9

Иоганн Лехнер поигрывал резной фигуркой, словно бы размышлял за шахматной доской. Он поглаживал пальцем по головному убору и одеяниям фарисея, по филигранно вырезанным складкам плаща. Потом аккуратно поставил фигурку на стол к остальным, совершенно одинаковым.

Всего их было семь.

Губы секретаря растянулись в тонкой улыбке. Он наклонился к Ксаверу, сидящему напротив на стуле, и произнес с одобрением:

– Превосходная работа. Мало кто сможет вырезать нечто подобное. Да еще семь штук, практически неотличимых… – Он кивнул на остальные фигурки: – Почему семь, Айрль? Что ты такое замышлял?

Юный резчик пожал плечами и не ответил, лишь хмуро смотрел на Лехнера. Руки и ноги у него были связаны, шею охватывало железное кольцо, цепью прикованное к стене. Вместе с аббатом и судьей Аммергау секретарь сидел за грубым столом, который специально для этого перетащили в монастырский подвал. Над долиной уже поднималось солнце, но здесь, в темном каземате, об этом можно было только догадываться. Единственным источником света служила коптящая лампа, закрепленная на стене.

Справа от стола стоял Куизль, скрестив руки на груди и надвинув на лицо черный капюшон. Палач знал, что от него ждали эффектного появления, и потому вынужден был терпеть этот проклятый капюшон, который царапался и чесался, как волчья шкура. Из-под него Якоб рассматривал пленника, для которого вчерашняя стычка не прошла бесследно. Левый глаз Ксавера заплыл, губы распухли, как жирные гусеницы. Накануне, во время ареста, он отбивался, словно дикий зверь. Потребовались усилия четырех человек, чтобы связать его и на телеге доставить в монастырь Этталь. Теперь он, похоже, немного успокоился.

Но Куизль подозревал, что так просто из него ничего не вытянуть. Палач бросил взгляд на орудия пыток, аккуратно разложенные у стены и поблескивающие в тусклом свете. От жаровни, тлеющей в углу, исходил едкий запах.

– Еще раз спрашиваю, – немного спустя проговорил Лехнер. – Что ты замышлял?

– Это же простые фигурки, – резко ответил Ксавер. – Я продаю их по деревням.

– А, и Файстенмантелю ты тоже хотел что-нибудь продать и поэтому полез нему в окно? – допытывался Лехнер. – Он, видно, не услышал, как ты стучишь в дверь?

Ксавер упрямо молчал. Но Куизль видел, что краем глаза он поглядывает на орудия пыток. На тиски, клещи, воронки…

«Он раздумывает, с чего же я начну, – подумал палач. – И как долго он сможет молчать. Как бы то ни было, это не Гёбль, он из другого теста».

Еще на рассвете Лехнер освободил Ганса Гёбля с условием, что тот не покинет пределов долины. Столь гордый поначалу раскрасчик разрыдался от радости. Когда близкие забирали его у ворот монастыря, он еще дрожал. Не в первый раз Куизлю пришлось наблюдать, во что превращались сильные и уверенные люди от одного лишь страха перед пытками.

Судья Йоханнес Ригер нетерпеливо поерзал на стуле и прокашлялся.

– Что ж, полагаю, все ясно, – начал он и побарабанил пальцами по столу, на котором лежали перья и пергамент и стояла чернильница. – Айрль хотел забраться в дом к Файстенмантелю и выронил при этом мешок со своими фигурками. Вот и всё. – Он повернулся к Лехнеру: – Не знаю, право, чего вы добиваетесь этими расспросами, кроме как…

– Et tu, – грубо прервал его Лехнер.

Ригер моргнул:

– Что вы сказали?

– Et tu. На каждой из фигурок снизу вырезаны эти два слова. – Лехнер перевернул одного из фарисеев и протянул Ригеру. – И ты! Что это значит? И зачем кому-то сразу семь резных фарисеев? Иудейских законников! Это явно не фигурки Богоматери, чтобы их так охотно раскупали.

Судья наморщил лоб и скрестил руки на груди.

– Об этом вы не меня спрашивайте, а обвиняемого.

– Это я и собирался сделать, пока вы не вмешались. – Лехнер кивнул на Куизля и орудия пыток. – Я взял с собой палача вовсе не для того, чтобы он прекращал потасовки на кладбищах. Айрль заговорит – если не сейчас, так завтра или послезавтра. – Он стукнул кулаком по столу и взглянул на судью и аббата: – Как вам известно, у меня распоряжение из Мюнхена довести до конца это дело. Всеми доступными средствами. Нравится вам это или нет!

– Пытка в монастыре, – прошипел настоятель Эккарт, – это… богохульство!

– Распинать кого-то на кресте тоже богохульство, – бесстрастно ответил Лехнер. – Я разыщу виновного, не сомневайтесь. И выясню, что кроется за этими фигурками.

– А вам не кажется, что вы несколько заблуждаетесь? – насмешливо спросил Ригер и кивнул на Ксавера: – Это браконьер и грабитель, несомненно. Некоторое время назад он покинул деревню и продолжал бродяжничать по округе. Когда у него закончились деньги, он вернулся и забрался к Файстенмантелю, потому как надеялся на крупную добычу. Он понесет заслуженное наказание. Но в том, что касается этих фигурок, ваши предположения просто смешны! Нам следовало и дальше допрашивать Гёбля, здесь мы ничего не добьемся!

– Он не просто так забрался к Файстенмантелю, – тихо проворчал Куизль. – Он хотел с ним поквитаться. Господи, неужели это так трудно понять?

Остальные повернули головы к палачу.

– Что ты сказал, парень? – съязвил судья.

Аббат насмешливо рассмеялся:

– Теперь это в порядке вещей? Чтобы палач вмешивался в расследование? Нечестивому слуге положено держать рот на замке и раскрывать, только когда спрашивают.

– Э… признаю, мой палач порой бывает несколько… наглым, – ответил Лехнер и сердито глянул на Куизля. – Но его слова не лишены истины. Он рассказал мне вчера: из первого допроса Ганса Гёбля следует, что Айрли и Файстенмантели враждовали. Конрад Файстенмантель разорил семью Ксавера. Поэтому есть основания полагать, что тот убил юного Доминика и теперь вознамерился убить его отца. – Тут секретарь резко взглянул на судью и аббата: – Интересно, почему никто из вас не сказал мне об этой вражде? Ведь это, вероятно, общеизвестный факт. Так почему же никто не сообщил мне о нем? Почему я узнаю это от своего палача?

– Уж не хотите ли вы сказать, что мы препятствуем расследованию? – возмутился аббат.

– Мне неинтересно, как вы там считаете, – тихо произнес Лехнер. – Я знаю только, что распутаю это дело. С вашей помощью или без нее. – Он неожиданно хлопнул в ладоши и стал подниматься. – Поскольку обвиняемый хранит молчание, продолжим допрос завтра с применением пыток первой ступени. – Он показал на орудия пыток. – Думаю, сначала воспользуемся тисками и клещами. Если он и тогда будет молчать, применим серу. После такого любой заговорит. На сегодня допрос окончен.

Секретарь встал и льстиво улыбнулся аббату и судье:

– Буду признателен, если завтра вы снова выступите свидетелями допроса. Поверьте, мой палач знает свое дело. Не позже чем через три дня дело будет раскрыто, и я смогу доложить в Мюнхене об успешном его завершении. – Он настороженно взглянул на аббата: – Уверен, вы тоже заинтересованы в этом. Я прав, ваше преподобие?

– Разумеется, – ответил Эккарт сквозь зубы. – Все мы молимся о том, чтобы дело это прояснилось как можно скорее. – Он кивнул секретарю: – Прошу простить нас, утренняя служба начинается.

После чего подобрал рясу, и они с судьей покинули камеру.

Через некоторое время Куизль остался один в пропахшей дымом и плесенью каморке, куском грязной тряпки чистя орудия пыток. Ржавчина на клещах въелась глубоко в металл, кочерга и щипцы поблескивали черным, как полированный базальт, на тисках остались красноватые пятна. Эти инструменты служили еще деду Якоба, Йоргу Абрилю. Потом они перешли к его отцу, Йоханнесу Куизлю, а после достались ему, Якобу.

Он их всегда ненавидел.

Палач тяжело вздохнул и продолжил свое занятие. Во рту было сухо, ему страшно хотелось крепкого пива. Стало быть, завтра все начнется по новой: кровь, хруст, вопли, плач, мольбы… Как же он это ненавидел! Быть может, Ксавер сдастся раньше и признается. Но Куизль в этом сильно сомневался. Юный резчик на вид был крепок и, что главное, очень упрям. Глядя на него, Куизль вспоминал, каким он сам был в юные годы.

Стражники между тем увели Ксавера в его камеру, где среди старых бочек и пропахших мешков он мог поразмыслить о завтрашнем дне и о том, что его ждет. По этой причине Лехнер и прервал допрос так неожиданно. Как и Якоб, секретарь знал, что страх был самым убедительным средством. Особенно ночью, когда с темнотой приходят мрачные мысли и одиночество пробирает до костей.

За спиной вдруг скрипнула дверь. Куизль обернулся: на пороге стоял Лехнер. Он появился неожиданно, словно призрак.

– Нам надо поговорить, палач, – проговорил секретарь, задумчиво поглаживая бороду.

Якоб аккуратно отложил орудия.

– Если это касается завтрашнего допроса, ваша светлость, то могу вас уверить…

– Если ты еще раз раскроешь рот, когда не просят, и осрамишь меня перед аббатом, клянусь, я сделаю все, чтобы твою семью, как стаю волков, вышвырнули из города! – прошипел Лехнер. – А твой сын никогда – я подчеркиваю, никогда! – не переступит ворот Шонгау. Я понятно выражаюсь, палач?

Куизль помолчал, потом кивнул.

– Я все понял, – проворчал он. – Теперь позвольте своему верному слуге вернуться к работе.

– Якоб, Якоб, – Лехнер тяжело вздохнул и покачал головой. Потом опустился на стул, на котором не так давно сидел обвиняемый, и взглянул на палача: – Сколько лет мы уже знакомы? Двадцать? Тридцать? Поверь, я ценю твою работу. Более того, я ценю не только ее, но и тебя, Якоб. И в особенности твой ум… – Он нахмурился: – Поистине прискорбно, что господа порой тупы, как бараны, в то время как низкорожденные наделены рассудительностью правителей. Но ничего не поделаешь. И именно потому, что ты умен, ты должен понять, что мы ничего не добьемся, если ты будешь меня позорить.

Он показал Куизлю на один из стульев, но палач остался стоять, скрестив руки. Лехнер пожал плечами:

– Как хочешь. Я хочу лишь, чтобы ты понял, что твое и мое будущее взаимозависимы. Ты хочешь, чтобы твой сын когда-нибудь вернулся из Бамберга. А я хочу в свое управление Мурнау. И получу его, только если преуспею в этой проклятой деревне.

Он зябко потер руки. Несмотря на тлеющие в жаровне угли, было прохладно.

– Аббат и его судья постоянно вставляют мне палки в колеса, – продолжил секретарь. – Они сделают всё, лишь бы судебная власть не перешла к Шонгау. Если пойдут слухи, что секретарь из Шонгау выслушивает указания своего палача, они используют это против меня. Это ты понимаешь?

Куизль усмехнулся.

– Как вы сами сказали, я не идиот. С другой стороны, вы хотите, чтобы я вам помогал. Как вы себе это представляете, если я буду молчать?

– Просто веди себя подобающе. – Тут Лехнер с любопытством подался вперед, губы его насмешливо скривились. – Я ведь заметил, что ты что-то знаешь. Выкладывай же теперь, когда мы одни.

Палач ощерился. Они с Лехнером действительно были знакомы целую вечность. Он знал, что секретарь поймет его и позже заглянет к нему еще раз.

– Речь об этих фигурках со странной надписью, – заговорил палач приглушенным голосом. – Ваши подозрения вполне обоснованны. Симон рассказывал, что в доме покойного цирюльника тоже была такая. К нему забрался какой-то рыжий тип и, вероятно, оставил ее там.

– Ксавер Айрль… Хм, такое вполне возможно. – Лехнер задумчиво покивал. – Но для чего?

– Это как-то связано с теми словами. Et tu. Звучит как предостережение. Быть может, Доминик Файстенмантель нашел у себя такую же фигурку.

Секретарь наморщил лоб:

– Думаешь, Ксавер оставляет эти фигурки определенным людям, а потом убивает их? Но этот старый цирюльник, насколько мне известно, умер от лихорадки, а не от чьей-то руки.

– Ну, Ксавера долго не было в Обераммергау. Он мог и не знать, что Ландес уже мертв. Он оставил у него в доме фигурку и только потом узнал, что его нет в живых.

Куизль неспешно вынул трубку и поджег у жаровни. К потолку стали подниматься облачка дыма.

– Хм, даже не знаю. – Лехнер задумчиво почесал нос. – Но если это так, то и у Габлера должна…

Он замолчал на полуслове, когда на колени ему что-то упало с тихим стуком. Секретарь с недоумением поднял две части сломанной деревянной фигурки.

Это был фарисей – такой же, как и остальные, которые по-прежнему стояли на столе. Снизу у него были вырезаны слова Et tu.

– Откуда у тебя это? – спросил Лехнер с удивлением.

– Валялась недалеко от того места, где был убит Урбан Габлер. Нашел ее в грязи. Как я уже сказал, возможно, это предостережение, – Куизль развернулся и снова занялся своими инструментами. – Поищите у Доминика Файстенмантеля такую же фигурку. Дома или на кладбище, где его убили. Если таковая найдется, между всеми убийствами будет связь. Трое убитых, три фигурки… Быть может, тогда Ксавер сразу признается и мне не придется его пытать.

Лехнер улыбнулся и встал, аккуратно спрятав сломанную фигурку в карман плаща.

– Чертовски умно, палач, – произнес он с одобрением. – Я в тебе не ошибся. Если ты прав, то я в долгу не останусь. Сейчас же отправлю солдат на поиски таких же фигурок. Возможно, так мы выясним, следует ли ожидать новых жертв.

Тут улыбка его неожиданно померкла.

– Завтра утром мы продолжим допрос в полном соответствии с уставами и со всеми вытекающими последствиями. Этот парень на вид упрям; возможно, придется пустить ему кровь. – Секретарь решительно кивнул. – Поэтому нам нужен врач или цирюльник, как принято на подобных допросах. Мы ведь не хотим, чтобы Ксавер помер прежде, чем признается?

– То есть… – начал Куизль.

– Именно так. Твоему другу Симону Фронвизеру придется присутствовать при допросе. Других цирюльников здесь, по-моему, не имеется. – Лехнер уже шагал к выходу. – Парень и без того не в меру чувствителен, хороший врач, но впечатлительный. Пора бы ему усвоить, что порой приходится не только унимать страдания, но и причинять их.

Дверь с грохотом захлопнулась, и Куизль снова остался один, задумчиво покуривая трубку; жажда его все усиливалась.

Как он подозревал, Симон вряд ли придет в восторг от планов секретаря.

Магдалена уже в который раз проверила, крепко ли повязан платок. Очередь перед нею медленно продвигалась к сторожке у моста. Вокруг ржали лошади, бранились извозчики, внизу от пристаней отходил очередной плот. С реки поднимался легкий запах гнили. До кожевенного квартала было недалеко, а зловонные отходы выбрасывали прямо за поворотом, на идущие уклоном проулки, и с очередным дождем они попадали в реку.

Магдалена стояла у западной оконечности широкого моста, который связывал Шонгау с Пайтингом, Роттенбухом и Сойеном. От него на юг, к долине Аммера и Альпам, вел старинный торговый тракт. Когда-то по нему тянулись целые караваны с товаром, теперь же потоки их иссякали с каждым годом. Пыльной, бурой лентой дорога шла вдоль реки и терялась среди холмов. Лех в это время года вышел из берегов и затопил луга. Этот мост был единственной возможностью перебраться на другую сторону.

Магдалена тронула дрожащей рукой корсаж, под которым прятала письмо Якоба Шреефогля. Еще прошлым вечером патриций составил длинное письмо, предназначенное Иоганну Лехнеру. Шреефогль предостерег Магдалену, что это письмо ни в коем случае не должно попасть в чужие руки. Бургомистр Бюхнер не станет церемониться с предателем в собственных рядах. Пауль пока оставался у Марты Штехлин; для Барбары Магдалена написала короткую записку – ни на что другое времени не хватило. По ее расчетам, пройдет не больше двух дней, прежде чем выяснится, что Магдалены нет в городе и Бюхнер что-то заподозрит.

Два дня, чтобы предостеречь Лехнера и убедить его в том, что Барбара невиновна, а город в опасности.

Вокруг ворчали многочисленные торговцы и крестьяне, направлявшиеся в сторону Аммергау. Балки моста скрипели под весом телег и повозок. В другое время здесь редко кого вообще останавливали, но сегодня стражники проверяли куда тщательнее.

«И я даже знаю почему», – подумала Магдалена.

– Что это со стражниками такое? – выругался рядом пожилой крестьянин. – Уснули они там, что ли? Если я к полудню не поспею в Пайтинг, то и даром свою свеклу не раздам. Рынок уже разойдется к тому времени!

– Вчера столько же ждать пришлось, – добавил бедно одетый поденщик; за спиной у него висела корзина, доверху наполненная хворостом и еловыми шишками. – Видно, ищут кого-то, – произнес он заговорщическим голосом. – Может, это все из-за младшей дочки Куизля, у которой колдовские книги нашли. Вы слыхали про это? Может, девица и сбежала…

В самых мрачных красках он стал расписывать, на какие опасные деяния способны обладатели таких книг.

– Если б девицу не изловили, она наверняка наслала бы на наши поля полчища мышей, – говорил он с таинственным видом. – Вспомните хотя бы нашествие мышей несколько лет назад. Священнику трижды пришлось обойти поля с посохом святого Магна, чтобы изгнать их.

– Даже не знаю, – задумчиво проронил крестьянин. – Эти Куизли, может, и нечестивы, но целителей лучше их я не встречал. Вот еще в прошлом году я ходил к палачу с вывихнутым плечом и должен тебе сказать…

Магдалена незаметно отошла на несколько шагов, чтобы крестьянин не узнал ее. Как и вчера, она закуталась в платок, размазала сажу по лицу, взяла в руки корзину и подперлась кривой палкой, так что ее можно было принять за бродячую торговку. Но Магдалена не строила иллюзий: тот, кто хоть немного ее знал, быстро разоблачит ее затею. По этой же причине она не стала отправляться в путь, как планировала, с восходом. Нынче же в караул заступали стражники из соседнего Альтенштадта, которые знали ее лишь по имени.

Но и это не могло уберечь ее от случайного разоблачения.

Через некоторое время Магдалена оказалась перед двумя стражниками. Один из них, небритый и с желтым фурункулом на носу, окинул ее беглым взглядом.

– Ну, женщина, куда собралась? – спросил он.

– В Сойен, на рынок, – с готовностью ответила Магдалена, чуть изменив голос. – Продаю там чеснок. – Она показала корзину, куда сложила испорченные, особенно зловонные экземпляры. – Может, и вы купите пару головок, сударь? Чеснок хорошо помогает от гнойников, на носу в том числе…

Стражник брезгливо отпрянул:

– Убери от меня эту дрянь, старуха! От тебя воняет, как от чесночного поля. Если это все, что у тебя есть к продаже, народ будет обходить тебя за десять шагов, готов поспорить.

– Ничего другого у меня нет, – ответила Магдалена и виновато уставилась себе под ноги: так стражник не мог заметить ее усмешку. Именно ради этого она прихватила лежалый чеснок.

– Ладно-ладно, проваливай.

Стражник пропустил ее, и Магдалена ступила на широкий мост. Мимо шли другие торговцы и крестьяне с тележками, катили повозки и проезжали всадники. Шреефогль предлагал Магдалене своего коня. Но женщина в седле, да еще бедно одетая, привлекала бы к себе слишком много внимания. Пешком до Обераммергау был примерно день пути. Магдалена надеялась добраться туда до темноты – тогда у нее будет достаточно времени, чтобы предупредить Лехнера, повидаться с Петером и вернуться обратно. Возможно, даже с отцом и Симоном.

Магдалена по-прежнему сердилась на мужа за то, что он так просто взял и оставил ее одну. Можно было хотя бы все подробно объяснить или даже вернуться ненадолго в Шонгау и все обсудить… Что угодно, только не это куцее письмо! Но Симон просто-напросто был трусом. Что ж, по крайней мере, сегодня вечером Магдалена его как следует отчитает. Однако ее злость не шла ни в какое сравнение с беспокойством за Барбару. Магдалена с грустью подумала обо всех ссорах, произошедших между ними за последнее время. Теперь все это казалось ей такой мелочью… Нужно непременно вернуться прежде, чем явится какой-нибудь палач и примется за свое дело!

Под скрип балок Магдалена перешла мост и оказалась на другом берегу, где также располагались сторожка и сарай. Солнце выглянуло из-за облаков, и в душе у Магдалены затеплилась слабая надежда. Она удобнее перехватила корзину и зашагала к лесистым холмам, отделяющим Шонгау от других селений. По губам ее скользнула тонкая, уверенная улыбка. Да, она вернется с Лехнером. Возможно, Барбара и не избежит суда, но до пыток и казни дело точно не дойдет. Лехнер приструнит бургомистра и этого гнусного доктора… Рука ее снова скользнула к бесценному письму под корсажем, и на душе стало спокойнее.

Все будет хорошо.

– Omnipotentem! Господи, неужели это так сложно?!

Георг Кайзер хлопнул книгой по кафедре и в отчаянии оглядел сидящих на скамьях учеников. Дети смотрели на него пустыми глазами. Толстый Непомук силился произнести первые слова апостольского Символа веры. Несмотря на царящий в классе холод, на лбу у него выступил пот. В воздухе, как всегда, стоял слабый запах разложения, которым тянуло с кладбища.

– Никто и не требует, чтобы вы наизусть знали целый катехизис, – ворчал Кайзер. – Но ничего не мешает выучить пару строк на латыни. Петер, поможешь Непомуку?

Учитель с благосклонной улыбкой обратился к Петеру. Мальчик вздрогнул. Разумеется, Кайзер делал это из лучших побуждений. Он ведь понятия не имел, каково это, учиться в классе с шестью десятками упрямых неучей и быть единственным, кто знает латынь. Уже сейчас он чувствовал на себе взгляды других.

– Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae, – прошептал он.

Кайзер благодарно вздохнул:

– Ну вот, видите. Это не так уж трудно. Берите пример с Петера. Из него-то выйдет толк. А теперь…

Церковный колокол пробил полдень, сигнал к окончанию занятий. Дети с радостными воплями повскакивали с вытертых скамей и устремились к выходу. Непомук, проходя мимо, толкнул Петера, так что у него выпала дощечка для письма.

– Еще встретимся, умник! – прошипел толстяк; он почти на голову был выше Петера. – Без зубов латынь дается не так бойко…

Тут он заметил, что подходит Кайзер, прервал свои угрозы и поспешил прочь. Учитель дружески взъерошил Петеру волосы. Стычки между учениками он, похоже, не заметил.

– Учение здесь может показаться тебе очень затянутым, – произнес Кайзер. – Но это ведь маленькая деревня, следует принимать во внимание и менее смышленых ребят. Кроме того, отец Непомука оплачивает почти половину дров для школы.

Он сухо закашлялся, потом показал на маленькую ржавую печку в углу, которую приходилось топить даже теперь, в мае. Сквозь щели в бывшую конюшню задувал ветер, немногочисленные скамьи были сколочены из старых досок. Мест на всех не хватало, и половина детей вовсе вынуждена была сидеть на утоптанном, холодном полу.

Кайзер подмигнул Петеру:

– Если хочешь, заходи вечером ко мне в кабинет, почитаем Катулла. Может, у меня найдется для тебя пара новых анатомических рисунков… Скажем, в шесть часов?

Петер нерешительно кивнул:

– Э… с радостью. – Он торопливо сложил вещи и направился к выходу. – Но мне сейчас надо…

– И еще, Петер… – Кайзер придержал его за плечо. – Не стоит бояться здешних болванов. Это всего лишь зависть. Как я уже сказал, из тебя выйдет толк.

– Будь по-вашему, – ответил Петер. – Но мне и вправду нужно идти. Меня…

– Тебя ждут другие ребята? Я рад, что ты уже нашел друзей, это превосходно. – Кайзер со смехом потрепал Петера по волосам и наконец отпустил. – До вечера!

Петер побежал на улицу, где его нетерпеливо дожидались Йосси и Максль.

– Мы уж думали, Кайзер заставил тебя целиком зачитывать катехизис, – проворчал последний низким голосом и покачал головой: – Где ты так обучился латыни? Это просто немыслимо.

– Не знаю, – пожал плечами Петер. – Просто получается. Для меня это вроде игры.

– Вроде игры? – рассмеялся Йосси. – Тогда я знаю игры получше. Салки, шарик или прятки, к примеру… Ты и вправду малость странный. Да еще эти твои рисунки!

Петер уставился себе под ноги:

– Прости, если я…

Максль хлопнул его по плечу:

– Да не бери в голову. По крайней мере, я потом смогу сказать, что знавал настоящего студента. Ну, идемте же, пока не попались Ханнесу.

Он украдкой показал в сторону школьного сада, где помощник Кайзера колол дрова.

Рябой Ханнес был рослым и широкоплечим, под потной рубахой угадывались крепкие мускулы. Лицо его было усеяно шрамами от перенесенной оспы, которые и дали ему прозвище. Дрова он колол с тем же усердием, с каким зачастую хлестал на занятиях непослушных ребят. Петеру хватило и получаса, чтобы возненавидеть его. Удивительно, с чего бы дружелюбный Кайзер вообще назначил этого олуха своим помощником. Ханнес умел читать не лучше других учеников, а на латыни знал наизусть лишь «Отче наш». Хотя возможно, что более способного помощника в Обераммергау просто не было.

В этот момент Ханнес поднял голову и вытер пот со лба. Ребята пригнулись, но было уже поздно.

– Эй! – крикнул он и махнул рукой. – Хватит глазеть, лучше помогите с дровами. Ну, чего встали?

– Не вздумайте, – прошипел Йосси. – Просто сделаем вид, будто не слышали его. Иначе он нас уже не отпустит.

Они бросились наутек, а Ханнес ревел им вдогонку:

– Я вам это припомню, сопляки! Так просто я этого не оставлю, даже не думайте. Всю ночь напролет пахать заставлю!

– Что ему от вас нужно? – спросил Петер на бегу. – Пахать всю ночь? Вы что-то натворили?

– Не в том дело, – просипел в ответ Йосси. – Но нам, батрацким детям, он всегда находит работу. – Лицо его омрачилось. – Особенно теперь… Но лучше прибереги воздух, бежим скорее!

Пригнувшись, они пробежали кладбище и двинулись дальше по переулкам, к мосту через Аммер. Сердце у Петера бешено колотилось. Еще вчера новые друзья показали ему несколько хороших мест, где можно наловить форели. А сегодня они хотели посвятить его в какую-то тайну. Во время занятий Петер нетерпеливо ерзал на скамье; в перерыве он засыпал вопросами Йосси и Максля, но те отказывались что-либо говорить. Теперь он наконец-то все узнает!

– Куда мы бежим? – спросил мальчик, запыхавшись от бега.

Но Йосси лишь захихикал и побежал себе дальше.

– Скоро узнаешь. У тебя глаза на лоб полезут.

Они миновали мост и побежали через поля, местами еще укрытые снегом. Впереди, у самого подножия Кофеля, темнел хвойный лес. Как только они оказались под кронами деревьев, стало заметно прохладнее и темнее. Всюду лежали обломки булыжников, словно какой-нибудь великан бросал их с горы в приступе гнева. Между камнями змеилась узкая тропинка.

Через некоторое время они остановились перед массивной скалой. С этой стороны она представляла собой гладкую стену высотой в семь шагов. Петер с удивлением заметил нацарапанные на ее поверхности странные рисунки: пентаграммы, кубок и громадную голову в рыцарском шлеме.

– Что это? – спросил он.

– Мы называем эту стену Меченой скалой, – пояснил Максль с таинственным видом. – Говорят, это древние рисунки, зашифрованные послания и заклинания против злых духов. – Он показал на тропу: – Тут, у подножия Кофеля, повсюду такие скалы. Потому эти места считаются проклятыми. Люди редко ходят этими тропами. – Он ухмыльнулся: – На наше счастье.

Петер получше присмотрелся к рисункам.

– Пентаграмма! – воскликнул он взволнованно. – А это похоже на льва или двуглавого орла…

– Там, где орел крикнет в два голоса, держись по узкой тропе тени горы, – пробормотал Йосси.

– Что ты сказал? – переспросил Петер в недоумении.

– Ну, поговаривают, что венецианские рудокопы из легенд…

– Давайте скорее, – перебил его Максль, бросив на друга предостерегающий взгляд. – А то, чего доброго, пройдет какой-нибудь лесоруб и отправит нас домой. Это заповедный лес, знаешь ли, он принадлежит монастырю. Нам вообще-то нельзя тут бывать.

Максль с проворством серны взбежал по левой стороне скалы и скрылся в расщелине. Йосси и Петер последовали за ним. Взбираясь, последний на ходу размышлял о диковинных рисунках. Хотелось бы ему разузнать о легендарных карликах… Что ж, быть может, позже и выпадет случай расспросить об этом подробнее.

Они пробрались через скользкую расщелину, преодолевая поваленные деревья и булыжники, и обогнули при этом скалу. Потом Йосси неожиданно остановился, скрестил руки на груди и с таинственным видом обратился к Петеру:

– Прежде чем двинемся дальше, ты должен поклясться, что никому не расскажешь об этом месте, – заявил он торжественно.

Петер с готовностью кивнул:

– Я… клянусь…

– Жизнью своей матери и верой в Господа! – велел Максль.

– Жизнью моей матери и верой в Господа.

Йосси широко улыбнулся:

– Ну вот, теперь идем.

Он взял Петера за руку и провел еще несколько шагов, пока они не оказались точно по другую сторону скалы.

– Добро пожаловать в укрытие батрацких детей! – произнес Йосси и поклонился при этом. – Чувствуй себя как дома.

У Петера отвисли челюсть от изумления. Внушительная скала с этой стороны образовывала некое подобие скатной крыши, нависающей над входом в пещеру. В ней было просторно, как в гостиной. Справа открывалась еще одна небольшая пещера, вдоль стен которой были расставлены плоские булыжники, как стулья. Посередине находился очаг, а рядом стоял широкий дубовый пень. Очевидно, он служил столом, судя по расставленным на нем кружкам. В сумеречном свете Петер разглядел даже несколько медных тарелок.

– Да это же… настоящий дворец! – сумел он наконец выговорить.

Йосси рассмеялся:

– Ну, может, и не дворец, но вполне уютное укрытие. Особенно когда нас разыскивает Ханнес.

Вслед за Макслем он прошел в соседнюю пещеру и поманил за собой Петера, пригрозив:

– Если нарушишь клятву, пожалеешь. Мы подвесим тебя вниз головой над муравейником и скормим муравьям. Ясно?

– Яс… ясно. – Петер сглотнул. – А кто еще знает про это укрытие?

– Кроме нас, еще с дюжину ребят, – ответил Максль и принялся загибать пальцы: – Пауль, Вастль, Лилли, Йозеффа. Все дети простых батраков и переселенцев. – Он ухмыльнулся: – Такие, кого отец Непомука называет бесполезным отребьем. И ты теперь входишь в их число. Деревенские сторонятся этих мест, поэтому нам тут никто не мешает. – Он опустился на мох, достал из-под плоского камня мешок и с благосклонным видом протянул его Петеру: – Угощайся. Тут засушенные ягоды и орехи, мы набрали. Осенью мы даже сидр делаем.

Петер взял несколько сладких ягод и принялся с удовольствием жевать. Он прислонился к стене, внутри разливалось приятное тепло. Мальчик чувствовал, что наконец-то оказался среди своих. В Шонгау он был лишь мерзостным внуком палача.

– Если столько ребят знают про укрытие, почему они не здесь? – спросил Петер, когда проглотил. – У них сегодня времени нет?

Некоторое время Йосси и Максль хранили молчание и смущенно поглядывали друг на друга. Потом Йосси наконец ответил.

– Их здесь нет, потому что после обеда они должны работать на Ханнеса, – пояснил он хмуро. – Их родителям нечем платить за школу, поэтому дети работают на него не разгибая спины. На поле или в лесу. – Он показал на Максля и на себя. – Нам тоже через час надо явиться к нему. Надеюсь, настроение у него будет лучше, чем прежде…

– Но это несправедливо! – возмутился Петер. – Кто-то двух слов на латыни связать не может и после обеда лежит у печи, а другие должны гнуть спину…

– Наши родители рады, что так мы хотя бы можем ходить в школу, – пожал плечами Максль. – Ничего не поделаешь. У нас, батрацких детей, нет никаких прав. А теперь нас и из долины намереваются…

Тут снаружи донесся шум, и он резко замолчал. Послышался шорох шагов – кто-то прошел совсем близко от пещеры. Йосси прижал палец к губам и заговорщически взглянул на Петера. Когда шаги наконец стихли, он шепотом обратился к друзьям:

– Давайте посмотрим, кто это был. Вообще-то сюда редко кто забредает.

– Господи, только бы не Ханнес! – взмолился Максль. – Если он пронюхает о нашем укрытии, все пропало.

Йосси между тем скользнул в первую пещеру и осторожно выбрался наружу. Оглядевшись, он махнул Макслю и Петеру и прошипел:

– Там кто-то есть у скалы! Идемте!

Йосси и Максль проворно забрались на скалу, Петер боязливо последовал за ними. Несколько раз он соскальзывал по замшелым камням, но все-таки взобрался на вершину, где его нетерпеливо дожидались старшие товарищи. Бесшумно, насколько это возможно, они подползли к самому краю. Снизу доносился какой-то шорох.

Петер медленно выглянул через край и увидел у подножия скалы мужчину, широкоплечего, с густыми усами. Это совершенно точно был не Рябой Ханнес – и тем не менее он кого-то напоминал Петеру.

– Глазам не верю, Франц Вюрмзеер! – прошипел Йосси. – Отец жирдяя Непомука! Что он здесь забыл?

Действительно, человек внизу имел большое сходство с толстым Непомуком. Он стоял на коленях перед скалой, наклонившись немного вперед, так что Петер не мог разглядеть, что именно он там делал. Через некоторое время Вюрмзеер поднялся и поспешил прочь. На земле лежало несколько белых камешков и веток, расположенных в каком-то порядке. Петер не сразу вспомнил, где ему доводилось видеть подобное.

«Придорожный крест! – пронеслось у него в голове. – В день нашего приезда!»

Это было в день их приезда, когда они с отцом ехали в телеге с извозчиком. Они останавливались у поминальника на краю долины, и у подножия креста лежали такие же ветки и камешки. Ради всего святого, что все это значило?

– Вюрмзеер ушел, – прошептал Максль. – Давайте спустимся и посмотрим, что он там делал.

Ребята быстро спустились со скалы и встали перед стеной с рисунками. Вблизи знак, выложенный на земле, казался более странным и зловещим.

Как дьявольская метка.

Йосси расшвырял его ногой. Ветки и камешки разлетелись в разные стороны.

– Этот Вюрмзеер ублюдок, ничем не лучше своего сынка! – выругался он. – Не важно, что это было. Главное, избавились. – Он зябко потер ладони. – Как-то мне расхотелось сидеть в пещере… Давайте возвращаться.

Петер кивнул. Ему тоже захотелось обратно. Но больше всего хотелось рассказать отцу о происках Вюрмзеера. Быть может, он тем самым сумеет помочь своим в поисках убийцы? Наверняка они будут благодарны ему, и отец станет проводить с ним больше времени – теперь, когда Петер выяснил нечто очень важное.

Что бы ни означал этот знак, это не сулило ничего хорошего.

– Что я должен?

Симон уставился на своего тестя, словно перед ним стоял лесной дух. Он едва не валился с ног от усталости и недосыпа. Накануне вечером цирюльник заглянул домой к Кайзеру, чтобы уложить Петера. Мальчик действительно нашел несколько новых друзей, о которых с воодушевлением рассказывал отцу. Но Симон слушал лишь вполуха. Мысленно он был уже с раненым Мартином, который нуждался в его помощи. Юного лесоруба всю ночь лихорадило, и он кричал во сне. Рана на ноге открылась, и пришлось наложить на нее новую повязку. Сегодня утром Симону с трудом удалось найти несколько помощников, чтобы отнести несчастного домой, в бедную хижину у подножия Лабера.

После этого Симону пришлось обойти кое-кого из больных, которые уже не могли выйти из дома. Когда он, изнуренный, наконец-то вернулся в цирюльню, то встретил там Куизля – затем лишь, чтобы услышать еще одно жуткое известие.

– Ты все слышал, – проворчал палач. – Лехнер ждет тебя завтра утром в Эттале. Будешь помогать мне при допросе.

– Это не допрос, а самая обыкновенная пытка! – прошипел Симон. – Сколько еще люди будут прибегать к этой дикости вместо того, чтобы обратиться к голосу разума?

Он опустился на стул и погрузился в раздумья. В общем-то, Фронвизер знал, что рано или поздно это коснется и его. При допросах с пристрастием необходимо было присутствие врача, чтобы подозреваемый не потерял вдруг сознание, а то и вовсе не умер. В Шонгау этим занимался сначала его отец или прежний цирюльник, а теперь Мельхиор Рансмайер, который без зазрения совести прибирал лишние деньги и не слишком-то заботился о раненых. Симон же считал пытку пережитком прошлых, темных эпох, но, к сожалению, в Шонгау его взглядов никто не разделял.

– Может, до этого и не дойдет, – попытался успокоить его Куизль. – Доказательства до того очевидны, что Ксавер должен сразу признаться. Может, достаточно будет показать ему орудия пыток.

Палач рассказал о странных фигурках в мешке Ксавера, одна из которых была найдена недалеко от места убийства Урбана Габлера.

– Это точно такая же фигурка, какую ты нашел здесь, в цирюльне, – пояснил Куизль и показал на резного иудейского законника, стоявшего на полке среди банок с коровьими глазами и жабами. – Если такая же найдется в доме Файстенмантеля, связь будет очевидна. Ксавер хотел отомстить некоторым членам общины. Сначала он оставлял для каждого из них резную фигурку, чтобы предупредить, а после убивал. – Куизль скрестил руки на груди и откинулся на скамье, слишком маленькой для него. – Я поймал Ксавера в тот самый момент, когда он вознамерился прикончить старого Файстенмантеля. У него был при себе нож для резьбы, им-то он, видимо, и собирался обработать толстяка.

– Даже не знаю. – Симон задумчиво склонил голову. – В случае с Файстенмантелем вы, может, и правы. Как-никак он разорил семью Ксавера, у парня были все основания для мести… Но Урбан Габлер и старый цирюльник? Какое они имеют ко всему этому отношение?

Куизль пожал плечами:

– Габлер входил в общинный совет, а Ландес, будучи цирюльником, наверняка имел здесь определенное влияние. Не исключено, что оба помогали Файстенмантелю вытеснить Айрлей из долины.

– И тогда Ксавер принимается мстить, подсовывая им для начала резные фигурки? – Симон прошел к полкам и вернулся с резным фарисеем. Он перевернул его и показал надпись на торце: – И вообще, к чему это Et tu?

– Мне почем знать! – Куизль стоял на своем. – Как бы то ни было, фигурки принадлежат Ксаверу, в этом сомнений нет. У него их целый мешок был!

– Вы ведь сами говорили, что Ксавер с Домиником были хорошими друзьями, – не сдавался Симон. – Зачем ему убивать друга? Только потому, что Доминик был сыном его заклятого врага? Это ни в какие рамки не укладывается.

– Укладывается или нет, не важно, – проворчал Куизль. – Ксавер лучше всего подходит на роль убийцы. А Лехнер хочет как можно скорее разобраться с этим делом.

– Как и вы, – тихо произнес Симон.

– Черт бы тебя побрал, как ты не понимаешь? – Палач с такой силой стукнул по столу, что задребезжали банки на полках. – Я и моя семья у Лехнера на крючке! Если я не помогу распутать ему это дело, он мне житья не даст в Шонгау!

Симон вздохнул:

– Хорошо, вы отвесили затрещину Рансмайеру. Не исключено, что из-за этого у вас будут неприятности. Возможно, даже у всей нашей семьи. Но это вовсе не значит, что невиновному…

– Это еще не всё, – резко прервал его Куизль. – Лехнер ясно дал мне понять, что, если я не помогу ему, Георгу никогда не позволят вернуться в Шонгау. Запрет останется в силе навсегда.

Палач отвернулся и принялся вытряхивать из мешочка остатки табака, чтобы набить трубку. Пальцы у него слегка дрожали. Наступило тягостное молчание.

Симон прикусил губу.

– Я… понимаю, – произнес он нерешительно.

– Ни черта ты не понимаешь.

Якоб отложил трубку и с хмурым видом уставился в открытое окно, на журчавший рядом с домом Аммер. Симон не в первый раз отметил, как сильно состарился его тесть. Многочисленные «дары» судьбы были отмечены глубокими морщинами на его лице. Палач по-прежнему был силен, как медведь, но словно усыхал под крепкой шкурой, словно мертвая, высохшая гусеница в коконе. Щеки и глаза у Куизля покраснели от продолжительного пьянства, длинный нос был пронизан тонкими сосудами.

– Я понимаю, каково вам сейчас, – немного спустя пробормотал Симон. – Мне тоже тяжело расставаться с Петером. Даже представить не могу, что он ко мне никогда не вернется. – Он помедлил немного, потом продолжил твердым голосом: – Но я всегда знал вас как человека, верного своим принципам. Вы понимаете, что здесь все не так просто, как кажется. И все-таки…

– И все-таки хочу, чтобы это поскорее осталось в прошлом, – перебил его Куизль. – Да, ты прав, я теряю хватку. Но я и не могу вечно оставаться сильным! Теперь пусть другие тянут лямку, я слишком стар для этого.

Он повернулся к Симону, прищурил глаза. Палач снова был неуязвим, как раньше. Момент слабости миновал.

– Поэтому завтра я буду пытать Ксавера, – продолжил он решительно. – Сделаю все быстро и на совесть, и ты мне в этом поможешь. А после мы вернемся к тем, кто в нас нуждается. К нашей семье.

Долгое время оба хранили молчание. Только шум реки нарушал тишину.

Потом снаружи послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Петер. Он был взволнован, по лицу его струился пот.

– Папа, мне… мне нужно кое-что рассказать тебе, – начал он, задыхаясь. – У нас есть укрытие в лесу, и…

– Петер, давай ты расскажешь это в следующий раз, – прервал его Симон усталым голосом. – Нам с дедушкой нужно обсудить кое-что важное.

– Но, папа, я только хотел сказать, что…

– Не сейчас! – Фронвизер сердито отмахнулся. – Речь идет о жизни и смерти, понимаешь? Так что подожди со своими историями, мне сейчас не до них. Предстоит серьезный допрос, нужно подготовиться.

У Петера на глазах выступили слезы, руки задрожали.

– Вечно ты занят! – пожаловался он. – Вот и вчера у тебя не было времени, и ты отправился к этому парню…

– Этот парень потерял ногу, – перебил его Симон. – Я должен находиться рядом с ним, иначе он умрет.

– А как же я? – возмутился Петер. – Кто будет рядом со мной?

Цирюльник вздохнул:

– Очень эгоистично с твоей стороны думать только о себе при таких обстоятельствах. Ты здоров, и у тебя есть отец. А вот его отец умер, и сам он никогда больше не сможет бегать. Нужно радоваться и быть благодарным за то, что у тебя есть друзья и ты можешь ходить в школу.

Петер опустил глаза.

– Прости, – пробормотал он. – Я только думал…

– Делай, как говорит отец, Петер, – присоединился к Симону Якоб. – Сейчас у взрослых дела. А завтра после обеда у отца будет масса времени.

Симон кивнул.

– Точно, так будет лучше всего, – сказал он примирительным тоном. – А сегодня вечером я почитаю тебе пару историй, обещаю.

Он попытался улыбнуться, но в мыслях уже перебирал снадобья и инструменты, которые понадобятся на завтрашнем допросе.

– Эй, сходи пока к Кайзеру в библиотеку или еще куда, – предложил он. – А завтра покажешь мне рисунок. Скажем, человеческий торс или какой-нибудь вид Обераммергау…

Симон поощрительно взглянул на сына, но ответа дожидаться не стал. Вместо этого он повернулся к полкам, уставленным многочисленными лекарствами.

Фронвизер погрузился в раздумья и даже не заметил, как Петер бесшумно, со слезами на глазах, вышел за дверь.

Барбара сидела, уставившись в маленькое зарешеченное окошко, сквозь которое в камеру падал тонкий луч света.

Вот уже день и ночь она провела в городской тюрьме. Сквозь окошко слышались отдаленные звуки, кричали торговцы, мычали коровы, визжали напуганные свиньи на бойне. Должно быть, близился полдень и ярмарка была в самом разгаре. Время тянулось мучительно долго. В течение всех этих часов Барбара попрекала себя за собственную глупость. И зачем только она листала эти проклятые книги? Зачем вообще достала их из тайника? На них была кровь, и не исключено, что в скором времени будет и ее собственная.

Вся эта история с колдовством вдруг показалась ей невыносимо смешной. Магдалена скорее всего была права: ведьм не существовало. Если они действительно умели колдовать, то почему не высвободились из темниц во время охоты на ведьм в Шонгау? Почему не улетели на своих метлах? Почему не вызвали молнии на своих мучителей? Теперь Барбара чувствовала, каково было тем женщинам, когда они дрожали от страха и плакали в ожидании первой пытки.

Теперь и она стала такой ведьмой…

Кто-то торопливо прошел мимо ее окна. Барбара оживилась в надежде, что это, быть может, Магдалена пришла ее навестить. Но это оказался лишь какой-то прохожий, и шаги его вскоре затихли. Барбара сомневалась, что намерение сестры – попросить о помощи их общего друга, Якоба Шреефогля – увенчается успехом. Но тревожное ожидание действовало на нервы, и ночью она едва сомкнула глаза.

Барбара со стоном поднялась и прошлась несколько раз из угла в угол. Спина болела после холодного каменного пола. Шмыгнула по грязной соломе и скрылась где-то в углу очередная крыса. Стражники до сих пор обходились с нею очень внимательно, давали ей свежий хлеб и ячменный суп. Но у Барбары не было аппетита, и крысы наедались досыта.

В голове без конца вертелась одна и та же мысль: быть может, Магдалена все же добилась чего-нибудь от Шреефогля? Какие еще имелись возможности избежать уготованной судьбы? Что можно…

Тихий свист вывел Барбару из задумчивости. Она посмотрела в окно и увидела маленькое знакомое лицо. Сердце забилось чаще.

– Пауль! – шепнула она. – Как же я рада видеть тебя! Где мама?

Пауль, надув губы, присел перед решеткой и заглянул в камеру.

– Мама уехала. Я остался у Штехлин, но она очень уж строгая. Не разрешает играть с ее кошкой, хоть я только дважды дернул ее за хвост.

Он осторожно огляделся, вынул из-за пазухи маленький листок и сказал вполголоса:

– Вот, мама велела передать тебе… Сказала, чтобы я не попадался, иначе будет беда.

Пауль просунул тоненькую руку между прутьями решетки. Барбара потянулась, взяла записку, торопливо развернула ее и пробежала глазами несколько строк. После чего бессильно привалилась к стене и закрыла глаза.

Ее опасения подтвердились. Разговор с Шреефоглем ничего не дал – бургомистр Бюхнер не ведал жалости. Теперь Магдалена была на пути в Обераммергау, чтобы попросить о помощи Иоганна Лехнера. Но как ей, дочери палача, убедить такого человека, как судебный секретарь, вернуться в Шонгау? Тем не менее эта попытка была, вероятно, последней надеждой для Барбары. Слабым проблеском надежды избежать пытки и казни.

– Спа… спасибо, – сказала она Паулю, который по-прежнему с любопытством следил за нею. – Лучше тебе вернуться к Штехлин, пока стражники тебя не поймали. Со мной ведь никому нельзя разговаривать.

По лицу Пауля пролегла тень. Он со злостью дернул решетку и проворчал:

– Они не могут держать тебя здесь! Ты ничего не сделала. Я освобожу тебя, совсем скоро!

Барбара печально улыбнулась:

– Это очень мило, Пауль. Но, боюсь, не все так просто.

– Мне все равно! У меня есть нож. Я распилю им решетку, и тогда…

– Эй, малец! – донесся громкий голос с улицы. – Что ты там забыл у решетки? Убирайся! Здесь вообще есть стражники, чтобы пресекать подобное безобразие?

Барбара вздрогнула, узнав голос. Это был Мельхиор Рансмайер! Она торопливо спрятала записку от Магдалены под корсаж и прошептала:

– Беги, Пауль! Нельзя, чтобы этот злодей поймал тебя. Возвращайся вечером!

Пауль зашипел, как кошка, и пустился прочь, в то время как Рансмайер ругался со стражниками:

– Я буду вынужден доложить бургомистру, что заключенная может болтать здесь со всеми, как на рынке! Это возмутительно!

– Прошу простить, господин доктор, – пробормотал Андреас, который заступил в это время в караул. – Но это ведь просто маленький мальчик, ему…

– Он – племянник этой ведьмы! Вообще-то ему тоже полагается сидеть в тюрьме. Как и его матери, и всему их семейству! – Послышался шелест бумаги. – Бургомистр, между прочим, позволил мне взглянуть на заключенную. Я должен убедиться, что она пригодна для предстоящего допроса. Вот распоряжение. Так что пропустите меня к ней.

– Как… как прикажете, господин доктор.

Барбара прикрыла глаза, чтобы подготовиться к встрече с Рансмайером. В ней стали нарастать страх и отвращение, поскольку он знала, что ее ждет. Вообще-то осмотром подозреваемой занимался палач. И то, что Рансмайер взял на себя эту обязанность, не сулило ничего хорошего.

Послышались шаги – сначала перед тюрьмой, потом в коридоре. Наконец дверь отворилась, и Рансмайер вошел в камеру.

– Оставьте нас с заключенной наедине, – приказал он скрипучим голосом, обернувшись к стражникам.

Дверь закрылась. Доктор оглядел Барбару с головы до ног, словно хотел раздеть ее взглядом, потом приветственно распростер объятия.

– Действительно печально, что нам приходится теперь встречаться в тюрьме, – промолвил он и шагнул к Барбаре. – Тебе так не кажется? Почему ты не приняла тогда в переулке мое скромное предложение? Мы бы здорово провели время вместе.

– Я скорее с соседским бараном лягу, чем подпущу вас к себе! – процедила Барбара. – Вы омерзительный распутник и подхалим. К тому же от вас воняет, как от козла.

Рансмайер отступил на шаг.

– Следи за словами, – прошипел он со злостью. – Твоя жизнь в моих руках. Если я решу сейчас, что ты пригодна к допросу, то уже завтра мы можем начать пытку.

– Уже… завтра? – Барбара пыталась сохранить самообладание, но не сумела скрыть легкой дрожи. – Но…

Рансмайер улыбнулся, заметив ее замешательство.

– Бургомистр уже подыскал подходящего палача. Он попросил о помощи мастера Ганса из Вайльхайма. – Доктор пожал плечами: – Обходится не так дешево, но, как я слышал, это превосходный палач. Может, излишне усерден на допросах, ну так что ж…

Он замолчал, наслаждаясь страхом в глазах Барбары. Ноги у нее вдруг стали ватными; ей пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. Мастер Ганс считался одним из самых безжалостных палачей в Баварии. Так как за пытки неплохо платили, палач из Вайльхайма делал все, чтобы растянуть ее. В свое время Якоб Куизль спас его заключенного, и Ганс так и не простил ему этого. Барбара предположила, что по этой причине он и согласился на пытку за пределами своего округа. Не каждый день доводится помучить дочь соперника.

– Мне говорили, мастер Ганс не делает различий, кто перед ним, мужчина или женщина, – продолжал Рансмайер, рассеянно поигрывая локоном своего парика. – Даже детям довелось побывать у него на дыбе. Для него все люди… скажем так, материал. Одной юной ведьме он вырвал все ногти один за другим, потом взялся за пальцы, зубы…

– Свинья… – едва слышно прошипела Барбара.

– Тебе известно, что я, как врач, имею право осмотреть обвиняемую, – невозмутимо продолжил Рансмайер. – Нужно убедиться, нет ли на теле дьявольских отметин. Родимые пятна подозрительной формы. – Он шагнул к Барбаре и тронул пальцем ее грязное, изорванное платье. – Дьявольские отметины скрыты в самых необычных местах. На шее, на груди, порой даже в паху…

Барбара замерла. Не только отвращение стиснуло ей горло, но и страх, что Рансмайер при осмотре найдет записку Магдалены. Если он узнает, что она отправилась в Обераммергау, все пропало! Когда доктор скользнул пальцем по ее животу, Барбара уже не могла сдержаться. Она врезала Рансмайеру между ног, причем сильнее, чем в прошлую их встречу у кладбища.

Рансмайер согнулся пополам и повалился на пол. Барбара понимала, что совершает ошибку, но злость затуманила ее рассудок. Она наклонилась к самому уху доктора и прошипела:

– Что вы такое замышляете с Бюхнером? О чем вы говорили тогда в церкви? – Барбара пнула его еще раз. – С кем вы встречались на кладбище? Уж если я и должна умереть, то скажите хотя бы за что!

Доктор застонал. Потом с трудом поднялся на колени, с ненавистью взглянул на Барбару и, несмотря на боль, по-волчьи оскалился:

– Как бы ты хотела об этом узнать, верно, дрянь? Ха, никогда тебе этого не узнать! Зато я скоро раскрою все твои тайны, все до одной. На дыбе и не такие поддавались!

Барбара с ненавистью плюнула ему в лицо.

– Я прежде повешусь в камере. Прежде, чем вы увидите, как я…

– Стража! – завизжал вдруг Рансмайер тонким голосом. – На меня напали! На помощь!

Дверь отворилась, и Андреас просунул голову в камеру.

– Что здесь происходит? – в недоумении спросил он, когда увидел Рансмайера, стоящего на коленях.

– Похоже на внезапные колики, – ответила Барбара еще в ярости. – Господину доктору нехорошо. Ему самому нужен лекарь.

– Она… она ударила меня! – пожаловался Рансмайер и снова согнулся, как побитая дворняга. – Займитесь ею!

– Чтобы юная, слабая девица вас ударила? Хм, даже не знаю… – Андреас склонил голову набок, при этом глаза у него насмешливо сверкнули. – Вы точно уверены, что это не колики?

– Черт возьми, вы… вы об этом пожалеете! Все вы! – Рансмайер поднялся и заковылял к выходу. В дверях он еще раз оглянулся на Барбару: – Ты подписала себе смертный приговор! Я не пожалею лишнего гульдена для мастера Ганса, чтобы тот не спешил.

Дверь захлопнулась, и Барбара снова осталась одна.

Злость понемногу улеглась, и на смену ей пришел страх.