Ответ № 3 на УВ: Потому что он просто девочек боялся.

Сегодня мы с психологом играли в такую игру. Он попросил меня описать ему себя, какой я хочу стать в будущем. Я не знала, что ответить. Он ждал.

А потом я сказала: нормальной. И он сказал мне: но вы уже такая, вы и сейчас нормальная. Нет, сказала я. Нормальная – это когда тебя любят.

В конце весны мама обнаружила татуированное плечо мсье ПВП. Она как рехнулась. Велела Оливу уйти. Убраться из дома. Сказала, что он безответственный, что она вызовет полицию. Сделать татуировку ребенку! Олив ушел со своим мотоциклом, а Леон совсем запустил учебу. Он стал злым, несносным. Иногда по ночам мама плакала. Иногда по ночам она не приходила домой – как раньше, во времена Свина. Она возвращалась утром с круассанами, типа «я хорошая мать». Но я-то видела ее красные глаза, грязную, жирную кожу, несмытый макияж. Колтуны в волосах, царапины на шее, на руках. И в сердце. Я видела ее муку. И говорила психологу, что КД тоже не мог ее не видеть. Никуда не денешься от муки близких, она бьет вас наотмашь. Она нуждается в вас. И ничего тут не поделать. Мы много об этом говорили. Мука, горе, рана, страдание. Мы составили шкалу от одного до десяти, я пыталась расставить все по местам, освоить.

Ветчина на моей щеке посветлела. Стала похожа на родимое пятно. Уже лучше. Ямка в челюсти никуда не делась. Я жевала резинку. Курила. Компенсировала. И много улыбалась. Один парикмахер придумал мне клевую стрижку, которая слегка скрыла гнусность Собачьего Дерьма. Время от времени кто-то из мальчиков предлагал мне встретиться в «Старбаке» после уроков. Не супер нашего класса, даже не «ничего себе», но и не последний урод. О’кей, Жозефина, можешь надеяться на лучшее.

Я продолжала видеться с Женевьевой дважды в неделю, и моя речь после четырех лет работы стала вполне… «красноречивой», сказала она. Я знала, что мне не быть актрисой или дикторшей (и тем лучше), но мне были в кайф похвалы Женевьевы. Нет, настоящая моя мука была внутри. Глубокая, бездонная, она разъедала мне нутро-сердце-кости. Я больше не могла. Если это не кончится, кончусь я.

Конечно, я об этом думала. А что ты хотел? Я готова была довести до конца твое дело Пса. Уже было собиралась. Мягким способом, таблетками, например, или крутым. Я бы выбрала крутой, кровавый. Жозефина, дочь чудовища. Себя не переделаешь. Наша квартира на седьмом этаже. Падение с высоты 21 метр. Я буду лететь 2,069 секунды. И разобьюсь на скорости 73,1 километра в час. Прикинь, какой я буду внизу, на тротуаре, во, как если бы в меня попал шар для игры в петанк весом 800 г на скорости 580 километров в час. Уж лучше, чем твоя поганая револьверная пуля. Полнейшая каша. И никакой тебе ветчины. Непоправимо.

А ты и не знал, что я сильна в физике.

Когда я рассказала об этом психологу, он сказал: в каком-то смысле вы такая же, как он. Незнание меры. Страсть. Я вскочила и выбежала из его дерьмового кабинета, да еще дверью хлопнула. На улице шел дождь. И я подумала, что никогда не спрашивала у него, почему идет дождь. У моего отца.

Саша начала встречаться с мальчиком. Из выпускного. Не сказать, что Камиль Лакур. Но и я тоже не Валери Бег, говорила она. Восемнадцать лет, гот. Скромник – на неделе. А по выходным то еще пугало. Индусское влияние, очки сварщика. В жилу к ее ржавым гвоздям. Мы животики надорвали от смеха. Продолжалось это месяц. Точнее двадцать шесть дней. Она его бросила, отчасти из-за того, что ему пригорело переспать, но больше потому, что он нудный. Правда, целовался суперски. У него был очень длинный язык, он мог достать им до подбородка. Но выглядело мерзотно, когда он это делал, похоже на мягкий член. Как же мы хохотали с Сашей. Я ее обожаю. Она мне как сестра. Я рассказала ей про Кусок Дерьма. Что он со мной сделал. Мы плакали. И мне было хорошо.

А потом вернулся Олив. Это мама попросила его вернуться. Мне кажется, она боялась нас с Леоном, двух детей КД. Ей недостаточно хотелось быть матерью, чтобы оставаться с нами одной. Ей нравились эти ее штучки с примерочными кабинами. Соблазнять, покорять. Я видела, что она очень красивая, моя мама. Она еще красивее оттого, что опасная. Мне бы хотелось быть как она – и в то же время нет. Я, скорее, тихая, и мне это нравится. Я знаю, мсье психолог, знаю. Тихая. Это у меня от него. Это связывает меня с ним. Приближает меня к нему.

Ну вот, а Леон, с тех пор как Олив вернулся, снова стал милым таким братишкой. Делал уроки. Мылся (а то иногда от него реально воняло). Чистил зубы, пользовался время от времени дезодорантом, спускал за собой воду в унитазе. Он даже сказал мне, что я ничего себе. Не Ева Мендес и не Сальма Хайек, но все-таки ничего. В доме стала не жизнь, а мечта. Умора. Мама с Оливом целовались в губы при нас. Он щупал ее зад, она извивалась и корчилась, смеясь; мол, смотрите все, как мы любим и хотим друг друга. Он прокатил ее однажды на мотоцикле, вернулась она в истерике, говорила с придыханием, прямо тебе саундтрек порнофильма. А Леон заплакал, и тогда Олив ему сказал, мол, не волнуйся, старина, товарищ-байкер у меня один, это ты. И они уехали прокатиться по туннелю Фурвьер туда и обратно.

Зато в школе все клево. У меня отличные отметки. Я перехожу во второй класс вместе с Сашей. И наконец-то я дождалась. У меня пошла кровь.