Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Несмотря на все мифы, творчество вовсе не опасно. Творить и нормально, и полезно. Если что-то произойдет, всегда есть страховочная сеть — наши друзья и наш Творец. Стоит начать перебирать все те многочисленные доступные источники позитива, и тревога идет на убыль. «Подсчитывая активы», то есть творческие достижения, мы начинаем понимать, что способны и впредь чего-то добиваться. Когда же мы начинаем подмечать то, что делаем для себя, воспринимаем себя как своего же друга и товарища.
Небо потемнело и налилось медной зеленью. Застучали крупные, с монету, капли дождя. Настоящий тропический ливень — и это в середине мая посреди Манхэттена. Мы с Эммой стояли под матерчатым навесом театра и смотрели на бегущие по улице потоки воды. Дело было на 42-й улице. Мы только что посмотрели спектакль «Двадцатый век» с Алеком Болдуином и Энн Хеч. Мы были в восторге.
Когда идешь за медом, не удивляйся, если тебя ужалит пчела.
КЕННЕТ КАУНДА
— Как у них замечательно все получилось, правда? — воскликнула Эмма. — Я бы второй раз пошла, только чтобы полюбоваться режиссурой. — Она и впрямь была чудесной: ставил пьесу Уолтер Бобби, знаменитый режиссер мюзикла «Чикаго». Обилие буффонады, мгновенный взлет действия — и настроение зрителей взлетало следом.
— А какая работа руками, — сказала я. — Я и не думала, что он способен на такие эксцентрические штуки.
— О да!
— У него здорово вышло, правда?
Пьеса «Двадцатый век» посвящена театральному миру. Болдуин играет яркую личность, импресарио, которому изменила удача. Хеч исполняет роль примадонны, которую он создал. Ни Болдуин, ни Хеч отнюдь не похожи на голливудских звезд, непривычных к игре на подмостках. Они смотрятся так органично, словно родились на сцене. Они отлично вписались в разбитную манеру Бобби. Великолепный фрагмент с объятиями невероятно правдоподобен. Болдуин и Хеч выходят за рамки возможного, выкладываются до конца и извлекают из себя такое, чего и заподозрить было невозможно, а зритель купается в их улыбках и ликовании.
Да, искусство опасно. Непорочного искусства не бывает.
ПАБЛО ПИКАССО
Пьеса удалась на славу — актеры прямо-таки играли в театр, да так, что энергия буквально хлестала в зал. Они играли по-крупному и совершали рискованные трюки. А лучшее было в том, что все участники выкладывались на полную катушку, не жалея себя.
Чтобы расти, художник должен быть готов идти на риск. Нужно стремиться к большему, к тому, что и качеством, и количеством превосходит все, что мы делали прежде. Бездумно копировать прошлые успехи невозможно.
Да, есть риски, избежать которых мы не в состоянии. В сердце шепчет приключение: вот было бы здорово попробовать… И шепот этот не умолкнет, пока вы не послушаетесь. Карьеру делает тот, кто идет за звездой и занимается тем, чего желает сердце. А значит, мы способны бросить вызов соображениям безопасности и удобства. Такой актер, как Болдуин, умеет перейти от трагедии к комедии. Он не стремится навсегда сохранить то мрачное достоинство, с которым великолепно сыграл в «Тормозе». Он всегда помнит, что лучшее, быть может, еще впереди.
Всякая великая карьера сопряжена с большими рисками. Требуется немалая отвага, чтобы отбросить прежние успехи и получить шанс ухватиться за некое дело, которое, возможно, получится еще лучше.
Примером человека, карьера которого состоит из постоянного дерзкого выбора новизны, можно считать Роберта Де Ниро. Известный и состоявшийся актер драматической направленности, он твердо решил попробовать себя в комедии. Поначалу зрители этот поворот не одобрили и не могли поверить — Роберт Де Ниро снимается в комедии? Но он настоял на своем, и зрители мало-помалу втянулись. Сегодня можно утверждать, что комедию с Де Ниро обязан посмотреть каждый. За успешным фильмом «Анализируй это» последовал «Анализируй то». И все же, чтобы настоять на желании играть в комедии, ему потребовалось немало отваги.
Как понять, где именно следует рисковать? Надо научиться слушать сердце, а не разум. У разума всегда наготове какие-нибудь хитроумные соображения и прогнозы на будущее. Разум приведет вам тысячу причин, доказывающих, что рисковать незачем. «Ты будешь выглядеть ужасно глупо, — скажет он. — Ты делаешь то-то и то-то, тебя все знают и уважают. А если попробуешь заняться этим и этим, ничего не выйдет». Но тут подает голос сердце: «Давай! Пробуй! Что худшее может случиться? Ну, провал. Но что тебе понравится больше — попытаться и провалиться или всячески избегать любых рисков?»
Если ничем не рискуешь, рискуешь еще больше.
ЭРИКА ЙОНГ
Избегать рисков и одновременно расти как художник невозможно. Чтобы расширять территорию, приходится идти на риск — и если даже случится худшее, мы это переживем. Да, творческая карьера сопряжена с рисками. Все художники, представляющие публике плоды своих трудов, рискуют заполучить плохой — и даже несправедливый — отзыв. Те же Болдуин и Хеч, хотя и наслаждаются игрой, не раз получали весьма неоднозначные рецензии. Именно поэтому нашей наградой должны быть сам риск и то самоуважение, которое мы обретаем, рискуя. Пусть позже, обернувшись, мы посмеемся над своими попытками — все лучше, чем сожалеть о несделанном.
Волшебная лоза
Мы часто отказываемся от риска в творческой сфере, потому что прежде хотим получить гарантии успеха. Это очень характерно для американцев. Мы привыкли считать, что рисковать следует по-крупному и не зазря. Хотим получить в результате некий «продукт». Мы хотим использовать риск на благо карьере. Но чтобы высвободить творческое начало, первым делом следует научиться творить без вознаграждения, то есть не имея никаких гарантий успеха. Нужно научиться творить так, чтобы не преследовать при этом никаких целей. Проще говоря, нужно позволить себе играть.
Возьмите ручку. Пронумеруйте строки с первой по десятую. Перечислите десять небольших творческих вещей, которые вы могли бы сделать, не стремясь при этом всех обогнать и победить (очень часто это вещи, на которые обычно «не хватает времени»). Например, можно покрасить ногти в красный цвет, сесть за пианино и десять минут блямкать по клавишам просто так, написать короткий стишок, зашить дырку, покрасить внутренность шкафа в цвет шартрез, набросать портрет бойфренда, испечь коллеге торт на день рождения, послать открытку приболевшей тетушке, вычесать собаку, сделать коллаж, испечь гору печенья с шоколадной крошкой или намешать желе.
Эти мелочи не сотрясут мир, но вполне могут избавить вас от скуки или депрессии. Один мой друг-интеллектуал ехидно зовет это «риски имени Марты Стюарт». Он забыл, сколько радости может приносить хобби или рукоделие. Он забыл, что мелкие риски приучают нас к более крупным. Воспринимайте мелкие риски как разновидность тренировки. Учитесь говорить не «Нет, не могу», а «Да, могу».
Человек нацеливается на то, что ему хочется, и если не получает — что ж, значит, не получает; но если он не нацеливается ни на что вовсе, не приходится даже рассчитывать на успех.
ФРАНСИН ПРОУЗ
Только те, кто рискует зайти слишком далеко, способны выяснить, как далеко они могут зайти.
ТОМАС ЭЛИОТ
Середина мая. На улице около 30 градусов. Лето еще не наступило, но с каждым днем все ближе. В лужах, оставшихся после вечерней стремительной грозы, играет солнце. Вчерашний риск при должном подходе сегодня оборачивается самоуважением.
Чтобы быть художником, нужна отвага. Наша творческая часть юна и уязвима. Творя искусство, мы погружаемся в большие надежды. Пусть во время творчества мы не думаем об отзывах, без них не обойтись. Часть работы художника заключается именно в том, чтобы просматривать отзывы и рецензии, а потом находить в себе силы дожить до завтра.
Моя подруга, актриса Джулианна Маккарти, говорит, что для актера хорошие рецензии так же опасны, как плохие, и предупреждает: если критики особенно хвалят что-то одно, в конце концов может случиться так, что актер начнет вкладывать все силы только в это и в итоге все безнадежно испортит.
«Если вы верите хорошим отзывам, — предупреждает Джулианна, — надо верить и плохим». А лучше всего не верить никаким отзывам вовсе и работать ради самого процесса.
«Почему друзья всегда боятся, что ты пропустишь очередную рецензию?» — удивляется еще одна подруга. Она старается не читать никаких рецензий, ни хороших, ни плохих, оставляя их на потом, когда постановка сойдет со сцены.
Принятая близко к сердцу рецензия может испортить не только актера. Страдают от критики и писатели. Рецензия редко бывает точна и едва ли помогает художнику стать лучше. В тех редких случаях, когда она бьет в точку, большинство художников реагируют радостно: «Ага, вот оно! Вот как я могу улучшить свою работу!»
Между тем истинная цель многих творцов именно в том, чтобы сделать работу лучше. Глубоко в сердце мы храним чистоту намерений, которая, впрочем, тонет под тоннами прочитанных рецензий. Мы стремимся создать нечто самостоятельное и стоящее, но зачастую наше творение оказывается затерто суматохой рынка. Растет известность — растет уязвимость к рецензиям. Когда в уравнении появляется слава, оценка — здравая оценка, — куда-то пропадает. Теперь художника оценивают не только как художника, но и как феномен СМИ.
Счастливым можно быть, только когда понимаешь, что чего-то достиг.
ГЕНРИ ФОРД
Любая рецензия, независимо от ее уровня, — риск для художника. Заметка в газете захолустного городка ранит ничуть не меньше, чем резкий отзыв в The New York Times. Кроме того, критики частенько уделяют основное внимание не достоинствам, а недостаткам произведения. Создается впечатление, будто у критика в голове есть некий воображаемый фильм, книга, пьеса или картина, с которой он сравнивает предложенную его вниманию работу, причем не в пользу последней. И неважно, знаменит при этом художник или нет, — на самом деле с ростом популярности растет и число отрицательных отзывов. Такое впечатление, что критикам доставляет удовольствие разносить автора в пух и прах.
Вчера я ходила в гости к знаменитому писателю. Он живет в светлой просторной квартире окнами на Центральный парк. Целая комната в квартире отведена под первые издания его книг. Все вокруг буквально дышит успехом. «В The New York Times на мои книги была всего одна рецензия, — рассказал писатель. — Это было два года назад. Рецензия оказалась настолько гадкая, что друзья посоветовали даже не читать ее — ну, я и не стал». А между тем этот писатель так успешен, что его новые книги нередко возглавляют список бестселлеров The New York Times.
Слишком многие люди переоценивают то, чем они не являются, и недооценивают то, чем они являются.
МАЛЬКОЛЬМ ФОРБС
«Выпустить книгу — все равно что запустить в космос ракету, — добавил писатель. — Тебе звонят и говорят: “У нас окно на седьмое число, между Гришэмом и Клэнси. Давай в него метить”. А, думаю, пусть метят куда хотят. Мое дело — писать, а не рекламировать.
Нам как художникам трудно бывает работать ради работы и не обращать внимания на финансовые показатели, оберегая тем самым собственное спокойствие. Это легче сказать, чем сделать! Недавно я говорил с одним автором бестселлеров, женщиной, которая очень расстроена историей, приключившейся с ее последней книгой. “Ее просто разослали по магазинам, и все. Не продумали кампанию, не осветили в СМИ, ничего не сделали! Просто выбросили на прилавки, и все — счастливого плавания, плыви или тони!”»
Мы вкладываем в проект годы труда, а критик пишет пару абзацев и разносит наше детище в пух и прах. Нынче среди рецензентов принято ставить звездочки, как в школе. Фильм, который снимали три года, получает жалкие две звезды. Альбом, который писали пять лет, получает, если повезет, целых три. Крайне редко приходится видеть обзор на четыре звезды. Чтобы написать этот обзор, нужна щедрость духа, какую редко встретишь у критиков. Как же нам, творцам, пережить эту скупость рецензентов?
Никто не думает, что великие несчастны, — только сами великие.
ЭДВАРД ЯНГ
Лучшим противоядием от горечи поруганного труда служит работа. Создавая что-либо новое, мы меньше всего озабочены тем, чтобы принимать старое. Придерживаясь собственной оценки (понравилась ли эта работа мне самому?), мы едва ли рассыплемся под воздействием чужого суждения. Поддержка со стороны здравомыслящих людей до, во время и после процесса тоже крайне полезна. Пусть вокруг будут те, кто давно и прочно любит нас и нашу работу, а не те, кто приближается под влиянием момента, чтобы клюнуть или ущипнуть.
Полезно помнить, что история не раз показывала: критика бывает ошибочна и зачастую несправедлива. Великие работы, прошедшие испытание временем, поначалу отвергались современниками. Чтобы не спасовать перед лицом такого разочарования, художнику требовалась прямо-таки нечеловеческая устойчивость — и все же он вставал и шел дальше. Мы сильнее, чем кажется.
Зависть — разновидность похвалы.
ДЖОН ГЕЙ
«Успех мне приносят читатели, а не критики, — подытожил автор бестселлеров. — Нужно садиться за стол с мыслью о том, как мне не терпится с ними поделиться. Сохранять оптимизм, в том числе при появлении плохих рецензий, в моих силах. Я спрашиваю себя: “Нравятся ли читателям мои книги? Нравится ли мне их писать?” Если на оба вопроса я отвечаю “Да”, значит, все в порядке, что бы ни твердили критики. И знаете — у меня действительно все в порядке».
Ни один теоретик, ни один автор, пишущий об искусстве, как бы интересно они ни писали, не сравнятся с Пикассо. Хороший писатель позволит вам заглянуть в душу Пикассо, но все-таки Пикассо был там первым.
ДЭВИД ХОКНИ
Волшебная лоза
Мы, художники, заслуживаем награды за ту отвагу, что находим в себе, чтобы продолжать работать. Мы должны рукоплескать себе уже за то, что имеем достаточно стойкости, чтобы творить. За любое созданное нами произведение, даже самое маленькое, мы должны всячески себя хвалить. Пусть нашим успехам радуются не только друзья-«волшебные зеркала»; будем радоваться и сами. У американских индейцев было выражение, означавшее «добывать славу». В программе реабилитации алкоголиков это называется «составлять позитивный инструментарий».
Возьмите ручку. Пронумеруйте строки с первой по пятую. Перечислите пять своих творческих достижений (можете взять их из списка вещей, которыми гордитесь). Например: я научилась писать гуашью; я написал пьесу в один акт; я выучила новый монолог; я прошел базовый курс джазовых танцев; я сшила себе костюм на Хеллоуин.
Перечисляя достижения, разрешите себе смотреть в первую очередь на процесс, а не на результат. Пусть ваш роман еще не продан: вы заслуживаете похвалы уже за то, что написали его. Пусть вы еще не нашли театр, который поставит ваше шоу одного актера, но ведь шоу-то вы придумали! Помните, что художник — это тот, кто творит искусство, а не тот, чье искусство востребовано. Ван Гог и Гоген были париями. Последняя работа Бетховена опередила его время на целый век. Уважения заслуживает тот, кто действует. Не забывайте об этом.
Еще ни одному критику не поставили памятника!
ЯН СИБЕЛИУС
Дерево под окном кабинета невероятно меня интригует. У него угловатые листья и крупные желтые цветы, на которые слетаются целые полчища пчел. Пчелы пьют нектар, жужжат меж ветвей и вновь ныряют в цветы. Это первое лето, которое я провожу в Нью-Йорке. Обычно на лето я уезжала в Таос. Этим летом дерево впервые стало частью моей истории. Я стучу по клавишам маленькой пишущей машинки IBM Selectric. Машинка стоит на китайском столике у большого окна. К окну подлетают пчелы. Они крупные, желтые — от их близости становится страшновато. Я напоминаю себе, что нас разделяет стекло. Хорошо, что оно есть.
Критик — это человек, который знает дорогу, но не умеет водить машину.
КЕННЕТ ТАЙНЕН
Когда мы творим, нередко кажется, будто нам что-то грозит. А то вдруг нахлынет внезапное страшное сомнение: что, если Вселенная больше не станет поддерживать нас в работе? До сих пор удавалось зарабатывать на жизнь, но то до сих пор, — говорит страх, — а что будет завтра? Вместо того чтобы поверить в существование невидимой, но надежной сети, которая бережно нас удерживает, не давая упасть, мы впадаем в панику и ведем себя так, словно все бросили нас на произвол судьбы. Мы не знаем, куда идти, впадаем в панику, трепыхаемся между небом и землей, между страхами и выдумками.
И все же надежная сеть заботливо удерживает нас, не давая упасть. Высшая Сила желает нам добра и ведет за собой заботливо и бережно. Чтобы продвинуться вперед, нужно лишь попросить о помощи. Помощь придет всегда. Нужно лишь открыться. Нужно лишь обрести готовность воспринимать.
Кое-кому из нас умение воспринимать дается нелегко. Мы привыкли самостоятельно принимать решения и самостоятельно шагать вперед. Мы рассчитываем на себя, и только на себя. Когда кости падают удачно, благодарим не доброго Бога, а свою счастливую звезду.
Но на удачу полагаться опасно. Удача капризна. Случай всегда может изменить. Сегодня мы — баловни судьбы, а завтра уже скулим у ворот, выклянчивая разрешение еще хоть раз войти в рай. Не лучше ли полагаться на что-то надежное — на добрую Силу, которая всегда о нас заботится? А ведь для того, чтобы эту Силу отыскать, достаточно взглянуть вокруг. В Божьем мире восходит и заходит солнце. Времена года сменяют друг друга в заведенном порядке. На деревьях сначала появляются почки, потом — цветы и листья. Ветви клонятся под тяжестью плодов. Наступает время урожая.
Только слабый и запутавшийся человек ценит обманчивую простоту грубой прямоты.
МАРШАЛЛ МАКЛЮЭН
Эго твердит, что человек стоит особняком от остальной природы. Эго уверяет, что мы можем расти без посторонней помощи. Но молитва о том, чтобы стать частью великого, разворачивающегося на наших глазах плана, избавляет от тягот построения стратегии. Нет больше нужды чертить схемы, планировать, намечать цели. Во всякий день будет дано все, что нужно. Когда настанет пора действовать, мы будем точно знать, где следует действовать. Нас направят. Нам укажут путь. Думаете, это пустые фантазии?
Когда художник говорит открыто, почти всегда упоминает Высшие Силы. Можно говорить о Помощи свыше. Можно говорить о Судьбе, о Роке, о Музе. Как бы мы ни звали эти силы, в них всех заключена высшая воля, владеющая нашей жизнью. Художник смиренно признается, что у него бывают удачные прорывы, ему случается оказываться в нужное время в нужном месте. Нас будут вести за руку, и тот, кто ведет, пойдет с нами бок о бок. Рядом все время будет невидимая направляющая Сила. Когда мы возьмемся за работу, нашими руками будет творить нечто большее, нежели мы сами. Мы ощутим это Нечто. Некоторые называют его Богом.
«Когда я пишу, нахожусь на связи с какой-то Великой Силой, — рассказывает подруга-писательница. — Я работаю над сюжетом, но в меня проникает нечто большее, проникает и руководит мною. Словно есть какая-то истина и меня предназначили, чтобы ее выразить».
Истина, которую нам предназначено выразить, такова: мы больше, чем нам кажется. Мы — часть великого плана. У нас всегда есть пространство для роста. Вселенная задумала для нас нечто стоящее. И когда мы изо всех сил растем и становимся больше, она ищет возможности расшириться через нас. Мы просим помощи — и вот она, помощь. Процесс нашего роста запланирован, да что там — Вселенная прямо-таки ждет, что мы будем расти. Если не станем больше мы, не сможет увеличиться и она. Идя наперекор истинной своей натуре, мы перечим Богу.
Человек очень смущается, когда говорит от своего лица. Дайте ему маску, и он скажет вам всю правду.
ОСКАР УАЙЛЬД
И все же бывают времена, когда мы сомневаемся в своей способности расти. Всем доводилось ощущать, как зыбок мир; доводилось со страхом думать о том, что же с нами будет. У меня сейчас именно такой период. В такие времена мы открываем свое исстрадавшееся сердце Богу и молимся: «Господи, я верю. Помоги избавиться от неверия». Мы просим вновь научить нас вере. И даже молитва эта кажется пустой, и стоящая за ней интимность — давно сгинувшей.
«У меня очень прочная, очень сильная связь с Богом — то есть, то нет», — говорит один человек вроде бы шутя, но вместе с тем совершенно серьезно. Опыт подсказывает ему, что вера не позволяет почивать на лаврах, от него требуется снова и снова выходить в своей вере за пределы зоны комфорта.
«Нет, я верю в Бога, — говорит он. — Просто иногда от этой веры нет никакого облегчения. Иногда существование Бога кажется мне фактом, иногда — теорией. Когда меня перекашивает на теоретическую сторону, приходится притворяться. Задаю вопрос: “Как бы я повел себя, если бы верил в доброго Бога?” — и веду себя именно так. И постепенно ко мне возвращается душевный покой».
«Вера еще к тебе вернется, — всегда уверяет меня второй друг. — А потом снова истает». У меня бывали времена — что там, целые годы, — когда я верила, но нынче моя вера совсем истрепалась. Впрочем, по опыту знаю: если буду верно держаться своего пути, она ко мне вернется. Ирония судьбы: чтобы стать больше, надо стать меньше. Последую совету Бернис: стану маленькой, чтобы ощутить связь с чем-то большим. И в бессонную ночь буду молиться: «Помоги мне, Господи». И останусь лежать, и буду знать, что помощь уже пришла.
Наша связь с Богом то усиливается, то ослабевает. То она на пике, мощна и великолепна, то падает и становится едва различима. Но заново ощутить контакт всякий раз удается тогда, когда мы творим искусство.
Чтобы получить великих поэтов, надо иметь великих слушателей.
УОЛТ УИТМЕН
«Для меня работа за мольбертом — это молитва и медитация, — сказал мне один художник. — Я становлюсь к холсту — и уже свободен от себя. Прошу направить мою руку — и больше себя не контролирую. Могу сделать первый мазок, но все остальные мазки ложатся сами собой, а я лишь стараюсь поспеть за голосом, который говорит, что делать дальше. Когда я пишу, не чувствую времени. Я пуст, во мне не остается ничего, я могу только, как бы это выразиться, прислушиваться. У меня остаются умения, но они оказываются подчинены чему-то большему. Высшая Сила — что-то вроде идеала. Я стремлюсь к совершенству. Стремясь к совершенству, я стремлюсь к Богу».
Неважно, к чему мы стремимся — к Богу, к Музе, так или иначе, процесс творчества сопряжен со смирением. Мы стараемся создать то, что хочет быть создано. Мы открываемся навстречу воображению и идем за силой, которая нас ведет. Мы не всегда чувствуем, что нас ведут, но перед лицом сомнений должны твердо себе об этом напомнить. Нужно притвориться, что все необходимое у нас уже есть. Когда мы это сделаем, то осознаем свое место в общем порядке вещей.
Аудитория не бывает неправа. Даже если отдельный зритель — круглый дурак, тысяча дураков вместе в темном зале превращаются в гения критики.
БИЛЛИ УАЙЛДЕР
«Когда я отлыниваю от работы, всегда чувствую, что это рискованно, — говорит один писатель. — Мне все время кажется, что я вот-вот провалюсь. Думаю: “Еще один день такой работы — да не может быть”. А потом сажусь за стол, и мир вдруг обретает смысл. Такое впечатление, что через работу ко мне приходит надежда на то, что все будет как надо».
Боже, я не верую — помоги мне в моем неверии.
ЭДВАРД ФОРСТЕР
Волшебная лоза
Вам понадобится блокнот и час времени. Найдите место, которое кажется священным. Пусть это будет церковь, синагога, библиотека, читальный зал или роща. Главное — чтобы в этом месте вы ощущали нечто сверхъестественное. Сядьте поудобнее. Не беритесь сразу за блокнот. Посидите в тишине и посмотрите, какие появятся мысли и чувства.
Это упражнение посвящено восприимчивости. Вы хотите получить Совет свыше. Совет может быть неопределенным — например, в облике ощущения благополучия — или очень даже конкретным. Сконцентрируйтесь на своем дыхании или на каком-нибудь красивом предмете, который отыщется рядом. Пусть реальный мир постепенно отступает прочь. Быть может, спокойствие и тишину вы ощутите не сразу, но когда мысли потекут медленнее, на передний план выйдут некие глубинные помыслы. О чем вы думаете?
Под рукой блокнот. Может быть, вам захочется написать в нем молитву или просто набросать мысли, которые откуда-то пришли в голову. «Полученное» послание может быть очень простым: почаще звони сестре, не забудь купить марки, раздобудь цветок для дома, разреши себе купить альбомы Джони Митчелл. А может быть, совет будет касаться вещей глобальных: «Не могу больше выносить эту работу».
«Целеуказания» могут относиться к любой области вашей жизни. Совет может прийти в виде легчайшего ощущения: «Получается лучше, чем я думал» или «Здесь нужно кое-что изменить». Внимательно прислушайтесь к советам. Запишите все, что будет нужно, чтобы вспомнить их. Не вдавайтесь в подробности. Возможно, упражнение вам понравится и вы станете высвобождать «время тишины» каждый день. Многие научились урывать четверть часика из обеденного перерыва. Некоторые мои ученики ведут специальный дневник «времени тишины». В него они записывают самые важные слова, которые помогают глубже всмотреться в себя. Можно 20 раз написать «Я хочу…» и закончить каждую фразу. Или десять раз «Я могла бы…» — и тоже закончить. А иногда мои ученики просто спрашивают: «Что мне нужно знать?» — и записывают пришедший ответ. Ваша задача — «установить контакт» с источником мудрости, многократно превосходящей вашу собственную.
Я не верю… Я знаю.
КАРЛ ЮНГ
Не бойтесь поставить под сомнение само существование Бога, ибо если Он есть, Ему более придется по душе свет разума, нежели слепой страх.
ТОМАС ДЖЕФФЕРСОН
«Получилось похоже на пруд с декоративными карпами, — рассказывала моя сестра Либби, описывая кухонный стол, который она расписала форелями. — Я положила сверху лист стекла и подписала рисунок — здорово вышло». Голос в телефонной трубке искрится энтузиазмом. Либби нарисовала стайку форели исключительно ради собственного удовольствия, и ей это очень понравилось. Я вижу ее стол словно наяву, но прошу прислать по электронной почте фотографии.
Вот уже 15 лет мы с сестрой живем вдали друг от друга. Мы перезваниваемся, переписываемся по обычной и по электронной почте. Мне важно знать, что Либби в курсе моей жизни. А еще она меня всегда вдохновляет, и мне очень нравится, когда она рассказывает, над чем сейчас работает в своей студии, на ферме «Сказка».
Мне нравится, когда она рассказывает, что в этом месяце пишет шерсть на портрете элкхаунда — а это непросто, шерсть у собаки густая. Мне нравится представлять, как она мало-помалу переносит на холст черты породистого зверя. Между нами многие тысячи миль, и все же я прохожу вместе с ней весь путь — первые фотографии, встречи с клиентами, обсуждение размеров и техники, в которой будет написан портрет… Сестра пишет цветными карандашами, акварелью и маслом. Масло она любит больше всего.
Когда сестра пишет маслом что-то крупное, я даже по телефону слышу, как она сосредоточенна. Помня, что за портрет клиенту пришлось немало заплатить, Либби твердо намерена отработать каждый цент — и отрабатывает. И все равно в ожидании отзыва клиента не находит себе места. Передавая работу, всегда трясется как осиновый лист. Понравится? Не понравится? Ура, понравилось!
Либби пишет портреты целыми днями, и потому ей редко удается отвлечься и создать что-то просто ради радости творчества. Но когда удается, голос в трубке так и звенит. В прошлом году она вылепила статую пуделя в два с половиной метра в высоту. Потом выкрасила в ярко-зеленый цвет и увесила елочными фонариками.
Слово «вера» — сложное для меня. Я не верю. Я должен иметь причину для определенной гипотезы. Если я что-то знаю, то мне не нужно в это верить.
КАРЛ ЮНГ
«Я поставила пуделя прямо посреди кухни. Гости входят — и: “Ах, это ты придумала?” А мне нравится придумывать. Так я чувствую себя творческой личностью. Когда все время пишу на заказ, перестаю себя уважать. Чувствую себя шестеренкой, что ли».
Человеку постороннему Либби едва ли покажется шестеренкой — если только не считать неустанной и продуктивной работы. В любой момент у нее в работе штук пять портретов разной степени готовности. Она пишет их по очереди, чтобы не заскучать и не застопориться на одном заказе.
«Я, как все, боюсь. Гадаю: хорошо ли получилось? Этот вопрос вгоняет меня в ступор. Но, когда работаю над несколькими портретами, о нем можно не думать. Я просто каждый день по чуть-чуть работаю над заказом, а потом перехожу к следующему. Это, наверное, не самый обычный способ работы, но для меня он эффективен. Мне никогда не бывает скучно, я почти никогда не оказываюсь в тупике. Всегда можно сделать еще чуть-чуть. Одно “чуть-чуть”, другое “чуть-чуть” — и вот уже получился солидный кусок».
Либби не использует слово «радость», но я вижу, что она обустроила свою работу так, чтобы та приносила ей радость. Каждый портрет ставит перед ней новые задачи. Нужно быть верной своему ремеслу, верной себе и в то же время учитывать видение клиента. Иногда можно смягчить хищную линию челюсти. Иногда — придать тонкость талии.
«Моя задача — нарисовать не только то, что вижу я, но и то, что видят клиенты, — объясняет Либби. — Я стараюсь не забывать, что моя задача — обслужить их. Когда я об этом вспоминаю, мое “я” остается в стороне».
Бог не понуждает человека. Напротив, Он дал нам свободу воли с тем, чтобы эта воля не противоречила воле самого Господа.
МАЙСТЕР ЭКХАРТ
Либби обнаружила, что, когда ее «я» в стороне, легче работается. Она «слышит» каждую картину, возникающую на холсте. Она старается видеть ее не только такой, какой задумала сама, но и такой, какой картина хочет стать. Некоторые свои работы из числа лучших Либби называет счастливыми случайностями.
«Бывает, я спотыкаюсь об идею, которая лучше моей первоначальной. Верю, что, открывая сердце, мы получаем совет. Я стараюсь быть открыта той Высшей Силе, что стремится творить моими руками. Молюсь о том, чтобы приносить пользу, и прошу вдохновения. Мои картины — это молитвы, на которые я получила ответ».
Волшебная лоза
В программе реабилитации алкоголиков слово «Бог» нередко расшифровывают как Благой Ориентирующий Голос. И действительно, наводя порядок, мы восстанавливаем ориентиры и каким-то образом начинаем ощущать прикосновение Высшей Силы. И потому сейчас я попрошу вас заняться делом простым и незамысловатым. Выделите полчаса и соберите одежду, нуждающуюся в починке.
Возьмите нитку, иголку и садитесь за работу. Тут нужно закрепить разболтавшуюся пуговицу, здесь — зашить дыру на пятке. На слаксах вот-вот разойдется шов. Чините вещь за вещью спокойно, не спеша. Прислушайтесь к себе — чувствуете благополучие? Не промелькнула ли вспышка творческого вдохновения? Нить с иглой возбуждает воображение — вспомните хотя бы сестер Бронте, прятавших свои рукописи в корзинах с шитьем. Многие писатели утверждают, что шитье, вязание и вышивка помогают им аналогично, по стежку, выстраивать сюжеты целых книг.
Я нашел, что стихами своими поэты обязаны не мудрости, но некоей разновидности инстинкта или вдохновения, подобного встречающемуся у пророков и провидцев, которые оглашают великие послания, не имея никакого представления о том, что те значат.
СОКРАТ
В Нью-Йорке жара и туман. В Чикаго — холод и дождь. Я в курсе насчет тамошней погоды, ведь в Чикаго живет моя подруга Соня, у которой я регулярно бываю в гостях — посредством телефона, конечно. Часто я бываю и у моей подруги Элберты в Нью-Мексико, и у Эда Тоула в Лос-Анджелесе. Здесь, в Нью-Йорке, мне нередко бывает одиноко. Как жаль, что я не могу жить в одном городе с друзьями. И все же я благодарна провидению за то, что они у меня есть — друзья, которых я ценю и дружбой с которыми дорожу вот уже много лет.
«Я молюсь за тебя дважды в день», — говорит мой друг Ларри, который живет в Таосе, — там, где я когда-то прожила десять лет. Когда над горами показывается солнце, Ларри встает с постели, молится и медитирует. «Я думаю о тебе каждое утро», — утверждает он. Приятно знать, что обо мне кто-то думает.
«Я встаю в половине шестого и первым делом молюсь за тебя», — заявляет моя сестра Либби. Она живет в городе Расине. «Я молюсь за тебя каждое утро, обычно Богу Отцу. Молюсь, чтобы в этот день ты хорошо себя чувствовала и хорошо поработала». Либби живет на ферме, где разводят лошадей. Солнечные лучи пронизывают кроны обступивших ферму сосен и проникают в ее окна. Радостно думать, что с каждой зарей где-то звучит молитва обо мне. Я сама просыпаюсь с молитвой наготове. Я пишу три положенные каждое утро страницы, а потом молюсь. Я прошу Бога послать мне хороший день и помочь совершить то, чего Он от меня хочет. Чаще всего в ответ на молитвы слышу: «Будь писателем». И тогда я сажусь за пишущую машинку и пишу.
Искусство — изобретение эстетики, которую, в свою очередь, изобрели философы... То, что мы зовем искусством, на самом деле игра.
ОКТАВИО ПАС
В современном мире молитва давно уже не считается неотъемлемой частью жизни. Само слово отдает эзотерикой. В прежние века в урочный час повсюду звенели церковные колокола, призывая людей на молитву. Сегодня колоколов больше нет. Молитва уже не вплетена в повседневную ткань бытия. Молиться или нет — личный выбор каждого. Людей, которые, встав поутру, молятся и медитируют, как Ларри, осталось совсем мало. У большинства день идет под девизом «ни шатко, ни валко». Мы встаем с постели и тотчас бросаемся в пучину надвигающихся дел, не давая себе ни минуты, чтобы, помолившись, подготовить к ним свою душу.
Принято говорить, что художник опережает свое время, но это не так. Художник творит в настоящем времени, проблема только в том, что публика живет в прошлом.
МАРТА ГРЭМ
Молитва — вещь невероятно полезная, но, увы, мы этого не понимаем. Нам она кажется мудреным занятием, пустым времяпрепровождением для бездельников. А ведь на самом деле молитва удивительно полезна с практической точки зрения. Она работает как распределитель и направляет божественную энергию именно в ту точку, где эта энергия требуется. Мы, творцы, можем молиться, чтобы нам позволено было служить. Можем попросить, чтобы наши труды пошли на пользу великой целостности. А можем молиться о вещах вполне земных. Можем просить вдохновения, трезвости в восприятии той или иной идеи, признания своей работы.
Когда мы, художники, молимся, тем самым лишь продолжаем давнюю традицию. Великое искусство веками произрастало из великого смирения. Микеланджело расписывал Сикстинскую капеллу на заказ, но служил при этом не только своему патрону, но и Богу. К служению можем стремиться и мы.
«Я верю, что, когда мы пишем, выходим на связь с чем-то большим, нежели сами, — говорит один популярнейший автор. — Создавая произведение искусства, мы выходим на связь с некоей Силой. Когда пишу, я молюсь. Если я целый день не писал, значит, целый день не молился, и я это очень хорошо ощущаю.
Верю, что, когда работаем, мы общаемся с Высшими Силами. Я пишу уже двадцать лет. Двадцать лет духовной жизни. Верю, что, когда хочу писать, когда пишу, я открываюсь Духу».
Когда художник с головой уходит в работу, он забывает себя. Он целиком погружается в свое творение. Его «я» истаивает, а душа делает шаг вперед.
Он не служит и не правит — он передает. Положение его скромно, а сотворенная красота ему не принадлежит. Он лишь канал.
ПАУЛЬ КЛЕЕ
«Я верю, что меня ведет некая Сила, — рассуждает художник. — Верю, что через меня Бог выражает некую истину. Порой бывает страшно: чувствую, что пишу или говорю что-то неприятное, и все же именно это я и должен написать. Просто стараюсь не противиться. Нет, не так: мне страшно, но я стараюсь отодвинуть страх в сторону».
Результат работы художника стал менее важен, чем само существование художника.
ДЭВИД МЭМЕТ
Когда Ларри и Либби за меня молятся, они просят, в частности, чтобы страхи оставили меня и чтобы сегодня я делала то, чего от меня ожидает Бог. Они молятся, чтобы я была восприимчива к урокам Великого Учителя. Я привыкла полагаться на их молитвы. Часто специально прошу Ларри и Либби помолиться за меня.
«Меня все мучают сомнения по поводу написанного. Можешь помолиться, чтобы мне было даровано вдохновение?» — прошу я сестру. И вот в городе Расине Либби молится у себя в студии, а я в городе Нью-Йорке сажусь за письменный стол.
Явственно чувствую, что в результате молитвы ко мне приходит Нечто. Например, пишу дольше обычного. Иногда пишу более откровенно, норовлю больше раскрыться. В дни, когда за меня молятся, я охотнее сижу за машинкой, чутче прислушиваюсь внутренним ухом к тому, что хочу написать, а потом пишу вольно и смело. Не знаю, идет ли молитва на пользу моему стилю письма, но желание писать, а значит — проявлять этот самый стиль, безусловно, усиливается. Вроде бы писательство — занятие абсолютно мирское, а вот поди ж ты — духовная поддержка ему только на пользу.
«Я думаю, что, имея дело с Духом, мы действуем в области архетипического, — утверждает известный издатель. — Словно есть где-то идеальная книга, рвущаяся в наш мир, а писатель и издатель вместе служат этой великой и благой Силе. В некотором смысле книга сама говорит, какой она хочет быть. Быть может, лучшие книги получаются тогда, когда оба игрока максимально внимательно прислушиваются к ее требованиям».
Когда молишься за человека, начинаешь по-другому к нему относиться.
НОРМАН ПИЛ
«Я молюсь, чтобы тебе хотелось написать то, что хочет быть написано, — говорит моя сестра. Сама художник, она знает, что произведение искусства может иметь собственное мнение насчет того, каким ему быть. — Иногда ты пишешь именно то, что очень нужно услышать мне. Иногда я гадаю — может, это потому, что я за тебя молюсь?»
В самом сердце вдохновения живет удивление. Что-то изнутри слегка нас подталкивает, и мы подчиняемся этому импульсу, хотя и не знаем, куда он заведет. В этом смысле текст словно бы всегда на шаг опережает писателя. Мы пишем не затем, чтобы обнажить свои мысли, а чтобы понять, о чем мы думаем. Когда готовы услышать голос свыше, то получаем больше, чем просили.
«Не знаю, что там насчет “свыше”, — замечает мой друг писатель. — Думаю, нас всегда ведет какая-то Сила. Всех нас, не только творцов. Просто у нас эта помощь свыше находит воплощение на бумаге, или на сцене, или на холсте, а у других выливается в нечто менее явственное — например, человек устремляется в ином направлении или начинает придавать большее значение тому, что прежде не замечал. Я хочу сказать, вдохновение — очень обыденная вещь, часть повседневной реальности. Художники просто могут показать результат своего вдохновения. Наше творчество остро реагирует на вдохновение. А так, если присмотреться, — вдохновение снисходит на всех и каждого».
Но если все мы одарены вдохновением, быть может, молитва позволяет это вдохновение осознать. Вселенная всегда готова вести нас вперед и руководить — а мы откликаемся на ее заботу то сильнее, то слабее.
Над красновато-коричневыми домами и Центральным парком встает солнце. Оно еще не достигло зенита, а друзья уже возносят за меня молитвы. Они как огоньки на моем пути — когда я произношу собственную молитву: «Господи, покажи мне, чего Ты от меня хочешь», — мои ближайшие дела уже видны в их свете. Я каждый день прошу: «Господи, пошли мне спокойствия, чтобы принять то, чего я не могу изменить», а изменить я не в силах многое, и в частности — то, что я писатель. И потому, вознеся молитвы, сажусь писать.
Я пишу за маленьким китайским столиком. Смотрю поверх череды домов и надеюсь, что Бог пошлет мне слова. Иногда они обрушиваются, словно лавина. Когда это происходит, я ощущаю благодарность. А в иные дни просто знаю, что должна писать, и пишу без удовольствия, с трудом. В такие минуты я понимаю, как мне нужна помощь свыше, и молюсь об этой помощи вместе с друзьями, которые просят ее для меня.
Я искал Бога, но нашел лишь себя. Я искал себя, но нашел лишь Бога.
СУФИЙСКАЯ ПОСЛОВИЦА
Утром после бессонной ночи писать бывает труднее. Я устаю прежде, чем сажусь за работу. «Помоги мне, — молюсь я. — Прошу тебя, помоги». И помощь приходит — в виде мимолетной мысли, подсказки, куда идти. Мысли тянутся, спотыкаются, я с трудом ковыляю следом. В такие времена обязательно напоминаю себе, что слова молитвы были произнесены и что теперь моя задача — просто верить и принимать все, что за этим последует. Порой я смотрю в окно на крыши, словно желая найти там ответы на мои молитвы, которые прилетели незнамо откуда, как Санта-Клаус на своих груженных подарками санях. Я молюсь и пишу. Пусть слова приходят не сразу, с запинкой, и все же — это дар. «Помоги мне», — молюсь я. А потом остается лишь верить — и помощь придет.
Я ничего не имею против церкви до тех пор, пока она не вмешивается в дела Всевышнего.
БРУКС АТКИНСОН
Волшебная лоза
Молитва — это всегда упражнение в открытости. Можете вообразить ее как научный эксперимент: если я стану молиться (действие), что тогда будет (следствие)? На словах мы твердим, что Бог всевидящ и всеведущ, но на практике есть вещи, о которых мы не молимся. Кто-то, к примеру, считает, что финансы — дело слишком приземленное и приставать с ними к Богу нельзя. Однако те мои ученики, кто в порядке эксперимента молился о помощи в денежных вопросах, сообщали, что получали весьма полезные советы в этой области.
Возьмите ручку. Пронумеруйте строки с первой по 20-ю. Перечислите 20 тем — людей, мест, вещей, — о которых могли бы помолиться. Молиться можно о вещах как скромных — «Помоги мне найти симпатичные марки», так и более серьезных — «Помоги понять, чем помочь сестре, у которой умер муж». Подумайте, о чем вы никогда не молитесь. Что, если к молитве вас подтолкнет необходимость подстричься? Или диета, или желание заняться спортом? Кое-кто из моих студентов регулярно молится после утренних страниц. Кто-то сделал молитву частью вечернего успокаивающего ритуала. Не важно, как долго вы молитесь, главное — найти время для молитвы. Пусть составленный вами список станет эдакой предварительной молитвой.
Достойное искусство — форма молитвы. Это способ произнести непроизносимое.
ФРЕДЕРИК БУШ
Войти с помощью соц. сетей: