Воображение, уходящее корнями в память

После исследований группировки объектов группа Лурии предъявила узбекам и кашгарцам два последних набора задач. Один набор был направлен на изучение, как испытуемые будут справляться со сходными объектами. Второй раскрывал изменения в том, как они используют воображение.

Финальная задача на определение сходства заключалась в том, что испытуемому предъявляли два объекта, которые не имели друг с другом никакого зрительного сходства и которые с наибольшей вероятностью нельзя было использовать в одних и тех же практических ситуациях. Поскольку визуальные подсказки явно не помогли бы, исследователи хотели увидеть, станут ли в итоге неграмотные использовать названия категорий, чтобы связать эти два элемента вместе. Испытуемые оставались твердо привержены своей стратегии визуального мышления и, как правило, приходили к тому, что говорили только о различиях этих двух элементов.

Хорошим примером этого является интервью с тридцативосьмилетней неграмотной крестьянкой, которая работала в сельской местности. Примечания интервьюера снова включены в протокол.

Вопрос: «Что общего у курицы и собаки?»

Ответ: «Не похожи они… у курицы две ноги, у собаки – четыре; у курицы есть крылья, у собаки – нет; у собаки большие уши, у курицы – маленькие».

Описывает различия, а не сходства.

Вопрос: «Это все различия, а что у них сходного?»

Ответ: «Непохожи они совсем».

Вопрос: «А можно было бы их одним словом назвать?»

Ответ: «Нет, нельзя!»

Вопрос: «Какое слово одинаково подходит к курице и к собаке?»

Ответ: «Не знаю».

Вопрос: «Ну, а слово “животные” подходит?»

Ответ: «Да, это слово подходит».

Принимает обобщающий термин.

Последнее задание было связано с логическими утверждениями, которые называются силлогизмы. Они имеют очевидные ответы, если подходить к ним как к словесным, а не зрительным задачам. Эта задача оказалась непосильной для неграмотных испытуемых, но оказалась довольно легкой даже для тех, у кого были хотя бы зачатки грамотности.

Один силлогизм был таким: «На далеком севере, где снег, все медведи белые. Новая Земля на далеком севере, и там всегда снег. Какого цвета там медведи?»

Вот ответ тридцатисемилетнего крестьянина из глухого кишлака:

Ответ: «Разные звери бывают».

Отказ от вывода из силлогизма.

Услышав силлогизм второй раз, он добавил:

Ответ: «Я не знаю, я видел черного медведя, других я не видел… Каждая местность имеет таких же животных: если белая местность, то белых; если желтая местность, то желтых».

Апелляция лишь к личному, наглядному опыту.

Вопрос: «Ну, а на Новой Земле какие медведи?»

Ответ: «Мы всегда говорим только то, что видим; того, чего не видели, мы не говорим».

То же.

Вопрос: «А что из моих слов следует?» Силлогизм повторяется.

Ответ: «Вот в чем дело: наш царь не похож на вашего царя, а ваш царь не похож на нашего. На ваши слова может ответить только тот, кто видел, а кто не видел, тот не может из ваших слов ничего сказать».

То же.

Вопрос: «Ну, а из моих слов, что на севере, где все время снег, медведи белые, можно заключить, какие на Новой Земле медведи?»

Ответ: «Если человеку 60 или 80 лет и он видел белого медведя и скажет об этом, то ему можно верить, а я не видел и потому не могу сказать. Мое слово на этом кончено. Если кто видел, тот скажет, если кто не видел, тот не может ничего сказать!»

При обсуждении полученных результатов исследовательская группа Лурии провела интересное различие между двумя видами воображения. Воображение, существовавшее до появления грамотности и коллективизации, они назвали воспроизводящим. Испытуемые полагались почти исключительно на то, что они видели в своей обычной жизни, и, как мы только что узнали, не могли рассуждать о том, чего не пережили на собственном опыте. Это ограничивало их мышление мыслями о прошлом и настоящем, но не о неопределенном будущем. Однако эта стратегия, судя по всему, хорошо подходила им для того, чтобы запоминать увиденное. Позже, когда мы будем говорить об искусстве рассказывания историй, мы обнаружим, что это воспроизводящее воображение также играет большую роль при запоминании того, что было услышано.

Испытуемые, недавно ставшие грамотными, были готовы рассуждать о местах, которых они никогда не видели, и делали прогнозы, основанные на устной информации. Команда исследователей назвала это творческим воображением. Испытуемые использовали его для того, чтобы выйти за пределы своего жизненного и практического опыта. Тем не менее, хотя исследования Лурии были удивительно глубокими, они совсем не раскрывали, как грамотность влияла на способность запоминать.

Воспроизводящее воображение имеет небольшое значение для грамотных народов и часто рассматривается как не более чем механическое средство памяти, средство для воспоминания прошлого и воспоминания виденного, слышанного и пережитого. В то же время мы ценим творческое воображение, связывая его с креативностью, умением планировать, изобретательностью, импровизацией и способностью предвидеть будущие события. К сожалению, по мере ослабления нашего воспроизводящего воображения мы, как правило, замещаем его, казалось бы, более передовым творческим. Результат часто бывает неоднозначным.

Например, в исследованиях точности свидетельских показаний было продемонстрировано, что на наши воспоминания сильно влияет невероятное множество факторов – от комментариев юристов или полицейских, которые проводят процедуру опознания подозреваемых, до комментариев других свидетелей и фотографий места преступления. Так как нам на самом деле не нравится неопределенность, мы почти сразу начинаем заполнять различными конструктами пробелы в созданной нашим воспроизводящим воображением размытой картине и продолжаем делать это до тех пор, пока не убеждаемся, что правильно опознали подозреваемого или вспомнили какое-либо происшествие.

Учащиеся, которые пытаются опираться на репродуктивную память, сталкиваются с весьма схожими проблемами – им трудно доверять точности своих воспоминаний. Наблюдение Выготского объясняет их дилемму. Он заметил, что маленький ребенок использует воспроизводящее воображение, а подросток переходит к использованию творческого воображения. Он красноречиво выразил эту идею в своем труде «Память и ее развитие в детском возрасте»: «Для ребенка раннего возраста мыслить – значит вспоминать, для подростка вспоминать – значит мыслить». Мы можем найти доказательство этого в своей повседневной жизни. Спросите маленького ребенка, что произошло сегодня в школе, и он, скорее всего, ответит «ничего». Тем не менее, позже что-то может включить его память, и тогда он подробно расскажет нам о каком-либо эпизоде прошедшего дня. Теперь попробуйте «вспомнить», что вы делали в прошлый четверг. Если это не был какой-то очень необычный день, вы, скорее всего, будете использовать логику, чтобы реконструировать то, чем с наибольшей вероятностью занимались. Подобным же образом, и учащийся, пытающийся что-то вспомнить, полагается на свое творческое воображение, стараясь реконструировать то, что, скорее всего, говорил преподаватель или было написано в учебнике. Только те учащиеся, которым удалось развить свое воспроизводящее воображение, вероятно, наслаждаются точными воспоминаниями.

Держа в уме новые знания об ограничениях нашей памяти, мы можем теперь с большим почтением вернуться к воспроизводящему воображению неграмотных народов. Мы обнаружим чудесные дары, от которых отказались, когда начали опираться на слова, а не на непосредственный опыт, чтобы организовать свое понимание мира. В следующей главе мы обратимся к другим неграмотным культурам, чтобы узнать об их выдающихся навыках к запоминанию и изучить способы, с помощью которых мы могли бы возродить эти навыки и у себя. После этого мы будем исследовать несколько других областей, которые команда Лурии не изучала, в том числе природу священных объектов и мест, и способность воспринимать, казалось бы, невидимые аспекты окружающей среды.