В Африке, на восток от Нила, войска Аксума планировали вторгнуться в Аравию. Их цель, аравийское королевство Химьяр, находилась по ту сторону Красного моря. Оно существовало в течение шести столетий, понемногу увеличиваясь, пока не распространилось, кроме своей собственной территории на юго-западе Аравии, на племена киндитов в Центральной Аравии.

Народы Химьяра и Аксума не особо отличались друг от друга, столетия миграции по узкому перешейку между Африкой и Аравией положили начало афро-арабским государствам по обеим сторонам моря. Однако Аксум уже двести лет исповедовал христианство, с тех пор, как его правитель Эзана ввёл эту религию, утвердив дружбу с Константином. С того же времени Аксум являлся союзником римлян.¹

Большая часть Химьяра, напротив, следовала древним арабским обычаям – этим универсальным выражением можно обозначить массу разнообразных, зачастую противоречащих друг другу традиций. В 510 году быть арабом значило только жить на Аравийском полуострове, и даже это определение становилось неясным ближе к северу, где полуостров плавно перетекал в земли, контролируемые римлянами и персами. Города заполняли побережье и северные области, в то время как племена кочевников-бедуинов скитались по пустыне. Несмотря на то, что жители городов и бедуины произошли от одних предков, они жили в соперничестве за ресурсы и во взаимном презрении к чужому образу жизни.

Арабские племена и царства

Ещё сильнее их разделяла религия. Несторианская форма христианства утвердилась местами в ряде северных арабских городов и даже среди некоторых северных кочевых племён. Гассаниды, изначально кочевники из Южной Аравии, в предидущем столетии отправились на север, осели к югу от Сирии, занялись земледелием и обратились в христианскую веру; в 502 году они согласились стать федератами Византии. Однако большинство арабов почитало традиционных богов, которым поклонялись у различных святилищ и о которых мы практически ничего не знаем. Величайшее из таких святилищ находилось в городе Мекка, на полпути между Химьяром и Средиземным морем. Святилище называлось Кааба, и в нём находился Чёрный Камень, священный кусок скалы (возможно, метеорит), размещенный с восточной стороны. Племена приходили из глубины страны, чтобы почтить святыню, и в радиусе двадцати миль вокруг была запрещена война.²

Со своего конца полуострова правитель Химьяра, Зу Нувас, видел две опасности, грозящие издали. На северо-востоке была Персия, которая вторгалась на Аравийский полуостров как минимум один раз; со времён походов Шапура II в 325 году лахмиды (арабские племена, жившие на южной стороне Евфрата) служили персидской рукой в Аравии, доминируя над располагавшимися рядом племенами с помощью персидских денег и оружия. На северо-западе – Византия, стремившаяся распространить своё влияние на Аравию с помощью двух союзников – правителей Ак-сума за Красным морем и гассанидов к югу от Сирии. Даже при поддержке киндитов будущее Зу Нуваса было неопределённым³. Поэтому он сделал неожиданный шаг – принял иудаизм и объявил Химьяр иудейским государством.

Принятие иудаизма в качестве способа решения насущных проблем в Средние века было исключительной редкостью. Но Зу Нувасу уже приходилось отбиваться от повторяющихся набегов Калеба, правителя христианского Аксума, и он хотел дистанцироваться от христианских союзников Византии, сохранив при этом нормальные отношения с Персией, царь которой, Кавад I, благоволил к иудеям.

Как иудейский правитель, Зу Нувас имел право провозгласить аксумитских и византийских христиан врагами в своём государстве. Он начал арестовывать и казнить торговцев обеих национальностей, а потом и уроженцев Химьяра, считая, что они являются «пятой колонной». Христианство в его стране распространялось среди знати – тех, кто мог соперничать с ним за власть. Больше всего их жило в Наджране – городе-оазисе на пересечении караванных путей из Сирии и Персии. Между 518 и 520 годами Зу Нувас вырезал всех наджранских христиан. Но вместо спасения царства резня разрушила его.⁴

Новости о «чистках» достигли византийского императора в 521 году. Юстин тогда только что сделал своего племянника Юстиниана консулом, после чего им пришлось иметь дело с новой вспышкой враждебности Персии. Предшественник Юстина, император Анастасий, ежегодно платил дань Каваду I, и эта стратегия обеспечила ему ряд относительно мирных лет. Юстин решил прекратить выплаты, и в ответ Кавад послал армию лахмидских наёмников атаковать византийскую границу.

В начале 521 года Юстин отправил посла к лахмидскому вождю Мундиру, чтобы попробовать напрямую заключить мир с налётчиками, состоявшими на жаловании у Персии. Среди сопровождающих посла людей был сирийский священник по имени Симеон из Бет-Аршама. Симеон написал знакомому епископу письмо, в котором рассказал новость о резне. Византийский посол и Мундир вели переговоры в лахмидском военном лагере, когда часовой сообщил, что приближается ещё одна делегация. Это была делегация из Химьяра, несущая письмо Зу Нуваса Мундиру, где было написано, что христиане из Наджрана мертвы.

Согласно Симеону, в послании описывалось предательство и обман. Зу Нувас направил иудейских священников в христианские церкви Наджрана с вестью, что, если христиане сдадутся, он пощадит их и отправит за Красное море в Аксум к Калебу. Симеон пишет: «Он поклялся скрижалями Моисея, ковчегом и богом Авраама, Исаака и Израиля, что не причинит им вреда, если они мирно покинут город». Но когда христиане сдались, Зу Нувас приказал их уничтожить. Мужчин, женщин и детей обезглавливали, а их тела сжигались в огненной яме. Зу Нувас закончил письмо предложением заплатить Мундиру «вес 3000 динаров», если тот обратится в иудейскую веру, сформировав таким образом альянс аравийских иудеев, чтобы, объединившись против христиан, изгнать византийскую власть с полуострова.⁵

Риторика Симеона очень резка, другие его писания свидетельствуют об озлобленном складе ума, так что его мнения стоит воспринимать с оглядкой. Однако, по-видимому, он был не единственным, кто сообщил о резне. Когда новости достигли Константинополя, Юстин и Юстиниан отправили подкрепления армии Аксума, обеспечив её кораблями и бойцами, и уполномочили её положить конец королевству химьяритов.

Прокопий описывал поход так: Калеб, которого он звал греческим именем Геллесфей, со своим флотом пересёк Красное море. Узнав об этом, оставшиеся в Химьяре христиане нанесли на свои руки татуировки в виде крестов, чтобы нападающие аксумиты узнали их и не убивали. Калеб встретил Зу Нуваса в битве и победил его. Более поздние легенды утверждали, что Зу Нувас, узрев поражение своей армии от рук аксумцев, покончил с собой, направив лошадь в Красное море и утопившись там. Так был положен конец его царствованию – крещением без воскрешения.⁶

Калеб присоединил территорию Химьяра к своей, назначив наместником одного из своих приближенных-христиан. Ему не удалось долго сохранять контроль над землёй за Красным морем, но государства химьяритов больше не существовало.

Однако письмо Зу Нуваса породило слух, дошедший до наших дней. Химьяр издавна располагался на территории, некогда принадлежавшей сабейцам, чья царица отправилась на север, чтобы увидеть великого израильского царя Соломона в его столице Иерусалиме. Было сказано, что Зу Нувас поклялся христианам ковчегом Завета. Возможно, Ковчег Завета, утерянный много лет назад, был перемещён в Сабею потомками царицы, и клятва Зу Нуваса подразумевала, что у него действительно есть ковчег? А когда Калеб, ворвавшись после победы в город Химьяр, приступил к грабежу, он якобы нашёл ковчег и забрал его в Ак-сум. Считается, что он до сих пор покоится там, в церкви Девы Марии Сионской, в древней столице аксумитов.

Стычки между армиями Византии и Персии продолжались, но некоторое время ни одна из противоборствующих империй не готова была объявить полномасштабную войну Кавад временно лишился арабских наёмников. После падения Химьяра киндиты, освобождённые от влияния своих юго-западных соседей, начали войну с лахмидами, так что на протяжении нескольких следующих лет вождь лахмидов Мундир занимался только защитой своего народа. Император Юстин страдал от старого боевого ранения, причинявшего ему постоянную боль, а консул Юстиниан был влюблён.

Он влюбился в актрису. Эта профессия в восточной части Римской империи давно совмещала выступления на сцене с обслуживанием мужчин-клиентов, готовых платить, за сценой. Избранницей Юстиниана стала Феодора, которой едва исполнилось двадцать лет, и она была вынуждена с детства обеспечивать себя в мире, где у женщины без защиты отца или братьев выбор занятий сводился к минимуму.

Жизнеописание Феодоры было изложено Прокопием, римским историком, давшим нам наиболее рассудительное и достоверное описание византийской военной истории в своей «Истории войн». Прокопий стоял на позициях сугубой мужественности: он восхищался силой и напором, порицал неуверенность и компромиссы, и считал, что настоящий император не должен подвергаться женскому влиянию. Его биография Юстиниана и Феодоры, «Тайная история», была написана после того, как Юстиниан взял Феодору в жёны, и стало ясно, что блестящий, находчивый Юстиниан во многом полагался на свою жену. Упоминание об этом факте пропитано желчью.

Несмотря на ехидный тон историка, не стоит считать, что Прокопий изложил факты неверно – прошлое Феодоры было хорошо известно современникам. Её отец был дрессировщиком медведей и зарабатывал на жизнь выступлениями, которые устраивала партия Зеленых в перерывах между гонками колесниц. Он скончался от болезни, оставив жену с тремя дочерьми, которым было не больше семи лет. Зеленые наняли другого дрессировщика, и мать, чтобы выжить, обратилась к покровительству партии Синих, предоставив им дочерей в качестве танцовщиц. Это занятие неизбежно вело к проституции, и к моменту наступления половой зрелости Феодора уже много лет провела в публичном доме. Прокопий описывает её неуёмный «аппетит», утверждая, что Феодора за ночь могла удовлетворить 40 мужчин, но не утолить свою жажду. Однако даже из его колких слов вырисовывается куда более печальная реальность молодых лет Феодоры. Историк пишет, что «она была необычайно сообразительна и имела острый ум. Она беспрекословно исполняла любые, даже самые отвратительные требования, а если кто-либо её бил, обращала это в шутку и смеялась». В конце концов, у неё не было выбора.⁷

Ещё подростком Феодора попала на глаза римскому чиновнику, направлявшемуся в северную Африку, чтобы принять управление районом из пяти городов, известным как Пентаполис. Она поехала с ним, но сразу после приезда он выставил её за дверь. Она шла вдоль побережья, по словам Прокопия, «порой без самых насущных средств к существованию, и зарабатывала эти средства, используя своё тело как универсальный товар для торговли», и так добралась до византийского города Александрии в Египте.⁸ Там она вступила в еретическую секту.

В религиозных войнах прошлого века Александрия утратила свой престиж. Несмотря на древность и многочисленность александрийской христианской общины, епископ Александрии в христианской иерархии оказался ниже рангом и римского епископа (папы), и константинопольского (патриарха). Возмущение таким положением сделало Александрию гостеприимным убежищем для христиан, несогласных с халкидонским уставом Константинополя и Рима. По сути, александрийские христиане считали, что халкидонское вероисповедание недалеко ушло от несторианства (веры, что Христос обладал двумя раздельными натурами, человеческой и божественной). Участники Халкидонского собора считали себя монофизитами и избегали употребления фраз, которые могли навести на мысль, будто христиане поклоняются нескольким божествам. Халкидонская доктрина утверждала, что «Иисус и Бог – это одна личность, одно бытие, и Христос не разделён на две личности».⁹

Но при этом в вероисповедании сохранялось утверждение, что Христос обладал двумя природами, и хотя они и не были ни смешаны, ни разделены, «характерные свойства каждой природы сохранялись». Халкидонский собор подошёл к черте монофизитства вплотную, но не заходя за грань, и александрийцы были недовольны формулировкой. Их не устраивало то, что это вероисповедание было им навязано, и они не желали видеть в своей вере даже намёка на двойственность.

Чем дальше на восток жил человек, тем лучше он знал, что персы поклоняются пантеону богов. Чтобы отличить себя от зарубежных соседей, необходимо было сделать упор на веру в одного бога. Тимофей III, александрийский епископ, не только защищал монофизитство, но и приветливо встречал в городе священников, изгнанных из Рима, Константинополя и Антиохии за недостаточное поддержание халкидонства. Среди них был Юлиан Галикарнасский, который учил, что божественность Христа так сильна, что даже его человеческое тело становится нетленным, а значит, его воплощение «лишь кажется реальным».¹⁰

Феодора обратилась в христианство и в течение всей оставшейся жизни исповедовала крайнее монофизитство, о котором узнала в ранние годы своей жизни. Однако она не осталась в Александрии надолго после обращения. Даже Прокопий был вынужден признать, что сразу после крещения она забросила свой прежний образ жизни и, не имея средств к существованию, отправилась в Антиохию к давней подруге, тоже актрисе.

Эта подруга, по имени Македония, нашла новый способ выжить: она тоже забросила проституцию и поступила на службу в имперскую тайную полицию. Антиохия была третьим важнейшим городом в Византии после Константинополя и Александрии, и у Юстиниана имелась здесь сеть шпионов и информаторов, державших его в курсе всех событий. Македония тоже была таким информатором. Прокопий утверждает, что она сообщала Юстиниану новости с помощью писем – но в какой-то момент тот, по-видимому, приехал лично, так как Македония представила ему свою подругу.

Феодора больше не соглашалась стать подругой за деньги, но Юстиниан, даром что был старше её на двадцать лет, был поражён до глубины души и обещал жениться на ней. К 522 году она уже жила в Константинополе, в доме, которой ей подарил Юстиниан, он старался уговорить своих дядю и тётю, чтобы те одобрили этот брак. Сложность представлял закон, изданный Константином двумя столетиями ранее и призванный сохранять нравственность власти: консулам запрещалось брать в жёны актрис. Но еще большей помехой была тётка Юстиниана – жена Юстина Эвфимия. Она объявила, что никогда не одобрит брак – и не потому, что Феодора работала в публичном доме, а из-за её монофизитской веры.

Около 524 года Эвфимия умерла. Практически сразу же Юстин согласился изменить закон, накладывающий запрет на брак Юстиниана. Новый указ гласил: «Женщины, работавшие на сцене, но изменившие свою жизнь и забросившие бесславную профессию, очищены от всего позора». Забросившие карьеру актрисы теперь могли выходить замуж за кого угодно, и как только закон вступил в действие, Юстиниан и Феодора обвенчались в соборе Премудрости Божьей.¹¹

Этот закон был последним крупным деянием Юстина как императора. Ему было под восемьдесят, он часто болел и быстро утомлялся. Первого апреля 527 года он короновал Юстиниана как своего наследника. Жарким августовским днём Юстин скончался, и Юстиниан стал императором, а Феодора, ещё не достигшая тридцати лет, – императрицей.

В течение нескольких десятков лет корону Константинополя носили военные, заботившиеся прежде всего о защите границ империи от персов и гуннов, о распределении средств, управлении налогами, о договорах и альянсах. Юстиниан не забывал об этих вопросах – но в первую очередь он был христианским императором и воспринимал свои обязанности представителя бога на земле серьёзнее любого императора со времён Феодосия I.¹²

В 528 году он назначил комиссию для пересмотра громоздких и зачастую противоречащих друг другу законов, изданных восточными императорами за несколько столетий, и сведения их в один связанный кодекс. Первый том кодекса был закончен на следующий год, и вклад Юстиниана в этот кодекс чётко определял, как он представляет свое место в идеальном мире. Он спрашивал риторически: «Что может быть более великим или святым, чем императорское величие?», а затем указывал, что

Юстиниан провозгласил для себя двойную легитимность – римских обычаев и христианской власти. Он был одновременно наследником Августа Цезаря и представителем Христа на земле. Его кодекс урегулировал налоги, присяги, владение землёй и вопросы веры. Первым законом первого тома значилось написанное самим Юстинианом: «Что касается великой Троицы, мы признаём единого Сына Бога, Бога от Бога, родившегося от отца до создания мира и времени, вечного со своим отцом, создателем всего сущего».¹¹

Нечто произошло почти незаметно за первые полтора года правления Юстиниана – его слово стало законом, и не только светским, но и духовным тоже. Несмотря на заявление Юстиниана, что он пользуется абсолютной властью (imperium) по древнеримскому образцу, утверждение о священности его власти точно было новым. Это утверждение подкреплялось христианской теологией, утверждавшей, что есть только один путь к Богу, только одно Слово, только один Сын – а значит, должен быть только один человек, имеющий полное, максимальное право говорить от имени Бога на земле.

Римский пантеон не мог обеспечить такую же весомость имперскому закону; самодержавные императоры прошлого использовали силу и жестокость как оправдание для исполнения своей воли. Юстиниан не стеснялся применять силу – но для него сила была всего лишь одним из методов. Главным обоснованием власти для него была идентификация его воли и воли Бога. С его властью никто не мог соперничать – кодекс от 529 года запрещал всем приверженцам римской и греческой религий публично обучать других. Как результат, была закрыта академия в Афинах – последняя школа, где обучали платонической философии, а ее преподаватели переселились в Персию. Как писал современник Агафий, «весь цвет тех, кто занимался философией, ушёл, так как они не терпели доминирующее [христианское] мнение и считали, что в Персии им будет значительно лучше… ушли в другое, чистое место с намерением провести там остаток своей жизни»¹⁵

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 28