ГЛАВА 11
«ЗАМОК, ГЛЯДИ, У МОРЯ…»
С четверть часа я мучилась почти гамлетовским вопросом: открывать или не открывать таинственную дверь с изображением дракона. Вариант «не открывать» — всяко выходил разумней. Во-первых, не факт, что если инцидент в библиотеке сошел мне с рук, то и на этот раз все обойдется — раздраконить Джалу не так уж сложно, как показывает практика. Во-вторых, что еще страшнее, секреты у дракона могут быть не менее опасны, чем он сам.
Увы, здравомыслие никогда не было моим коньком, поэтому, зажав теплый, почти горячий ключ в потной ладони, я отправилась на поиски приключений.
Некоторое время я блуждала по коридорам. Уже были найдены основные ориентиры — кухня и лестница в библиотечную башню, но злополучная дверь все ускользала: то мерещилась за каждым углом, то таяла, как пустынный мираж.
Хууб, не желая покидать меня ни на секунду, молчаливой тенью скользил над головой.
В какой-то момент, когда я уже было отчаялась и почти решила вернуться в свою комнату, сильный порыв холодного ветра ударил в лицо, грубо растрепал волосы, ледяными пальцами пролез под рубаху.
Обхватив озябшие плечи руками, я стала озираться вокруг.
Я стояла на коридорной развилке. Сухой холодный ветер тянул из левого прохода.
Из носа немедленно потекло, от очередного ледяного порыва в горле запершило, и я закашлялась. Все промерзшее естество кричало о том, что пора сматывать удочки и возвращаться в спальню, под теплое одеяло… Но, решительно шмыгнув носом, я шагнула навстречу ветру. Никакая простуда не в силах диктовать условия моему любопытству!
Сделав пару шагов по коридору с необычно высокими потолками, я очутилась под открытым небом. Задрав голову, пару секунд изумленно разглядывала невообразимой красоты небосвод — звезды сияющим разноцветным бисером рассыпались по черной шелковой глади небес… И хотя я нежно люблю земное небо, но по сравнению с этим оно — как неумелая вышивка принцессы против расшитого золотом гобелена. И две луны… нет, это были все те же два солнца, но сейчас они не слепили, а ласкали взор нежным приглушенным светом.
Несколько раз восхищенно вздохнув, я опустила глаза, пытаясь сообразить, куда же на этот раз меня затащило неугомонное любопытство. Вполне могло оказаться, что я стою сейчас над пропастью — стоит сделать шаг, и вот я уже неумело пародирую «чайку Джонатана Ливингстона»…
Передо мной расстилалось широкое, метров тридцать в диаметре, каменное плато округлой формы.
Я зажала рот рукой, сдерживая испуганный вскрик… я была здесь не одна.
На краю плато, повернувшись ко мне спиной, сидел человек.
Сильный ветер трепал длинные волосы — в полутьме они казались очень светлыми, почти седыми. Мертвенной белизной отсвечивала кожа обнаженных широких плеч, спины с четко очерченными жгутами мышц и чуть выпирающими позвонками. Талию украшал массивный бронзовый пояс, ноги скрывала черная бархатная ткань штанов, так что во тьме казалось — передо мной джинн, наполовину лишенный физического тела…
Я шагнула назад, чувствуя, что мне здесь не место. Никогда не отличалась особой тактичностью и тем более хорошими манерами, но сейчас, глядя на этот бледный, похожий на призрак силуэт, я ощущала каждой клеткой, что прерванное уединение дракона будет самым кощунственным поступком в моей жизни.
Стараясь не шуметь, маленькими шажками стала отступать в глубь коридора.
— Лис…
Я вздрогнула. Мне показалось, или я действительно услышала голос Джалу, произносящий мое имя?
Нет… наверное, это ветер играет со слухом.
— Лис, останься, раз пришел. Подойди.
На этот раз голос дракона — низкий, приятный, чуть хриплый от ветра — звучал отчетливо. Я замерла, судорожно цепляясь за ледяные стены, не отвечая и стараясь даже не дышать. Как он узнал, что я здесь? Хотя что за глупый вопрос — от Джалу сложно скрыться, на то он и дракон… И нюх у него, поди, как у собаки, и глаз как у орла…
— Ну? Я жду.
С тяжелым вздохом я отлипла от стены и медленным, неуверенным шагом направилась к Джалу. Как девственница дракону на заклание, ей-богу… Хотя в каком-то смысле…
В нескольких шагах от мужчины я остановилась. Уши пылали, грозя превратиться в два уголька. Господи, о чем я только думаю?
— Садись.
Как зачарованная, я опустилась на холодный каменный пол. Поясницу немедленно заломило.
— Сюда, глупый.
Только сейчас я заметила, что дракон успел соорудить рядом с собой некое подобие насеста, сложив не пойми откуда взявшийся плащ.
Сглатывая ледяную слюну и чувствуя себя кроликом перед гигантским удавом, я подползла к дракону ближе.
Невольно взвизгнула, с резвостью блохи отскакивая назад — Джалу сидел, свесив ноги над пропастью. Над самой настоящей пропастью без дна. Видимо, эта часть замка возвышалась то ли над лесом, то ли над каким-то полем, потому что море непременно отражало бы звезды, я же успела разглядеть лишь бездонную темноту, окаймленную серыми обрывками облаков.
— Какой трусливый лисенок, — пробормотал Джалу, и во тьме мне почудилось, что губы его растягиваются в зловещей улыбке.
Я фыркнула. Не то чтобы я так уж боялась высоты, но когда тебе предлагают свесить конечности над самой настоящей бездной, да еще и устами чешуйчатой рептилии — невольно вспоминаешь судьбу несчастной Евы.
Джалу вновь усмехнулся, похлопал ладонью по сложенному плащу.
— Не бойся, я поймаю.
Три раза «ха!». Насупившись, я попыталась отползти еще дальше. Спину и бедра словно пронизывали ледяные иглы, ног я уже почти не чувствовала.
— Я ведь встану и сам притащу!
Окончательно сломленная стальными нотками в голосе, я, оставаясь на корточках, допрыгала до Джалу, как большая лягушка, и, немного помедлив, примостилась на мягкий насест под боком дракона. По телу растеклось спасительное тепло — то ли потому, что плащ был какой-то зачарованный, с подогревом, то ли оттого, что от Джалу веяло самым настоящим жаром, как от хорошей электрической печки.
Рядом с драконом даже висеть над пропастью было почему-то совсем не страшно.
Я снова уставилась на небо. На Земле такого зрелища не увидишь и в самую звездную ночь…
Молчание затянулось. Мне казалось, что я слышу тяжелое, чуть надсадное дыхание дракона даже сквозь завывания ветра, и от этого было так спокойно, что последние капли страха словно бы соскальзывали с кончиков пальцев, растворяясь во тьме.
Я скосила глаза на дракона. Вблизи казалось, что его бледная кожа светится изнутри. Зачарованная, я рассматривала хищный профиль, четко вырисовывающийся на фоне темного шелка неба, длинные ресницы, узкий рот с опущенными уголками, твердую линию подбородка…
Уголки губ дрогнули и потянулись наверх.
— Красиво, правда?
Я машинально кивнула. До сих пор я все никак не могла определиться с тем, какое впечатление производит Джалу. Иногда он мог выглядеть вполне привлекательным, но порой его внешность внушала страх.
Сейчас дракон был красив. Призрачной, едва уловимой красотой — как какое-нибудь неземное существо, озерный дух, пустынный мираж…
Сообразив, что вряд ли дракон спрашивает о своей внешности, я смутилась. Шумно сглотнув, переспросила:
— Что?
— Небо, — тихо, не глядя на меня, сказал дракон. — В вашем мире такого нет, верно?
Я пробормотала что-то маловразумительное, все еще чувствуя неловкость. В последнее время я вообще странно реагировала на Джалу, и с каждым днем это беспокоило все больше…
— Кстати, а почему ты не спишь? Уже поздно. Или ты… что-то искал?
Почти физически я ощутила витающее в воздухе, натянувшееся, как струна, напряжение.
Во рту стало сухо и горько. А что, если вездесущий дракон узнал о ключе? Зазу, получив желаемое, вполне мог сдать меня со всеми потрохами — с него станется.
Бросив затравленный взгляд на дракона, я замерла. Он смотрел на меня насмешливо и спокойно, улыбаясь уголком рта.
Неужели знает? Лишь сейчас я поняла, что все еще сжимаю ключ липкой ладонью.
— Не… нет, — заикаясь, сказала я, — просто не спится. Плохо сплю в чужих домах.
Ухмылка дракона стала шире. Блеснули чуть выпуклые влажные клыки — во тьме казалось, что они раза в два крупнее обычных человеческих. Выгнув светлую, как лунный серп, бровь, Джалу продолжал сверлить взглядом точку где-то в районе моей переносицы. Скрипнув зубами, я опустила глаза. Да он издевается!
— Смотри! — вдруг воскликнул он, больно хватая меня за руку.
Я обернулась, глядя в направлении, указанном его пальцем.
Некоторое время, приоткрыв рот, наблюдала удивительную картину: с запада на восток в ночном небе двигалась бесконечная огненная вереница. Примерно так в детстве я представляла себе кортеж Санта-Клауса. Прищурившись, я попыталась рассмотреть детали этого пламенного потока. В конце концов, чем черт не шутит? Все же другой мир, вдруг я и правда разгляжу упряжку с оленями да пухлого деда в безвкусном красном костюме, складывающего губы в традиционном «хоу-хоу-хоу»?
— Это хальюнги — огненные птицы, — голос Джалу прозвучал над самым ухом.
Я скосила глаза на дракона. Лицо его разгладилось, приобрело мечтательное, почти детское выражение.
— Они начинают свой жизненный путь в горах Аттогава. — Дракон говорил так тихо, что приходилось задерживать дыхание. Поборов робость, я придвинулась ближе.
— Это свободные горы, не принадлежащие ни одному из королевств. На их заснеженных вершинах хальюнги вьют свои гнезда. Едва окрепнув, они выбираются из гнезда и начинают свой первый и последний полет — полет длиною в жизнь. Они делают круг над всем Мабдатом…
— Над всем? — Я не смогла сдержать изумленный вздох. — Получается, он так мал, что его может облететь обычная птица?
— Отчего же, Мабдат почти соразмерен Земле. — Дракон пожал плечами. Сообразив, что все это время жалась к его плечу, как продрогший щенок, я смущенно отстранилась, враз почувствовав, как бесстыдные ледяные ладони ветра забираются под рубашку, щекоча и без того покрытое гусиной кожей тело. Я вспомнила, что давно уже не слышала и не видела Хууба. Повертев головой, обнаружила его висящим вверх тормашками у входа на плато, нахохленного и распушившегося так, что не было видно глаз.
— Но и хальюнги далеко не обычные птицы, — продолжал дракон, — их полет от одного конца мира до другого длится ровно двадцать лет: они летят без передышки, без остановок, без сомнений… Хальюнги стремятся домой, обратно в горы… Чем ближе они к родным местам, тем сильнее машут крыльями, тем стремительней рассекают воздух — и тела их начинают гореть… Так что в гнезда на вершинах гор Аттогава опускается уже пепел. Он лежит там, укрытый снегом, еще двадцать лет, чтобы по прошествии срока вновь возродить из пепла стаю юных хальюнгоа.
Дракон замолчал. Зачарованная рассказом, я наблюдала за вереницей: теперь мне четко виделись размашистые огненные крылья и тонкие вытянутые шеи — хальюнги уже добрались до восточного склона, а на западе вереница все еще не закончилась, так что казалось, будто небо разделено этой пламенной нитью на две половины.
— Красивая судьба, не находишь? Между прочим, сейчас мы наблюдаем чрезвычайно редкое зрелище, которое повторится лишь через сорок лет.
Я не ответила. Задумчиво теребила краешек драконьего плаща.
Надо же. Фениксы, оказывается, действительно существуют. Правда, в другом мире, под другим названием и с довольно странным образом жизни…
— Бессмысленная судьба, — тихо сказала я.
— Бессмысленная? — Прищурившись, дракон посмотрел на меня.
Я поежилась — в темных на фоне ночного неба глазах не было ни капли привычного тепла.
— Да! — буркнула я, упрямо поджимая губы. — Или ты хочешь сказать, что сгореть заживо на пороге собственного дома — это красивая судьба?
— В этом их предназначение. — От драконьего тела шел жар, но голос обдавал холодом. — Смысл жизни, если хочешь. Они знают, что их ждет в конце, чем предстоит пожертвовать. Их не мучают вопросы, на которые невозможно получить ответ. Они точно знают, кто они и зачем в этом мире… Я завидую такой судьбе.
Я сжала кулаки, неожиданно для себя распаляясь:
— В том-то и дело, Джалу! Они знают все наперед! Что случится через минуту, через год, через двадцать лет… В их жизни нет секретов, которые нужно открыть, вопросов, на которые нужно получить ответы, дверей, которые жаждут, чтобы их открыли… У них лишь один путь — по замкнутому кругу! Их жизнь скучна и бессмысленна!
Дракон молчал. С запоздалым страхом я наблюдала, как он сжимает побелевшие пальцы в замок.
В самом деле, что на меня нашло? Зачем я спорю с драконом? В конце концов, он все еще остается опасной хладнокровной рептилией…
— Ты рассуждаешь так… по-человечески. — Джалу смотрел на меня, криво улыбаясь одной стороной лица, как живое воплощение гётевского Мефистофеля. — Говоришь, секреты? О да! Вы, люди, всегда были охочи до чужих тайн, не важно, какую цену придется за них платить…
Как загипнотизированная, я смотрела в его глаза — огромные, расширенные от ярости, рассеченные напополам тонкой нитью зрачка.
Я хотела что-то сказать, возразить… но страх, словно живой организм, залепил глотку, почти лишая возможности дышать.
— Людская алчность идет под руку с хитростью. Вы всегда получаете желаемое, но всякий раз за это приходится платить не вам! — Джалу приблизил ко мне бледное лицо — сейчас, искаженное ненавистью, оно было почти уродливым.
Я закрыла лицо руками. Теперь, когда я не видела безумных драконьих глаз, стало легче дышать. С трудом ворочая языком, проговорила:
— Я не понимаю тебя, Джалу. За что ты так ненавидишь людей? Просто… я хочу сказать, что мы, в отличие от этих… как их… хальюнгов, не умеем и не хотим идти по заданному маршруту. Поэтому всегда и во все времена боролись за свободу. По крайней мере, на Земле! Не знаю, как у вас…
Я вздрогнула, почувствовав горячую ладонь на затылке. Дрожь, сотрясавшая тело, тут же пропала, и я расслабленно опустила руки. Странно и боязно, что я так доверяю этому дракону…
— Тогда почему вы, так ценящие свободу, все время пытаетесь отнять ее у других?
Джалу снова улыбался. Спокойно и чуточку грустно. В носу защипало от подступающих слез. С ума можно сойти от перепадов настроения этого дракона!
Мы помолчали немного. Справившись с неожиданно подкатившей истерикой, я задумчиво уставилась в небо.
Интересно… почему Джалу так обозлен на людей? Что они могли сделать такому сильному и опасному существу? Хотя… я горько усмехнулась… если здешний народ ничем не отличается от земного, то Джалу для них не страшнее, положим, ракетного танка.
Я осторожно повернула голову, всматриваясь в отрешенное лицо дракона. Он так говорил о свободе, будто был ее лишен. Если подумать… что я знаю о нем? Живущий в замке дракон — совсем один, за исключением замкового да выводка крысиных обитателей. Так что его может удерживать? Будь у меня крылья… да, будь у меня крылья — я бы облетела весь мир, как здешние сумасшедшие фениксы, разве только не стала бы кончать жизнь ритуальным самосожжением. Но с другой стороны, почему же я, попав в другой мир (совершеннейшее чудо, между прочим!), так стремлюсь вернуться домой? Значит ли это, что мои родители, друзья и привычный образ жизни — это то, что делает меня несвободной?
Я вцепилась руками в шевелюру и яростно поскребла затылок. Нет, нельзя мне слишком много думать, иначе голова начинает закипать, как нагретый чайник!
— Глупый лисенок… — Дракон неожиданно дунул мне в ухо.
Я тихо взвизгнула и отшатнулась в сторону, едва не свалившись в благополучно позабытую пропасть.
Сильные жесткие руки подхватили меня, обняли так, что захрустели косточки, заставляя прижаться к пышущему жаром драконьему боку. Я пискнула что-то возмущенное, но Джалу держал крепко, так что вскоре пришлось смириться. Тем более, откровенно говоря, не так уж мне это и не нравилось…
В молчании мы наблюдали за тем, как скрывается хвост огненной вереницы за грядой высоких черных гор на востоке.
Стало так тепло и уютно, что веки невольно потяжелели, а тело обмякло, ласково, но властно прижатое драконьей рукой. Уже сквозь сон я услышала, словно бы в отдалении, тихий и низкий, как рокот далекого грома, голос дракона:
С Тысячеоким в ссоре
Огненный небосклон…
Замок, гляди, у моря —
В замке живет дракон.
Бешеный от бессилья,
Выжженный, словно степь…
Нет у дракона крыльев,
Есть у дракона цепь —
Слабого, будто птицу,
Тащит обратно в клеть,
Так что напрасно тщится
Гордый дракон взлететь.
Льдом ему не согреться,
Пламенем не дохнуть…
Нет у дракона сердца —
Пеплом забита грудь…
Скорее всего, мне это снится. Джалу, декламирующий стихи, — больше похоже на полуночный кошмар, чем на реальность… Но все-таки как красиво и грустно…
Щеки захолодило от невольных слез. Последним, что я услышала, прежде чем провалиться в сон, были тихие слова, нашептанные прямо на ухо:
Время, ты неуклонно!
Скажут и про меня:
«Нет больше здесь дракона,
Пена лишь на камнях…»
* * *
Уснуть, свесив босые ноги над пропастью, не лучшая идея даже для дракона. Но Лис, приникший так близко, как вот уже полвека не смело ни одно живое существо, сопит с таким умиротворением, что веки невольно тяжелеют, и я ощущаю, как опасно замирает тело на грани сна и бодрствования. Чтобы прогнать сонливость, вдыхаю прохладный, одуряюще свежий воздух полной грудью, окидываю взглядом небосвод, черные, будто нарисованные тушью, гряды восточных гор… Но глаза снова и снова возвращаются к склоненной на мое плечо голове. Лицо у человеческого детеныша гладкое, белое, как у тальзарских красавиц, вечно скрывающихся от солнца под кружевными зонтиками, тонкие рыжие брови хмурятся чему-то, губы слегка кривятся, словно в недоумении или обиде. Что же тебе снится, дитя?
Рука невольно тянется смахнуть янтарную отросшую прядь, настырно лезущую к сомкнутыми векам, но я отдергиваю руку. Хмурюсь.
Стареешь, Джа Лу? К чему эти сантименты с едва знакомым человеческим детенышем?
С протяжным вздохом — осторожным и тихим, чтобы не разбудить тревожно завозившегося Лиса, — запрокидываю голову назад, закрываю глаза… Вслушиваюсь. Далекие пронзительные крики грозовниц обещают скорую бурю. В нескольких минутах лёта от замка начинается густой смешанный лес. В дегтярной темноте с трудом различимы его неровные очертания, но хорошо слышны шелест листвы да трескотня ночных птиц… от моего слуха не укрывается даже тяжелая поступь крупного немолодого хищника, продирающегося сквозь заросли. С восточной стороны замка, недоступной взору, доносится негромкий клекот моря, шипит пена на прибрежных валунах.
Невесело усмехаюсь своим мыслям — и с чего вдруг я решил прочесть мальчишке эти старые, почти забытые стихи, написанные в тоске первых лет заточения? Пена на камнях… что ж, рано или поздно любое живое существо постигнет подобная участь.
Незаметно для себя погружаюсь в вязкий, как кисель, тревожный сон…
Открываю глаза, пронзенный неожиданным болезненным ощущением — словно невидимый палач вонзил десятки ледяных игл вдоль позвоночника.
Это чувство… Забытое, спрятанное в дальний, казалось, наглухо запертый склеп души… Оно вернулось, заполнило меня, будто колодец отравленной водой… Это так странно, что некоторое время я просто прислушиваюсь к полузнакомым ощущениям.
Страх. Как давно я не задыхался в его липких объятиях? Кажется, целую вечность — но я-то помню, что лишь чуть больше двух веков назад.
В тот день… в тот самый день…
Я словно наяву вижу гибкое тело Ми Джа, бьющееся в болезненных судорогах. Она рвется ко мне, но горло беспощадно сжимает силовой аркан; пытается дышать огнем — но вместо пламени из глотки вырываются лишь пепел и дым.
А я, прижатый к земле не столько магической сетью, сколько собственным страхом, не в силах исторгнуть ни звука, лишь молча наблюдаю, как ее уводят от меня… я знаю, навсегда.
В тот день, уже распятый на пыточном колесе, я понял, что именно страх — не столько смерти, сколько оказаться лицом к лицу с уродливым одиночеством — делает меня слабее новорожденного котенка. Что если бы не он, подобно колодкам тогда сковавший мою волю, то, возможно, все могло быть иначе…
По подбородку из прокушенной губы течет кровь. Ну вот, снова ты за свое, старый глупый дракон! К чему вспоминать о том, чего уже не исправить?
Лучше вспомни о том, во что ты превратился, когда вместе со страхом утратил последние крупицы разума! Криво ухмыляюсь. Хорошенькое же тебе дали прозвище. Хасса-ба… Огненный Палач.
И все же откуда это полузабытое чувство? Взгляд бессмысленно скользит по гладкой щеке человеческого детеныша. Замираю, скованный уже не страхом — удивлением.
Так это из-за него? Хасса-ба, дракон, беспощадный монстр… боится за этого мальчишку?
Сраженный неприятной мыслью, невольно хочу оттолкнуть от себя тщедушное тело, но Лис крепче вжимается в мой бок, цепляясь худыми пальцами за штанины, шепчет что-то бессмысленно-умоляющее. Лишенный последней воли, опускаю руку на шелковистый затылок.
Как же так случилось, Лис, что свободолюбивый дракон теперь сидит на двух цепях, одна из которых намотана на твой хилый кулачок?
Затаив дыхание, снова прислушиваюсь… Там, внизу, глубоко в подземельях, куда не проникает даже самый настырный лучик света, слышен топот маленьких детских ножек. Они шлепают по грязи, по оледенелым каменным плитам, не боясь поскользнуться или пораниться. Слышу тихий, звенящий колокольчиком смех и бормотание… неясное, смазанное. Растревоженный незнакомыми эмоциями заключенного, гуль, подземный Страж, тоже прислушивается. Но не ко мне, потому что знает мелодию моих сердец… Он слушает — внимательно и жадно, как ровно стучит маленькое сердце у меня под боком.
С трудом давлю тихий негодующий рык. Не смей! Ты, жалкое порождение чужой злой воли, даже думать не смей! Прижимаю Лиса так крепко, что слышу, как похрустывают тонкие косточки. Захлопни пасть, гуль! Не отдам!
Замыкающие браслеты сжимают запястья, как костлявые лапы смерти, — все сильнее и сильнее, будто чуя мой страх…
Детский смех. Он слышит мои мысли, и те будят в нем голод. Теперь Страж ищет теплую кровь… Тихий жалобный писк, бульканье… Он пожирает крысу, чавкая и давясь требухой…
Встаю, подхватив Лиса на руки. Тот сопит, раздувая щеки, как хомяк. Что же мне с тобой делать, лисенок? Поскорей бы отправить домой — и избавиться наконец от невыносимого беспокойного чувства! Но, зная тебя, вполне справедливо терзаться опасениями, что умудришься влипнуть в очередные неприятности!
Запереть бы в комнате на три подвесных замка… Хотя чем тогда я буду отличаться от моих собственных тюремщиков?
С тяжелым вздохом покидаю каменное плато и иду в глубь коридора, бережно неся свою ношу.
Три дня. Мне осталось терпеть всего лишь три дня. В конце концов, что может случиться за столь краткий срок?
Лис взбрыкивает в моих руках, как тонконогая сайга в капкане. Вытянув руку, больно дергает за волосы. Недоуменно гляжу в безмятежное лицо. Дыхание ровное, ресницы слегка подрагивают — определенно, все еще спит. Хмыкаю и собираюсь продолжать путь, когда цепкие пальцы вновь зарываются в волосы, дергая что есть силы. Вот шельма неугомонная! Шиплю сквозь зубы, давя ругательства. С трудом сдерживаю желание разжать руки, позволив тощему телу грохнуться на пол. Но вместо этого лишь тихонько потряхиваю маленькое чудовище в воздухе, с отвращением осознавая, что веду себя, как какая-нибудь безумная мамаша, успокаивающая капризного младенца.
Опускаю голову и вздрагиваю, столкнувшись взглядом с темными и влажными, как листва даагского дерева, глазами, затуманенными сонной поволокой. Лис щурит припухшие со сна веки, бормочет что-то неясное. Невольно наклоняюсь ближе, чтобы расслышать.
— Др-рра-а-коша… — тихо мурлычет тот.
Насмешливо фыркаю и отстраняюсь. Что еще за нелепость?
Тонкие пальцы ласково гладят меня по волосам, и я отчего-то не спешу отбрасывать руку. Странное, но приятное ощущение.
— Дракоша хороший! — проникновенно сообщает мне Лис, затем откидывает голову назад и обмякает, разражаясь оглушительным сопением.
Весь оставшийся путь до комнаты Лиса хмуро кусаю губы.
Уложив мальчика в кровать, иду в гостиную, отыскиваю запыленное зеркало и, пожалуй, первый раз за долгие годы внимательно разглядываю собственное лицо.
Скалю зубы, оценивая величину клыков, хищно раздуваю ноздри, щурю глаза. И с чего вдруг ему взбрело в голову называть меня хорошим? Видит Бог-Дракон, в прошлые времена никто бы не осмелился! Я уж молчу про это его… «дракоша». Тьфу, да и только! Конечно, мальчишка спал, но все равно… как-то это… странно. Неужели я совсем не страшный? Может, плюнуть на все, попросить заезжих знахарей набросать парочку заклинаний и да отрастить густую суровую бороду?
Хохочу во все горло, вспугивая стайку летучих мышей под сводом потолка. Представляю себе это зрелище! Да ко мне ни одна живая душа на пушечный выстрел не подойдет!
Интересно, а в драконьем обличье борода сохранится? Снова хохочу, как ненормальный, хватаясь руками за сведенный судорогой живот. Долго отдуваюсь, приходя в себя.
Ох, Лис, что ж ты со мной делаешь, василисье ты отродье…
Но все же приятно — ладно уж, перед кем душой кривить? Ухмыляюсь огненным бликам на стенах. Хороший я, видите ли…
Разбросав по кровати руки, засыпаю быстро и крепко, как каменотес после трудового дня.
Хорошо, что никто не может этого видеть — потому что сон застает меня с совершенно идиотской улыбкой на губах.
