Александр Гродский, известный адвокат и самый несчастный в этот вечер человек, курил трубку, а дым был горьким, как его дни, пил черный-черный кофе, и от его горечи сводило зубы, да, видимо, от этого… Он садился в кресло с ноутбуком, почти бросал его с отвращением на журнальный столик, пересаживался за письменный стол, брал листок бумаги и ручку, отодвигал, включал стационарный компьютер… Это невозможно. Не идет. Он прошел по своей большой и пустой квартире на кухню, не зажигая света нигде. Он не мог ее видеть, эту квартиру, мебель, вещи, которые с такой любовью выбирал. Они выбирали. Все эти коврики, картины, цветы. Как это невероятно бессмысленно – приобретать вещи, которые живут после того, как человек, которого они радовали, кому были зачем-то нужны, – человек исчез. Протянешь руку в темноту, и темнота скажет: «Здравствуй, друг. Мы наконец стали одинаковыми. Мы пустые».

Александр и в кухне не зажигал свет. А зачем? Он и так хорошо ориентировался. Протянул руку к антикварному буфету, который был приспособлен и под бар, достал бутылку виски, плеснул в стакан, вдохнул горький запах, сделал горький глоток. С чем он борется? Так и будет? Долго или всегда? Но это только его вопрос. А процесс, на котором он должен сказать свою последнюю в этом деле речь, состоится с неотвратимостью летящего поезда. Или бомбы. В данном случае второе больше подходит. Потому что это последнее заседание может убить, раздавить совсем юную жизнь. Жизнь девочки, которая стала разменной монетой в грубой, жестокой, абсолютно лишенной здравого смысла игре. А мы так! Как это делают люди, глотнувшие не горький глоток, а пьяную смесь власти и вседозволенности. Перед ним очень четко возник образ тоненькой девушки с чистым и ясным лицом, с храбрыми глазами – а куда ей деваться от храбрости, когда никакая осторожность уже не поможет?

Значит, надо работать. Александр вернулся в гостиную, где горела только настольная лампа на журнальном столике. Открыл балкон, вдохнул, ну, горький, конечно, воздух. Но это была не окончательная, не поминальная горечь. Снежные сугробы уже пахли весной. Странная весна. Он такой и не припомнит.

Александр взял автоматически пульт телевизора, какое-то время нажимал по очереди всю эту кучу кнопок: каналы размножаются, как насекомые. Слушал по две секунды, он умел считать свое время. В текст практически не вникал. Все говорят одно и то же, что невероятно. Хотя… Наверняка есть какое-то количество людей, которое всегда находится на одной волне. Вот зачем их собирать в одном месте – это, конечно, загадка. Какой бизнес, если люди стерты одинаковым текстом и… одинаковыми ошибками?

Александр – доктор юридических наук, стажировался в Штатах и стране-царице полного и не оставляющего сомнений права – Великобритании. Он – адвокат, поэтому знает цену слову. Но он не филолог, не редактор. Если все эти неправильные толкования простейших терминов, эти дикие ударения, которым учат с младших классов, так режут его слух, то что же происходит с хорошими учителями языка и литературы?.. Александру повезло в школе. У него была такая учительница русского языка и литературы, каких, наверное, и не бывает. Ее звали, как героиню Лермонтова, обожаемую Александром героиню – Бела. Наверное, это была его такая первая любовь – книжная. Эта красавица с темными, томными очами, женственная и беззащитная настолько, что ее постоянно кто-то похищал. Александру так хотелось ее спасти. И от скучающего Печорина, который сделал Белу несчастной, и от того бандита, который воткнул в нее кинжал.

Вряд ли сильный и здоровый мальчик, достаточно озорной и коммуникабельный, мог бы так влюбиться в женщину из книжки, если бы не учительница. Бела Яковлевна. У нее были темно-карие, почти черные глаза, губы сердечком, как у книжных красавиц, мягкий голос и немыслимая, потрясающая, вдохновенная любовь к литературе. Не только он, отличник, но и последние двоечники в меру своих возможностей, что называется, «шарили» в литературе. И все ходили к Беле Яковлевне домой, и уходили оттуда с книжками, которые читали. А еще она пекла им пироги.

Александр вдруг вспомнил, как давно он не ел. Но хотелось именно пирогов. Что нереально. То есть лучше забыть. Он включил верхний свет. В нише бюро стояли портреты матери, отца, жены, которая умерла неделю назад… И Белы Яковлевны, той учительницы. Белы Лермонтова. Он взял фотографию у ее дочери, когда приезжал в маленький городок, откуда родом, на похороны любимой учительницы. Там были взрослые, состоявшиеся люди из разных стран. Городок скорбно затих. Даже машины, кажется, не ездили. Там узкие дороги. И по ним шла широкая толпа. Все были безутешны, женщины в черных платках, мужчины без головных уборов на сильном морозе. И запах еловых веток, тоскующих цветов…

Бела Яковлевна смотрела с портрета прямо в глаза Александру. Она бы могла сказать ему что-то очень важное. Не банальное: «Жизнь продолжается», а слова тонкие и нежные, оживляющие… Как эти… «Две дороги – та и эта… Та прекрасна, но напрасна. Эта, видимо, всерьез»… Жизнь всерьез – это больно. Но нужна именно она.

Александр хотел уже бросить пульт за ненадобностью. Он уже знал, что надо написать. Но вдруг… Что это? Кто это? Он никогда не встречал это лицо на экране, да и канал незнакомый. Что не удивительно, конечно. Он не тратит время на телевизор. Но эта женщина… С глазами, как у Белы. И она говорила… Да она говорила о процессе его подзащитной. Рот у нее тоже, как у Белы, – губы сердечком. А произносит слова настолько мужские, сильные, беспощадные… Перед Александром всплыли лица заказчиков дела. Девушка, ты что творишь! Ты же божья коровка под их сапогами. Божья коровка, которая не успеет взлететь.