8
Обераммергау, вечер 7 мая 1670 года от Рождества Христова
Петер провел кусочком угля тонкую линию по листу бумаги.
Он сидел на берегу Аммера, прислонившись к большому камню и подставив лицо послеполуденному солнцу. На коленях у него лежала стопка чуть помятых листков, не исписанных с обратной стороны, которые дал ему Георг Кайзер. Петер пытался по памяти нарисовать изображение, которое увидел в одной из книг в библиотеке учителя. Мальчик работал над рисунком второй день; некоторые наброски он уже выбросил, но в этот раз был доволен. На рисунке было изображено женское тело в разрезе с нерожденным ребенком во чреве, похожим на спящего маленького Иисуса. Петер улыбнулся, добавил несколько последних штрихов, и рисунок был готов. Рисование всегда придавало ему сил. Он мог с головой погружаться в это занятие и отрешаться от жестокого мира. Мира, в котором ему, сыну простого цирюльника и внуку палача, жилось не так радостно.
Петер отложил рисунок и посмотрел на Аммер. Он сидел недалеко от моста, у небольшой и укромной бухты. Погруженный в раздумья, мальчик смотрел на листья, как они, подхваченные течением, уносились в сторону дома. Петер стиснул зубы и с трудом сдержал слезы. Еще утром отец спрашивал, нравится ли ему в новой школе, и поначалу Петер отвечал уклончиво. Но когда он захотел рассказать, как тоскует по дому и по маме, явился какой-то человек и позвал отца и Георга Кайзера на собрание в трактире. Говорили, что в деревне обнаружился еще один убитый…
Петер со злостью швырнул камешек в воду и стал смотреть, как расходятся круги. Он так обрадовался, когда отец сказал, что останется в Обераммергау еще на какое-то время… Но его здесь как будто и не было. Они с дедом вечно пропадали из-за жутких вещей, которые происходили в деревне. Петеру даже ночевать у отца не разрешили! Потому как отец хотел, чтобы он привык к дому Кайзера. Не то чтобы Петеру там не нравилось. Учитель был к нему очень мил; Петер, когда бы ему ни захотелось, мог заходить в библиотеку и брать книги или писать у себя в комнате, читать или рисовать. Один раз Кайзер даже дал ему отдельный урок латыни. Это было куда интереснее, чем на занятиях в Шонгау, где большинство учеников не могли даже воспроизвести по памяти катехизис, не говоря уже о нескольких строках этого римского поэта Авиана, чьи басни так полюбились Петеру. Одно оставалось неизменным: у взрослых не было времени, а дети в подавляющем большинстве дразнили его, потому что он отличался от них.
Что в Шонгау, что в Обераммергау…
Еще один камешек плюхнулся в воду. Петер вспомнил эти два дня, проведенных в деревне. Кайзер для начала представил его всем и пригрозил взбучкой каждому, кто вздумает обижать новенького. Потом он назвал Петера выдающимся учеником, который немалого добьется в этой жизни и, возможно, даже попадет в университет. Хуже просто быть не могло. На Петера уставились шестьдесят пар глаз: частью пустых от тупоумия, частью полных ненависти. Уже тогда Петер понял, что в Обераммергау будет ничуть не легче, чем в Шонгау.
Даже тяжелее…
Раздался пронзительный свист, вырвав Петера из задумчивости. Не успел он подняться и спрятать за пазухой рисунки, как в бухту спустились трое мальчишек. Судя по прутьям и бечевкам у них в руках, они искали хорошее место, чтобы порыбачить. При виде Петера они заголосили наперебой.
– Гляньте-ка, наш мозгляк загорает у речки! – выкрикнул один из них, рослый мальчишка десяти лет, широкоплечий и чуть полноватый.
Петер сразу узнал его. Это был Непомук, сын Франца Вюрмзеера, второго человека в Совете Обераммергау. Еще в школе Непомук провожал Петера насмешками и подставил ему ногу. Двое его приятелей, Мартль и Вастль, бегали за Непомуком, как собачонки.
Проворно, как серны, перепрыгивая камни, мальчишки подлетели к Петеру. Непомук заметил рисунок у чужака на коленях и брезгливо поморщился.
– У-у-у, это еще что за дрянь? – произнес он с явным отвращением. – Это Кайзер тебе дал?
– Это… это мое, – ответил Петер нерешительно. – Это я нарисовал.
– Ты нарисовал это?
Казалось, Непомук на мгновение растерялся. Потом к нему вернулась былая уверенность.
– Дай сюда. – Он быстро вырвал у Петера рисунок.
– Эй, ты что делаешь? – возмутился Петер. – Это… это мое!
– Было твоим, – ухмыльнулся в ответ Непомук; его грязные пальцы оставляли следы на белоснежной бумаге. Он показал рисунок своим хихикающим дружкам: – Гляньте только на эту еретическую дрянь! Послушаем, что скажет на это священник, когда мы ему покажем…
– Отдай! – крикнул Петер.
Он поднялся на ноги и пытался отнять у Непомука рисунок. Но рослый мальчишка поднял его над головой, так что Петер не мог достать.
– Отдай, отдай! – передразнил его Непомук тонким голосом.
Потом он внезапно толкнул Петера, и тот свалился в воду. От холода на мгновение перехватило дыхание, но дно, к счастью, было пологим, и течение его не подхватило. Петер вскочил и, отфыркиваясь и неуклюже ступая по гальке, вернулся на берег.
– Так я и думал! – усмехнулся Непомук. – Ты слабак, все вы в Шонгау такие! Эй, а вы папашу его видели? – Он оглянулся на приятелей. – Такой же маленький тощага, цирюльник вонючий… Сам-то из низов, а одевается как щеголь какой-нибудь!
– А его дед – палач из Шонгау. Тоже объявился у нас в деревне! – вставил Вастль. – Мне мама про него рассказывала. Говорит, все их семейство – нечестивые подонки. С ними надо держать ухо востро!
Петер на секунду закрыл глаза. Он понимал, что другие дети скоро выяснят, из какой он семьи, однако не предполагал, что это произойдет так быстро.
– Мой дед распотрошит вас, как рыб, если вы не оставите меня в покое, – ответил Петер ледяным голосом. Он твердо решил не давать себя в обиду. – Он и не таких молокососов вешал!
– Т-твоего деда никто сп-прашивать не б-будет, – заявил Мартль, чей отец входил в расширенный Совет деревни. Он сильно заикался. – И-и вашего сек-кретаря т-тоже. От-тец г-говорит, ск-коро мы выставим вас из д-деревни. Вместе с-с остальным сб-бродом.
– Как считаете, показать нам эту дрянь священнику? – спросил Непомук с невинным выражением и помахал листком. – Хм, пожалуй, сегодня я добрый… Знаете что? Мы не станем выдавать Петера, просто уничтожим эту ересь.
С мерзкой ухмылкой он разорвал рисунок пополам, а потом на мелкие кусочки.
– Нет! – крикнул Петер. – Что… что ты натворил!
Он был вынужден беспомощно смотреть, как Непомук швырнул обрывки его рисунка в течение, как они покружили на поверхности и наконец скрылись из виду, подобно листьям. Когда Петер снова развернулся, трое мальчишек стояли почти вплотную и пренебрежительно смотрели на него.
– А теперь посмотрим, хорошо ли плавает наш слабак, – прошипел Непомук. – Если забросим тебя подальше, доплывешь по меньшей мере до Унтераммергау. Ты ведь умеешь плавать, да? Иначе я тебе не завидую.
Он собрался уже снова толкнуть Петера, но его остановил властный голос:
– Оставьте парня в покое, он вам ничего не сделал!
Непомук закатил глаза, однако от Петера не укрылся промелькнувший в них страх. Наверху стояли двое мальчишек, им было лет по двенадцать или тринадцать. Петер уже встречал их в школе, но там они держались в тени. А сегодня он их и вовсе не видел. Одежда у них была бедная и грязная, лица худые и бескровные. Несмотря на это или как раз поэтому, в них чувствовалась скрытая сила. Глаза их сверкали, словно подростки только и ждали повода, чтобы выплеснуть неукротимую злость. Они с грозным видом подошли ближе.
– Не суйтесь, выродки нищие! – прошипел Непомук. – Вас это не касается.
– А по-моему, очень даже касается. – У говорившего были веснушки и копна золотистых волос. – Мы послушали вас немного… Как вы назвали мальца? Нечестивым? Забавно, вы и нас всегда так называли. Так что мы пришли выручить одного из наших, все честно.
– Давно пора показать вам, беднякам, кто здесь хозяин! – выругался Непомук. – Мой отец говорит, вас даже пускать сюда нельзя было. Бездельникам вроде вас нет места в этой долине!
– Пусть твой отец меня в зад поцелует, – ответил второй подросток с черными волосами; для его возраста голос у него был на удивление низкий. – А теперь проваливайте, пока Ханнесу не рассказали. Если мы вам уши не оборвем, то он уж постарается. Вы его знаете.
Петер заметил, как Непомук вдруг побледнел. Рябой Ханнес, неотесанный молодчик тридцати лет, был помощником Георга Кайзера. Главная радость для него состояла в том, чтобы посечь розгой нарушителя порядка. Ему нравилось поднимать детей за уши, так что они вопили от боли. Вот и вчера утром, пока Кайзер работал над текстом мистерии, Ханнес снова свирепствовал на занятии.
– Ладно, – проворчал Непомук через некоторое время. – Все равно мы рыбачить собирались. – Он показал на Петера, мокрого и дрожащего: – Возитесь с ним, если вам и так забот не хватает. Но вот что я вам скажу, – он с грозным видом шагнул к веснушчатому, – придет день, и мы вышвырнем вас из долины.
Непомук дал знак своим приятелям, и они скрылись за крупными валунами.
– Мы ничем не хуже вас и останемся здесь! – крикнул им вслед веснушчатый. – Запомните!
Когда шаги их затихли, двое подростков подошли к Петеру. Мальчик дрожал от холода, и тот, что с черными волосами, снял куртку и накинул ему на плечи.
– Не лучшее время для купания, – проговорил он с ухмылкой. Потом с удивлением показал на рисунки, разбросанные по земле: – Это ты сам нарисовал?
Петер кивнул и, шмыгая, стал собирать грязные листки. Двое мальчишек помогли ему.
– У тебя неплохо выходит, – сказал веснушчатый и одобрительно взглянул на рисунки. – Ха, не хуже, чем у местных! Люди здесь гордятся тем, что умеют вырезать и рисовать. В этой долине по-другому не заработаешь… – Он показал на один из рисунков: – С таким умением ты вполне можешь стать раскрасчиком, а может, даже и лепщиком. В тебе от местного больше, чем в этих троих, вместе взятых.
– Почему они вас так ненавидят? – спросил Петер, поправляя листки.
– Эта деревня разделена на две части, – пояснил подросток с веснушками. – Есть коренные жители, а есть мы, приезжие. Наши семьи поселились здесь в основном после чумы, когда в Обераммергау на счету был каждый человек. Теперь они считают, что от нас можно избавиться. Мы выполняем грязную работу, трудимся за гроши в лесу или на крестьян. Но считаем Обераммергау своим домом! Ведь у многих из нас родители родились уже здесь. И все-таки отец Непомука и судья Аммергау хотят прогнать нас из долины. Но у них ничего не получится. – Он протянул Петеру руку: – Кстати, я Йосси, – и показал на своего угрюмого приятеля. – А это Максль. – Он подмигнул Петеру: – Как видно, парень, тебе не помешают несколько приятелей. Милости просим в круг бедняков и батраков. Ты – один из нас!
Йосси дружески хлопнул Петера по плечу, потом развернулся и стал подниматься по склону.
– Пойдем с нами. Мы знаем одно место, там можно кучу форели наловить. Если Непомук со своим дружками увидят наш улов, то лопнут от досады.
Петер улыбнулся и пошел вслед за новыми друзьями. Возможно, жизнь в Обераммергау будет не такой уж тягостной, как он опасался. Мальчик уже и забыл, что собирался еще повидаться с отцом.
* * *
Симон опустил стержень для прижигания и вытер пот со лба. Он был вымотан.
Операция длилась больше часа и потребовала от него полного сосредоточения. На столе перед ним лежал юноша, которого Куизль с дровосеками вытащили из-под валуна. Лицо у него было до того бледным, будто в парне вообще не осталось крови, но дыхание было ровным, только веки едва заметно трепетали. Почти сразу, как только Симон взялся за пилу, бедняга потерял сознание. Но прежде он так кричал, что сбежались соседи и принялись заглядывать в окна. Куизль, который все это время находился рядом, свирепо глянул на них и послал к дьяволу. После этого стало спокойнее.
Покуривая трубку, палач накладывал свежую повязку на культю. Всюду валялись окровавленные тряпки, над липкими лужами гудели мухи, цирюльня походила на бойню.
– Неплохо справился, – проговорил Куизль. – Рука не дрогнула, так и до́лжно хорошему хирургу.
Симон насторожился.
– Это что, похвала? – спросил он. – Впервые слышу от вас подобное.
– Чудеса все-таки случаются.
Куизль усмехнулся и завязал последний узел. Во время операции он держал юношу мертвой хваткой и то и дело вливал ему в рот настойку, перемешанную с отваром из белены. Симон еще на месте понял, что левую ногу по колено придется отнять. Даже если б ему удалось вправить раздробленную кость и затянуть культю в лубок, юноша скорее всего умер бы от гангрены.
Сначала Симон рассек скальпелем кожу и плоть чуть ниже колена, после чего распилил кость. В этот момент сомнению не было места и действовать следовало без промедления. В противном случае боль стала бы непереносимой – не помогли бы ни настойка, ни белена, – и юноша умер бы от шока. Прижечь рану в завершение, чтобы остановить кровь, следовало так же быстро.
– Досадно, что у меня нет здесь своих инструментов, – проворчал Фронвизер и опустился на шаткую скамейку. – Пила тут ржавая и тупая, а скальпель до того грязный, будто прежний цирюльник в огороде им копался.
Симон, конечно, отмыл скальпель, хоть собратья по ремеслу в большинстве своем считали, что это ни к чему. Но очистить его удалось лишь поверхностно, да и тряпки, которые они использовали, пахли плесенью. Цирюльник с отвращением показал на полки, уставленные банками с жабами и коровьими глазами:
– Этот Ландес был суеверный портач! Как можно утверждать, что порошок высушенных трупов помогает при головных болях, а кровь обезглавленных спасает от припадков?
– Хм, по-моему, я и у тебя в цирюльне видел мумиё, – с ухмылкой отозвался Куизль и выпустил дым.
– Потому что люди верят в него, – согласился Симон. – Иногда вера лучше любых лекарств.
– Вера, надежда и любовь. – Якоб кивнул на лежавшего без сознания юношу: – Почему, кстати, о бедняге никто не хлопочет? У него нет семьи?
– Это еще предстоит выяснить. – Симон тяжело поднялся. – Лучше расспрошу Кайзера. Он все-таки учитель и должен знать всех местных детей и подростков. Все равно я собирался проведать Петера. Занятия давно закончились.
– Иди, выясняй. После всего, что он тут выпил, парень все равно будет спать как покойник. – Палач потянулся и вышел в коридор, при этом ему пришлось пригнуться в дверях. – Лехнер требует отчета. Видимо, хочет, чтобы я раздобыл ему убийцу где-нибудь в поле, как будто это сорняк какой. Но придется ему подождать.
С этими словами он вышел за дверь, и только его тяжелые шаги еще слышались какое-то время.
* * *
Через некоторое время Симон брел, погруженный в раздумья, по грязным переулкам Обераммергау, к дому учителя. Ампутация в который раз уже показала ему, сколь беспомощен человек перед лицом болезней и увечий. Вот если б удалось справиться хотя бы с болью! Конечно, существовали средства вроде альрауна, белены или мака, которые приглушали боль. Но она никуда не исчезала, всегда была рядом и рано или поздно лишала рассудка.
Вскоре Симон дошел до дома Георга Кайзера и ощутил радость, предвкушая встречу с сыном. Он огляделся. Земля в палисаднике была недавно разрыхлена, рядом стояла тележка, как если бы Кайзер был занят садовыми работами. Но Симон никого не увидел. И когда постучал в дверь, никто ему не открыл.
– Петер! – крикнул в тишине Фронвизер. – Ты здесь?
Он нахмурился. Быть может, Петер где-нибудь в деревне, выполняет поручение Кайзера? А может, они до сих пор в школе при церкви? Хотя уже перевалило за полдень и занятия давно закончились… Симон развернулся и двинулся в сторону церкви. Уже издали он услышал голоса, доносившиеся со стороны кладбища, заглянул через низкую ограду и увидел среди надгробий несколько человек. Еще несколько стояли на сцене, на которой поставили длинный, грубо сколоченный стол и стулья.
«Репетиция! – пронеслось в голове у цирюльника. – Совсем забыл про нее… Петер наверняка там, смотрит».
Симон не смог отыскать взглядом сына. Тогда он открыл калитку и, охваченный любопытством, приблизился к группе. Со сцены донесся монотонный голос. Очевидно, они как раз репетировали сцену Тайной Вечери.
– Э… сие есть плоть Моя, э… кое за вас предается…
– Громче! – воскликнул Георг Кайзер. Симон заметил его в группе перед сценой. Он держал в руках несколько помятых листков и время от времени заглядывал в них. – Я едва понимаю тебя, Йозеф. А что будет, когда здесь соберутся сотни людей?
Молодой бородатый мужчина, который, судя по всему, исполнял роль Иисуса, тяжело вздохнул. Как и большинство актеров, он был в длинном белом одеянии.
– Так я и слов-то еще не знаю толком, – пробормотал Иисус.
– Да это же сцена Тайной Вечери! – проворчал Кайзер. – Вы же все знаете ее по Святому причастию. Или ты в церкви никогда не бывал? Ну, дальше! – Он громко продекламировал: – Сие есть кровь Моя в Завете Новом, коя за вас прольется. Вкусите и творите сие в мое… – Он ободрительно взглянул на Йозефа. – Ну, дальше?
– Боже милостивый, нет во всем этом толку! – заявил другой актер на сцене.
Это был распорядитель склада Себастьян Зайлер, Симон не сразу узнал его в рыжем парике. Зайлер исполнял роль Иуды и, в отличие от остальных, был в желтом одеянии.
– С Зепплем в роли Иисуса у нас ничего не выйдет, – продолжал он ворчать. – Крестьянин в роли Спасителя! Если б я его исполнял, мы бы давно продвинулись дальше.
– Так, получается, толстяк Иуда будет теперь играть Иисуса? – насмешливо спросил Конрад Файстенмантель, для которого Кайзер со священником предусмотрели роль апостола Петра; он развалился за столом на одной из скамей. – Да, лучше не придумаешь.
– Я не Иуда, а только играю его, – ответил Зайлер. Вид у него был усталый и сонный. – Но кое-кто, похоже, не видит разницы.
– Долго мы тут торчать будем? – спросил Иисус Христос. – Мне еще скотину накормить надо и сарай вымести.
– Будем торчать, пока я не скажу! – выругался апостол Петр. – А если и впредь будешь задавать идиотские вопросы, засунь плоть Свою себе в зад!
– Ну и пожалуйста, не буду я Иисуса играть, – ответил обиженно Йозеф и стянул белую тунику. – Поищите другого дурака на роль мессии. Все равно слишком опасно играть в этой мистерии.
Он спрыгнул со сцены и скрылся за надгробьями.
– Йозеф, Йозеф, постой же! – закричал ему вслед Георг Кайзер и побежал за Спасителем. – Файстенмантель вовсе не это имел в виду.
– Конечно, он это имел в виду, – прошипел другой апостол. – Толстяк раздает приказы, а нам хвост поджимать…
– Попридержи язык, Матис, – ответил Файстенмантель, вероятно услышав слова апостола Матфея, и погрозил пальцем. – Лучше проследи, чтобы декорации преисподней были готовы к сроку. Я немалые деньги твоим столярам заплатил!
– Как я поспею к сроку, если священник каждый день дает новые указания, как должен выглядеть ад! – возмутился тот. – К тому же Ганс Гёбль обещал намалевать мне языки пламени, но его, наверное, самого скоро поджарят…
Файстенмантель хотел возразить, но тут вернулся Кайзер. Он покачал головой: похоже, на сегодня Иисус отказался выполнять свои обязанности. Учитель вздохнул и обратился к остальным:
– Боюсь, сегодня нет смысла продолжать. Я чуть позже еще поговорю с Йозефом. Значит, встретимся завтра в это же время.
Остальные закивали. Они, похоже, были только рады тому, что репетиция наконец окончена. Один за другим «актеры» покинули кладбище, пока Симон и Георг Кайзер не остались вдвоем.
– Чудом будет, если через три недели я смогу поставить представление с этими олухами! – посетовал Кайзер и принялся собирать тарелки, кубки и прочий реквизит. – Я думал, Йозеф станет хорошей заменой на роль Иисуса. По крайней мере, с длинными волосами он выглядит похоже… Но у него только хозяйство в голове! Если б Файстенмантель и священник не настаивали на мистерии, я бы давно оставил эту затею. – Он покачал головой и повернулся к Симону: – Я слышал, в долине произошло несчастье? И ты, очевидно, помог раненому…
Симон кивнул.
– Парня зовут Мартин. Пришлось ампутировать ему левую ногу по колено. Я и сам хотел расспросить тебя о нем.
Он рассказал Кайзеру о случившемся. Тот слушал с подавленным видом.
– Мартина я знаю давно, – произнес он, когда Фронвизер закончил. – Парень из бедной батрацкой семьи, живет на лугу у подножия Лабера. До недавнего времени он еще ходил ко мне в школу. Но его отец умер от чахотки, а мать тяжело больна. Мартин самый старший, а младшие братья и сестры могут только хворост собирать. Заработок слишком скудный.
– Просто ужасно! – Симон поднялся на сцену к своему другу. – И никто в деревне не может их выручить?
Кайзер тихо рассмеялся:
– Нищую батрацкую семью? Я сам порой чем-нибудь помогаю им, но от других помощи нет. Сам все слышал на собрании. Большинство все равно хочет, чтобы бедняки ушли из долины.
– И убийство Габлера им только на руку. На тех, у кого за душой ни гроша, несложно возложить вину. Свинство!.. – Симон запнулся, вспомнив еще кое-что. – Я вот еще что хотел спросить. Лесорубы что-то болтали про венецианских рудокопов, что здесь обитают. Не то чтобы я верю во всю эту чепуху, но тебе, может, известно что-нибудь об этом?
– Венецианские рудокопы?
Кайзер растерянно взглянул на Симона. Тут его сотряс очередной приступ кашля. Он сел на одну из скамей, показал Фронвизеру на другую и начал сиплым голосом:
– Занятно, что ты именно теперь об этом заговорил… Еще вчера я читал в старинной книге о карликах. Судя по всему, раньше они здесь действительно обитали.
– Хочешь сказать… здесь жили гномы? – спросил Симон с недоверием.
– Нет, конечно! – Кайзер рассмеялся. – Венецианцы не были гномами. Они пришли сюда с той стороны Альп, искали здесь руду и минералы. Пришли из Венеции и южных стран, отсюда и прозвание.
– А почему тогда говорят, что они маленькие? – спросил Симон.
Он хотел рассказать другу о странном низкорослом человечке, которого они с Куизлем видели перед сходом лавины, но потом передумал, опасаясь, что Кайзер тогда усомнится в его рассудительности.
Учитель пожал плечами:
– Возможно, маленьких людей нанимали, потому что они лучше годились для работы в тесных штольнях. Кроме того, люди южнее Альп ростом ниже нас. Венецианцы когда-то искали здесь сокровища недр: кобальт, квасцы и бурый камень, необходимые для знаменитых венецианских зеркал.
– А также золото, серебро и драгоценные камни?
Кайзер взял со стола кубок, в котором оставалось немного вина, налил себе в стакан и сделал большой глоток, прежде чем продолжил:
– Ну, сам я в такое не верю, но люди любят утверждать. Красивая ведь легенда. Маленький загадочный народец ищет сокровища и защищает тайники секретными знаками и зашифрованными книгами… Всякий хоть раз да мечтал отыскать такое сокровище и обогатиться. – Он подмигнул Симону: – А ты разве нет?
Симон рассмеялся:
– Будь у меня столько денег, я б не жил цирюльником в Шонгау, а переселился бы куда-нибудь в Аугсбург или Венецию. Я был бы известным врачом, Магдалена носила бы самые красивые платья и дорогие украшения, а мои дети не влачили бы жизнь внуками нечестивого палача.
– Вот видишь, теперь и ты принялся мечтать, – с улыбкой произнес Кайзер. – Для того и существуют легенды. Они дают нам мечту. Но, насколько мне известно, уже сотни лет в долине не появлялось ни одного венецианца. Живы лишь истории о них.
Симон вздохнул:
– Как бы то ни было, этот маленький народец мне больше по душе, чем все эти россказни о ведьмах и дьяволе. Это истории, чтобы пугать маленьких детей, но не… – Тут он хлопнул себя по лбу: – Я, собственно, зачем пришел-то. Ты Петера не видел? У тебя дома его нет.
– Наверное, гуляет где-нибудь с другими ребятами. – Кайзер поднялся. – Радуйся же, что он не думает о тебе все время. Может, он нашел себе новых приятелей…
Он снова закашлялся. Потом зябко поежился и посмотрел на небо: солнце сместилось уже далеко на запад.
Фронвизер вздрогнул. Он совершенно потерял счет времени.
– Мне нужно проведать Мартина. Будет лучше, если сегодня он останется на ночь в цирюльне. Но завтра нужно будет перенести его домой.
Симон с горечью подумал о том, что означало для этого юноши слово «дом»: больная мать и куча голодных братьев и сестер. Если местным жителям нет до них дела, он сам позаботится об этой семье.
Цирюльник кивнул Кайзеру на прощание и по сумрачным уже переулкам поспешил обратно к цирюльне. Оглянувшись еще раз на кладбище, снова приметил что-то такое, что не укладывалось в общую картину.
Но сколько он ни раздумывал, так и не понял, что именно.
* * *
– Действительно, хотелось бы знать причину столь необычного визита. И надеюсь, сударыня, что причина эта весьма веская. У меня много дел.
Бургомистр Маттеус Бюхнер перегнулся через стол и взглянул на Магдалену с любопытством и неприязнью. Потом вздохнул и снова откинулся на стуле.
– Нужно подписать распоряжения, огласить указы… Теперь, когда досточтимый секретарь Лехнер отбыл в Обераммергау, на меня и на Совет легла двойная ответственность.
Уже близился вечер. Они находились в зале собраний, расположенном на втором этаже городского амбара. Посередине стоял могучий П-образный стол. За ним сидели самые влиятельные жители Шонгау, сплетя толстые пальцы на животах и устремив любопытные взгляды на Магдалену. Крайне редко женщине позволялось держать речь перед Советом. Чтобы женщина была при этом дочерью палача, было и вовсе исключением.
Магдалена заметила, к своему ужасу, что Мельхиор Рансмайер тоже был приглашен. Хоть он сидел позади у стены, где обычно сидели простые представители общин, вид у доктора был весьма самодовольный. Он закинул ногу на ногу и поигрывал локоном своего парика. Магдалене же стула никто не предложил.
Маттеус Бюхнер благосклонно посмотрел направо, где за дальним концом стола сидел Якоб Шреефогль.
– Наш дорогой сотоварищ, Шреефогль, замолвил за вас словечко, – произнес бургомистр. – Он заявил, что вам есть что сказать в защиту сестры. Что ж, можете начинать. Не будем же мы до утра здесь сидеть.
Магдалена сглотнула. Она понимала, что от ее слов будет зависеть жизнь Барбары. Женщина надела лучшее свое платье и благовоспитанно собрала волосы в пучок. Перед собранием они со Шреефоглем подробно обсудили содержание речи. Но сейчас даже он не мог ей помочь, и рассчитывать приходилось только на себя.
– Господа советники, глубокочтимый господин бургомистр, – начала она, окинув взглядом толстых, в основном седовласых господ. Среди них были торговцы и трактирщики, домовладельцы и гончары, все в бархатных камзолах и подбитых мехом мантиях. Только у шестерых членов Внутреннего совета денег, наверное, было больше, чем у остальных жителей, вместе взятых. И все равно глаза их сверкали жаждой новых богатств.
– Семья Куизлей уже много лет живет в этом городе, – продолжала Магдалена; поначалу голос ее звучал робко, но с каждым словом обретал уверенность. – Она дала городу палачей, лучших во всей империи, но и помимо этого мы принесли немало пользы. В том, что касается целебных трав и врачевания, наши знания находят признание среди многих докторов. Более того, люди приезжают даже издалека, чтобы получить нашу помощь. – Тут она гордо вскинула голову. – Да и среди вас есть такие, кому помогли знания моего отца и моего супруга.
Магдалена видела, как благосклонно закивали некоторые из советников. Она была на верном пути.
– Теперь же мою сестру обвиняют в том, что она хранит вещи, якобы имеющие отношение к колдовству, – продолжила она. – Но…
– Якобы имеющие? – прошипел Рансмайер с заднего ряда. – Ха, называйте вещи своими именами. Речь идет о такой дьявольщине, как альраун, и сразу трех колдовских книгах!
Маттеус Бюхнер бросил на Рансмайера суровый взгляд и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу:
– Доктор Рансмайер, держите себя в руках! Вы приглашены сюда в качестве свидетеля. Я дам вам слово, если захочу услышать ваше мнение. Вам ясно?
Рансмайер кивнул:
– Разумеется. Прошу прощения, ваша честь. Просто столь гнусные вещи приводят меня в бешенство.
– Альраун – весьма распространенное средство, – возразила Магдалена, стараясь говорить спокойно и рассудительно. – Возможно, он выглядит несколько необычно, но это не более чем корень мандрагоры. Еще великие врачи Гиппократ и Диоскорид восхваляли его целебные свойства. Он помогает при лихорадке и женских недугах, но прежде всего это превосходное обезболивающее средство при операциях. – Она покосилась на Рансмайера. – Возможно, господин Рансмайер и сам применяет альраун в своей практике. Я лишь хотела сказать, что…
– В некоторых случаях альраун действительно приносит пользу, это верно, – прервал ее Бюхнер. – Но в то же время это составляющая ведьмовской мази и других дьявольских зелий, и поэтому держать его палачам и знахаркам строго запрещено. Только врачам и аптекарям позволено его применять! Вам должно быть это известно.
Бургомистр открыл шкатулку, которая стояла на столе и до сих пор не привлекала к себе внимания. Он взял кончиками пальцев белый корень, который Магдалена уже видела сегодня утром у себя дома. Бюхнер с явным отвращением обратился к присутствующим:
– Разумеется, мы сохранили доказательства. Взгляните сами, что держала у себя эта ведьма. Уверен, мы сумеем доказать, что она собиралась использовать этот альраун для мази, которой смазывает свою метлу.
– Не думаю, – сухо возразила Магдалена. – Потому что это не альраун.
Маттеус Бюхнер взглянул на нее растерянно. На какое-то время он лишился дара речи.
– Что… что значит, это не альраун? – произнес он нерешительно.
– Именно это я и хотела вам сказать, – ответила Магдалена. – Это не альраун, а корень горечавки. Почтенный аптекарь Йоханнсон, конечно же, подтвердит это.
За столом удивленно забормотали. Потом поднялся седовласый аптекарь Магнус Йоханнсон, член Большого совета. Опираясь на трость, он прошел к Бюхнеру, взял дрожащими руками предполагаемый альраун и внимательно изучил, после чего обратился к присутствующим.
– Она права, – произнес он с удивлением. – Это корень горечавки. Превосходное средство при проблемах с пищеварением. Я сам чуть не каждый день продаю его в виде вытяжки или настойки. И держать его не запрещено.
Магдалена уверенно улыбнулась в надежде, что никто не заметит, как она дрожит. Утром, когда увели Барбару, она сумела лишь бегло взглянуть на корень. Но уже тогда он показался ей подозрительным. С тех пор у нее было время подумать. После разговора со Шреефоглем она наконец уверилась в своем намерении.
Настоящий альраун стоил очень дорого, так как произрастал лишь в южных странах и требовал особого ухода и аккуратности при сборе. Вряд ли Рансмайер подсунул бы Барбаре настоящий альраун. Скорее всего это был какой-нибудь похожий корень. Такие зачастую предлагали бродячие торговцы; в основном это был высушенный корень переступня, калгана, подорожника или горечавки. Но до этого момента Магдалена могла лишь предполагать это, пока аптекарь Йоханнсон не рассмотрел корешок и не подтвердил предположение.
Магдалена решила рискнуть – и не прогадала.
– Полагаю, Барбара купила его у заезжего торговца, – продолжила Магдалена с растущей уверенностью. – В последнее время к нам часто стали обращаться с проблемами пищеварения от жирной пищи и злоупотребления хорошим вином. – Она с улыбкой оглядела советников, в большинстве своем тучных. – Недуг, наверняка знакомый большинству сидящих здесь. Корень горечавки хорошо при этом помогает и в настойках весьма полезен. Я могу приготовить господам снадобье по приемлемой цене.
– Все равно без колдовства не обошлось! – возмутился Рансмайер. Он вскочил со стула и показал на корень: – Взгляните сами, корень… в форме человечка!
– У моей супруги в саду тоже иногда попадаются редьки в форме человечка. А порой и в форме весьма существенной детали этого человечка, – произнес со своего места Якоб Шреефогль. – Может, вы и мою супругу в колдовстве обвините?
Кто-то рассмеялся, и Рансмайер покраснел. В конце концов он вернулся на свое место и злобно уставился на Магдалену.
– Забудьте на время про альраун. Вернее, горечавку, – вновь завладел инициативой Бюхнер. – Лучше обратим внимание вот на что. – Он снова открыл шкатулку и вынул одну из трех потрепанных книг, которые стражники нашли у Барбары под кроватью. – Содержание этих книг до того гнусное, что мне трудно что-либо процитировать из них. Но мне, вероятно, придется это сделать.
Бургомистр нацепил на нос очки и открыл страницу наугад.
– «Как вызвать град, – зачитал он. – Закопай в лесу под дубом сердце нерожденного младенца. Выжди три луны, и из него вырастет куст со зловонными ягодами. Собери их и разбросай по ветру. Будет град и уничтожит поля твоих недругов». Или вот… – Он перевернул страницу. – «Если хочешь наслать на соседку бесплодие, сплети куклу из ее волос, воткни иголку в живот, и у соседки не будет больше детей». – Бюхнер сурово взглянул на Магдалену: – Это, по-вашему, не заклинания?
– Заклинания, – бесстрастно ответила та.
Бюхнер улыбнулся:
– Что ж, тогда…
– Это заклинания, но книги не колдовские, – перебила его Магдалена. – Как вам известно, эти книги когда-то принадлежали моему прадеду Йоргу Абрилю. Сие суть протоколы допросов, не больше и не меньше. Признания, которых он пытками добился от женщин. У вас в архиве хранится нечто подобное.
Она оглядела присутствующих. Наступил самый ответственный момент. Это Якоб Шреефогль придумал назвать книги протоколами допросов – каковыми они, в сущности, и являлись. Но неизвестно было, согласятся ли с этим советники.
– Досточтимый секретарь Иоганн Лехнер смог бы это подтвердить, – продолжила Магдалена. – К сожалению, его сейчас нет. Я прошу вас, почтенные господа, дождаться, когда секретарь вернется из Обераммергау. Тогда вы могли бы без спешки…
– Эти книги принадлежат сатане! – рявкнул Бюхнер и с отвращением швырнул потрепанный том на пол. – Я больше не намерен выслушивать тут ваши отговорки. Кроме того, неизвестно еще, уполномочен ли Иоганн Лехнер рыться в городском архиве. – Бургомистр властным голосом обратился к советникам: – Я уже не раз заявлял, что нам необходимо тщательнее соблюдать исконные порядки. Лехнер – всего лишь посланник курфюрста. Слишком долго мы позволяли ему править здесь по собственному разумению. Мы что, действительно хотим, чтобы нашим столь гордым когда-то городом правили из Мюнхена?
Над столом поднялся возмущенный ропот, некоторые из советников принялись шептаться. Потом неожиданно поднялся Якоб Шреефогль.
– По-моему, предложение Магдалены вполне приемлемо, – произнес он громким голосом, и все прочие разговоры стихли. – Давайте дождемся Лехнера. Тогда, я уверен, все встанет на свои места.
– Мы не можем ждать так долго, – покачал головой Бюхнер. – Народ требует, чтобы мы действовали решительно и нашли решение немедленно. Не то что эти сговорчивые прихвостни курфюрстов.
– Вам ведь известно, что для этого требуется разрешение из Мюнхена, – заметил Шреефогль. – Нужно дождаться хотя бы, пока…
– Вы всерьез полагаете, что курфюрст станет ввязываться в конфликт с Шонгау из-за какой-то палачки? – прервал его Бюхнер и пожал плечами: – Что ж, пожалуйста. Давайте проголосуем. Кто за то, чтобы сейчас же начать допрос обвиняемой и не дожидаться возвращения Лехнера?
Присутствующие начали неуверенно поднимать руки. В конечном итоге Шреефогль оказался единственным, кто не проголосовал. Бюхнер широко улыбнулся:
– Полагаю, вопрос исчерпан. Я в срочном порядке подыщу палача, который возьмется допросить обвиняемую. Ее отец сейчас не в городе, да и вряд ли он согласился бы пытать собственную дочь. На этом объявляю собрание оконченным.
Он стукнул молотком по столу, и советники встали из-за стола. Магдалена стояла неподвижно. Она взглянула на Рансмайера: губы доктора растянулись в тонкой улыбке. Он медленно поднялся и прошел так близко от Магдалены, что она уловила его приторный запах.
– Вы проиграли, сударыня, – прошептал он ей в ухо. – И ваша сестра – лишь начало. В этом городе не нужен ни цирюльник, ни его супруга. Доктора вполне достаточно. Всего доброго.
Покачивая тростью из слоновой кости, Рансмайер неспешно двинулся к выходу.
* * *
Через некоторое время Магдалена сидела на ящике, на первом этаже амбара, и неподвижно смотрела во мрак. Воздух наполняли ароматы корицы, муската, гвоздики и других приправ, сложенных в ящики и мешки для дальнейшей перегрузки. Но Магдалена ничего не чувствовала. Они были обречены – вот единственное, о чем она могла думать. Советники Шонгау решили допросить ее младшую сестру. Под пыткой Барбара признается во всем, в чем бы ее ни обвинили.
Ее казнь была лишь вопросом времени.
Стражники позволили ей посидеть здесь немного в одиночестве. Они украдкой поглядывали на нее, при этом некоторые смотрели с сочувствием. Среди простого люда у Куизлей было много сторонников. Хотя бы раз они помогли каждому из молодых стражников. Якоб Куизль, Симон и Магдалена залечивали переломы, прижигали бородавки, готовили снадобья от запора, принимали на свет долгожданных детей – или избавляли от нежеланных. И теперь эти самые стражники поволокут ее младшую сестру по городу, растерзают раскаленными клещами и в конце концов сожгут на костре… И Магдалена не в силах этого предотвратить!
Женщина не выдержала и заплакала навзрыд. Ослабленная в первые недели беременности, она дрожала, и силы, которые она выказала только что на собрании, ее покинули. Остались лишь скорбь и пустота.
Она продолжала плакать, даже когда чья-то рука мягко легла ей на плечо. Это был Якоб Шреефогль. Очевидно, он все это время дожидался ее снаружи.
– Вы хорошо держались, Магдалена, – произнес он тихо. – Даже очень хорошо. Но мои опасения подтвердились: Бюхнер на вашем примере хочет преподать остальным урок. – Он задумчиво склонил голову. – И все-таки странно, сколь важен для него этот процесс… Будто он чего-то опасается.
Магдалена вдруг вспомнила о том, что говорила Барбара про Бюхнера и Рансмайера.
Я знаю, что оба они нечисты на руку. И им это известно.
Что, если Барбара была все-таки права в своих предположениях?
– Сестра видела кое-что странное, – нерешительно проговорила Магдалена. – И Бюхнер как-то в этом замешан. Я, конечно, и сейчас считаю, что она все преувеличивает, но, может, что-то в этом кроется?
Она пересказала Шреефоглю все, что узнала от Барбары о тайной встрече Бюхнера и Рансмайера. Тот выслушал и нахмурился.
– Хм, это действительно странно и сходится с моими собственными наблюдениями, – произнес патриций. – До сих пор я думал, что опасаться нечего, но теперь не совсем уверен. В Шонгау что-то происходит. – Он вздохнул и сел на мешок рядом с Магдаленой. – Прежде чем вы явились на собрание, Бюхнер навязал Совету еще несколько распоряжений. Он делает ставку на задетое самолюбие горожан. Те хотят, чтобы с ними считались, как прежде. – Он тихо рассмеялся. – Им даже невдомек, что Бюхнер каждым своим распоряжением набивает собственные карманы. Это приносит ему тысячи гульденов. Он зарабатывает на каждом мешке извести.
Магдалена вытерла слезы и решительно взглянула на Шреефогля.
– Кто-то должен сообщить Лехнеру о том, что здесь происходит в его отсутствие. Может, тогда он и к Барбаре отнесется более снисходительно. – Она кивнула. – Надо отправить в Обераммергау посыльного.
– По-вашему, я об этом не задумывался? – прошептал Шреефогль и осторожно при этом огляделся. – Но Бюхнер не так глуп. Он и его сторонники в Совете строго-настрого запретили пропускать гонцов в направлении Аммергау. Ворота вот уже несколько дней под усиленным контролем, на дорогах патрули. Бюхнер понимает, что не все в городе согласны с его политикой. Вообще-то к Троице он должен передать свой пост кому-то другому, из числа троих бургомистров. Но он этого не сделает, а мертвой хваткой вцепится в свое место. Он, как жирный паук, сидит в своей умело сплетенной паутине.
– А если вы сами отправитесь в Обераммергау, чтобы предостеречь Лехнера? – предложила Магдалена. – Вряд ли Бюхнер арестует второго бургомистра.
– Я не был бы столь уверен в этом, – мрачно ответил Шреефогль. – Учитывая нынешние настроения в Совете, он натравит на меня всех остальных. Двух других бургомистров, старого Харденберга и Йозефа Зайлера, Бюхнер, судя по всему, уже купил. Сидели на собрании тише воды ниже травы… Даже не пикнули! – Он нахмурился: – Как бы то ни было, Бюхнер меня не отпустит. Даже если я отправлюсь тайно, уже на следующем собрании он заподозрит неладное и попытается меня перехватить.
Магдалена помолчала в задумчивости. Снаружи церковные колокола пробили восемь часов. Пьянящий аромат пряностей немного прояснил мысли.
– Вас он, возможно, и не отпустит, – промолвила она. – Как и посыльного. Но как насчет безобидной старухи, закутанной в платок и идущей куда-нибудь на рынок?
Шреефогль взглянул на нее с удивлением:
– То есть…
– Не сможет же Бюхнер запечатать все выходы из города. – Магдалена схватила Шреефогля за руку и продолжила с мольбой в голосе: – Прошу вас, напишите письмо Лехнеру, и я клянусь, что возьмусь за это дело с тем же рвением, с каким выступила на собрании.
– В этом я нисколько не сомневаюсь. Но вы подумали о том, что произойдет, если ваше отсутствие заметят? Бюхнер и Рансмайер сразу заподозрят вас!
Магдалена вздохнула:
– Тут вы правы. И все же с допросом Барбары им придется повременить, пока не найдется другой палач. Получается, у меня в запасе два-три дня. Этого должно хватить, чтобы вернуться с Лехнером.
– Если вы опоздаете… – Шреефогль запнулся. – Месть Бюхнера будет страшна.
– Я не опоздаю. Речь идет о жизни моей сестры! Да есть ли у нас другие возможности?
Патриций пожал плечами:
– К сожалению, нет. Но…
– Тогда напишите это чертово письмо, и завтра утром, еще до рассвета, я отправлюсь в путь. – Магдалена поднялась и решительно двинулась к выходу, сереющему между ящиками и мешками. – Я вовремя вернусь с Лехнером, клянусь! Вы знаете моего отца, и вам ведомо, до чего мы упрямы.
* * *
Якоб Куизль шагал через топи в сторону Обераммергау. На лоне природы, вдали от шума и болтливых людей, ему легче всего было думать. На небе высыпали звезды, луна давала достаточно света, чтобы не сбиться с узкой тропы. Палач прислушивался к крикам сов и сычей. Эти звуки всегда его успокаивали. Однако в этот раз он не мог обрести внутреннего покоя.
Разговор с Лехнером не обнадеживал. Секретарь напомнил, что им нужен виновный и задача Куизля – этого виновного найти. О том, что в противном случае ожидало его в Шонгау, Лехнеру упоминать не было нужды. Якоб и без того все понимал.
«Из-за той идиотской драки с доктором я оказался во власти Лехнера! Приходится плясать под его дудку, хочу я того или нет. Иначе Георг никогда уже не вернется из Бамберга…»
А что Куизль ненавидел больше всего на свете, так это плясать под чужую дудку.
Кроме того, он по-прежнему был убежден в невиновности Ганса Гёбля. В одиночку парень не смог бы поднять крест. А в то, что за убийством Доминика стояло все семейство Гёблей, палач не верил тем более. Не следовало забывать и об убийстве Габлера, к которому Ганс не мог иметь никакого отношения. Когда это произошло, он давно сидел в камере монастыря. И тем не менее Куизлю, вероятно, скоро придется допрашивать беднягу – так решил Лехнер… Просто зла не хватало!
Сам не зная почему, Якоб пошел не по тракту, а через болота, как несчастный Габлер накануне. Через некоторое время палач миновал место убийства, которое уже осмотрел при свете дня. В свете луны были видны следы множества ног, ветки ближайших кустарников были поломаны. С трудом верилось, что совсем недавно здесь лежал убитый в луже собственной крови.
Куизль двинулся было дальше, но тут что-то хрустнуло у него под ногой, словно бы он наступил на орех. Палач с удивлением наклонился и поднял с земли деревяшку в палец длиной, разломленную пополам. Она была в грязи, и Куизль не сразу понял, что это. А когда понял, насторожился.
Что за?..
Возможно, это было и совпадением, но палач решил сохранить находку. Он задумчиво положил обе части в карман и двинулся дальше, минуя лужи и искривленные деревья. Дул легкий ветер и трепал поля его шляпы.
По крайней мере, Куизль сумел уговорить Лехнера, и тот позволил ему ночевать у Симона в цирюльне, а не оставаться в монастыре. Палач объяснил это тем, что так он будет в курсе событий и расследование пойдет быстрее. Но истинная причина заключалась в том, что Куизлю уже опротивели кислые мины аббата и его монахов. Всякий раз, когда он попадался им на глаза, они трижды крестились и бежали в церковь молиться, как будто он был самим дьяволом… Палач усмехнулся. Что ж, с другой стороны, не так уж плохо, когда тебя держат за дьявола. Так тебя хотя бы никто не донимает.
Спустя примерно полчаса Куизль добрался до Обераммергау. В отличие от Шонгау и других городов, здесь не было ни ворот, ни стен, ни ночной стражи. Стояла непроглядная тьма. Лишь изредка сквозь запертые ставни на деревенские улицы еще падали полосы света. Справа вырисовывались очертания колокольни, где-то вдали мычала корова.
Невзирая на тьму, Куизль решил сократить дорогу и повернул налево в грязный переулок, ведущий к Аммеру. Там, где-то на берегу, находилась цирюльня. Он обратил внимание, что на дверях по-прежнему висели связки зверобоя, о которых ему говорил Симон. Якоб хмуро глянул на горы, черными контурами обозначенные в свете луны. До сих пор зверобой не слишком-то помогал изгнать зло из долины.
Палач повернул было к цирюльне, но впереди, шагах в двадцати, показался чей-то силуэт. Куизль настороженно замер. Не было ничего необычного в том, чтобы кто-то еще брел по улице в такой час. Подозрение вызывало не это: неизвестный двигался с большой осторожностью, крался как вор, словно не хотел, чтобы его заметили.
Кто это, черт бы его побрал? Во всяком случае, это не крестьянин какой-нибудь из трактира возвращается. Ему явно есть что скрывать.
Палач решил проследить за подозрительным типом. Он осторожно двигался по узким, усеянным лужами нечистот переулкам, от одного дома к другому, то и дело вжимаясь в стены. Между тем Куизль уже различил, что неизвестный довольно молод, широкоплеч. На нем были черный плащ и широкополая шляпа. В одной руке он держал мешок, перекинутый через плечо, и крался к главной улице, где находился дом судьи и амбар. Там было довольно широко, и палач не мог незамеченным проследовать за неизвестным. Поэтому он вжался в стену и выждал какое-то время.
Когда он двинулся дальше, незнакомца уже нигде не было видно.
Черт!
Якоб лихорадочно огляделся, но никого не увидел. Он уже махнул рукой на это дело, но тут из другого переулка донесся грохот, как от опрокинутой бочки. Палач бесшумно двинулся в ту сторону, остановился – и ухмыльнулся. Неизвестный, очевидно, влез на бочку, чтобы дотянуться до карниза одного из домов, но бочка опрокинулась, и теперь он висел под окном и болтался, как маятник.
И скоро упадет мне прямо в руки, как перезрелое яблоко…
Куизль уже не сомневался, что перед ним обыкновенный вор. Возможно, один из тех бродячих торговцев, о которых говорили и в Совете. Палач не пытался их выслеживать, но и допустить, чтобы какой-то висельник обчищал чужие дома, тоже не мог. Кроме того, не исключено, что поимка вора поможет ему расположить к себе местных жителей.
Неизвестный по-прежнему болтался на карнизе. Куизль чуть замешкался, когда сообразил, что это за дом. В этом роскошном особняке, одном из лучших в деревне, жил со своей семьей Конрад Файстенмантель. Воистину вор обладал хорошим вкусом.
К удивлению палача, парню все же удалось подтянуться на карнизе к окну – похоже, он обладал также и недюжинной силой. Куизль машинально стиснул кулаки и побежал по переулку.
Настало время действовать.
Якоб подбежал к дому и потянул вора за ногу, пока тот не вскарабкался слишком высоко. Парень громко вскрикнул и повалился на землю. На мгновение он, похоже, растерялся, но в следующий миг уже пришел в себя и вскочил на ноги. Однако, вместо того чтобы сбежать, бросился на палача, который не ожидал такого нападения и попятился.
– А, дьявол!..
Куизль выругался и неистово замахал руками, как вышедшая из-под контроля ветряная мельница. Изловить вора оказалось куда труднее, чем он ожидал. Палач и сейчас был силен, как медведь, и слыл умелым бойцом, но времена, когда он был мастером меча и всем внушал страх, давно прошли. Сейчас ему было почти шестьдесят, и каждый сустав в теле давал себя знать – при наклонах, долгих переходах и особенно в грязных драках, таких, как эта. Если он хотел выйти победителем, действовать следовало быстро.
Куизль замахнулся правой, после чего неожиданно ударил слева, на что противник не рассчитывал. Палач попал ему кулаком в скулу, и вор вскрикнул от неожиданности. Но в следующий миг сам перешел в атаку, и на Якоба градом посыпались удары – весьма крепкие, и защититься удавалось лишь от некоторых. Куизль стиснул зубы и полностью сосредоточился на своей следующей атаке. Для этого он немного опустил руки, принял несколько болезненных ударов и, словно тараном, ударил правой. Кулак угодил противнику точно в подбородок. Парень издал слабый стон и как подкошенный рухнул в грязь.
Куизлю впервые представилась возможность разглядеть его. Это действительно оказался молодой человек с характерными чертами лица и густыми бровями. Палач не дал бы ему больше двадцати, однако на вид он был крепок, слово высечен из камня.
И волосы у него были огненно-рыжие.
Веки у парня затрепетали, он замотал головой и снова тихо простонал – по всей видимости, уже приходил в себя. Куизль наклонился к нему, чтобы удержать, и тут в глаза ему бросился мешок, лежавший рядом на земле. Он раскрылся, и из него выпало несколько мелких фигурок в палец длиной. Палач взял одну из них и, почувствовав острые края резного дерева, разглядел при лунном свете.
Все фигурки были одинаковы: человек в одеждах священнослужителя.
– Бог ты мой! Это… это же Ксавер!
Голос раздался в одном из окон. Старая служанка раскрыла ставни и взглянула на лежавшего без сознания.
– Что он тут еще забыл? Я думала, он уж давно сбежал. В Индию или бог знает куда еще…
Ставни отворились и в том самом окне, куда намеревался влезть вор. В окне показался Конрад Файстенмантель в тонкой ночной рубашке и колпаке. Вид у него был усталый и очень-очень недовольный.
– Какого… – начал он, но тут увидел лежавшего без сознания парня с огненно-рыжими волосами, и глаза его сверкнули ненавистью. – Ксавер! – прошипел толстяк. – Я разве не говорил, чтобы ты держался подальше от нашего дома? Тебе придется кое-что объяснить.
Тут Файстенмантель с удивлением взглянул на Куизля, которого, очевидно, узнал только теперь, и губы его скривились в злорадной усмешке:
– Какое совпадение… Как я смотрю, Ксавер, ты и палача уже себе привел! Что ж, надеюсь, теперь кое-что в деревне наконец прояснится.