Спросите у Летисии

Помню, как муж сообщил мне об ЭТОЙ принцессе: «Ничего из себя не представляет, высокомерная, стерва, да еще и после развода. Нет, принц совсем свихнулся».

Нет, дело даже не в предыдущем браке. Я стала всматриваться в будущую королевну поглубже, – жилистые руки с извилинами вен, сухощавая фигура и самое главное – надменные глаза. Вот эти глаза она не может скрыть, даже любезно улыбаясь в фотокамеры, даже томно взирая на принца со страниц глянца, даже при высокопоставленных гостях и журналистах. Особенно журналистах. «Вообще-то я принцесса Астурийская», – бросила однажды Летисия на одном из футбольных матчей забывшемуся журналисту, растревожив медийный улей.

Обожали же Диану, даже несмотря на не слишком яркую ее красоту, обожают принцессу Мэри из Дании или шведскую герцогиню Викторию, ставшую женой своего личного тренера по фитнесу. А вот заплачет ли весь мир, как по Диане, случись что-то с принцессой Летисией? Так я размышляла несколько лет назад, когда принцесса только пришла к престолу. Европа старалась быть любезной с новоиспеченной королевной, но злые комментарии проскакивали: «Бывшая телеведущая стала по последним рейтингам самой популярной принцессой. И все же мировая известность не разубедила Летисию решиться на пластическую операцию под предлогом, что «носовая перегородка усложняла дыхание» – опять ложь. Почему бы просто не сознаться, что хотелось сделать операцию, за которую мы, все испанцы, платим налогами. И, увы, ринопластика и разглаживание морщин все-таки не сделали принцессу краше…”.

Почему-то, несмотря ни на что, было жалко принцессу. Существовать бок о бок с несчастливой в браке и властной матушкой Королевой Софией, доказывать всему миру, что и простолюдинка не хуже аристократки и что предыдущий развод – еще не повод навешивать ярлык. Доказывать даже себе, что достойна того места, на которое замахнулась. Принцесса старалась. И перед королевской семьей, и перед публикой. И отдадим ей должное – отвоевала прочное место в сердцах испанских людей. А главный секрет – почему? Потому что она не совершила критической женской ошибки – замужества не по любви. Летисия, может, и надменна – но она любит своего принца, и он любит ее. Над тем, как он заботливо поддерживает супругу за талию по дороге от трапа самолета к гостям, как нежно берет ее за руку, умиляется весь мир. И над тем, как она уважает и почитает свою новую семью, не осмелясь противоречить даже наставлениям свекрови.

Получилось, что испытание жизнью во дворце сбили спесь и амбиции с принцессы и уберегли ее от самой себя. Летисия заслужила людскую любовь. И даже ее запрограммированное напряженное лицо начинает разглаживаться – на этот раз не от пластических операций. Вовремя усвоенные уроки всегда идут нам в пользу, и Летисия «сменила программу». Принцесса обратилась из самодурной королевны в благородную Белоснежку. Это как парадокс Пугачевой и Долиной. Почему страна больше любит Пугачеву, хотя голосом Долина и опережает. Правду-матку резанула Алла Борисовна: «Да у тебя, Лариска, просто лицо злое!» И да, если к тридцати ты еще можешь прикрываться, то к сорока наружу выходит все наше добро: злость проявляется в опущенных уголках губ, подозрительность и тревожность – в вертикальной складке между бровями, озабоченность – в глубоких складках лба. И еще появляется какой-то общий характер лица: доброе или злое. Иногда лицо не идеально красивое, но доброе, а иногда красивое, но злое – да кто об этом не знает.

Поэтому мировую славу не обеспечивают светским людям ни деланные улыбки в журналах, ни наряды итальянских дизайнеров. Это то, какую энергию мы несем в мир: то, что передают наши глаза, излучает наше лицо. Энергия притягивает окружающих, как солнечный свет. Потому научиться отдавать, прежде чем получать – большое искусство. Не знаете, как? Спросите у Летисии.

Испанская мама

С первыми лучами испанского солнца я судорожно вскакиваю со скрипящей колониального стиля кровати и колочу по будильнику, который разрывается колокольным звоном нотрдамского собора. Я намеренно не выбрасываю этот жуткий прибор, потому что только он способен разбудить моего мужа. Тот поднимается с постели с видом воскресающего зомби, готового к кровавым расправам. Уже через пять минут мы – я со шваброй в руках и он с тряпкой для мебели – складываем тарелки в посудомойку, чистим раковины, моем пол, протираем мебель в гостиной, опять драим пол, заправляем постели и диваны, чистим ванную и туалет, протираем зеркала, время от времени обмениваясь паническими взглядами. Наконец, инструменты для уборки сложены в шкафчик, и мы со вздохом облегчения падаем на диван, когда – бинго! – раздается пронзительный звонок в дверь – и мы вздрагиваем, будто за тяжелой перегородкой стоит Франкенштейн. Вместо этого на пороге миниатюрная в 150 сантиметров кудрявая женщина с любезной улыбкой.

– Всем доброе утро! Как дела? – говорит она, целуя каждого в щеку и внимательно осматриваясь по сторонам.

– Заходите, сеньора Франсиска, хотите чаю? – говорю вдогонку энергичной испанке, которая уже сама прошествовала на кухню, патрулируя взглядом по сторонам.

– Да попью, пожалуй, спасибо, – говорит свекровь, доставая из сумочки свой утренний бисквит «Магдалена».

Наша утренняя зарядка продолжается уже около года, ровно с тех пор, как мы переехали в квартиру свекрови. По ее словам, этот уголок аристократического стиля (со скрипящими дубовыми постелями, шкафами в стиле Эрмитажа и букетами искусственных роз) она приготовила себе, чтобы провести здесь последние дни, но пока для экономии средств разрешает нам здесь пожить. Сеньора Франсиска также напутствовала, что будет заходить «время от времени» проверить состояние своей почивальни, а также строго настрого запретила пускать кого-либо в комнату, где собирается… умирать: небольшое помещение с окном, огромным трельяжем и темно-коричневой мебелью. Свекровь навещала квартиру каждые два дня, а то и через день, без предупреждения – по утрам.

Во время чаепития сеньоре Франсиске так и не удается сконцентрироваться на разговоре – взгляд ее прожектором скользит по кухонным шкафам, раковине, полу, плинтусам, столу и уголку виднеющейся прихожей. Затем она проходит в гостиную, где ее глаза исследуют поверхность столов и пространство под мебелью. Перед уходом она заглядывает в свою комнату, «чтобы найти один документ», но я знаю, что она там делает: поправляет покрывало на кровати, на четвереньках проверяет пальцем наличие пыли под кроватью, забирается на стул, окидывая взглядом шкафы. Затем она выходит из комнаты как ни в чем не бывало:

– Ну все, я пошла, приедете на обед? До скорого, ун бесо, – и энергично шагает вниз.

Я до сих пор поражаюсь, как такому миниатюрному существу удавалось наводить страх на всех окружающих. Похоже, и историю со своей смертью мини-Маргарет Тэтчер лелеяла намеренно, чтобы пользоваться беспрекословным почтением в глазах окружающих. Более бессмертного существа нельзя себе представить. Сеньоре Франсиске надо было жить обязательно: чтобы следить за порядком у себя и в семье каждого сына, ежедневно с пола до потолка драить огромную андалузскую виллу, убеждать всех в несправедливости мира, возмущаться соседями и женами братьев и главное – чтобы точно знать, что никто не кормит ее сыновей вкуснее, чем она.

Если бы за домоуправство давали награды, то испанская мама уже давно получила бы Нобелевскую премию. Она знала про разные поверхности и моющие средства, все технологии мытья и протирания пыли, белье после ее стирки пахло так, будто было выполощено в родниковой воде с ромашками, а выходящие из-под рук блюда являлись шедеврами местной кухни. Она учила меня двухступенчатой технологии мытья полов из кафеля и из мрамора, правильному заправлению постелей и развешиванию белья, глажке рубашек и прополке сорняков, приготовлению гаспачо и сальморехо. Наверное, я должна была обожать ее за это, но я потихонечку сходила с ума.

После обеда у мамы муж возвращается домой с очередной кастрюлькой в руках.

– Ты же только поел! – восклицаю я.

– Альбондигас эн сальса дэ томатос, – декламирует он, – и мама сказала вернуть ей еще три кастрюльки с прошлой недели, а то ей не в чем готовить.

Я все понимала. Правда. Что родители мужа были вынуждены зарабатывать на хлеб, поэтому во времена Франко эмигрировали в Германию, где папа всю жизнь проработал на заводе, а мама занималась уборкой и помощью другим по хозяйству. Что она делала так хорошо, как умела, единственное, чем было можно было заработать. Что они такие, какими создала их непростая жизнь.

– Катя, почему у Пабло сегодня носки разного цвета?! – Такой злой я не видела ее никогда.

– Ну не знаю, сеньора Франсиска, спросите у него, он же большой мальчик! Я не знаю, почему он сегодня надел носки разного цвета!

– Ты разве не знаешь, что носки после стирки надо гладить и укладывать один к одному в стопочку в его шкафчик? – сказала она таким голосом, которым пытали преступников во времена инквизиции. Затем яростно развернулась и пошагала к стиральной машинке.

По дороге домой я размышляла, надо ли гладить нижнее белье тоже, и если да, то тогда как Сеньоре Франсиске удавалось выглаживать и складывать в стопочки все носки и белье для шестерых детей! Какое-то нерациональное занятие. Я решила подумать об этом на досуге, а пока не расстраиваться, так как мы с супругом отправлялись в романтическое путешествие. А когда вернулись, меня чуть не забрали на «скорой»: мы не узнали квартиру! Все было переставлено. И даже букеты с искусственными цветами, которые я в ужасе поубирала в шкафы, были снова водружены на свои места.

– Мама, ты что, была в квартире, пока нас не было?

– Да, сын, и потом я даже пила таблетки для сердца!

– Мама, ну мы же в спешке собирались!

– Даже не разговаривай со мной сейчас.

Муж ушел в себя на пять дней.

А сеньора Франсиска между тем выложила кафелем площадку перед садом, установила на террасе гриль для жарки барбекю и отправила супруга-инвалида в дом престарелых. С его же виллы, на которую он зарабатывал всю жизнь и где, увы, не смог провести последние дни. В доме престарелых свекр через три месяца скончался. Супруга отказалась смотреть на мужа в гробу, иначе ее будут мучить кошмары.

Я не видела сеньору Франсиску с той поры, но знаю, что жизнь испанской мамы почти не изменилась. Она так же каждый день с пола до потолка намывает свою огромную виллу, поливает цветы, ругает правительство и невесток, кормит сыновей котлетками в томате… И, я уверена, с ужасом и возмущением вспоминает обо мне! Я же до сих пор вскакиваю с кровати в холодном поту, когда вижу во сне эту миниатюрную женщину со шваброй в руках…