Доктор Пларр поехал в город. Он твердил себе, что надо немедленно чем-то помочь Чарли, но не представлял себе, чем именно. Может, если он промолчит, дело будет улажено в обычном порядке: английский и американский послы окажут необходимое дипломатическое давление, Чарли Фортнума как-нибудь утром обнаружат в одной из церквей, и он отправится домой… домой?.. а десять узников в Парагвае будут отпущены на свободу… не исключено, что среди них окажется и его отец. Что он может сделать кроме того, чтобы дать событиям идти своим ходом? Он ведь уже солгал полковнику Пересу, значит, он замешан в этом деле.

Конечно, чтобы облегчить совесть, можно обратиться с прочувствованной просьбой к Леону Ривасу отпустить Чарли Фортнума «во имя былой дружбы». Но Леон себе не хозяин, да к тому же доктор Пларр не очень хорошо себе представлял, как его найти. В квартале бедноты все топкие дороги похожи одна на другую, повсюду растут деревья авокадо, стоят одинаковые глинобитные или жестяные хижины и дети со вздутыми животами таскают канистры с водой. Они уставятся на него бессмысленными глазами, уже зараженными трахомой, и будут молчать в ответ на все его вопросы. Он потратит часы, если не дни, чтобы отыскать хижину, где прячут Чарли Фортнума, а что в любом случае даст его вмешательство? Он тщетно пытался уверить себя, что Леон не из тех, кто совершает убийства, да и Акуино тоже, но они только орудия — там ведь есть еще этот никому не известный Эль Тигре, кем бы он ни был.

Пларр впервые услышал об Эль Тигре вечером, когда прошел мимо Леона и Акуино, сидевших рядышком в его приемной. Они были такими же для него посторонними, как и другие пациенты, и он на них даже не взглянул. Всеми, кто сидел в приемной, должна была заниматься ею секретарша.

Секретаршей у него служила хорошенькая молодая девушка по имени Ана. Она была умопомрачительно деловита и к тому же дочь влиятельного чиновника из отдела здравоохранения. Доктор Пларр иногда недоумевал, почему его к ней не тянет. Может, его останавливал белый накрахмаленный халат, который она ввела в обиход по своей инициативе, — если до нее дотронешься, он, глядишь, заскрипит или хрустнет, а то и подаст сигнал полиции о налете грабителей. А может, его удерживало высокое положение отца или ее набожность — искренняя или напускная. Она всегда носила на шее золотой крестик, и однажды, проезжая через соборную площадь, он увидел, как она вместе со своей семьей выходит из церкви, неся молитвенник, переплетенный в белую кожу. Это мог быть подарок к первому причастию, так он был похож на засахаренный миндаль, который раздают в подобных случаях.

В тот вечер, когда к нему пришли на прием Леон и Акуино, он отпустил остальных больных, прежде чем очередь дошла до этих двух незнакомцев. Он их не помнил, ведь его внимания постоянно требовали все новые лица. Терпение и терапия — тесно связанные друг с другом слова. Секретарша подошла к нему, потрескивая крахмалом, и положила на стол листок.

— Они хотят пройти к вам вместе, — сказала она.

Пларр ставил на полку медицинский справочник, в который часто заглядывал при больных: пациенты почему-то больше доверяли врачу, если видели картинки в красках — эту особенность человеческой психологии отлично усвоили американские издатели. Когда он повернулся, перед его столом стояли двое мужчин. Тот, что пониже, с торчащими ушами, спросил:

— Ведь ты же Эдуардо, верно?

— Леон! — воскликнул Пларр. — Ты Леон Ривас? — Они неловко обнялись. Пларр спросил: — Сколько же прошло лет?.. Я ничего о тебе не слышал с тех пор, как ты пригласил меня на свое рукоположение. И очень жалел, что не смог приехать на церемонию, для меня это было бы небезопасно.

— Да ведь с этим все равно покончено.

— Почему? Тебя прогнали?

— Во-первых, я женился. Архиепископу это не понравилось.

Доктор Пларр промолчал.

Леон Ривас сказал:

— Мне очень повезло. Она хорошая женщина.

— Поздравляю. Кто же в Парагвае отважился освятить твой брак?

— Мы дали обет друг другу. Ты же знаешь, в брачном обряде священник всего-навсего свидетель. В экстренном случае… а это был экстренный случай.

— Я и забыл, что бывает такой простой выход.

— Ну, можешь поверить, не так-то это было просто. Тут надо было все хорошенько обдумать. Наш брак более нерушим, чем церковный. А друга моего ты узнал?

— Нет… по-моему… нет…

Доктору Пларру захотелось содрать с лица другого жидкую бородку, тогда бы он, наверное, узнал кого-нибудь из школьников, с которыми много лет назад учился в Асунсьоне.

— Это Акуино.

— Акуино? Ну как же, конечно, Акуино! — Они снова обнялись, это было похоже на полковую церемонию: поцелуй в щеку и медаль, выданная за невозвратное прошлое в разоренной стране. Он спросил: — А ты что теперь делаешь? Ты же собирался стать писателем. Пишешь?

— В Парагвае больше не осталось писателей.

— Мы увидели твое имя на пакете в лавке у Грубера, — сообщил Леон.

— Он мне так и сказал, но я подумал, что вы полицейские агенты оттуда.

— Почему? За тобой следят?

— Не думаю.

— Мы ведь действительно пришли оттуда.

— У вас неприятности?

— Акуино был в тюрьме, — сказал Леон.

— Тебя выпустили?

— Ну, власти не так уж настаивали на моем уходе, — сказал Акуино.

— Нам повезло, — объяснил Леон. — Они перевозили его из одного полицейского участка в другой, и завязалась небольшая перестрелка, но убит был только тот полицейский, которому мы обещали заплатить. Его случайно подстрелили их же люди. А мы ему дали только половину суммы в задаток, так что Акуино достался нам по дешевке.

— Вы хотите здесь поселиться?

— Нет, поселиться мы не хотим, — сказал Леон. — У нас тут есть дело. А потом мы вернемся к себе.

— Значит, вы пришли ко мне не как больные?

— Нет, мы не больные.

Доктор Пларр понимал всю опасность перехода через границу. Он встал и отворил дверь. Секретарша стояла в приемной возле картотеки. Она сунула одну карточку на место, потом положила другую. Крестик раскачивался при каждом движении, как кадильница. Доктор затворил дверь. Он сказал:

— Знаешь, Леон, я не интересуюсь политикой. Только медициной. Я не пошел в отца.

— А почему ты живешь здесь, а не в Буэнос-Айресе?

— В Буэнос-Айресе дела у меня шли неважно.

— Мы думали, тебе интересно знать, что с твоим отцом?

— А вы это знаете?

— Надеюсь, скоро сможем узнать.

Доктор Пларр сказал:

— Мне, пожалуй, лучше завести на вас истории болезни. Тебе, Леон, запишу низкое кровяное давление, малокровие… А тебе, Акуино, пожалуй, мочевой пузырь… Назначу на рентген. Моя секретарша захочет знать, какой я вам поставил диагноз.

— Мы думаем, что твой отец еще, может быть, жив, — сказал Леон. — Поэтому, естественно, вспомнили о тебе…

В дверь постучали, и в кабинет вошла секретарша.

— Я привела в порядок карточки. Если вы разрешите, я теперь уйду…

— Возлюбленный дожидается?

Она ответила:

— Ведь сегодня суббота, — словно это должно было все ему объяснить.

— Знаю.

— Мне надо на исповедь.

— Ага, простите, Ана. Совсем забыл. Конечно, ступайте. — Его раздражало, что она не кажется ему привлекательной, поэтому он воспользовался случаем ее подразнить. — Помолитесь за меня, — сказал он.

Она пропустила его зубоскальство мимо ушей.

— Когда кончите осмотр, оставьте их карточки у меня на столе.

Халат ее захрустел, когда она выходила из комнаты, как крылья майского жука.

Доктор Пларр сказал:

— Сомневаюсь, чтобы ей долго пришлось исповедоваться.

— Те, кому не в чем каяться, всегда отнимают больше времени, — сказал Леон Ривас. — Хотят ублажить священника, подольше его занять. Убийца думает только об одном, поэтому забывает все остальное, может грехи и почище. С ним мало возни.

— А ты все еще разговариваешь как священник. Почему ты женился?

— Я женился, когда утратил веру. Человеку надо что-то беречь.

— Не представляю себе тебя неверующим.

— Я говорю ведь только о вере в церковь. Или скорее в то, во что они ее превратили. Я, конечно, убежден, что когда-нибудь все станет лучше. Но я был рукоположен, когда папой был Иоанн [Иоанн XXIII (1881-1963); избран папой в 1958 году]. У меня не хватает терпения ждать другого Иоанна.

— Перед тем, как идти в священники, ты собирался стать abogado. А кто ты сейчас?

— Преступник, — сказал Леон.

— Шутишь.

— Нет. Поэтому я к тебе и пришел. Нам нужна твоя помощь.

— Хотите ограбить банк? — спросил доктор.

Глядя на эти торчащие уши и после всего, что он о нем узнал, Пларр не мог принимать Леона всерьез.

— Ограбить посольство, так, пожалуй, будет вернее.

— Но я же не преступник, Леон. — И тут же поправился: — Если не считать парочки абортов. — Ему хотелось поглядеть, не дрогнет ли священник, но тот и глазом не моргнул.

— В дурно устроенном обществе, — сказал Леон Ривас, — преступниками оказываются честные люди.

Фраза прозвучала чересчур гладко. Видно, это была хорошо известная цитата. Доктор Пларр вспомнил, что Леон сперва изучал книги по юриспруденции — как-то раз он ему объяснил, что такое гражданское правонарушение. Потом на смену им пошли труды по теологии. Леон умел при помощи высшей математики придать достоверность даже троице. Наверное, и в его новой жизни тоже есть свои учебники. Может быть, он цитирует Маркса?

— Новый американский посол собирается в ноябре посетить север страны, — сказал Леон. — У тебя есть связи, Эдуардо. Все, что нам требуется, — это точный распорядок его визита.

— Я не буду соучастником убийства.

— Никакого убийства не будет. Убийство нам ни к чему. Акуино, расскажи, как они с тобой обращались.

— Очень просто, — сказал Акуино. — Совсем несовременно. Без всяких электрических штук. Как conquistadores [конкистадоры (исп.)] обходились ножом…

Доктора Пларра мутило, когда он его слушал. Он был свидетелем многих неприятных смертей, но почему-то переносил их спокойнее. Можно было что-то сделать, чем-то помочь. Его тошнило от этого рассказа, как когда-то, когда много лет назад он анатомировал мертвеца с учебной целью. Только когда имеешь дело с живой плотью, не теряешь любопытства и надежды. Он спросил:

— И ты им ничего не сказал?

— Конечно, сказал, — ответил Акуино. — У них все это занесено в картотеку. Сектор ЦРУ по борьбе с партизанами остался мною очень доволен. Там были два их агента, и они дали мне три пачки «Лаки страйк». По пачке за каждого человека, которого я выдал.

— Покажи ему руку, Акуино, — сказал Леон.

Акуино положил правую руку на стол, как пациент, пришедший к врачу за советом. На ней не хватало трех пальцев; рука без них выглядела как нечто вытащенное сетью из реки, где разбойничали угри. Акуино сказал:

— Вот почему я начал писать стихи. Когда у тебя только левая рука, от стихов не так устаешь, как от прозы. К тому же их можно запомнить наизусть. Мне разрешали свидание раз в три месяца (это еще одна награда, которую я заслужил), и я читал ей свои стихи.

— Хорошие были стихи, — сказал Леон. — Для начинающего. Что-то вроде «Чистилища» в стиле villancico [старинные испанские народные песни, нечто вроде рождественских колядок (исп.)].

— Сколько тут вас? — спросил доктор Пларр.

— Границу перешло человек двенадцать, не считая Эль Тигре. Он уже находился в Аргентине.

— А кто он такой, ваш Эль Тигре?

— Тот, кто отдает приказания. Мы его так прозвали, но это просто ласковая кличка. Он любит носить полосатые рубашки.

— Безумная затея, Леон.

— Такие вещи уже проделывали.

— Зачем похищать здешнего американского посла, а не того, что у вас в Асунсьоне?

— Сперва мы так и задумали. Но Генерал принимает большие предосторожности. А здесь, сам знаешь, после провала в Сальте гораздо меньше опасаются партизан.

— Но тут вы все же в чужой стране.

— Наша страна — Южная Америка, Эдуардо. Не Парагвай. И не Аргентина. Знаешь, что сказал Че Гевара? «Моя родина — весь континент». А ты кто? Англичанин или южноамериканец?

Доктор Пларр и сейчас помнил этот вопрос, но, проезжая мимо белой тюрьмы в готическом стиле при въезде в город, которая всегда напоминала ему сахарные украшения на свадебном торте, по-прежнему не смог бы на него ответить. Он говорил себе, что Леон Ривас — священник, а не убийца. А кто такой Акуино? Акуино — поэт. Ему было бы гораздо легче поверить, что Чарли Фортнуму не грозит гибель, если бы он не видел, как тот в беспамятстве лежит на ящике такой странной формы, что он мог оказаться и гробом.