ГЛАВА 39

Я не стала возвращаться на дорожку, предпочтя идти под сенью деревьев, на случай, если кто-то в замке наблюдает. В голове крутился наш с мистером Фарроучем разговор, и я всё не могла понять, что в нём не так. Казалось бы, я высказала всё верно и мне не в чем себя упрекнуть, кроме несдержанности. И всё-таки что-то меня смущало. Была ли я права с последним обвинением, или мне просто хотелось оказаться правой? Не знаю. Увы, не вызывало сомнений одно: ранее я сделала ряд неверных выводов.

Прежде я и мысли не допускала, что Матильда, несмотря на некоторую беспечность, может так запутаться. А убитые зверьки… как легко было приписывать мистеру Фарроучу то, чему не могла найти объяснения, но в чём интуитивно распознавала зло! Гнусные поступки очень подходили под его вечно насупленное выражение и неживые глаза. Я тут же себя одёрнула: эдак я перестараюсь, обеляя его. А как же книги, посещение кладбища и прочие темные атрибуты? Про них он ничего не сказал.

Я вертела все известные мне факты в голове и так и эдак, переставляя и компонуя их, чтобы соседние кусочки сошлись, и так увлеклась, что, услышав голоса, поначалу приняла их за продолжение диалога в моей голове. Тем более что и доносились они откуда-то сверху. И лишь уразумев, что они были мальчишескими, я остановилась и огляделась. Говоривших нигде не было видно, но беседа доносилась из кроны росших в стороне буков.

— И как ты их достаёшь! — восхищённо протянул первый.

— Ты всё равно не сможешь, — снисходительно заметил второй.

— Чего это? — обиделся первый.

— Чистенький больно, не приучен.

Я подняла глаза и с удивлением заметила на одном из буков деревянный домик, из тех, что родители нередко устраивают для своих детей. Вернее, не совсем из таких, и я даже не сразу поняла, что это именно домик. Расположенный на довольно опасной высоте и хорошо спрятанный листвой, он представлял собой уменьшенную и довольно грубую имитацию старинного корабля: ограждение вытянуто на манер носа, свисающие верёвки заменяют снасти, а грот-мачтой служит сам ствол.

Домишко был старый и почти одного цвета с деревом, и поэтому казалось, что он буквально вырастает из него, выплывает из коры. От порывов ветра дерево скрипело, как палуба, а зеленая крона бушевала подобно волнам. Ещё секунда, и корабль сорвётся, взмоет в небо — навстречу свирепому шторму.

— Ещё посмотрим, — заявил первый, и я узнала Ярика.

— Ну, мне пора.

Вот второй голос показался знакомым, но я не могла вспомнить, где его слышала.

— Завтра придёшь? — спросил лакей.

— А что будет?

— Телячьи зобные железы.

— Фу. Приду.

Раздалось шуршание, и кто-то полез вниз. Я всё не могла взять в толк, как они спустятся — верёвочной лестницы не было, — и поэтому появление первой фигурки, как мне показалось, прямо из дерева стало полной неожиданностью. Увидев меня, она на секунду замерла, а потом бросилась наутёк. Я поняла, что ошиблась, приняв оба голоса за мальчишеские.

— Грета, вернись! — крикнула я и кинулась за ней.

Было что-то знакомое в том, как она бежала, и до меня дошло, что, провожая вчера хирурга, я видела у ворот именно её. Маленькая дикарка неслась сквозь кусты, как юркий лесной дух, — догонять бесполезно. Я повернула обратно и на что-то наступила. Нагнувшись, я обнаружила шахматную фигуру из набора леди Эрселлы. Так вот у кого она была!

— Ярик, постой.

Он как раз пытался улизнуть, но, заслышав мой крик, замер и виновато оглянулся.

— Мы не делали ничего плохого, мисс Кармель.

— Я этого и не говорила и ни в чём тебя не упрекаю, — успокоила я его. — Зачем Грета приходила?

— Мы дружим, — пожал плечами он и переступил с ноги на ногу.

— Ты носишь ей еду? — догадалась я, кивнув на щербатую плошку в его руках.

Он нелепо спрятал улику за спину, будто мог таким образом стереть её и из моей памяти.

— Это остатки! — с вызовом заявил он. — Я ничего не ворую.

— Это вопрос, а не обвинение, Ярик. И я считаю, что ты поступаешь очень хорошо, помогая ей.

— Правда?

— Конечно. Просто помни, что не все её навыки тебе пригодятся. — Я продемонстрировала ему найденную в траве фигурку и сунула её в карман. Он покраснел. — Часто она приходит?

— Почти каждый день.

— И вы видитесь здесь? — Я кивнула на домик.

— Да, но граф был бы не против.

— Граф? — удивилась я и тут же догадалась. — Так это его домик!

— Да, построен, ещё когда милорд был ребёнком. Но он давно заброшен, леди Эрселла с виконтом никогда там не бывают.

При взгляде на изъеденный жучками ствол и замшелые морщины коры я и не подумала в этом усомниться. Ни одна мать не пустила бы теперь туда своё дитя. Да и мои воспитанники, обряженные в шелк и бархат, едва ли пожелали бы пачкаться.

— Как вы спустились? — полюбопытствовала я.

— Тут есть лесенка.

Мы обошли мощный, в три обхвата, ствол, и он указал на ступени, вырезанные прямо в дереве. По бокам торчали шишковатые ручки, так что забраться и спуститься, при определённой сноровке, не составляло труда. Подъём шёл сначала прямо, а у первых ветвей начинал заворачиваться вокруг ствола винтом.

Вся конструкция домика была занимательной, но не более того, и подниматься туда я не собиралась — до тех пор, пока взгляд не наткнулся на необычную находку. На коре, чуть ниже уровня моих глаз, была старательно вырезана большая буква «М», потемневшая от времени и почти незаметная. Я ковырнула пальцем бороздку и удивилась тому, какая она глубокая — тут тщательно поработали ножиком. И тем не менее я едва ли заметила бы заросшую мхом и забитую грязью букву, не будь рядом с ней совсем свежей. Это тоже была «М», но вырезанная не так умело и с гораздо меньшим нажимом, будто действовал совсем маленький ребенок… или слабая девушка. Буквы располагались вплотную, так что хвостик одной переходил в начало второй. Если первая, сделанная давно, означала «Мортленд», то вторая… «Матильда»? А вместе — я наморщила лоб — «Матильда Мортленд».

— Кто это сделал? — повернулась я к Ярику.

— Не знаю, — лакей тоскливо смотрел в сторону замка, явно тяготясь моими расспросами.

— Уверен?

Он нехотя скользнул взглядом по букве и тут же отвёл глаза.

— Может, «Мисс Матильда».

Он пнул растущий рядом гриб, и на месте разорвавшейся шляпки вспухло пыльное облако.

— Хочешь сказать, мисс Лежер там бывала?

Я указала наверх.

— Да, иногда.

— И что она там делала?

— Да просто когда хотела уединиться.

Я ошеломленно молчала. Сосредоточившись на её личной комнате, я и не подумала про другие места. А всё это время прямо у меня под боком были новые подсказки. Я тут же осадила себя. Рано делать выводы. Может, там ничего такого и нет.

— Я хотела бы осмотреть его.

— Зачем? — изумился Ярик.

— Возможно, получится привести домик в надлежащий вид, и леди Эрселла с виконтом смогут там играть, — соврала я. — К тому же хочу проверить, насколько вам с Гретой там безопасно. Неровен час, крыша обвалится или пол прогниет.

— Да мы осторожно.

— И всё же.

Видя мою решимость, Ярик вздохнул и полез наверх. Я последовала за ним. В трудных местах он подавал мне руку, помогая преодолевать их. Ступив на узкую дощатую площадку перед домиком, огороженную непрочным бортиком, я огляделась и тут же вцепилась в поручни — я не люблю высоту. Но ещё больше я не люблю высоту, когда подо мной старые сколотые доски, шевелящиеся при каждом шаге. При ближайшем рассмотрении домик оказался ещё менее прочным, чем выглядел снизу, — теперь были ясно видны изъяны, оставленные временем и непогодой, как поцелуи на валентинке. Я поспешила нырнуть внутрь, чтобы не видеть, какое расстояние отделяет меня от земли.

Я не ожидала многого от тесной внутренности кораблика, предполагая наткнуться на скудную обстановку и признаки запустения. Но увиденное меня удивило. Вещи были пусть и старыми, но чувствовалось, что кто-то совсем недавно наводил здесь порядок. Сперва могло показаться, что предметы валяются как попало, но потом становилось очевидно, что прибиравшийся приложил немало усилий к тому, чтобы привести домик в надлежащий вид, не передвинув имущество прежнего владельца ни на дюйм.

Здесь пахло сыростью и воском. Справа от входа помещалась высокая узкая корзина, доверху набитая старыми игрушками: цветные стеклянные шарики, солдатики с облупившейся краской, свисток, морской камешек с ровной дыркой посередине — наверное, раньше владелец продевал шнурок и носил его на шее. С потолка свисала потертая, но не пыльная парусина, кровать заменял гамак — в таком как раз уместился бы маленький мальчик, в угол была втиснута старенькая продавленная тахта, обтянутая выцветшим бархатом. Рядом, на боку, лежала плетеная клетка — несколько прутьев были выломаны, как если бы её обитатель прорубил себе дорогу на волю.

Я вздрогнула, заметив на окошке, возле птичьего гнезда с разбитыми скорлупками, два маленьких вытянутых черепа с пожелтевшими клыками. Кто-то воткнул в пустые глазницы сиреневые цветки, наверное, чтобы сгладить пугающее впечатление. Эффект получился обратный: я представила себе зверька, у которого вместо глаз растут сиреневые цветы…

Помимо обстановки, явно сохранившейся ещё от графа, имелись и неприметные, на первый взгляд, следы более поздней посетительницы: через спинку тахты было перекинуто пестрое лоскутное одеяло, там же лежал томик без обложки: страницы слиплись от сырости и покрылись черными точками. Повсюду — в черепках, блюдцах и просто так — виднелись оплавленные свечи, вцепившись пенным нагаром, как корнями, в дощатый пол.

— Это вещи мисс Лежер? — я кивнула на забытую книгу и одеяло.

— Наверное, — Ярик мялся у входа, — мы тут ничегошеньки не трогали, просто сидели. — Давайте обратно, мисс Кармель, а? — с надеждой спросил он.

Ему явно было некомфортно.

— Знаешь что, Ярик, ты можешь идти, чтобы тебя не хватились, а я ещё немного побуду тут.

— Хотите остаться? — удивился он. — А как вы спуститесь?

— За меня не волнуйся, я справлюсь.

Он ещё немного постоял в нерешительности, а потом развернулся и юркнул наружу. Спустился он быстрее, чем можно было ожидать, и вскоре его спина уже замелькала среди деревьев.

Теперь, когда никто не дышал мне в затылок и не задавал неудобных вопросов, я смогла ещё раз хорошенько осмотреться. Во многих неприметных штрихах я узнала руку Матильды. Её незримое присутствие наполняло домик. Я представила, как она приходила сюда, когда хотела побыть одна, залезала с ногами на тахту, аккуратно отставляя матерчатые туфельки, и раскрывала ныне испорченный томик — его уже никто не сможет открыть и прочесть. Едва я нарисовала всё это в своём воображении, как в голову закралась другая мысль: а что, если она приходила сюда вовсе не за этим? И не одна? Могла ли она встречаться здесь с графом? Но я тут же отмела эту мысль: домик не рассчитан на посещение взрослыми людьми, пусть даже Матильда и весит, как ребёнок. К тому же я не могла представить себе лощеного графа среди этой ветоши. Всё здесь осталось таким, как и во времена его детства. А мы зачастую не любим показывать другим осколки мира, разбившегося о взрослую реальность.

Я тщательно проверила обстановку, даже перебрала игрушки и поворошила птичье гнездо. За годы оно стало таким хрупким, что половина буквально рассыпалась у меня в руках, и пятнистые скорлупки вывалились на пол. Но я так ничего и не нашла: ни записок, ни новых ключей — никаких улик. Похоже, всё было именно так, как и говорил Ярик, — просто старый домик, заброшенный и никому не нужный. Никому, кроме голодной деревенской девочки, нескладного лакея и Матильды.

Уже в дверях я обернулась и вспомнила о последнем средстве. Если уж проверять, так до конца. Памятуя о прошлом разе, когда обожгла руки кровью, я внутренне сжалась, но приложила ладони к стене и закрыла глаза. Сперва я вздохнула с облегчением, не почувствовав ничего страшного, а следом — с разочарованием: поход вышел впустую. Под пальцами ощущались лишь холодные, полированные сыростью и пылью доски. Ещё пару минут я постояла, скрупулезно проверяя песчинки, из которых состояла стена, и всё больше задумываясь. Обычная энергия, исходящая от материи, правда, непривычно структурированная. Будто погружаешь пальцы в фонтан, струи которого перемешаны: всё та же вода, но течёт по-другому…

Я открыла глаза и отшатнулась, прижав руку ко рту и уставившись во все глаза на стену перед собой: оттуда на меня, усмехаясь, глядело огромное лицо Кенрика Мортленда. Художник, а вернее художница (только Матильда могла так скрупулезно воспроизвести все детали) отразила его так точно, как это было возможно. Будь на моём месте кто-то другой, он бы не узнал графа. Но у нас с Матильдой схожие вкусы, и она видела его почти так же, как я: однобокая ухмылка, обнажавшая треугольник ровных зубов, тяжелые скулы и глубоко посаженные, буквально прожигающие насквозь глаза. Ярко-синие у графа, тут они сверкали так, что было больно смотреть.

Поэтому ощущение от стены и было таким путаным. В общем соотношении ничего не поменялось, просто какая-то часть энергии была приглушена, а другая вытянута наружу, с тем, чтобы составить портрет. Линии горели и переливались, будто художница макала кисть в огонь вместо краски. По сути, так оно и было: Матильда потеряла голову настолько, что, презрев все запреты, использовала для этого свою искру, вложила в рисунок часть себя. С тем же успехом она могла макать кисть в своё сердце.

Теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что мистер Фарроуч говорил правду. По крайней мере, в той части истории, которая касалась увлечения Матильды. А учитывая её порывистость и беспринципность графа, их общение едва ли осталось в рамках дозволенного. Без сомнения, Кенрик Мортленд не преминул воспользоваться ситуацией. И если раньше всё ограничивалось только догадками и подкреплялось умозрениями, то теперь у меня на руках (вернее, на стене) было вещественное доказательство. Подумав, я вернула комнате прежний вид и покинула домик.

Уже подступали сумерки: тени вытянулись, верхушки деревьев качались, и дул сильный ветер. Он колоколом расправлял подол моего платья и, пока я спускалась, казалось, хотел отлепить пальцы от скользких рукояток, сорвать меня вниз, швырнуть о землю. Наконец я благополучно спрыгнула с последней ступеньки. Кинув прощальный взгляд на плывущий в кроне корабль, я направилась к дому.

По дороге я ещё раз всё обдумала и решила не обращаться к инспектору. Граф наверняка ничего не скажет под давлением. Скорее наоборот, сделает всё возможное, чтобы я никогда не дозналась истины. Я сделаю по-другому: поговорю с ним лично и пообещаю никому ничего не рассказывать, лишь бы он открыл, что сталось с Мэтти.

Приближалось время пятичасового чая, но в доме было непривычно тихо. Поднявшись к себе, я обнаружила дверь комнаты приоткрытой. Красть у меня нечего, но мысль о том, что кто-то копался в моих вещах, меня обеспокоила. Я поспешила внутрь и тут же обнаружила, что непрошеный гость не только ничего не унёс, но, напротив, принёс. На аккуратно застеленной кровати лежало огромное красное, как грудка снегиря, яблоко. Не составило труда догадаться, от кого оно. С Вауханом мы не говорили уже два дня, с той памятной встречи на кладбище. А доставила яблоко наверняка Грета. Только она могла проскользнуть сюда так незаметно.

Я села на кровать и потянулась к яблоку. Оно развалилось у меня в руках на две ровные половинки. На одной было вырезано «в 11», на второй «у калитки». Буквы были выведены старательно, как по трафарету. Покоричневевшие от сока бороздки казались процарапанными ржавым гвоздем.

Послание было красноречивым: Ваухан хотел встретиться со мной сегодня в одиннадцать возле калитки, к которой уже дважды меня провожал. Размышляя над тем, что он хочет мне сказать, я спустилась в кухню.

Есть яблоко мне не хотелось, поэтому я срезала верхний слой с посланием и кинула к очисткам. Остальную же часть решила отдать Симоне, на пирог. Сегодня даже прислуга притихла, и если и обсуждала сплетни, то очень приглушенно.

Ища глазами, куда бы положить яблоко, я заметила на столе перевёрнутое донышком кверху глубокое эмалированное блюдо, с голубым четырехлистником сбоку. Недолго думая, я перевернула его, но тут же отшатнулась с громким криком. Под ним оказалась широкая плоская тарелка, присыпанная толстым слоем муки, как снегом. В ней ползали жирные виноградные улитки, бороздя склизкие дорожки и поводя усиками с капельками на концах.

— Рано ведь ещё! — укоризненно всплеснула руками Иветта и бросилась к столу, жадно вглядываясь в отвратительный узор на тарелке. — Что тут у нас?

К моему удивлению, рядом тут же столпились все, кто был в кухне. Но ни один из них не выглядел таким же пораженным, как я, и в лицах не читалось отвращения — только любопытство.

— Кажется, «И», — изрекла Кларисс, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому.

— Да нет же: «Л».

— А по мне так «Р», и никак иначе.

Долговязый Вилмот заглянул поверх голов и уверенно выдал:

— «Д». Точно говорю.

— Неужто? — воскликнула Беула. — Уверен?

— Конечно, — невозмутимо кивнул старший лакей. — «Д» — то есть «дуры».

На него тут же закричали, замахали руками, оттеснили от стола и выгнали из кухни.

— Да что происходит? — не вытерпела я.

Мне показалось, что я нахожусь в одном из своих снов, когда все вокруг говорят с умным видом совершенную бессмыслицу, несвязный набор звуков.

— А разве у вас так не делают? — удивилась Симона.

— Как так? Не прикармливают улиток мукой?

Ответом мне был общий смех.

— Да нет же, — отхохотавшись, пояснила Иветта. — Это такое гаданье! Шепчешь: «Мудрые улитки, судьбу подскажите, суженого-ряженого укажите», а потом ждёшь, пока они напишут имя будущего жениха. Ну то есть, конечно, не всё имя целиком, но в следах непременно можно увидеть первую букву.

Я с сомнением взглянула на мудрых улиток, с глубоким безразличием взиравших на поднявшуюся вокруг суету.

— А это вообще считается? — задала новый вопрос Беула. — Ведь перевернула-то мисс Кармель, а не я. Так кому гаданье получается — ей или мне?

Все тут же призадумались.

— Видать, всё-таки ей… — отозвалась Нора.

— Их, между прочим, ещё и поцеловать перед тем пришлось, — обиженно сообщила Беула. — Так что вам повезло: целовала я, а нагадали вам.

— Прости, Беула, я не хотела.

— Да чего уж там, — махнула рукой она и тут же склонилась к тарелке. — Так, что тут у нас: гляньте, теперь явно «К» проклюнулась. Эта буква ведь «К» называется? — повернулась она к более образованной Симоне — та знала грамоту, чтобы читать рецепты.

Сгрудившиеся зрители, погалдев, пришли к выводу, что она права.

— Значит, жениха вашего будут звать на «К», — вынесла окончательный приговор Симона.

Повертев головой и так и сяк, я вынуждена была признать, что склизкие загогулины и впрямь напоминают эту букву.

— Кто ж у нас тут на букву «К»? — призадумалась Иветта, и, учитывая рвение, с которым она бралась за любое дело, можно было не сомневаться: скоро она такого отыщет.

— Да необязательно ведь из замка, — протянула Кларисс и вернулась к мытью посуды, первой потеряв интерес к моей судьбе.

— Камден, Конрад, Кристоф, Куинси, — вслух перечисляла Беула. — Киран…

— Эй, думай, что говоришь! — возмутилась Иветта.

Я только надеялась, что им не придёт в голову имя, которое первым напрашивалось мне.

— А ошибиться улитка не могла? — робко поинтересовалась я.

— Нет, — отрезала Симона. — Божьим вестницам виднее.

Я взглянула на «Божьих вестниц», продолжающих уныло наворачивать круги. Одна особо неуёмная почти превратила «К» в «Р». Я быстро убрала её с тарелки, пока не заметили остальные, дабы избежать нового шквала обсуждений.

Нет, я решительно отказывалась верить в то, что моя судьба начертана улиточной слизью в муке, и ничего с этим не поделаешь.