Роман Смирнов
«Цой всегда был сам по себе…»
…Первый мой друг был Сережа Курехин. Я еще не был знаком с ним лично, но уже многое слышал о нем и его закидонах. В общем, ехал я как-то в метро с Володькой Осипчуком, и встретились там с Курехиным. Познакомились, и вот, значит, он пригласил нас на концерт «Поп-механики» в ЛДМ. Это полулегальное мероприятие состоялось в маленьком зале где-то под самой крышей. Чтобы жить было веселее, я с самого утра сильно поддал. Так что весь день вылетел из головы. Отпечатался только вечер. Я был пьяный в жопу, вел себя вызывающе… Билеты у меня были мятые, я пытался протиснуться в зал… в общем, не получалось… Но это ерунда.
А я уже тогда имел представление о «КИНО», даже про Витьку Цоя слышал, песенки там поет он неплохие… Знал, что он кореец.
Тогда у той тусовки такое представление было, что режиссер – это такой толстый «папик» с козлиной бородкой, с деньгами и прочее. И они даже решили однажды дать мне по башке. Когда я об этом узнал, сперва веселился, а потом меня задело. Это как они мне собираются дать по башке? Нашел номер Цоя. И вот подхожу к телефону, беру трубку, звоню и говорю так, с наездом:
– Привет. Я Роман Смирнов. Ты кто такой? Чего хочешь?
– Привет. Я – Цой. Как живешь?
– Отлично.
– Это хорошо. Что делаете?
– Сидим.
– Ия сижу. Может, встретимся?
Я думаю, Цой, мой, да хоть кто. По башке дать хочет, блин.
– Давай.
Он мне говорит:
– Через двадцать минут у метро, у выхода, который ближе к магазину. Подойди туда, и мы с тобой разберемся.
– Как я тебя узнаю?
Он хихикнул так шкод но, помню… Вообще он всю дорогу растягивал слова и делал огромные паузы. Можно было уснуть, но тут он оживился – наверное, думал, что его не узнать трудно.
– Я буду в черном пальто. Длинном.
– А я весь джинсовый.
Ну и вот, значит, на Ветеранов мы договорились с ним встретиться. Он жил недалеко совсем от метро. Только в другой стороне.
Короче, я подхожу к метро, стою. Причем встал я, конечно, не там, где договорились, а у телефонных автоматов, метрах в ста, чтобы меня не застали врасплох. И вдруг внезапно появился человек в длинном черном пальто и конкретно просто прямо пошел на меня. Я сразу понял, что это он. Корейца ни с кем не спутаешь… Помню, как он держал руки в карманах, вращался на каблуках и смотрел по сторонам. Режиссера высматривал. Когда мы встретились глазами, мне показалось, что он очень удивился отсутствию у меня пузика и козлиной бородки…
Подходит ко мне, шкодно улыбается и руку из кармана тянет. Я думаю: «Во, бля, сейчас мне перепадет…» А он такой руку мне протягивает и спрашивает: «Привет. Ты вино пьешь?» – «Привет. Пью». – «А водку?» – «И водку». (А ты небось думал, что я с французского коньяка не слезаю.) Он такой: «Ну давай, сколько у нас будет всего?» И вынимает из кармана деньги. Я тоже вынимаю. В общем, насчитали, немного у нас вышло, и мы взяли две бутылки вина и пошли ко мне. По дороге глупо улыбались… Я потом много раз замечал, что Витьке более комфортно было молчать. Он почти никогда не говорил азартно. Когда говорил, будто слова из тюбика выдавливал. Медленно и тягуче… Пришли домой, прошли на кухню, разлили портвейн по стаканам, задрали ноги выше головы и стали перемывать кости знакомым, потом про то, как провели лето… Вот и все, так мы с Витькой и подружились.
Тогда модно было приходить в гости без звонка. Просто так, звонили в дверь, и все. Курехин у меня дома такие сейшены устраивал…
Однажды Витька пришел ко мне вдвоем с Каспаряном. Они притащили гитары, стали что-то тренькать. Помню, у Каспаряна было на гитаре не шесть струн, а три, стоявшие вразброс. Постепенно выяснилось, что они едут с несостоявшегося концерта. Их пригласили в какую-то школу сами школьники. Они пришли, начали играть, но тут, как в анекдоте, пришел дворник и всех разогнал… И вот тут момент – если я Цоя считал молчуном, то Каспарян был еще хлеще. Из него слова нельзя было вытащить. Он только улыбался и покачивал головой… Я решил пошутить: «Звезда рок-клуба Виктор Цой спивает песни с под…цой». – «Звезда рок-клуба Виктор Цой поет все песни с под…цой», – серьезно поправил меня Витька. Он ко всему очень серьезно относился. Каспарян, тот лишь улыбался и головой качал…
Потом был очередной рок-фестиваль. Его ждали. Впервые это было более чем гласно. Во Дворце молодежи… И пожалуй, единственное, что я запомнил из всего фестиваля, это Витькина «Группа крови». Он появился на сцене один. Один и начал. Потом вышла группа. Это были совсем другие песни. Совершенно другого Цоя. Раньше Витькиного героя отождествляли с ним самим, и это действительно было так. А теперь герой вырос. В нем появилось что-то пророческое. Казалось, это происходит помимо автора. Хотя, когда настоящее, всегда так кажется. Что-то невероятное было в составе «КИНО»… Два барабанщика, две бас-гитары… В зале не бесновались по инерции. Слушали. Закончил он тоже один. «Легендой». А после концерта я увидел его одного, сидящего в фойе с закинутыми на стол ногами. Он был выпивши. За его спиной висели плакаты с названиями выступающих групп, каждый мог поиграть в демократию и написать, что думает о той или иной группе. На афишах виднелось: «„КИНО“ – говно». Рядом: «Из всех искусств важнейшим является искусство группы „КИНО“»…
Я не могу сказать, что я был другом Цоя, у него друзей, кроме Каспаряна, не было вообще, наверное. Он всегда был закрыт, такой темный человек. Но были моменты, конечно. Он не считал друзьями нас, он звездой был. Типа, мы все просто вот знакомые, а он звезда. Каспарян же, конечно, был ему другом. Они как сиамские близнецы были. Попугаи-неразлучники…
«КИНО», как и все, тоже приходило без звонка, как я уже говорил. И вот как-то, значит, раздается звонок в дверь. Я открываю, и на пороге стоит Витя, один. И мы прошли на кухню и вдвоем сидим. Это были такие счастливые минуты. Он говорит: «Ром, у нас все будет хорошо, „КИНО“ будет известной группой, все будет супер…» Я спрашиваю: «А сейчас что?» Он мне рассказывает, что сейчас он едет в Москву, потом в Казахстан, сниматься в фильме «Игла»…
И похоже, эти съемки многих заставили подергаться. Пока Цоя не было, остатки «КИНО» – Каспарян, Тихомиров, Густав, Марьяна – приходили ко мне домой тусоваться. И вот однажды все пришли, было не очень весело, я сразу понял, что команда затевает шухер.
– Мы уже давно не репетируем!
– «КИНО» – это еще не Цой! «КИНО» – это группа!!!
– Да мы альбом без Цоя записали!
И рассказывают, какой альбом крутой они пишут там. Типа, вот пока Цой там в кино снимается, мы тут такую музыку крутую сочинили… И вот тут, когда ситуация достигла накала, во время выступления Андрея Крисанова, который «КИНО» иногда на басу помогал, резко вступила Марьяна:
– А ты вообще какое отношение имеешь к группе «КИНО»?
И Андрюша сник – понял, что перебрал. Марьяша погасила всеобщий пафос, и бунт увял. Опять все стали терпеливо ждать, когда кончатся съемки, что приедет Витька и начнутся репетиции и концерты…
Марьяна говорила: «Этот фильм нужен группе. Подождите, это кино нужно для „КИНО“. Успокойтесь».
Когда Марьяша приходила одна, я видел, что она тоже совсем не в восторге от ситуации. Однажды она плакала. Правда, пожалуй, это был первый и единственный раз, когда я это видел. Мы тогда сильно-сильно выпили… Там, несомненно, было много личного, и я туда не влезал. Не имел права влезать… и утешать тем более.
От Марьяны Витька ушел, да… Разлюбил. Он был честный человек. И ушел честно. Конечно, Маню жалко было, очень. Ребята мне рассказывали, что она его любила очень. Как и «Рикошета» потом…
А потом Витька приехал. И в сердцах говорил, что «КИНО» – это не группа. Что он еще соберет о…тельных музыкантов и сделает супергруппу. Он тоже там ждал, дергался и терпел…
После фильма неожиданно и внезапно Витька стал звездой. Когда я с ним познакомился, я почти ничего о нем не знал и почти не слышал его песен. Это был просто Витя. Витя Цой. Он мне нравился. Нравились его друзья. А потом мне понравились его песни. И не было там рока никакого. Были друзья. Был Цой, СашБаш, Юрик, Марьяша, Густав… Был ништяк и портвейн…
Но постепенно атмосфера стала меняться. Из легкого шухера и большого беспредела – в престижную и богемную тусовку…
О смерти Цоя мы узнали, когда были на отдыхе. В Абхазии, в Нижних Эшерах. Мы сидели за столом, человек пятнадцать, выпивали что-то, кавказское гостеприимство, тосты за дружбу с Америкой, за Кавказ, за гостей. Телевизор был включен, но был выключен звук. На экране «Новости». И – Витькино лицо. Застывшее. Потом тревожное лицо диктора. Потом опять Витька, потом свечи. Финал «АССЫ». Я ничего не понял. Почувствовал себя заблудившимся щенком. Мне захотелось оказаться дома…
Когда я оказался в Москве, меня там ждали Рашид и Валерка. Они ездили на похороны в Питер. Забили меня подробностями. Рашид был в шоке… Мы сидели у меня, плакали. Рашид должен был снимать новый фильм, ничего не получилось… Я ему говорил, мол, Раш, не грусти, утешал как мог, искал ему кроссворды разгадывать… До сорокового дня он не вставал с дивана и тупо решал кроссворды, вытягивая «Огоньки» из огромной кучи журналов, которую я ему принес. На сороковины он поехал в Питер. Один.
Тогда он спросил меня, поеду ли я в Питер с ним. А я не смог, просто чисто по-человечески. Не смог.
…Я закрывался очками от взглядов прохожих. Я затыкал уши наушниками. Я врубал на полную мощность «Ты выглядишь так несовременно рядом со мной…», «Восьмиклассницу», «…ууу – я бездельник – ууу – мама-мама» или «…группа крови на рукаве…» и летал. Дух захватывало. И иногда, сам того не замечая, я начинал подпевать ему в полный голос… И иногда мне казалось, что тот, о ком я думаю, действительно рядом со мной сидит, поет, бежит, летит…
Цой не был моим другом, не был. Он был сам по себе. И его смерть… такая… Он в машине своей как будто от всех отъехал… Просто куда-то отъехал.
