросту игра, лицедейство, чтобы оправдать возможность избавиться от меня без подозрений и проворачивать все эти… сделки?
– Ты бы не понял, – тихо отозвался охотник, с усилием подняв взгляд к лицу брата. – Ты и сейчас не понимаешь.
– Сколько еще невинных людей было убито, чтобы сохранить ваши тайны? Сколько наших замешано в этом дерьме?
– Этого я не скажу, – криво улыбнулся Лукас. – Можешь дать отмашку своему приятелю-инквизитору, пусть хоть на куски режет: он ничего от меня не услышит, потому что я ничего не знаю, кроме того, что рассказал сейчас. Вурм, Фукс, Гайеры и инквизитор Хальс – всё. И знаешь, я рад сейчас, что меня так долго не посвящали в детальности дела: даже захоти я, все равно не смогу выдать никого и ничего.
– Чему радуешься? – болезненно поморщился Ван Ален. – Что так греет тебе душу – что ты не можешь раскрыть тех, кто пытается превратить наше братство в разбойничью шайку?
– Тех, кто не дает братству загнуться, – с неожиданной злостью, на миг даже пересилившей потаенный страх, огрызнулся Лукас. – Тех, кто пытается решить хоть что-то, для кого главное – наше дело, о сути которого ты, кажется, забыл, как и многие из нас.
– По-твоему, оно в том, чтобы убивать людей?
– А по-твоему, оно в том, чтобы мы так и таскались по миру, вырезая колдунов и тварей по одному? Да что это для них? Ничто, игольный укол! Это противостояние так и будет тянуться еще сто лет, пятьсот, тысячу, если этот мир к тому времени не сгорит ко всем чертям в адском пламени!
– А убийства свидетелей ваших темных делишек – они что, приближают победы ангельских сил?! – выпалил Ван Ален, порывисто шагнув вперед и тут же остановившись, словно подойти к брату хоть на шаг ближе ему было не то страшно, не то противно. – Запугать какого-то торговца расправой, чтобы доить с него серебро, – это достойное дело для охотничьего братства?! Сжигать людей заживо в их домах по приказу колдуна и преступника – это, по-твоему, шаг к спасению христианского мира?! Да кто ты такой, черт тебя возьми, и куда ты дел моего брата?!
– Да не было его никогда! – рявкнул Лукас в ответ, вскочив на ноги; Курт шагнул наперерез, но напасть тот даже не пытался – на охотника просто давила вынужденная необходимость спорить, глядя на оппонента снизу вверх. – Был материал, глина, из которого отец слепил то, что счел нужным! Был человек, который в гробу видал вашу охоту и все эти разглагольствования о спасении мира! Человек, который хотел нормальной, Ян, человеческой жизни! Человек, которого ты из этой жизни выдернул, – потому что «отец», потому что «сыновний долг», потому что «надо», а я, слабовольный тупица, поддался! Был человек, который видел, как его мучитель, по недоразумению являвшийся его же отцом, сошел с ума из-за клятого «дела», о котором только и говорил всю жизнь, и этот человек совсем не хотел повторить его судьбу!
– Что ты несешь? – уже не сдерживая крика, одернул Ван Ален, вновь шагнув к брату, и снова замер, будто налетев на незримую стену в двух шагах от него. – Ты же сам отказался уехать в этот свой университет! Ты говорил, что без труда возвратишься к учебе, когда мы найдем отца, и я дал слово, что не стану тебя держать, и я не держал! Ты, ты сам не захотел бросить эту жизнь!
– Да, потому что втянулся! Ты этого хотел? Чтобы я проникся, вовлекся? Так это случилось! Мне понравилось! Я был готов выть от восторга, вонзая меч или пуская стрелу в вервольфа! Ощущал упоение всякий раз, выпуская кровь очередному колдунишке! Мне нравились наши ночевки в полях, безликие постоялые дворы, часы засады в холодных грязных оврагах, сражения, из которых чудом выходили живыми, – потому что это, как оказалось, и есть настоящая, человеческая жизнь! Не просиживание штанов на университетской скамье, а это!
– Так это единственное, что ты воспринял, – возможность подраться и убить?! Разогнать кровь опасностью драки – это все, что ты вынес из дела, которому вся наша семья…
– Да брось! – оборвал его Лукас, скривившись почти с отвращением. – Нет нашей семьи! Нет и не было! Была мертвая мать, полусумасшедший отец, свихнувшийся на спасении мира старший брат, закисшее в своих принципах братство и я – никому и никогда не интересный и не нужный иначе, чем в виде боевой единицы!
– Это неправда, – вдруг перейдя с крика на шепот, возразил Ван Ален. – И ты это знаешь. Не смей вешать выверты собственного разума на меня, отца и людей, которые столько лет считали тебя другом. Это тебе больше ничего от жизни не стало нужно, кроме разбойничьего азарта. Никто другой в этом не виноват. Хватит. Я не один год верил в то, что твои несчастья – моя вина, вина обстоятельств, врагов, неправых друзей, кого угодно, кроме тебя. Хватит. Больше ты этого финта не провернешь.
– И что теперь? – скривился в усмешке охотник, тоже снизив голос. – Скрутишь меня и отдашь своему приятелю-инквизитору – на виселицу, костер или куда он там решит?
– Нет, – сухо отозвался Ван Ален и, сделав один широкий шаг навстречу, коротким точным движением ударил Лукаса в живот его же кинжалом, который все еще держал в руке.
Клинок впился точно в чревное сплетение, уйдя в тело почти по рукоять. Охотник сипло выдохнул и застыл на месте, парализованный болью, стеклянно уставясь прямо перед собою – туда, где было лицо его брата, но где, это Курт знал доподлинно, он сейчас не видел никого и ничего, кроме темного, как ночной омут, тумана перед затухающим взором. Еще два мгновения Лукас стоял неподвижно, точно скованный горным морозом заплутавший путник, а потом ноги подогнулись, перестав держать тело.
Ван Ален подхватил его, прижав к себе, и медленно опустился на колени, бережно, точно боясь ненароком ударить, уложив брата на пол. От тихого запоздалого вскрика Нессель он вздрогнул, но на ведьму даже не обернулся, оставшись сидеть, как был, – все еще сжав пальцы на рукояти кинжала, сидящего в уже мертвом теле, глядя на болезненно-удивленное лицо Лукаса и мелко-мелко, хрипло, точно загнанный до пены конь, дыша сквозь плотно сжатые зубы.
Неширокая густая струйка крови, пропитав одежду, сбежала на пол и неспешно устремилась к прочерченным ведьмой кругу и знакам; Ван Ален, точно очнувшись, вдруг подхватился, метнувшись к угольному рисунку, и торопливо затер его ногой на пути ручейка, горящего темным рубином в свете свечей.
– Нет смысла, – разомкнул, наконец, губы Курт, и охотник обернулся, глядя на него пустым оторопелым взглядом человека, внезапно перенесенного неведомой силой из шумного города в отдаленную безлюдную пустыню. – Эти символы ничего не значат. Пустышка. Fictio.
