Глава 24

– Хитрожопый сукин сын этот ваш епископ, – с заметным одобрением в голосе подытожил Ван Ален. – И речистый, аж завидки берут.

Общий зал в «Святом Густаве» был полупустым и тихим – кроме братьев охотников и Курта с Нессель, трапезой наслаждались лишь два дельца средней руки за самым дальним столом да одинокий старик, больше налегавший на пиво, нежели на снедь. Немногочисленные приезжие, напуганные событиями минувшего дня, все еще предпочитали лишний раз не казать носа из своих комнат, хотя уже ничто в Бамберге не напоминало о недавних событиях. Вновь по улицам шел всякий по своим делам, больше не волновалась толпа у зданий ратуши и Официума, снова открылись лавки, аптеки и дома; возвратившуюся в свое жилище мать Ульрики Фарбер никто более не пытался выхватить из рук сопровождавших ее инквизиторов, лишь несколько человек подошли к ней уже у самого дома, дабы выразить соболезнования по поводу гибели дочери и покаяться в том, что с таким жаром защищали ее убийц. Сами убийцы в эти часы ожидали суда, подготовка к которому шла в ратуше полным ходом, и никто более не делал поползновений учинить беспорядки. В городе словно ничего и не было, и лишь чуть большее, чем в обычный будний день, количество молящихся в церквях напоминало о том, что где-то произошло что-то выходящее за рамки заурядной жизни бамбержцев.

– Каков оратор-то, – продолжал охотник, тщательно вымазывая куском хлеба тарелку, на которой остался жир от только что съеденного жаркого. – И что сказал? Да ничего такого, им это каждый день твердят или вон из Писания каждую неделю читают. Но как завернул! Бр-р, аж мурашки пошли, веришь ли. Я сам чуть не уверовал, что ты тут, как Иона в Ниневии, и только из-за тебя этот городишко все еще не смыло какой-нибудь огненной рекой ко всем чертям.

– Я тут скорее как Иона в чреве кита, – поморщился Курт и медленно, точно лечебный настой, отхлебнул пива из своей кружки. – Кругом мрак и какое-то дерьмо, и выход из него, похоже, возможен только через задницу. Но фон Киппенбергер был хорош, не спорю.

– Не вешай нос, Молот Ведьм, прорвемся. Знаешь, – проговорил Ван Ален, задумчиво глядя на пропитанный жиром хлеб в руке, – я вот лично намерен то, что было на мосту, расценивать как благоволение свыше. Ты смотри: какие-то недоноски решили, что они тут судьи и палачи, а их хлоп по рукам! Мол, не лезьте, куда не велено. А тебе – ничего, и даже как бы знак был подан, что ты у Бога вроде как на особом счету.

– И ты туда же… – простонал Курт, опустив голову на руки и сжав ладонями виски; охотник сунул в рот хлебный кусок и передернул плечами:

– А чего? В кипящей воде остался невредим, утопленница тебе потерянные четки вынесла, а четки эти, сам говоришь, реликвия от натурального святого. Чем не знак? Мол, «давай, Молот Ведьм, Я там вижу, чем ты занимаешься, присматриваю и всячески одобряю, действуй».

– Тогда уж лучше помог бы, – хмыкнул Лукас. – Одобрить мы и сами можем. А лучше просто взял бы – да и поразил нечестивцев молнией, как тех, на мосту, водой.

Охотник запнулся, и за столом на несколько мгновений воцарилось неловкое молчание.

– А если правда так подумать, – нерешительно предположил Ван Ален-старший, – то не столь уж это невероятно. Я, конечно, понимаю, что епископу надо было успокоить народ, а попутно и тебя прикрыть, и Конгрегацию выгородить, а потому он-то говорил то, что надо было сказать, и правильно сделал, но… Может, и впрямь поразил? Не подумай, Молот Ведьм, что это я из неприязни к вашей братии, и осознаю, что тебе такие мысли неприятны…

Ответить он не успел: на кухне вскрикнула хозяйка – внезапно и пронзительно, что-то загремело, донесся звук разлетающихся осколков и ругань владельца; Курт вздрогнул, невольно резко вдохнув, и сделанный именно в этот миг глоток пива встал в горле колом, перекрыв дыхание. Он закашлялся, пытаясь протолкнуть воздух в легкие и понимая, что ничего не выходит, в глазах потемнело, а внутри вспыхнула резкая боль от глотки до самых ребер. Сквозь туман в глазах он видел, как напряженно застыл Лукас, как подскочил со скамьи Ян, что-то громко выпалив, но слов разобрать было нельзя за звоном в голове…

От удара кулаком над грудиной боль взорвалась яркой вспышкой, в виски словно врезались тупые раскаленные ножи, но воздух вдруг рванул в грудь, как речной поток, пробивший себе путь сквозь плотину. Курт сипло вдохнул, распрямившись и зажмурившись, и закашлялся снова, но теперь уже просто болезненно, рвано и судорожно ловя вдохи между приступами спазмов.

– Спасибо, – хрипло выговорил он, с трудом восстанавливая дыхание, и Нессель неловко пожала плечами, потирая кулак:

– Бывает… Все обычно стучат по спине, а это неправильно, не помогает – надо бить вот сюда, и не ладонью. Но это только если поперхнулся чем-то жидким, если куском – надо по-другому.

– Как-нибудь покажешь, – кивнул он серьезно, сделав медленный, глубокий вдох, и отер выступившие от кашля и удушья слезы. – Не хотелось бы завершить столь славный путь грозы малефиков, окочурившись в трактире с непрожеванным куском в дыхалке.

– Твою ж мать… – с заметным испугом пробормотал Ван Ален, безуспешно пытаясь изобразить усмешку, и медленно уселся на свое место. – Ты не пугай, Молот Ведьм, а? Я уж за это время успел подумать и что тебя траванули, и что обвинят наверняка нас, и что надо отсюда делать ноги, и что по чести-то надо найти того, кто траванул, да глотку ему порвать… А вот что просто подавился – и в голову не пришло почему-то.

– Жизнь у нас такая, – с усилием ухмыльнулся Курт, снова кашлянув, и повел плечами, расправляя грудь; легкие, казалось, съежились, точно напуганные зайцы, и теперь с трудом возвращались в норму. – Самое простое на ум приходит в последнюю очередь, и первым делом ищем сознательную пакость со стороны врага, тем паче что недостатка в оных нет… Даже когда приключаются просто случайные бытовые неприятности.

Нессель бросила на него быстрый взгляд, однако ничего не сказала, лишь отвернулась и, уставившись на розарий в своих руках, медленно и как-то нарочито вдумчиво перебирала бусины.

– Отвечу на твой вопрос, – продолжил Курт, посмотрев в кружку с пивом и чуть отодвинув ее от себя. – Приятно мне подозревать Хальса в чем-либо или нет, а виновность его я допускаю, пока не доказано обратное. Хотя ad imperatum и надлежит поступать наоборот. Но, откровенно говоря, Господню кару в его случае я рассматриваю в последнюю очередь, pro minimum потому, что накануне гибели он намеревался раскрыть нечто важное, а мне сдается, что Господь обождал бы с гневом и дал бы ему возможность выговориться, а мне – довести до конца расследование.

– А оно ведь все еще над нами висит, как тот меч, – вздохнул Ван Ален, с сожалением глядя на пустую тарелку перед собой и явно прикидывая, влезет ли в него еще одна порция, подобная первой, которой можно было, откровенно говоря, накормить половину наемнической шайки. – И делать с этим висяком что-то надо, покуда дело не протухло и последние следы не исчезли… Есть мысли?

– У вас, я так понимаю, ни единой? – не ожидая ответа, спросил Курт; поколебавшись, переглянулся с Нессель и кивнул, понизив голос: – Да. Есть. Опасная мысль и, прямо скажем, для инквизитора неподобающая, за каковую начальство меня по головке не погладит, но иной возможности я не вижу.

Охотники исподволь огляделись вокруг и придвинули табуреты ближе, хотя и так сидели, почти упершись грудью в столешницу.

– Что за мысль? – понизив голос, уточнил Лукас, и Курт так же негромко пояснил, кивнув на Нессель:

– Готтер. Она может помочь.

– Твоя эскулапша? – непонимающе и чуть растерянно уточнил Ван Ален-старший, поспешно оговорившись: – Я ничего не хочу сказать, обидеть тоже никого не хотел, но…

– Она не лекарь, – так же тихо возразил Курт, и охотник запнулся, непонимающе нахмурившись. – Точнее, Готтер, разумеется, умеет врачевать, и это у нее получается лучше всего – попросту потому, что именно в сей области у нее был самый серьезный и частый practicum, однако этим ее умения не исчерпываются. Кроме прочего, она умеет видеть… то, что мы видеть не можем. И проникать разумом и чувством в такие сферы, каковые простым смертным не доступны.

– Опа… – тихо проронил Лукас во всеобщей тишине. – В напарницах у инквизитора – нежданно ведьма.

– В Конгрегации мы зовем их expertus’ами, – поправил Курт. – Методы же работы у каждого из них свои, но в одном они едины: никто из них не использует никакого чародейства, только природное дарование и, как предел допустимого, magia naturalis.

– Как у твоей лекарши, – договорил Ван Ален-старший. Курт кивнул:

– Да. Методы Готтер – это то, чем она одарена от рождения, и немного усвоенных знаний в довесок.

– И, – осторожно уточнил Лукас, – какими же такими знаниями она намеревается воспользоваться, что это способно обозлить твое начальство?

– Прежде всего – должен предупредить: об этом я не говорил и не скажу никому, кроме вас двоих, – одарив братьев многозначительным взглядом, произнес он. – Ульмер об этом не знает, и я хочу, чтобы так все и оставалось.

– Не хочешь ставить в известность даже своих? – хмыкнул Ван Ален-старший. – Видать, и впрямь задумал что-то непотребное.

– Расскажи им, – тихо попросил Курт, кивнув ведьме, и та вздохнула, тоже украдкой оглядев полупустую трапезную залу:

– Хорошо… Дело в том, что человеческая душа не всегда уходит сразу же из нашего мира – к Господу ли, в адские бездны ли. По крайней мере, когда речь о том, кто умер не своей смертью, – самоубийцах или убитых, особенно убитых так, что их возможно счесть невинно убиенными. Какое-то время они пребывают здесь, чаще всего – на месте своей гибели, и порой могут оставаться там годами, десятилетиями… Курт говорил, что в одном из старых протоколов читал о неупокоенной душе, которая оставалась в своем жилище, где был убит несчастный, около трех столетий. Их это, понятное дело, вовсе не радует, и это не их прямой выбор: их чувства в момент гибели были настолько сильными, обстоятельства смерти были такие, что они не могут уйти, эти чувства как бы привязывают их к нашей грешной земле.

– Та-ак… – протянул Ван Ален, переглянувшись с братом. – Что-то и впрямь нехорошие подозрения у меня возникают… Молот Ведьм, а разве не запрещает Церковь говорить с мертвецами? Я, конечно, понимаю, что начальствующие на многое, что ты вытворяешь, смотрят сквозь пальцы, но некромантские забавы – как-то чересчур даже для тебя.

– Некромантия – это другое, – твердо возразила Нессель, бросив на майстера инквизитора короткий смятенный взгляд. – Я не намереваюсь призывать чей-то дух оттуда, где ему Господом определено быть, и не буду поднимать чье-то умершее тело.

– Уже лишь то, – хмуро добавил Курт, – что есть подтвержденные случаи, когда дух умершего сам обращался к живущим, прося достойного погребения, наказания убийцы или исполнения последней воли, и эти случаи Церковь не считает проявлением дьявольских сил, – говорит о том, что к некромантии все это отношения не имеет.

– Порой случается так, что душа умершего не может уйти, – продолжила Нессель тихо, – но не может и собраться с силами, чтобы дать знать о себе. Это может быть потому, что человек даже не понял, что умер, это… это что-то сродни сумасшествию. Он просто не знает, что делать и где он, а порой даже забывает, кто он. Или это может быть потому, что смерть потрясла его так, что убитый… или умерший… пребывает в унынии и… Ты бывал когда-нибудь в таком расположении духа, когда все валится из рук? Когда знаешь, что надо делать что-то, но делать не можешь – нет сил, и даже кажется, что физических сил тоже, хотя ты не устал, не болен, не ранен?

– Разумеется, – кивнул Ван Ален. – Но в вопросах жизни и смерти на такое принято плевать и делать, что положено.

– Это потому, что ты еще жив и в себе. А когда от тебя остается один лишь дух… Это тяжело. И со временем все тяжелее и тяжелее. Бывает и так, что такая душа остается вечно скитаться и в своем унынии забывает, почему осталась здесь, и окончательно сходит с ума… если так можно сказать. Но ей можно помочь, можно как бы протянуть такой душе руку навстречу – туда, в смертный мрак, и на время вывести ее к свету, чтобы человек мог поделиться своей болью, мог сказать, что заставило его остаться и что поможет упокоиться.

– И… – уточнил Лукас, – ты хочешь вызвать дух убитого inspector’а, что ли?

– Не «вызвать», – строго возразила Нессель. – Я уже говорила, что вызывание духов – это другое. Я хочу узнать, здесь ли он. Ушел или остался…

Ведьма запнулась, снова покосившись на Курта, и он кивнул:

– Да. Говори всё.

– «Говори всё?» – опасливо переспросил Ван Ален. – Я правильно понял, что идея побеседовать с мертвецом – еще не самое дикое, что вы задумали?

– Есть еще одна причина, по которой оставшаяся среди живых душа не может дать знать о себе, – пояснила Нессель. – Это когда некто, обладающий особой силой и особыми умениями, запрещает ей это делать. Словно ставит ей преграду, отнимает силы, и тогда душа по-прежнему не может уйти, куда ей полагается, но и ничего не может изменить. И… Я уже пыталась узнать, здесь ли убитый и можно ли его услышать. По-моему, мы имеем дело именно с таким случаем: кто-то не позволяет ему это сделать. Я хочу попытаться пробиться через стену, которую кто-то возвел.

– То есть, так, – подытожил охотник мрачно спустя несколько мгновений тишины. – Ситуация такова: есть убитый, чья душа все еще витает среди живых, здесь, в этом городе. Есть убийца, колдун, который… связал его?.. запер за стену?.. в общем, препятствует ему обратиться к живым и назвать имя своего убийцы, чтобы упокоиться. И вы хотите сделать нечто, что даст ему такую возможность. Я все понял правильно?

– Да, – отозвался Курт, игнорируя молчаливый скептический взгляд Лукаса. – Готтер может попытаться это сделать. Это может получиться или нет, но если получится – убийство будет раскрыто. Или, если он там уже начал лишаться рассудка и вывалит набор бессвязных сведений, хотя бы даст мне ниточку, за которую я смогу потянуть. Но Георг Штаудт – не единственная наша цель и надежда. Есть еще Катерина Юниус.

– Самоубийца… – понимающе кивнул Ван Ален, и Нессель уточнила все так же негромко:

– Сейчас даже не слишком важно, наложила ли она на себя руки сама или была убита: в том и другом случае есть вероятность, что ее дух остался там, где упокоилось тело, в жилище судьи, в той комнате, где наступила смерть. И судя по тому, что удалось выяснить Курту, пропавший инквизитор тоже, видимо, был убит там же – в том же доме.

– То есть, будете хватать двух зайцев сразу? Не отзовется один – отзовется другой? На это рассчитываете?

– В общем и целом, если вкратце – да, – подтвердил Курт ровно. – Звучит несколько грубовато, но в данном случае неважно, с кем из них удастся побеседовать и какую информацию получить: судя по тому, что оба происшествия связаны, раскрыв одно, я разгадаю и другое.

– И дух обоих упокоится, – добавила Нессель наставительно. – Посему, как бы это ни звучало, а в итоге принесет облегчение и ей, и ему… Если, конечно, я не ошибаюсь и оно им действительно нужно. Но думаю – я не ошибаюсь.

– А наша задача какова? – спросил Лукас и пояснил, не услышав ответа: – Навряд ли все это нам рассказали просто потому, что вам обоим страшно захотелось поделиться вашим маленьким секретом. Выходит, нам в этом деле тоже отводится какая-то роль; так какая? Мы просто временные хранители знания, и если поутру найдут ваши трупы или не найдут вас вовсе, мы должны будем рассказать вашему начальству, почему так случилось? Или мы нужны для охраны – защитить вас от взбесившегося духа покойника или от того, кто запер его за эту стену? Или нужны какие-то ингредиенты для какого-то обряда и мы должны их достать?

– Нет, этого не нужно, – качнул головой Курт. – Все, что необходимо, у Готтер есть с собой. Но да, вам я все это рассказываю потому, что мне не помешала бы небольшая помощь. Готтер считает, что самым верным будет провести соответствующую процедуру в доме Юниуса.

– «Процедура», – повторил Ван Ален-старший сумрачно. – Забавное словечко для обряда вызывания духа умершего… Да-да-да, я уже понял, что «это другое». Но уж больно мне не по себе от подобной мысли.

– Нам тоже, – заметил Курт многозначительно, – потому и обращаемся за помощью. Епископ, разумеется, успокоил горожан, по крайней мере, так это сейчас выглядит… Но как знать, что им взбредет в голову к вечеру. И учитывая то, с какой проницательностью наш неведомый противник угадывает многие из моих шагов, а также странные и внезапные смерти тех, кто хоть как-то связан с моим расследованием, я бы все же предпочел прикрыть нам спину. Alias, нам требуется попросту охрана.

– Просто охрана? – переспросил Лукас с сомнением. – В прямом смысле?

– Да. В самом что ни на есть обыденном. Готтер придется остаться в доме одной – иначе она не сумеет сосредоточиться и вычленить из окружающего мира присутствие души умершего: будут «мешать души живых» (не спрашивай, понятия не имею, что это значит). И к тому же, он сам (или она, если запертой в нашем мире окажется все же дочка судьи) может не пожелать или не суметь отозваться в присутствии посторонних. А поскольку оставить Готтер без присмотра я не могу – стало быть, охранять придется дом целиком, все входы и выходы, держать под контролем каждое окошко и каждый угол. Один я этого сделать не смогу.

– А если что-то случится прямо внутри? – хмуро спросил Ван Ален. – Все-таки духи… Нам, конечно, не доводилось принимать участие в таких делах, но опыт мне подсказывает, что с ними шутки плохи. Или вдруг, скажем, тот, кто не позволяет им проявиться перед живыми, при попытке пробиться к ним… выкинет что-нибудь скверное?

– Я готова рискнуть, – тихо, но непреклонно выговорила Нессель.

– И… каков риск? – осторожно уточнил Лукас. – Что может случиться, если что-то пойдет не так?

– Все что угодно, – отозвалась ведьма все так же негромко, но подчеркнуто спокойно. – Если тот, кто оградил от нас душу убитого, решит помешать мне, все будет зависеть от того, как далеко он решит зайти, что сочтет нужным сделать. Если просто отбросить меня – могу обойтись утомлением, слабостью и беспамятством. Если решит ударить посерьезней – могу слечь на неделю. Если же он увидит во мне опасность и вознамерится решить ее одним махом…

Нессель не договорила, и Лукас лишь вздохнул, кратко подытожив:

– Понятно.

– Но помимо опасности с той стороны, сохраняется и вероятность того, что никто не станет выделываться и тратить силы на невидимые брани, – повторил Курт. – Так куда проще, чем устраивать сражения в поднебесных сферах. То, что задумала Готтер, придется делать ночью: во-первых, меньше свидетелей, которые увидят, как мы входим в дом, а во-вторых, так ей будет проще работать – днем мешают сосредоточиться людские мысли… Не знаю, что это значит, я в этом ничего не понимаю. Когда город спит – ей легче, и это главное.

– Будет проще спрятаться так, чтобы нас не увидели, – без особенного воодушевления заметил Ван Ален, и Лукас недовольно покривился:

– Угу. И вероятному убийце прокрасться мимо нас – тоже.

– Стало быть, – наставительно заметил Курт, – стоит наведаться к жилищу Юниусов днем, присмотреться к нему, заранее выбрать себе местечко поближе к дому и прикинуть, что к чему. Поэтому я сообщаю об этом сейчас, дабы у вас было время все обдумать… И главное – повторяю: об этом не знает никто, кроме вас. Ни Ульмер, ни… а, вообще говоря, более мне тут секретами делиться и не с кем, не с епископом же откровенничать.

– Если никому, кроме нас четверых, об этом не известно, с чего ты ожидаешь нападения? Понимаю – опасность… иного плана, но простое, физическое покушение – с чего бы?

– Учитывая все происходящее до сих пор, – вздохнул Курт недовольно, – я не удивлюсь, если наш противник внезапно окажется в курсе того, что я говорил сам себе в пустой запертой комнате. Посему будьте готовы к любому повороту и не расслабляйтесь.

От трактира по непривычно мирным улицам Бамберга, озаренным солнцем, майстер инквизитор и его новоявленный expertus уходили в молчании; оба смотрели на распахнутые окна, спокойно идущих прохожих и солнечные лучи на стенах домов, не говоря ни слова, но Курт был готов поклясться, что мысли у обоих были об одном и том же, одни и те же…

– Уверена? – произнес он, наконец, когда Нессель тяжело вздохнула, уставившись себе под ноги.

Та ответила не сразу; коротко взглянув на него исподлобья, вновь разразилась вздохом, на сей раз показательным, нарочитым, и с расстановкой выговорила:

– Выбора у меня нет. Поэтому да, уверена.

– Выбор есть, – возразил Курт, и ведьма мотнула головой, не дав ему договорить:

– Нет выбора. Когда он в том, чтобы рискнуть или сидеть и ждать, пока на голову свалится то ли булыжник, то ли улика, – это значит, его нет. Я решила, и это обсуждать больше не будем… Ты помнишь, что дал мне слово не бросать поиск Альты, если со мной что-то случится?

– Разумеется.

– Вот и ладно, – подытожила Нессель, опасливо обходя раздавленные в кашу яблоки, просыпавшиеся на дорогу из чьей-то корзинки, и Курт тоже обошел скользкое пятно по широкой дуге, стараясь ненароком не поскользнуться. Улица шла под уклон, упираясь в довольно хилый мостик, и здесь, споткнувшись, легко можно было переломать ноги, а то и свернуть шею. – Похоже, горожане сбегались на явление своего пастыря и впрямь поспешно, – заметила Нессель, кивнув на хлебную горбушку, так же смятую чьими-то подошвами. – Непонятно, с чего он так опасается их, – похоже, его слушают и слово его ценят.

– Быть может, он сам о себе и своих достоинствах худшего мнения, чем окружающие, – пожал плечами Курт. – Редкое явление для столь высокого церковного чина, но, должен признать, и такое бывает…

Справа донесся резкий сухой стук, и он вздрогнул, замерев на месте и схватив Нессель за локоть, готовый спрятать ведьму за спину или, напротив, прикрыть спиной, и лишь спустя миг увидел источник звука – хозяйка одного из домов, выходя из дверей с каким-то туго набитым мешком в охапку, видимо, толкнула створку ногой, и та ударилась о стену. Не обратив внимания на невольно ввергнутого ею в смятение майстера инквизитора, горожанка так же, ногой, с громким хлопком закрыла дверь и двинулась по улице, что-то недовольно бормоча и перехватывая мешок поудобней.

– Ложная тревога, – с неискренней усмешкой произнес Курт. Нессель медленно перевела дыхание, осторожно высвободив локоть и болезненно поморщившись, но ответить не успела – позади вдруг раздался грохот и лязг, чей-то крик, и отскочить в сторону, прижавшись к стене дома и прижав к нему ведьму, Курт успел едва-едва.

Массивная ручная тележка с полуразбитым, крутящимся петлей колесом, пронеслась мимо, подпрыгивая на колдобинах и переворачиваясь через борта; за тележкой остался след из десятка объемистых плотно перевязанных тюков, отколовшихся щепок и взрытой земли. Перепрыгивая через стянутые веревками кули, за тележкой бежал горожанин с перекошенным лицом, спотыкаясь и лишь чудом не падая. Бамбержец что-то кричал, но разобрать хоть слово в его истошном вопле было невозможно. Тележка подпрыгнула снова, еще раз перевернувшись, деревянное колесо хрустнуло и переломилось, пропахав в утоптанной, как камень, земле длинную полосу, и, наконец, вся конструкция застыла на месте, упершись в стену одного из домов покореженным бортом и глядя в небо сломанной наискось ручкой.

Двое прохожих, прижавшись к стене дома напротив, застыли, точно статуи, с такими же серыми, каменными от испуга лицами; и мимо майстера инквизитора, и мимо них владелец тележки пробежал, даже не обернувшись, и бросился к своему имуществу, бестолково и как-то по-женски всплескивая руками и причитая над разбитой тачкой.

Курт обернулся, проследив взглядом путь тележки, усеянный разбросанным грузом, и изрытой земли, снова перевел взгляд на обломанные колесо и ручку и медленно, тяжело перевел дыхание.

– Цела? – тихо спросил он, и Нессель коротко кивнула, невольно бросив взгляд наверх.

– Мы стоим под самым скатом крыши, – так же негромко произнесла она. – Если…

– Нет, – оборвал Курт, и ведьма сжала губы, смолкнув. – Не знаю, зависит ли от этого что-то, но не стоит вслух. Хотя навряд ли они используют один и тот же прием дважды, но все же не стоит.

– Ты думаешь… теперь не я их цель, а ты или вовсе мы оба?

– Думаю, оба, – ровно отозвался он и осторожно, словно в сугроб, шагнул вперед; помедлив, Курт снова обернулся назад, бросил взгляд на все так же причитающего владельца пострадавшей тележки и кивнул: – Идем.

– Что теперь будем делать? – опасливо шагнув следом, уточнила Нессель, и он кивнул, взяв ее за руку и двинувшись по улице дальше:

– Идем в «Ножку». До вечера сидим там, никуда не выходим, лишних действий не совершаем, ничего опасней шахмат в руки не берем.

– А как же ночью? То, что мы задумали…

Ведьма запнулась, не договорив, и Курт хмуро повторил:

– Потому и спрашиваю снова, уверена ли ты.

– Пока тебе удается уходить из-под удара, – чуть слышно отозвалась Нессель спустя несколько мгновений молчания. – Если ты не будешь больше сегодня искушать судьбу, я думаю, что мы справимся. Хотя бы попытаемся. Если это не совпадения, то терять нам нечего, а просто сидеть на месте и умереть от упавшей на голову балки, даже не попробовав сделать хоть что-то, будет глупо. Я так считаю.

– Хорошо, – произнес Курт, на миг приостановившись у мостика, ведущего на нужную улицу.

Взгляд выхватил старую, чуть покосившуюся доску, что в любой момент могла проломиться под ногой, не замечавшуюся прежде неровность самого мостка – левый край был ощутимо ниже правого, какой-то крупный мусор в мутной воде под ним…

На горбину моста он ступил осторожно, выпустив руку Нессель, но не отходя от нее далеко, – теперь, если свалится в воду, он не утянет ведьму за собою, но успеет схватить ее, если падать начнет она…

Старая доска скрипнула, когда Курт перешагнул ее, и весь мостик, казалось, хрустел и проседал под ногами, будто он вот-вот готов был рассыпаться на щепки прямо сейчас. Сойдя с него на твердую землю, Нессель шумно выдохнула, на миг прикрыв веки, а майстер инквизитор болезненно поморщился, ощутив, как снова разгорается над переносицей давящая мутная боль…

К тому времени, как они добрались до трактира, боль расползлась к вискам, а каждая мышца ныла так, словно это была не неспешная прогулка по улицам города, а долгий многочасовой бег по горной тропке с внезапными извивами, камнями под ногами и скользким обрывом, да и Нессель выглядела немногим лучше. Насколько хватало скудных познаний Курта в области работы expertus’ов, ведьма пыталась отслеживать происходящее где-то вне пределов окружающего, прислушиваясь и присматриваясь; и насколько он научился уже различать оттенки ее чувств и мыслей – получалось у нее не слишком хорошо.

Ни толком обдумать происходящее, ни принять какого-либо плана или обдумать дальнейшие действия Курт не успел: стоило ему присесть у стола, подперев гудящую голову, как в дверь застучали – часто-часто, осторожно, но назойливо, и отчего-то он ничуть не удивился, увидев на пороге Петера Ульмера.

– Я уж с полчаса вас разыскиваю, майстер Гессе, – с заметной укоризной произнес молодой инквизитор и, прокашлявшись, пояснил: – Дело в задержанных по обвинению в убийстве девочки у ратуши.

– Мы ведь передали их светским? – хмуро уточнил Курт, искренне уповая на то, что магистратские служители не растеряли остатки совести и здравого смысла, а юрисдикционная чехарда не начнется заново и не станет бесконечной.

– Верно, – торопливо кивнул Ульмер. – Но ведь вы свидетель – и свидетель обвинения, и просто свидетель, и инициатор обвинения… И кроме того, по причине отсутствия майстера Нойердорфа именно вы являетесь представителем Официума, а ведь это Официум передал арестованных рату и перевел дело из ведомства Конгрегации в светское. Без вашего присутствия суд невозможен, а он уже вот-вот начнется, все ожидают только вашего присутствия.

– Резво, однако, – заметил Курт, краем глаза уловив, как напряглась ведьма. Ульмер передернул плечами:

– Если позволите мое мнение, майстер Гессе, это все Его Преосвященство. Полагаю, он подсказал рату устроить суд как можно скорее, пока горожане под впечатлением его проповеди, тихи, довольно спокойны и не настроены учинять какие-либо непотребства.

– Логика есть, – вздохнул Курт, невольно бросив взгляд в окно; выходить в город, вдруг ставший опасней, чем поле боя, не было решительно никакого желания, однако сочинить мало-мальски правдоподобную причину для отказа было попросту невозможно.

– Понимаю, что это мешает делу, – сочувствующе произнес Ульмер, – и я не стал бы отвлекать вас от расследования, отнимать у вас время, но сами понимаете…

– Еще бы, – покривился Курт недовольно и, помедлив, кивнул: – Скоро буду.

– Это обязательно? – напряженно уточнила Нессель, когда он закрыл дверь и замер посреди комнаты, массируя ноющий лоб кончиками пальцев. – Ты никак не можешь отказаться?

– Нет; regulae juris, чтоб им пусто было. Протокольные предписания. Надо идти… Я, – мрачно усмехнулся Курт, – разумеется, могу встать в позу и послать их куда подалее, и при моей репутации этому даже могут не удивиться, однако скверно это будет выглядеть после того, как я задвигал патетические речи о законности перед толпой горожан.

Ведьма лишь молча вздохнула, понимающе кивнув, и покрепче сжала розарий в ладони с таким видом, словно это был кастет, а она готовилась к уличной драке не на жизнь, а на смерть. С другой стороны, de facto дело так и обстояло. Если мир внезапно не наполнился невероятными случайностями сам по себе, любой шаг в этом городе мог стать последним.

Лестница вниз, в трапезный зал… Сколько десятилетий назад ее поставили и когда в последний раз чинили?.. Ступени скрипят и проседают под ногами, а перила (и как не замечал этого прежде?) шатаются; и при хорошем толчке, если споткнуться и навалиться на них, старое дерево легко проломится. Высота невелика, но это как повезет…

Стоп!

Курт отшатнулся назад, схватив ведьму за плечо и рванув за собою, хозяйка «Ножки» тихо вскрикнула, немыслимо извернувшись и едва сумев удержать равновесие, и несомый ею глиняный горшочек лишь чуть накренился, слегка плеснув на пол горячим жирным варевом, а не вылетел из рук и не выплеснулся майстеру инквизитору в лицо…

– Простите, – пробормотала хозяйка с заметным облегчением и тем же торопливым шагом ушла к столу по правую руку, где дожидался заказа кто-то из жильцов.

– Сколько мы так продержимся? – чуть слышно шепнула Нессель, и Курт так же тихо отозвался:

– Я даже не уверен в том, что это часть их плана. Я теперь ни в чем не уверен, – добавил он, беря ее за руку и медленно выходя наружу. – И вот эта неуверенность – частью их плана как раз вполне может быть.

Ведьма молча взглянула на него снизу вверх, явно ожидая объяснений, но переспрашивать не стала, молча пойдя рядом.

Часть плана… Подкинуть пару неудач и ввести в состояние, когда неудачи начнут сыпаться одна за другой даже там, где их не предполагалось? Почему нет. Когда на плацу доводилось отрабатывать бой, и на душе было спокойно – ошибки бывали не так уж часто, но если что-то шло не так, если постоянно опасался получить удар, если всякий миг думал о том, что вот-вот случится оплошность, если боялся – оплошность случалась непременно. Сейчас майстер инквизитор выискивает в окружающем мире опасности там, где их никогда и не бывало, и не это ли помогает неведомому противнику в его деле?

Ведь удавалось избегать их прежде, когда не знал о них?..

Не знал о них…

Курт приостановился на мгновение, бросив взгляд вокруг, и медленно двинулся дальше, пытаясь ухватить и выстроить в ряд скопище мыслей, что судорожно и торопливо, наступая друг на друга, завертелись в мозгу.

Это было, уже было… Было похожее… Выводящий на пути. Чародей, способный увести в мир воспоминаний, в мир прошлого – сперва мыслями, а после, неведомым образом, и телесно. Не похоже на его работу, но вместе с тем есть что-то общее… Что?.. Восприятие мира? Ощущение, что окружающая реальность колеблется и смещается, что нечто затягивает в себя, не позволяя воспринимать, оценивать, осознавать происходящее с прежней четкостью?..

Что помогло тогда, что сработало?..

Primo – успокоиться.

Вдох. Выдох…

Secundo – не погружаться в мир вокруг себя, смотреть со стороны, словно на улицу перед домом, видимую из окна; ни в коем случае не позволить себя увлечь хоть чем-то.

Вдох…

Утоптанная земля под ногами – реальность. Твердая и незыблемая. Солнце над головой – реальность. Неколебимая.

Выдох.

Стены домов и проходящие мимо люди – реальность.

Черепица на крыше, готовая вот-вот сорваться на голову, – фантазия. Это может случиться, а может и нет. И скорее всего – не случится.

Tertio. Следить за каждой мыслью и контролировать любое ее движение.

Мир опасен. Случиться может, что угодно и когда угодно, но случается куда реже, чем могло бы. И даже теперь, когда все признаки сошлись на том, что охота объявлена, – несчастья не сыпались в таком уж великом количестве…

Скрипящая старая лестница? Она скрипела всегда, попросту раньше это не замечалось, потому что не подозревал об опасности.

Проседающий под подошвами мостик? Он такой уже не первый десяток лет.

Поперхнулся пивом? Нечего дергаться на крики за стеной, точно курсант-второгодка.

Споткнулся и едва не напоролся на штырь? Под ноги надо было смотреть; будь рядом Хауэр – совершенно справедливо устроил бы нагоняй за рассеянность и неуклюжесть, ибо готов должен быть ко всему и всегда, вне зависимости от ситуации, и уж точно не должен поскальзываться на уличном мусоре…

Едва не ошпарился маслом? Меньше надо думать о лестницах и больше смотреть, куда идешь.

Черепица, рухнувшая на голову? Так ведь не на голову. Успел увернуться. Как и от тележки с грузом. Почему? Потому что как раз здесь выучка сработала: был готов вообще, именно ко всему, а не ждал конкретной опасности от безопасных предметов и ситуаций. Потому что не цеплялся мыслями за ненужное. Потому что не пытался увидеть то, что могло бы быть, но чего не было. Потому что не пугался заранее…

Крыша трактира чинится в должное время. Хозяин здесь дотошный и аккуратный. Скрипящая вывеска не рухнет по той же причине. Район тут приличный, и все дома в отменном состоянии, поэтому идти под самыми скатами, вдоль стен, можно спокойно.

Старая липа, покореженная молнией… Хозяева все-таки решили срубить ее, и сейчас двое горожан (отец и сын, хозяева дома?..) вовсю орудуют топорами… Мимо можно и нужно пройти спокойно. Летящие щепки – слишком мелкие, чтобы причинить вред. Липа обрублена недостаточно для того, чтобы упасть и придавить своей тяжестью. Топоры из взмокших ладоней не вылетят и не вонзятся в проходящих мимо майстера инквизитора и ведьму.

Почему?..

Потому что этого просто не будет.

Потому что дом, люди, липа, мелкая щепа и топоры в руках – реальность. Все остальное – фантазия. Ненужная. Лишняя. Глупая…