Мой повелитель спал. В эту ночь я не позволила ему предаваться любовным играм дольше необходимого. И сейчас, когда за окнами серело утро, я лежала рядом с сопящим Террором Черным и смотрела на его умиротворенное лицо, кое-где испорченное красными нитями шрамов. Начинался четвертый день нашей настоящей жизни, и я уже всерьез начала опасаться, что впереди нас ждут только неприятности. Два покушения за трое суток — это не шутка. Владыка кому-то перешел дорогу. И этот кто-то не собирается мириться с новым положением вещей в эльфийском королевстве.

На вид хозяину совсем мало лет, только-только вошел во взрослую жизнь. Но иногда в глазах мелькает что-то такое, отчего хочется склонить перед ним голову в знак признания старшинства. Когда в столице моего народа я узнала, что буду вынуждена последовать за моркотом в эльфийский лес, а потом и дальше, захотелось взвыть, все бросить и уползти в самые глухие барханы родной пустыни. Но воля императора священна. Тем более что я сама выбрала свою судьбу. За дни скитаний сначала по пустыне, затем по степи я узнала характер своего нового Повелителя и смогла оценить его друзей. Легкий на подъем, смешливый, болезненно справедливый и утонченно прекрасный моркот в итоге покорил если не мое сердце, то уж душу точно. Вертлявые мохнатые уши моркота постоянно заставляли хихикать, а уж пушистый хвост так и просился в руки, приглашая погладить и погрузить пальцы во влажную от дождя шерсть. Никогда раньше не задавалась вопросом, почему шерсть обитателей Лесного Моря пахнет свежей листвой и ветром, а не всякими неприятными флюидами, как у обычных зверей. Теперь же и подавно решила не забивать голову глупостями.

Даже я, едва ли не самая мелкая среди известных мне нагов, казалась себе большой рядом с Террором, отчего постоянно хотелось позаботиться о Повелителе и обогреть его. Но императорская рабыня не имеет права навязывать свои чувства хозяину, так что всю дорогу до встречи с ограми я усиленно делала вид, что являю собой образец послушания и здравомыслия. Однако к той памятной ночи, когда в небе сверкнула странная точка, я перестала себе врать. Повелитель завладел и моим сердцем. Разговор про влюбленных и звезды раскрыл мне глаза на собственные переживания. Стали понятны и томление при взгляде на хозяина, и постоянное желание прикасаться к нему, и обмирание при звуках его голоса. Да только признаться ему в своих чувствах я не смела. Кто я, а кто он? Рабыня и принц… Такое только в сказках бывает. Но, думая так, я ошиблась.

При воспоминании о событиях в стойбище огров я похолодела. В тот день одна только мысль о том, что Повелитель может умереть, парализовала хвост. Когда меня допрашивали в шатре вождя, память отключилась. Следующее, что запомнилось, — стрелы, впивающиеся в тело Террора. И его ледяной голодный взгляд, от которого, казалось, кожа лохмотьями поползла с плоти. Еще там была боль, замешанная на гордости и упрямстве. Я плакала, ощущая боль от каждой раны хозяина. И гордилась Повелителем, который так и не издал ни звука во время расстрела. А потом была темнота, из которой я выбралась, только когда все уже было кончено.

Вспоминая тот ужас, я забралась поглубже под мохнатое одеяло и прижалась к Террору. Моркот что-то буркнул во сне и благополучно залез на меня, не открывая глаз. Наше тепло так сладко убаюкивало Повелителя… Стараясь даже пореже дышать, я продолжала вспоминать. Огненный кошмар, похитивший хозяина прямо из пиршественного зала эльфов, не забудется никогда. Мысли скакнули к тому дереву, на котором я в тот день решила понежиться, скрывшись от всех в момент особенно острого приступа своих чувств к Террору, не выдавать которые было все тяжелее и тяжелее с каждым днем. Обвив хвостом толстую ветку, я привалилась спиной к шершавому стволу и предалась мрачным мыслям. Помню, тогда вновь нахлынули переживания о моем рабстве и безысходности положения. Кто я, а кто он?! До боли в груди хотелось касаться этого моркота. Тянуло к Террору так сильно, словно без него и жизни не будет. Тяжко было сознавать, что нам никогда не прикоснуться друг к другу на равных. Условия моего рабства предполагали оказание и постельных утех, но только по приказу хозяина. К чести моркота, он пока еще не воспользовался привилегией. Словно ему даже в голову не приходило приказать мне разделить с ним ложе. Но в моменты близости, как в ту ночь у костра, когда он прижимал меня к себе, накатывало что-то теплое, мягкое и тянущее в груди. Я отдавала себе отчет, что если он все-таки прикажет — лягу без единого слова протеста. Так хотелось ощутить моркота одним целым с собой. То, что я полукровка, как раз и позволяло мне быть постельной служанкой. В отличие от многих других нагайн, которые не могут менять форму, я в любой момент способна стать двуногой со всеми причитающимися особенностями. В тот день я предавалась лихорадочным тяжким мечтам, когда заметила, что именно под моим деревом уселся Террор, размышляя о чем-то своем. Потом были падение, его теплые руки на моей талии и долгожданный поцелуй, в котором сгорели все сомнения. Я была ему нужна, и этого хватило для того, чтобы обрести ноги.

Я невесомо провела пальцами по щеке спящего моркота, все еще не очень понимая, как получилось, что последние дни мы так сладко не высыпаемся. Мало, катастрофически мало нам ночных часов между днями его дел и обязанностей. Был за всем этим и мрачный червячок сомнений, не дававший покоя даже сейчас. Рабского положения одной нагайны никто не отменял. И каждую минуту, каждый час я с дрожью ждала равнодушных слов, отталкивающих нас друг от друга. Конечно, Террор не раз говорил мне, что любит, но почему тогда продолжает держать рабыней? Почему не даст свободы? Это в его силах. Но он этого не делает.

Мрачные мысли заставили расплыться утренний сумрак. Это больно — сознавать, что за словами нет ничего. Террор вновь пошевелился, сполз с меня, приоткрыл сонные равнодушные глаза и пробормотал:

— Пить принеси.

Я вздрогнула, сглотнула холодный комок в горле, вылезла из-под одеяла и подошла к столику, на котором стояли кувшин с морсом и стеклянный бокал. Янтарная жидкость плеснула, разбиваясь о стенки сосуда. Вот так оно и есть. Мечтай, не мечтай — все равно ничто не изменится. Разменная я змейка, ничего больше. Подай, принеси, не мешай… И постель. Как надолго? Я вздохнула, ощущая в сердце пустоту. Террор принял бокал из моих рук, жадно выпил морс и завалился дремать дальше, пробурчав:

— Прогуляйся, что ли.

Утро окончательно потускнело. Отсылает вон. Что ж, значит, так тому и быть. Я прикрыла глаза, стягивая к себе астральные нити. Через миг вместо ног шевельнулся чешуйчатый хвост. Привыкла ползать, вот и незачем бегать. Криво усмехнувшись самой себе в зеркале, я взялась за ручку двери, потянула створку на себя и…

Черный туман облаками холода скользнул в комнату, клубясь странным глухим шепотом:

— Осыпаются травы, пустыня ликует… И живым нету славы, слуги смерти пируют… На песке отраженье нашей жизни блестит… На душе пораженье нашей страсти хрипит…

Пронзительный холод сковал тело, соскребая кожу с плоти. Я не могла пошевелиться, лишь смотрела, как из пор на коже проступили капельки крови и медленно заскользили вниз. В сердце дрогнуло узнавание. Фамильный шепот Забвения. Наше родовое заклятие. Но как? И почему? Моя семья решила, что мне пора умереть? Глухой к жизни покой начал растекаться по жилам. Где-то за спиной кто-то равнодушно сказал:

— Ну вот, приплыли.

Горячая синева прозрачными крыльями накрыла меня, отсекая черный туман. Клочья марева натужно попытались пробиться сквозь барьер, а затем бессильно развеялись. Отпустив ручку на двери, я свалилась на пол. Надо мной показался Террор. Его черные глаза моргнули раз, другой, после чего моркот вдруг выругался и крикнул:

— Стража! Лекаря!

Я могла бы вздрогнуть, но сил не было шевелиться. Родовое заклятие нашей семьи до сего дня никому не оставляло шансов на выживание. Не узнать этой силы я не могла. Но и синее пламя, впитанное Террором в тот день, когда огры попытались отдать моего Повелителя божественному огню, оказалось не слабее.

Заклятие из фамильной книги моего рода отступило, оставив в душе терпкий осадок предательства. Отдать саму себя ради семьи и получить взамен такое послание — не об этом я мечтала, взваливая на собственные плечи государственное рабство. Черная обида и растерянность заполнили сознание. Тонкий след благодарности господину затерялся среди бурунов злости. Я почувствовала, как к щекам прилила кровь. Охвативший меня трепет помог вернуть ноги и подняться с пола. Тонкие сильные руки Террора подхватили и перенесли на нашу постель. Вскоре в покои ворвался дворцовый маг-лекарь. А Террор тут же ушел. Из меня словно вытащили стержень. Как же все это надоело. Стараешься, живешь, трепыхаешься, надеясь на хоть что-то ответное от окружающих. И ничего, лишь стена глухая. Равнодушие Террора поразило в самое сердце. Неужели ему действительно все равно, что со мной случилось? После всех теплых слов? После тех ярких слияний? Верить в то, что он ничем не лучше других, не хотелось. Словно осколок камня перекрыл дыхание. Не хочу больше ничего…

Лекарь, хлопотавший надо мной, встревоженно охнул и сунул под нос склянку с вонючим снадобьем. Удар смрадного запаха в нос заставил встряхнуться и отбросить на время сожаления о собственной проваленной жизни. Если моя семья решилась на такое, то и я теперь имею право высказать им все, что думаю о диких выходках и планах дорогих родственников. Взяв себя в руки и позволив равнодушному спокойствию овладеть всем моим существом, я села на постели и сказала, глядя в глаза магу:

— Я в порядке, господин лекарь.

Тот с сомнением покачал головой и проворчал в ответ:

— Сомневаюсь, но дело ваше, госпожа.

Госпожа? Я усмехнулась и пожала плечами, не считая нужным обращать внимание на оговорку. Мало ли кто что сказал. А вот спросить о важном можно было и у этого ворчливого мага:

— Могу я связаться с землями нагов?

— Если только не с императорским дворцом, — удивленно ответил лекарь, неторопливо произведя последний пасс рукой над моими несколько задеревеневшими плечами. — С ними надо договариваться заранее.

— Нет, мне надо поговорить с кем-нибудь из моей семьи.

— Пойдемте, я вас провожу к заклинателям связи. — Маг помог мне подняться на ноги, и мы покинули покои Террора.

Примерно через двадцать минут в одном из кабинетов дворцовой службы я смотрела в сиреневую взвесь над каменной столешницей и с внутренним холодом наблюдала надменное лицо отца. Суровый воин-наг выслушал мой вопрос с какой-то болью в глазах и теперь искал слова, чтобы ответить. Когда молчание затянулось, связующий маг знаками показал, что время на исходе. Я подалась вперед и сказала:

— Просто ответь, вы это сделали или не вы.

На самом деле ждать в ответ слова «нет» у меня не было никакого резона. Фамильные заклинания на то и фамильные, что хранятся в строжайшем секрете. И враги ощущают на себе только результат проведенной атаки. Отец надменно скривился и сказал:

— То, что ты рассказала, невозможно, дочь моя. Никто из нас и не помыслил бы причинить тебе вред. Твоя смерть — это наш конец. И нападение с помощью нашего заклятия ставит меня в тупик. Я буду выяснять, как так могло получиться. И обязательно дам знать, когда выясню правду.

Сиреневая дымка сгустилась, растворяя в себе образ отца. Вот так всегда — не прощается, не поддается чувствам. И если уж он сказал, что моя родня тут ни при чем, этому можно верить. Я растерянно уставилась в пустоту, гоняя в голове ошеломляющую новость. Оказывается, кто-то владеет нашей фамильной магией. И этот кто-то настроен ко мне и к моей семье очень враждебно. Потому что отец правильно сказал. Если я умру до истечения срока императорского рабства, вся семья последует за мной. И теперь спрашивается: кто и почему? Надо бы вернуться в покои и хорошенько обдумать возникшие обстоятельства.