Глава 34
Мы брели по узким улицам и молчали, оцепеневшие, уставшие, одинаково погруженные в воспоминания о волшебстве. С нами ли оно случилось? В этой ли жизни? Чем дальше мы удалялись от сада Тюильри, тем сильнее произошедшее казалось сном. Мы становились обычными, мы уже такими были.
Свернув за угол, мы увидели поодаль толпу кутил, тревожащих сон горожан выкриками, звоном бутылок и рапир. Этьен тотчас будто очнулся, сжал мою ладонь, и твердой рукой достал шпагу. Мы перешли на другую сторону улицы и благополучно миновали ночных гуляк. Когда они остались далеко позади, Этьен сказал:
– Ничего не бойся. Ты со мной. Я защищу тебя.
– Жаль не могу сказать того же…
– И не нужно. Ты спасала меня столько раз, что хватит на всю оставшуюся жизнь. Теперь моя очередь.
Я вяло кивнула. Этьен остановился.
– Что с тобой, Абели?
– У тебя теперь нет дара, как и у меня. Я решила за нас обоих. И даже не спросила, что ты хочешь… – пробормотала я, стараясь не смотреть ему в глаза. – Прости меня.
Этьен нахмурился и взял меня за плечи:
– Перестань, слышишь? Я же все понял. Я знаю, почему ты это сделала. Из-за меня. Из-за демона, да?
Я снова кивнула. Он притянул меня к себе, крепко стиснув обеими руками.
– Тебе не за что просить прощения. Наоборот. Прости, что доставил тебе столько хлопот. Я люблю тебя.
Я вздохнула, чувствуя, как моя душа оттаивает. От его слов, от его тепла.
– Я тоже.
– Скажи это, как я, – улыбнулся Этьен, чуть отстранив меня.
И вдруг я поняла, насколько права была мадам Тэйра – достаточно улыбки любимого, и свет почувствует сердце. Этьен пощекотал носом мой лоб и с ласковой смешинкой заглянул мне в глаза:
– Скажи.
– Я люблю тебя, Этьен Годфруа, – выдохнула я, чувствуя, как постепенно улетучивается серая грусть из груди.
– Черт! Как же это здорово! – воскликнул Этьен. – Скажи еще!
– Еще? – удивилась я.
– Еще!
– Я люблю тебя, Этьен Годфруа! – уже смеясь, повторила я. – И мне не терпится за тебя замуж.
Тити расцвел:
– Тогда к чертям целый год!
– К чертям, – я махнула головой, длинная прядь выбилась из прически, шпильки выпали, и в следующее мгновение все волосы рассыпались плащом.
– Какая ты красивая! – восхищенно пробормотал Этьен. – Знаешь, я не смогу терпеть до свадьбы, даже если она случится завтра.
– А она случится завтра? – лукаво уточнила я.
– Да разрази меня гром, если я не найду какого-нибудь монаха или кюре, который не будет разводить канители, а за сотню монет сделает свое черное дело сразу! – сверкнул глазами Тити и разрубил воздух шпагой.
– Почему черное? – смеялась я.
– Белое дело браком не назовут, – хохотал Этьен.
– Браки заключаются на небесах, – с придыханием произнесла я и задрала голову.
В узком проеме между каменными домами, вверху, за козырьками крыш мерцали звезды в июньской синеве. Желтая луна отчего-то подобрела, похожая на знаменитую перужскую галету с сахаром, сочную и аппетитную, словно ее кто-то подменил, пока мы шли от Тюильри. Выходит, счастье рядом со мной, оно осталось, оно не исчезло.
Этьен, кажется, почувствовал то же самое. Его глаза сияли в свете фонарей, счастливые, влюбленные. Он подхватил меня под руку:
– Бежим!
– Куда? – выкрикнула я на ходу.
– В гостиницу. Хочу есть, пить и тебя!
И мы понеслись по мостовым, сумасшедшие и веселые. Нам не было и двадцати. Вокруг Париж, так какого черта грустить?
* * *
В неказистом гостиничном номере с низким потолком и ободранными стенами мы лежали на кровати, блаженные и уставшие. Этьен водил пальцем по моему животу и рассказывал:
– Я прокричал имя Франсетты в каждом углу дома. Как дурак, честное слово. Но ничего не произошло. Я-то думал, сейчас как вылетит привидение, как жахнет, ну или завоет хотя бы. Ничегошеньки.
– Ты ее и раньше не чувствовал, если не считать случая, когда она, как ты говоришь, «жахнула» тебя канделябром по голове, – хихикнула я.
Этьен потер затылок.
– Бёф, то была она? Чего ж ты не сказала раньше? – возмутился он. – Ага, тебе смешно…
– Надеюсь, она освободилась, – вздохнула я.
– А вообще в Перуже оказалось тихо, как в болоте, – продолжил Тити. – Я даже удивился. Сидел несколько дней у Базиля. Посылал его к нотариусу, на дом посмотреть. Мальчишкам уличным по монетке давал, чтобы разнюхали, что и как. Нет ли шпиков. А потом Софи нашел, кухарку нашу. Она устроилась к хотельеру на площади Тийоль. Так Софи кинулась мне на шею и давай плакаться, что отец уехал. Старый пройдоха ведь и с ней успевал лямуры крутить. Ты не знала? О-ля-ля! Не удивлюсь, если он и с Женевьевой развлекался, хотя она та еще лошадь. Ой, Абели, не делай такое лицо. Я тебе не гранд-инфант и не дофин в шелковых панталонах, – показал мне язык Тити: – Ага, так что ты подумай хорошенько насчет свадьбы. Я же чурбан невоспитанный и кланяться не умею. До завтра, нет, уже до сегодня ты еще можешь вернуться к тетке, нахлобучить парик и выйти за какого-нибудь виконта или маркиза…
Он тотчас получил от меня подушкой по голове. Этьен подскочил, поймал мои руки и придавил их к смятым простыням:
– Эй, то «рассказывай, рассказывай», то не даешь сосредоточиться! – он навис надо мной, взъерошенный и смешной в своей напускной серьезности: – В общем, слушай. Вся знать отбыла вслед за королем в Турин. И отец с ними. Барон Годфруа, бес ему в ребро. Представь, он даже печать завел. На документах ставит. Успел же!
– Главное, что он далеко, – заметила я. – Пусть барон. Пусть с печатью. Лишь бы никогда не встречался. Тити, ну отпусти меня! Так не честно, ты слишком сильный.
– То-то, – важничал Этьен, но ослабил хватку: – Жена да убоится мужа своего.
– Пока за нос не укусит, – хихикнула я, садясь. – За нахальный галльский нос.
Этьен на всякий случай спрятал его ладонями и прогундосил:
– Кстати, твоя тетушка, Моник, в Перуж наведывалась.
– Моник! – всплеснула я руками. – Святая Клотильда! Как она?
– Нормально. Искала тебя. Я ей сказал, что ты в Париже и что ты – моя невеста. В гости звала.
– Поедем? – обрадовалась я.
– Почему бы и нет. Как-нибудь. Да, там в сумке тебе подарочек от нее, гребень деревянный…
За окном уже было светло. Я поразилась, как незаметно пролетела ночь. Этьен спрыгнул с кровати и потянулся:
– Знаешь, тот бриош с сыром меня ни капельки не удовлетворил. Пойдем искать еду?
– Думаешь, тут подают спозаранку? – усомнилась я.
– Уф, даже курам поутру просо сыплют. А мы за это еще и денег заплатим.
* * *
Этьен оказался прав. В таверне на первом этаже уже завтракали постояльцы, несмотря на ранний час. В наших желудках заурчало от запахов яичницы на сливочном масле, колбасы и свежей выпечки. Мы сели за грубо сколоченный стол, и сонная девица с всклокоченной прической спросила, что будем заказывать.
– Всего по два, – весело сказал Этьен и, окинув взглядом таверну, ухмыльнулся: – Мда… не Версаль.
– Послушай, а может нам стоит уехать? Помнишь, что граф говорил? – предложила я.
– Ладно, обвенчаемся и уедем. Хотя я бы посмотрел на столицу. Когда еще выберемся… – Этьен наклонился ко мне: – У меня перья в волосах, что ли? Чего та мадам на меня так пялится?
– Какая?
Этьен не успел ответить, как мимо нас, сбивая стулья, метнулась к выходу какая-то провинциалка. В глаза бросился красный шейный платок поверх зеленого платья. Безвкусица… За мадам из таверны выбежал испуганный мятый мужичок. Муж, наверное. Некрашеные створки дверей громко захлопнулись за ними.
– Странные, – заметил Этьен.
– Может, у них семейная ссора, – предположила я. – Или умер кто.
– Наверное.
С улицы послышались слезливые крики, шум, затем топот коней. Кто-то звал на помощь. Посетители потянулись к окнам. Хозяин приоткрыл форточку.
– Убивец, убивец, – заходилась в крике какая-то женщина. – Сюда!
Ей вторил мужской голос. Он что-то бубнил монотонно, словно объяснял или объяснялся, не расслышать толком что.
– Черт, ничего не видно. О-ля-ля, а полицейских сколько набежало! – присвистнул Этьен и встал из-за стола. – Пойду гляну, кто кого порешил.
Мне отчего-то стало тревожно. Я схватила его за руку:
– Не надо. Не ходи, Этьен.
Двери распахнулись, и полдюжины полицейских ввалились в таверну. За их спинами показалась дрожащая от страха тетка в зеленом платье. Она ткнула пальцем в Этьена и заверещала:
– Это он! Задержите, задержите его!
Этьен непонимающе оглянулся. За его спиной никого не было, лишь всклокоченная девица дальше по проходу. Полицейские в два счета подскочили к Этьену, скрутили ему руки за спиной и разоружили.
– Ээ… господа, в чем дело? Отпустите меня! – выкрикнул ошарашенный Этьен. – Чего вы слушаете какую-то умалишенную?
– Что вы делаете, господа?! – возмутилась я.
– Душегуб! – визжала тетка, и отчего-то ее омерзительный визг казался мне знакомым. – Он сыродела зарубил. Я видела, я видела! Спасите меня от него. Люди добрые! Это убивец!
В таверну с опаской вошел ее спутник. Полицейский рукой в перчатке обхватил щеки Этьена и заставил его повернуть лицо к мужичку, сминающему шляпу в руках.
– Это он, мсьё? Точно? Не ошибаетесь?
– Так точно, ваша милость, он самый, – кашлянув, подтвердил тот. – Видели мы его. Как топором размахивал. Как крушил все. Такой человек хороший был, мсьё Бандишу, а он его топором по голове. Даром, что смазливый и молодой. Ан тот еще лиходей. Страху мы натерпелись тогда, скажу вам прямо…
– Мсьё, это какая-то ошибка, – пробормотал Этьен.
А я впилась пальцами в край стола и похолодела. Было ясно, как день, что тетка в зеленом – нелепая свидетельница поединка с демоном в Бург-ан-Брессе. Она действительно видела Этьена с топором в руках… И не только она, выходит. Сквозь звон в ушах и оцепенение до меня донесся голос старшего полицейского офицера:
– Сударь, эти уважаемые граждане обвиняют вас в убийстве мсьё Бандишу, сыродела, совершенном вами в Бург-ан-Брессе, двадцатого мая сего года. Вам придется проследовать за мной.
– Я никого не убивал… Это ошибка. Вы все с ума сошли, что ли? – Этьен растерянно обернулся на меня. – Скажи им, Абели, скажи, что это ошибка!
– Это ошибка. Он не убивал… – пролепетала я, понимая, что лгу и не лгу одновременно. – Не забирайте его!
– Убивал или не убивал, на то существует дознание, – безразлично заявил полицейский и подтолкнул Этьена к выходу. Свидетели в страхе шарахнулись от арестованного.
Этьен обернулся. Он был перепуган не на шутку, но, облизав губы, хрипло проговорил:
– Абели, не переживай. Меня скоро отпустят. Это дурацкая ошибка. Я вернусь, и мы сразу поженимся…
– Идите, сударь, – приказал полицейский.
– А мы как же? – взволновался мужичок.
– И вы с нами, господа. Грефье запишет ваши показания.
Холодные капли пота заструились по моей спине, в висках застучало. Осознание страшной правды обрушилось на меня и раздавило: никому не докажешь, что сыродела в Бург-ан-Брессе убил не Этьен, а демон в его теле. А если докажешь, Тити отдадут на растерзание инквизиторам. Это значит, что его ждет эшафот или костер… Я начала задыхаться от этих мыслей.
Спасти Этьена могло только чудо. Но именно на чудо я больше не могла рассчитывать. Я отказалась от чудес… Господи… Земля ушла у меня из-под ног, и я закричала не своим голосом:
– Не-е-ет!
* * *
Потеряв голову, я бежала за уводящими Этьена полицейскими до самой Консьержери. Железные ворота в башню захлопнулись со скрежетом, и я осталась одна у грозной тюрьмы на серой набережной Сены. Рядом толпились женщины с корзинами, кургузые бедняки, угрюмые мещане. Девушка в бежевом чепце умоляла о чем-то охранника, совала в руку монеты.
Я окаменела от горя. Мой веселый, красивый, влюбленный мальчик в застенках самой суровой тюрьмы Парижа. Разве может это быть явью?
Кто-то осторожно тронул меня за плечо. Я с трудом повернула голову. Благообразная старуха в черном с сочувствием проговорила:
– Поплачьте, деточка, сердцу станет легче. Все мы тут такие. Слезами землю поим.
Я хотела что-то ответить, но не смогла выдавить ни звука. В голове пронеслось: «Он даже не позавтракал…»
– Если есть сбережения, отдайте стражникам. Я вот отдала. Мой сыночек теперь в камере получше, – скорбно похвасталась несчастная мать.
– А я за подушку сговорилась за два ливра. Не может мой без подушки, а там, говорят, только солома, – встряла пышная девица весьма распутного вида. – Нет, а если вы из благородных, барышня, так вообще хорошо. За деньги тюремщики и в пистоль переведут. Там одни дворяне сидят, даже с койкой и столом. Ни вшей тебе, ни крыс.
Вдруг из высокой башни послышались жуткие звуки, похожие на протяжные крики диких птиц. Я вздрогнула и обвела взглядом конусообразную крышу.
– Это же башня Бонбек. Допрашивают кого-то, – пояснила старуха в черном. – Всё кричат и кричат. То один, то другой. Горемычные.
К горлу подступила тошнота, захотелось заткнуть уши, лишь бы не слышать «птичьих криков». Старуха полюбопытствовала:
– За что парнишку-то взяли?
С трудом отдирая язык от пересохшего неба, я сипло выговорила:
– За убийство.
– Святая Дева, колесовать будут, значит! – всплеснула руками распутная девица. «Колесовать…» – адским колоколом застучало в моей голове, и стало нечем дышать. Этьен не заслуживает такого… Никто не заслуживает мучительной смерти на колесе с перебитыми костями. Нестерпимый холод прокрался под юбку и заставил меня дрожать.
– Я помолюсь за него, – прошамкала старуха. – Смилостивится Господь, заберет его душу до казни…
Не обращая больше внимания на женщин, я, шатаясь, побрела прочь. В торговых рядах, по которым я проходила, все будто замедлилось: еле шевелили руками лавочники, сонно поворачивали головы в шляпах и по-рыбьи раскрывали рты покупатели, протяжным басом гудели голоса.
«Кто я теперь? – так же вяло думала я. – Без любимого. Без дара. Без денег. Жалкое привидение. Дочь заключенного. Невеста заключенного. Без пяти минут вдова…»
И вдруг во мне все вскипело – о таком счастливом будущем говорила мадам Тэйра?! Так пусть же ответит за свои слова! Я сорвалась с места, и понеслась что было мочи к гостинице «Золотой лев», где еще вчера проживала старая колдунья.
* * *
– Абели, мадемуазель Абели, что с вами? Вы меня не узнаете? Как же вы можете меня не узнать? – кто-то тряс меня за плечи. – Это же я, Огюстен Марешаль!
Я встряхнула головой, возвращаясь в реальность из странного забытья. Над головой болталась вывеска с изображением льва. Уже гостиница? Как я добралась сюда?
Передо мной стоял мой добрый великан, одетый с иголочки, в новом пышно завитом парике.
– Огюстен… Вы?
– Ну, конечно же, я! Вы меня напугали, Абели. На вас лица нет! Что случилось?
– Этьен… его арестовали. Только что, – выдохнула я.
– О, Святой Бонифас, – охнул Огюстен.
Я вскинула на него глаза:
– У меня больше нет дара. Если бы только камень, проклятый камень остался у меня! Я бы пробралась в тюрьму, я бы устроила… я бы показала им всем! Но теперь я совсем ничего не могу. Пустышка без дара… Зато вы, Огюстен, можете не бояться – вы никогда не превратитесь в Голема… – я сжала кулаки. – И мне срочно… срочно нужна мадам Тэйра! Ненавижу ее… но только она… Она здесь, в гостинице?
– Нет, уехала. Простилась со мной вчера.
– Тогда прощайте…
Тяжело дыша, я обвела взглядом улицу: надо бежать, но куда дальше? Казалось, я могу бежать, бежать, бежать, пока не упаду замертво.
Огюстен взял меня под локоть и сказал тоном, не терпящим возражений:
– Знаете что? В таком состоянии я вас никуда не отпущу. Пойдемте-ка в мою комнату, и вы мне все расскажете. Все-все. А потом решим, что делать дальше. Хорошо?
* * *
Я сидела напротив Огюстена в небольшой гостиничной комнате. Все вокруг меня расплывалось, как в тумане. Уткнувшись взглядом в кофейную чашку, словно в размазанной по дну гуще мог таиться какой-то смысл, я начала рассказывать срывающимся голосом, что произошло. Я совсем не думала о том, какой безумной покажется моя история человеку, столь практичному и далекому от магии. Но мне нужно было выговориться, чтобы сохранить хотя бы остатки разума. Огюстен слушал внимательно, и лицо его было серьезным. Возможно, он привык к странностям за время нашего путешествия. Наконец великан сказал:
– Относительно мадам Тэйра вы меня удивили, Абели. Не ожидал. Не ожидал… То есть подозревал, что мадам затеяла нечто, но чтобы настолько невероятное… Гм. И все же я не думаю, что есть ее вина в том, что мсьё Этьена арестовали. Просто печальное стечение обстоятельств, случайность…
– Я уже не верю в случайности.
Огюстен помолчал немного.
– Возможно, вы и правы, Абели. Но и неслучайные случайности бывают разными. И мадам Тэйра смысла не было устраивать подобное намеренно. Она все-таки заботилась о вас. Пока вы были у тетушки вашего отца, мадам прямо извелась вся. Ходила каждый вечер посмотреть на ваши окна.
– Ее беспокоил только рубин.
– Не уверен. На самом деле, она и о вас заботилась очень. Вы в чем-то похожи с ней. Удивительно неординарные женщины…
– Теперь я самая обычная, – резко перебила его я, с шумом отодвинув чашку. – Мадам Тэйра уехала, и пусть. Мне нет до нее дела! Мне нужно вызволить Этьена любой ценой. Но только как?!
И без того хмурый Огюстен стал по-настоящему мрачен:
– Судя по тому, что вы рассказали, дела мсьё Этьена совсем плохи. Насчет колесования… Гм… не знаю… Надо молиться. Я не большой знаток права, но, насколько мне известно, в королевских ордонансах говорится, что двух достойных доверия свидетелей достаточно, чтобы вынести приговор. Мне довелось однажды присутствовать на суде в Лионе. Тогда только и было разговоров, что об этом. Нашли второго свидетеля и…
– В Париже может быть иначе.
– Возможно. Но мсьё Этьену наверняка понадобится адвокат, человек сведущий в судебных делах, обязательно со знакомствами среди судей. Жаль, что мы не в Лионе, там осталось много полезных связей…
У меня загорелись глаза.
– А Себастьен? Помните, в Тоннэре вы говорили, что он теперь прислуживает какому-то парижскому прево? Ведь прево имеют отношение к судам, верно?
– Совершенно верно. Как здорово вы вспомнили, Абели! – воскликнул Огюстен. – Прево Корбэ. Я постараюсь его разыскать. Знаете, благодаря рекомендации графини де Клермон, некоторым ценным советам мадам Тэйра и одной счастливой гм… случайности мне удалось найти прекрасное место при Королевской мануфактуре гобеленов.
– Рада за вас Огюстен, – я попыталась выдавить из себя улыбку, но, похоже, она вышла слишком мученической. – Хорошо, что эта поездка принесла вам не только страдания. Как мне.
– Помилуйте, Абели, я вовсе не хотел хвастать своим положением! – воскликнул Огюстен. – Напротив, я говорю, что моя новая должность может оказаться полезной и вам. На нашей мануфактуре появляются очень влиятельные вельможи. Точнее, их управляющие и доверенные лица. А значит, разузнать можно многое.
– Благодарю, Огюстен, я не думала упрекать вас. Я, правда, рада.
– Спасибо, это много для меня значит, – великан взял мою кисть, безвольно лежащую на столе, в свою теплую большую ладонь и отчего-то проникновенно посмотрел на меня: – Как бы я хотел, чтобы вы были счастливы! Вы заслуживаете этого. Однако сейчас, милая Абели, меня беспокоит ваше положение. Скажите, удастся ли вам вернуться к графине де Клермон? Восстановить с ней отношения?
– Не знаю.
– В любом случае стоит попробовать. Пусть она вздорная и недобрая женщина, сделайте это даже не ради себя, ради мсьё Этьена. Я знаю, как вы его любите. Вы должны стать настоящей графиней. Ибо к прошению от благородной дамы, пусть и столь юной, как вы, дознаватели отнесутся совсем иначе, нежели к просьбе девушки из простых. К тому же, – вздохнул Огюстен, – скорее всего, придется подкупить судью.
– Но у меня нет денег!
– Возможно, утвердившись в роли наследницы графини де Клермон, вы сможете изыскать средства. Я, к сожалению, только поступил на службу, поэтому, увы… – он развел руками.
Я горестно ссутулилась, чувствуя ком в горле.
– Не нужно отчаиваться, – проговорил Огюстен. – Мы подадим апелляцию в королевский парламент, мы…
– Мы? – удивилась я.
– Я не оставлю вас, Абели, я стану помогать, в чем только смогу, – глаза Огюстена блестели. – Вы не одиноки! Мы испробуем все возможное, даже пойдем за помилованием к королю.
– Думаете, это поможет? – во мне зародилась робкая надежда.
– Я бы очень хотел, чтобы помогло, – снова вздохнул Огюстен. – Единственно боюсь, что на полное помилование мсьё Этьена рассчитывать нельзя.
– На что же можно рассчитывать? – тихо уточнила я.
Он пожал плечами и нехотя ответил:
– Галеры, каторга… в лучшем случае.
– К-каторга? – переспросила я, и мои глаза наполнились слезами.
Великан посмотрел на меня виновато, словно это он собирался заковать Этьена в цепи.
– Но он будет жить.
Я расплакалась. Огюстен удрученно проговорил:
– Милая Абели, Боже, как бы я хотел взмахнуть рукой и все изменить, но я не волшебник!
От его слов я замерла – они произвели на меня такое же впечатление, какое производит на путника в горах яркий солнечный луч, пронзивший бескрайние грозовые тучи. Я вытерла слезы:
– Огюстен, вы – гений! Нам нужен волшебник. Нам нужен граф Салтыков! Я найду его опять, я упаду на колени, продам тело, заложу душу, если попросит, но не отступлюсь, пока не поможет!
Великан закусил губу, будто пожалел о сказанном, а затем произнес:
– Не говорите так, Абели. Тело и душа должны быть только вашими. К тому же граф уже мог уехать вместе с мадам Тэйра. Где же тогда вы будете искать этого русского волшебника?
– По крайней мере, начну с того места, где встретила его впервые, – решительно сказала я и встала, преодолев слабость в ногах, – с салона маркизы д’Эдикур.
– Кажется, вас не отговорить.
– Нет. Благодарю вас, дорогой Огюстен, если бы не вы, я бы уже сошла с ума. Разговор с вами вернул мне ясность мысли.
Огюстен также встал и склонил передо мной голову.
– Служить вам, Абели, – большая честь. А теперь пойдемте. Мы заберем вещи мсьё Этьена из гостиницы, а затем я провожу вас на Королевскую площадь, к графине де Клермон. Попасть в салон маркизы д’Эдикур в таком платье вам не удастся.
Я осмотрела себя и, устыдившись, поняла, что выгляжу хуже гостиничной служанки. Я пригладила волосы и оправила юбку.
– Вы правы, Огюстен. Как всегда.
– А затем со своей стороны я наведу справки относительно прево и адвоката. Только пообещайте мне, Абели, оставаться благоразумной и держаться! Вы мне очень дороги.
– Вы самый лучший друг на свете!
Великан грустно улыбнулся и поцеловал мне руку.
* * *
Когда я вошла в розовую столовую графини де Клермон, увешанную картинами в золоченых рамах, престарелая хозяйка сидела за круглым столиком, углубившись в чтение письма. Против обыкновения она пила утренний кофе не в платье, а в широком халате и чепце. Судя по всему, графиня только что встала. Ее мятое лицо красноречиво свидетельствовало о том, что спать на коврике под трюмо неудобно. Услышав шаги, она подняла голову, и изумление на лице сменилось ехидной чопорностью.
– Мадемуазель Тома решила почтить нас своим визитом? – графиня сверлила меня взглядом, но я и не подумала опускать глаза.
– Мне некуда больше идти.
– Отчего же? Ступайте к вашему разбойнику, тому, что испортил вчера лицо моему лакею. Или к мошеннице-прабабушке. Она так красочно изображала больную…
– Она скончалась, – хмуро сказала я, ничуть не считая, что лгу. Да, для меня мадам Тэйра, хитрая старушка, похожая на изъеденный жуками пень, умерла. Молодая дама с золотыми волосами моей прабабушкой называться не могла. Не имела права.
– Вот как! – Лицо графини вытянулось. – Гм… соболезную…
Я не собиралась рассказывать графине то, что мой нареченный схвачен полицией и что я провела утро у Консьержери. А ночь с ним. Возможно, последнюю ночь. Внутри меня снова все зашлось, но выплеснуться наружу отчаянию я не позволила. А слезы… они были уместны. Я вытерла платком уголки глаз и добавила:
– Тот молодой человек, которого вы изволили назвать разбойником, – мой дальний родственник, случайно оказавшийся в Париже. Он пришел, чтобы позвать меня к смертному одру прабабушки. В таких исключительных случаях редко кто стал бы церемониться с упрямым слугой, не так ли?
– Возможно. Но мой приказ…
– Значит, мадам, в разбитом лице Лабутена виноват ваш приказ. Но я смогла все-таки попрощаться с прабабушкой и услышать ее последнее слово. Утром мне не было больше смысла оставаться в «Золотом льве», поэтому я вернулась. А рубин, если вы изволите о нем беспокоиться, исчезнет навечно с прахом моей прабабушки.
Мне не нужно было изображать горе, оно и так накрыло меня с головой. Не нужно было специально выглядеть оскорбленной и гордой – я истинно чувствовала себя так. И, наверное, поэтому графиня поверила всей этой недоправде. Люди всегда верят обману, если он окутан покрывалом правды. Совесть не мучила меня – мадам не заслуживала большего. Этикет требует фальши? Так распробуйте ее до конца, любезная графиня.
– А ты изменилась, Абели Мадлен, – заметила она, – или изначально была не так проста, как казалась.
– Как вам угодно считать, мадам. Возможно, я слишком стремилась вам понравиться. И тщетно. Что касается камня, я подобрала его с пола в вашей комнате. Я зашла вечером, чтобы предупредить, но вы спали слишком крепко. Похоже, вам нездоровилось…
Графиня тотчас поняла, что я видела ее неглиже, постыдно спящую на коврике, словно ручная крыса. Она покраснела, бросив взгляд на слуг и дворецкого.
– Не будем об этом, – графиня переложила письмо в другую руку. – Так ты настаиваешь, что воровства не было?
– Никогда не брала и не возьму чужого, – я смотрела мадам прямо в глаза. – Могу поклясться на Библии. Или, если хотите, своей жизнью.
– Что ж, милочка, – графиня явно боролась в душе с жаждущим крови домашним деспотом. Лицемерие, видимо, победило, ибо она сказала елейно: – Ты поступаешь смело, не боясь говорить правду. И я рада узреть в твоем поведении достоинство, присущее благородной крови нашего рода. – Она снова переложила письмо в другую руку и покосилась на выведенные пером строки.
Святые угодники, да что в нем такое? Я уже готова была начать словесную перепалку и, если придется, понести наказание. Но благодетельница отчего-то слишком легко сдалась. Неужели для нее что-то значит мнение слуг? Или я чего-то не знала?
– Я рада, что наш конфликт исчерпан, – приторно продолжила графиня, – иначе мне бы пришлось отказать особе, приближенной к королю, а это по меньшей мере невежливо.
Несмотря на черную скорбь, изъедавшую меня изнутри, огонек любопытства зажегся в моей груди. Кто мог написать графине и что?!
– Как ни странно, ты произвела на мадам де Ментенон самое благоприятное впечатление, – ответила на мой немой вопрос графиня. – Впрочем, супруга короля известна особым отношением к юным созданиям, оставшимся без родителей. Не будь у тебя такой покровительницы, как я, она наверняка приютила бы тебя в Сен-Сире. Так или иначе, но маркиза де Ментенон приглашает нас в Версаль на бал-маскарад, который состоится в следующее воскресенье.
– Всего через пять дней? – воскликнула я. Мое сердце забилось быстрее: я смогу подать прошение об Этьене самому королю! Ведь, говорят, Людовик, несмотря на возраст, присутствует на всех версальских балах.
Заметив блеск в моих глазах, графиня снисходительно улыбнулась:
– Конечно, если ты предпочитаешь скорбеть и носить траур, я принесу извинения мадам де Ментенон…
– Нет-нет, не стоит! – поторопилась заверить ее я. – Было бы неучтиво с моей стороны ответить отказом.
– Рада слышать разумные речи. Тогда я напишу ответ маркизе. И советую тебе переодеться. Ходить в таком виде – ужасный моветон. Ты выглядишь, как кухарка.
– Да, мадам.
Я присела в реверансе, а, выходя из столовой, как бы ненароком спросила:
– Не стоит ли мне написать благодарственное письмо мадам д’Эдикур? Она была столь гостеприимна вчера.
Графиня удовлетворенно отметила:
– А мои уроки не прошли даром. Ты права, милочка, обязательно напиши. Лабутен принесет тебе гербовую бумагу и перья.
Я добавила:
– Мне бы не составило труда самой отвезти письмо маркизе. Если, конечно, вы посчитаете это нужным.
– Почему бы и нет, – благодушно согласилась графиня, – только сделайте это до ужина. К семи у нас ожидается особый гость.
– Могу ли я узнать его имя? – взволновалась я.
– Пусть оно останется для тебя сюрпризом, – жеманно ответила мадам де Клермон, давая понять, что разговор окончен.
Я снова поклонилась, скрывая залившую мои щеки краску, – маркиза д’Эдикур называла особым гостем графа Салтыкова! Возможно, мне не придется искать его?! С бешено бьющимся сердцем я направилась в свою комнату.
* * *
Но сидеть без дела я не собиралась. Едва горничная помогла мне переодеться, я написала письмо в самой куртуазной манере, и через полчаса карета уже мчала меня к особняку на улице Фран-Буржуа. Маркиза д’Эдикур была любезна и без обиняков дала адрес гостиницы на бульваре Сен-Жермен, однако заметила:
– Не думаю, что вы застанете там графа. Он склонен появляться и исчезать, как южный ветер. Один Бог знает, где его искать сегодня – в Версале или в какой-нибудь таверне по дороге в Дрезден.
Я поблагодарила ее как могла учтиво, но, боюсь, вид у меня был настолько потерянный, что маркиза добавила:
– Если у вас действительно столь срочное дело к господину Салтыкову, попробуйте оставить ему сообщение через некоего Франческо Прокопио. Граф упоминал, что дружен с ним. Ресторан мсьё сицилийца называется «Лё Прокоп» и находится как раз неподалеку от бульвара Сен-Жермен – на улице Фоссе.
Я вновь воспылала надеждой и направила кучера в Латинский квартал. Увы, маркиза оказалась права. В гостинице лишь развели руками – граф Салтыков еще ночью рассчитался за номер.
Розовощекий добряк ресторатор тоже не знал, куда уехал русский «маэстро». Пока я писала свою сбивчивую мольбу о помощи, он принес мне кофе и странный белый шарик в печеной корзиночке, обильно политый шоколадом.
– Си белла синьорина не должна грустить, – мягко проговорил сицилиец, – пусть этот десерт подарит вашему сердцу лучик солнца!
На мою попытку отказаться ресторатор сделал обиженное лицо:
– Сделайте одолжение мне. А я сделаю одолжение вам, синьорина.
Вздохнув, я поднесла к губам ложечку белого десерта и ахнула – он был чудесным и холодным. Если бы мой голубой поток имел вкус, он был бы именно таким!
– Святая Клотильда, что это?!
– Мороженое, дольче синьорина, – расцвел мсьё Прокопио: – Кусочек холода, который согревает душу.
Умиленно глядя, как я ем угощение, ресторатор забрал мое письмо графу:
– Не волнуйтесь, передам как только представится возможность.
– Это очень срочно!
– Мадонна мия! Certamente! – раскланялся сицилиец.
* * *
Мне ничего не оставалось, как вернуться домой и ждать ужина с «особым гостем», моля всех святых, чтобы им оказался русский граф. Несмотря на усталость, заснуть мне не удалось. Каждый вскрик на улице казался криком Этьена, а топот копыт по брусчатке заставлял подскакивать к окну и с обрывающимся сердцем всматриваться в проезжающего по площади всадника – не русский ли это граф.
Я начала молиться, а затем попыталась вспомнить, как во мне зарождался огонь, попробовала возродить тот жар, красной стрелой взметающийся по позвоночнику. Но тщетно, у меня только сильнее застучало в висках. Я старалась сознательно возродить в животе голубой поток, но ничего похожего на ледяной водопад не возникло, лишь холод отчаяния сковал желудок. Мои эксперименты оказались жалкими потугами. Единственной пользой от них было то, что желание выть на стены сменилось злостью на собственное бессилие и упрямой решимостью.
Наконец пришла горничная и позвала меня к ужину.
Перекрестившись три раза, я полетела вниз по застланным ковром ступеням. «Только бы это был граф, только бы граф…» – повторяла я, как молитву.
– А вот и наша красавица, – восторженно встретила мое появление графиня. – Мадемуазель де Клермон-Тоннэр.
Заметив у окна невысокую фигуру в черном, я сжала пальцы до хруста в костяшках. Сердце ухнуло и почти остановилось, ибо я увидела красноватую кожу лица, колкие черные глаза и бурые усы, торчащие щеткой. Графиня торжественно проговорила:
– Позволь представить тебе, Абели, нашего гостя – Жан-Мишель де Годфруа, барон Савойский. Господин барон был очарован вчера твоей красотой и только что имел честь просить твоей руки.
