2.2. Загадки в биографиях великих

Феномен трёх почерков. Россия XVIII в. дала миру Михаила Васильевича Ломоносова – гениального учёного и поэта, заложившего основы русского литературного языка, истинного энциклопедиста, научные открытия которого обогатили многие отрасли знания и далеко опередили науку того времени. Математика, физика, химия, география, геология, философия, поэтика, грамматика – таков далеко не полный перечень его научных интересов. Не обошел он своим вниманием и такую науку, как история. Его «Краткий Российский летописец с родословием» и «Древняя Российская история» положили начало русской историографии. По разным причинам некоторые его труды в те годы не были напечатаны, другие публиковались в сокращённом, урезанном виде, третьи вообще исчезли, затерялись; четвертые вышли в свет без имени автора. Недруги (а их у Ломоносова было предостаточно) старались замолчать его работы по русской истории. Позднее к Ломоносову как к историку стали относиться довольно скептически – он, дескать, весьма поверхностно знал древнерусские летописи, а потому не имел базы для серьезных исторических исследований.

И вот перед экспертом-криминалистом 28 снимков со старинных рукописей с пометами. Старший научный сотрудник Пушкинского Дома, доктор филологических наук Галина Николаевна Моисеева убеждена: они сделаны рукой Ломоносова, но доказать этого не может. Требуется квалифицированная помощь специалиста-почерковеда. Что же предстоит исследовать?

Общее ознакомление с представленными материалами показывает, что пометы, приписки, коротенькие характеристики, несомненно, сделаны человеком, великолепно ориентирующимся в материале. Сразу видно, что читавший не просто знакомился с текстом, а глубоко анализировал его, сопоставляя с другими историческими источниками, сопровождал комментариями и проверял, ничего не принимая слепо, на веру.

Перед исследователем старинная Псковская летопись. Ее подарил библиотеке Петербургской академии наук историк В. Н. Татищев. Почти на каждом листе – замечания, комментарии. Вот, к примеру, рассказ о Мамаевом побоище. Описав поспешное бегство из пределов Руси литовского князя Ягайло, узнавшего о разгроме татар, летописец сообщает, что войска «побегоша назад вси со много скоростию, никем не гонимы, не видеша бо тогда великого князя, ни рати его, ни оружия его. Токмо литва имени его бояхуся и трепетаху. И не яко при нынешних временах литва над нами издеваются и поругаются». На полях – приписка: «Видно, что сия книга не позже Расстригинских смущений писана».

Автор летописи – человек, живший в конце XVI в. и видевший, как «изнывают русские люди» от засилья польско-литовских феодалов, сознательно сопоставляет события прошлого и настоящего – события, изображенные им в «Сказании о Мамаевом побоище» (конец XIV в.), с волнующими его реалиями окружающей действительности. Эта коротенькая приписка Ломоносова имеет очень емкое содержание, по существу предвосхищая методику исследования старинных летописей – так называемую критику первоисточника, которая позволяет определить время их создания, воскресить имена их авторов и составителей.

«Тогда бой бысть немцев с литвой на Сряпе реке и побиша литвы 40 тысяч», – пишет летописец. Последние слова подчеркнуты, и на полях энергичное замечание: «Враки!»

В другом месте летописец подробно описывает характер князя Олега Рязанского, на что следует убийственный комментарий: «Олег любил дураков…»

Таких помет, развернутых и предельно кратких, остроумных и глубоких, мудрых и ироничных, – сотни.

Для выяснения истины очень важно было установить библиотеки, которыми пользовался М. В. Ломоносов, содержание их тогдашних фондов; выяснить, какие древнерусские рукописи значились в каталогах и какие именно могли попасть и попали на рабочий стол ученого. Просмотрев фонды библиотеки Петербургской академии наук, Патриаршей библиотеки, Посольского приказа, Славяно-греко-латинской академии, библиотеки Эрмитажа, Александро-Невской семинарии, литературно-исторические материалы в музеях и архивах Москвы и города на Неве, Г. Н. Моисеева побывала еще и в Ярославле, Архангельске, Киеве. И везде встречала она эти пометы! Галина Николаевна так долго занималась рукописным наследием Ломоносова, что узнавала его «речения» по стилю и манере.

Но не по почерку! Он-то как раз весьма заметно варьировался. Это смущало филолога. А скептики чувствовали себя во всеоружии. «Позвольте, – говорили они, – какой же это Ломоносов? Разве это его почерк? Да тут три разных почерка!»

В самом деле было похоже, что на полях древнерусских летописей пометы сделаны тремя разными людьми. Неужели филологическое чутье обмануло? Кто же писал?

Именно на этот вопрос и предстояло ответить эксперту-криминалисту.

Задача была не из простых. Тексты, отдельные слова и знаки на многих фотоснимках получились нечётко. Не все снимки с рукописных листов передавали текст в натуральную величину. Кроме того, пометы на рукописях были сделаны в разное время и не только на русском, но и на латинском языке. Все это осложняло и без того нелегкую работу. Но зато как интересно! Ведь предстояло помочь в прочтении неизвестной страницы в биографии нашего великого соотечественника.

Почерковеда охватил исследовательский азарт. Чтобы не ошибиться, экспертизу пришлось начать с самых азов, т. е. с детального изучения биографических материалов.

Из официальных источников известно, что М. В. Ломоносов родился в семье неграмотного «государственного крестьянина» – помора. Счету и письму обучался у дьячка. Первые его учебники – церковные книги и рукописи. Первая «умственная» работа – переписывание духовных текстов. Первый дошедший до нас документ, к которому пятнадцатилетний Михайло Ломоносов «руку приложил», сохранился в церковной книге. Почерк здесь маловыразительный, неустойчивый, сразу видно – в письме практиковался мало.

В те годы привычной для юного Михайлы письменной системой был церковный полуустав, отличавшийся от так называемого устава прежде всего более мелкими буквами. Даже в последние годы жизни в почерке академика М. В. Ломоносова сохранились некоторые навыки ученика дьячка – элементы рисованных букв. Кстати сказать, подобных признаков не встретишь у его сверстников, выходцев из обеспеченных кругов, получивших светское образование.

Шаг за шагом криминалист прослеживал жизнь великого ученого. Славяно-греко-латинская академия, где он обучался латыни и настолько овладел ею, что писал, сокращая слова, отсекая конец или пропуская среднюю часть. Потом учеба в Германии, возвращение в Россию и широкая переписка с вельможами. Почерк сильно изменился. Он уже не похож на тот, которым юноша писал на родном архангельском Севере, да и позже, будучи слушателем Академии. В новом почерке появились вычурность, красивость, завитушки и росчерки. Великосветская переписка!

Не здесь ли кроются истоки феномена трех почерков? Чтобы выяснить это, следовало подобрать рукописи Ломоносова, относящиеся к разным периодам его жизни, и сличить их поэтапно с пометами и приписками на древнерусских летописях.

Немало времени ушло на отбор и изучение образцов. В распоряжении почерковеда оказалось три фотокопии документов, относящихся к периоду до 1731 г., одиннадцать (на русском и латинском языках) – к 1734–1736 гг. Две рукописи были исполнены в 1741–1742 гг., девять – в 1741–1747 гг., одна – в 1750 г. Семь официальных документов и столько же черновых записей относились к 1740–1760 гг.

Г. Н. Моисеева подобрала и представила эксперту за те же годы еще и ряд черновиков, редакторских пометок, записей на книгах. Материал получился богатейший. Теперь каждую помету в летописях можно было сопоставить с текстами, которые бесспорно принадлежали М. В. Ломоносову и содержали такие же слова и выражения.

Два месяца кропотливой работы позволили эксперту-криминалисту прийти к следующим выводам: пометы в летописях и других исторических документах выполнены человеком, обладавшим выработанным почерком. Для своего времени он писал довольно быстро. Размеры строчных и заглавных букв повсюду одинаковы. Совпадали не только общие характеристики почерка, определяющие его в целом, – наклон и связность букв в одноименных словах, соотношение расстояний между ними и их высота, но и частные, индивидуализирующие признаки. Все признаки отличались устойчивостью и в своей совокупности могли принадлежать только одному человеку – М. В. Ломоносову.

Что касается помет в Радзивилловской летописи, то здесь общие признаки почерка Ломоносова вроде были налицо. Более того, совпадали и некоторые частные признаки. И всё же эксперта что-то настораживало. Опыт и интуиция подсказывали: писал другой человек. Своими сомнениями он поделился с Г. Н. Моисеевой. Та вспомнила, что у великого учёного был секретарь, и не кто-нибудь, а достаточно известный Иван Барков, чьими стихами в XIX в. увлекались гимназисты.

В 1748 г. М. В. Ломоносову приглянулся смышлёный и шустрый шестнадцатилетний слушатель Александро-Невской семинарии Иван Барков, и он взял его для обучения в гимназии при Академии наук. В том же году начинающему гимназисту официально поручили перебелять (переписывать) рукописи для академии. Чаще всего он работал с Ломоносовым. Конечно, юноша старался во всем подражать своему наставнику. С годами (а они не расставались до самой смерти учёного) почерк Ивана приобретал всё большее сходство с почерком академика.

В «Опыте исторического словаря о российских писателях», вышедшем в 1772 г., Н. И. Новиков писал о Баркове: «…Сей был человек острый и отважный, искусный совершенно в латинском и российском языке и несколько в итальянском».

По старым документам филолог Г. Н. Моисеева точно установила, что именно Барков имел дело с Радзивилловской летописью.

Когда Галина Николаевна принесла в институт судебной экспертизы рукописи Баркова, эксперт поразился, как глубоко повлияло на почерк секретаря длительное и постоянное общение с великим ученым. Их почерки были удивительно схожи по общим признакам – степени выработанности, темпу письма, размеру, наклону, разгону и связности букв. Совпадали и некоторые частные признаки. Лишь дополнительное исследование позволило почерковеду выявить стабильные различия их почерков и прийти к выводу, что пометы на Радзивилловской летописи были сделаны секретарем М. В. Ломоносова Иваном Барковым.

Отец или сын? Все началось с сомнения…

Кандидат технических наук Г. К. Михайлов снова и снова сопоставлял тексты в двух самодельных тетрадях. Это были во многом идентичные рукописи учебника по элементарной геометрии, написанные на латинском языке. Для очередного выпуска трудов Архива Академии наук Г. К. Михайлов подготавливал научное описание рукописей Леонарда Эйлера. Тетради лежали в фонде замечательного учёного XVIII в., но по регистрационным записям предположительно относились к документам старшего сына Эйлера – Иоганна Альбрехта, тоже математика и даже академика. Правда, все свои немногочисленные работы Эйлер-младший создал, используя передовые математические идеи отца.

Рукописи учебника не могли не заинтересовать исследователя. Еще бы! История развития математики знает лишь несколько учебников по элементарной геометрии, созданных до XVIII в. включительно. Кто же автор этого учебника?

Иоганн Альбрехт Эйлер? Очень сомнительно. Едва ли он был способен на такой труд. Может, кто-либо из учеников сына или отца? Нет, и среди них тоже не было человека, могущего написать такой учебник. Тогда сам Леонард Эйлер – член Петербургской, Берлинской, Парижской академий наук и Лондонского королевского общества?

Г. К. Михайлов и математик Ю. А. Белый начали тщательнейшую сверку текста с другими работами знаменитого учёного, плодотворно занимавшегося еще и проблемами механики, физики, оптики, баллистики, кораблестроения и др. Одновременно рукописи поступили на исследование к доктору исторических наук Н. М. Раскину, который решил проверить свои наблюдения и выводы с помощью почерковедения и принес тетради в лабораторию судебной экспертизы.

Криминалисты внимательно осмотрели тетради. Они были сшиты из отдельных листов плотной бумаги, которая от времени слегка пожелтела и потеряла глянец. Одни листы были сортом повыше, другие – пониже. Края неровные, значит, обрезались вручную.

В обеих тетрадях один и тот же текст. Первая похожа на черновик и заполнена, вероятно, переписчиком, сделавшим много ошибок. Здесь же и другой почерк, очевидно, человека, хорошо разбирающегося в математике: в текст и на поля рукописи внесены многочисленные исправления. Вторая тетрадь тоже исписана почерком переписчика. Сюда перенесен текст из первой тетради, причем исправления учтены. В ней есть пропуски, тоже заполненные уверенной рукой математика. Поневоле напрашивалась мысль, что и в первую, и во вторую тетради внесена авторская правка.

Сравнив бумагу с имеющимися в лаборатории образцами, довольно легко было установить, что она ручной выделки. В таком случае на ней должны быть водяные знаки, позволяющие узнать год выпуска и предприятие или мастера-изготовителя.

Листы бумаги поместили перед сильным источником света, чтобы чётче проступила филигрань. Но вот беда: собирая листы для тетради, их разрезали на несколько частей и в каждом случае расчлененным оказался год изготовления, причем на две и даже три части. Чаще всего встречались цифры «17…», «…80» и «…81». Выходило, что бумага, из которой в семье Эйлеров сшили тетради, была изготовлена в 1780 или 1781 г.

Фабричные знаки – они обычно располагались ближе к центру листа – сохранились. Это были инициалы буквами русского алфавита «К. Ф.», «П. X.», а также «Ф» и «П». Значит, бумагу изготовили на местных фабриках. Последнее обстоятельство имело большое значение, ибо особенности технологического процесса на русских бумажных фабриках, как правило, не позволяли пускать продукцию в продажу в том же году. Следовательно, бумага с водяными знаками 1780 и 1781 гг. могла попасть к Эйлерам только в 1782 г., а может быть, и годом позже. Так водяные знаки помогли довольно точно установить время составления рукописей.

Историк рассказал криминалистам, что Леонард Эйлер скоропостижно скончался 18 сентября 1783 г. В последние годы жизни он видел очень плохо: едва мог различать отдельные буквы, но за период с 1775 по 1783 г. с помощью секретарей сумел подготовить около 270 трудов – почти третью часть всего им созданного.

По мнению Н. М. Раскина, Л. Эйлер не мог самостоятельно внести авторскую правку в тетради в 1782 или 1783 г. Однако автором учебника был именно он. Десятки интереснейших идей рождались у полуслепого учёного, а времени и сил, чтобы воплотить их, уже не хватало. Сомнительно, чтобы в эти годы он стал тратить драгоценное время на чужие записи, пусть даже математические.

Отсюда напрашивался логический вывод, что авторская правка в учебнике элементарной геометрии, записанном секретарем в 1782 или 1783 г., не могла принадлежать самому Леонарду Эйлеру. С другой стороны, из библиографических источников было известно, что в 1765 г. он написал учебник по элементарной геометрии, но рукопись затерялась. Не мог же учебник, созданный в 1765 г., быть написан на бумаге, которая, судя по водяным знакам, изготовлена на 15 лет позже!

Внешне почерк, которым были внесены исправления, походил и на почерк Леонарда Эйлера, и на почерк его старшего сына. Но тогда, вероятнее всего, авторская правка в тетрадях принадлежит Иоганну Альбрехту. Так ли это? Точно ответить на этот вопрос могла только почерковедеческая экспертиза.

Эксперт приступил к анализу почерков. Основной текст был выполнен рукой переписчика, почерком средней степени выработанности, нечетким, нестройным. На первый взгляд складывалось впечатление, что записи вёл человек, не слишком часто упражнявшийся в латыни. К тому же в первой тетради-черновике он явно писал под диктовку.

– Вы в этом уверены? – уточнил историк, присутствовавший при экспертизе. – Если под диктовку, то это многое проясняет.

– Совершенно уверен. Посмотрите на характер исправленных ошибок. Такие ошибки, как правило, допускают люди, которые записывают малознакомый текст на слух. Что же касается исправлений, то для сравнительного исследования потребуется несколько рукописей Леонарда и Иоганна Эйлеров.

Затем криминалист проанализировал почерк, которым в рукопись учебника были внесены исправления. Это был почерк выработанный, чёткий, стройный, конструктивно простой, имеющий средний размер букв и цифр, правый наклон. Записи исполнены в среднем темпе. Закончив анализ, эксперт по 30 чётким фотокопиям изучил почерк Леонарда Эйлера. Его рукописи также отличал выработанный почерк, но темп письма был быстрым, размер букв малым, а почерк по строению – конструктивно сложным. Остальные общие признаки совпадали.

Сравнивая записи в тетрадях с почерком Леонарда Эйлера, криминалист установил: они имеют отдельные совпадения не только в общих, но и в ряде частных признаков. В то же время выявились и различия в степени выработанности, темпе письма, размере букв, а также в ряде существенных частных признаков. Совпадения можно было объяснить привычным для многих учёных XVIII в. написанием букв на латыни. Что же касается различающихся признаков, то они относились к редко встречающимся, а их комплекс позволял констатировать: записи сделаны не академиком Л. Эйлером.

Тогда эксперт сравнил поправки в тетрадях с рукописями его старшего сына и установил полное совпадение как в общих, так и в частных характеристиках буквенного и цифрового письма. Так выяснилось, что исправления и изменения в текст рукописи учебника по элементарной геометрии внес Иоганн Альбрехт Эйлер. Оставалась только одна неясность: зачем ему понадобилось диктовать свой труд переписчику, а затем тратить время на проверку записей.

Математиков же смущало другое. Они не сомневались в выводах почерковедческой экспертизы. Действительно, исправления в рукопись учебника сам учёный внести не мог. Крайне сомнительным казалось другое – авторство Иоганна Эйлера. Им, хорошо знакомым с другими опубликованными работами Л. Эйлера по элементарной геометрии, была очевидна близость учебника к этим работам. Они указали эксперту на множество буквальных совпадений в последовательности изложения отдельных вопросов внутри каждого раздела. Сходство прослеживалось и в оригинальной трактовке теории параллельных прямых, и в присутствии одной и той же теоремы о сечении параллелограмма произвольной прямой на две равные части. Кроме того, в рукописи часто встречался знак «л», который ввел в широкое употребление именно Леонард Эйлер. Он же первым применил в элементарной геометрии алгебраические и тригонометрические методы. Нельзя было оставить без внимания и одинаково оформленные таблицы величин внутренних углов правильных многоугольников и, наконец, употребляемую только им символику при рассмотрении задач определенного типа.

Но где гарантии, что при написании учебника сын не использовал мысли и примеры отца? Такие гарантии теперь были. Авторство доказывал стиль изложения. Иоганн Альбрехт мог пользоваться идеями отца, их почерки были похожи, но излагать мысли так, как это делал отец, он был не в состоянии. Ведь стиль – это человек!

Но тогда почему же исправления в рукопись вносил Иоганн Эйлер? Ответ подсказал Н. М. Раскин, биограф великого математика. Почти совсем ослепший Леонард Эйлер сидит в кресле. Перед ним внушительных размеров аспидная доска, на которой он записывает мелом идеи, формулы, решения задач. Рядом с ним – кто-то из учеников, чаще всего старший сын Иоганн Альбрехт, который тут же обрабатывает записи отца. Иногда ученый диктовал очередную работу секретарю. Правил записи сын, математик. Так было, вероятно, и в тот раз, когда отец продиктовал по памяти учебник элементарной геометрии.

Вот так совместными усилиями математиков, науковедов и криминалистов учебник элементарной геометрии Леонарда Эйлера был возвращен мировой науке.

Чья подлая рука писала тот диплом? Александр Сергеевич Пушкин, чье творчество – гордость русской культуры, одна из удивительных вершин человеческого гения. Каждый, кто любит творчество Пушкина, не мог не восхищаться его рисунками на полях рукописей. Быстрые, изящные, они, безусловно, отражают его яркую, живую натуру. Таково и пушкинское письмо. Но пока речь пойдет об обстоятельствах его трагической гибели, которые с давних пор глубоко волновали всех любивших и любящих его поэзию.

4 ноября 1836 г. поэт получил по городской почте три экземпляра письма, написанного по-французски. «Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена Рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого Магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого Магистра ордена Рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх». Экземпляры этого оскорбительного пасквиля в тот день получили друзья и знакомые поэта: П. А. Вяземский, К. О. Россет и др.

Присылка «диплома рогоносца» стала кульминацией травли, организованной против Пушкина, и послужила поводом к дуэли с Ж. Дантесом, произошедшей 27 января 1837 г. Но чья подлая рука сфабриковала «дипломы»?

Идея установить автора анонимного письма поэту с помощью судебной экспертизы родилась давно. В своих воспоминаниях В. А. Соллогуб пишет, что надпись на оборотной стороне пасквиля выполнена «кривым лакейским почерком» и «стоит только экспертам исследовать почерк, имя настоящего убийцы Пушкина сделается известным на вечное презрение всему русскому народу».

Однако задача оказалась совсем не такой простой. Хотя попытки выяснить имя автора и исполнителя текста «дипломов» предпринимались неоднократно, вопрос этот до настоящего времени остается небесспорным, хотя попытки представляют несомненный интерес и имеют прямое отношение к нашей теме, потому остановимся на них хотя бы вкратце.

Оскорблённый поэт «по виду бумаги, по слогу, по тому, как оно составлено» заключил, что письмо исходит от иностранца и дипломата – голландского посла барона Луи Геккерена, приемного отца Дантеса. Об этом он сообщил шефу жандармов Бенкендорфу, но предположение А. С. Пушкина не было своевременно проверено.

Лишь после гибели поэта жандармское отделение императорской канцелярии сделало вид, что собирается установить по надписи «Александру Сергеевичу Пушкину», стоящей на обороте «диплома», кто его автор. Для этого затребовали образец почерка у… Ж. Дантеса, который прислал несколько строк, написанных по-французски. Это якобы и вынудило «экспертов» отказаться от сравнительного исследования. Причина, конечно, явно надуманная – сам-то «диплом» был на французском языке!

Спустя 26 лет стало известно, что близкие поэта, в том числе и его жена Наталья Николаевна, считали авторами злополучных анонимок князей Ивана Гагарина и Петра Долгорукова, которые 3 ноября 1836 г. сочинили и размножили роковой «диплом». Оба заподозренных были живы и самым энергичным образом отрицали свою вину. Снова встал вопрос об экспертизе, которая опять не состоялась, на этот раз по причине действительно веской: подлинные экземпляры пасквилей к тому времени затерялись.

Только после Октябрьского переворота появилась реальная возможность провести почерковедческую экспертизу. Один экземпляр пасквиля отыскался в секретном архиве жандармского отделения, а другой поступил в Лицейский Пушкинский музей, откуда его передали в Пушкинский Дом Академии наук. Изучив их, пушкиноведы А. С. Поляков и Б. В. Томашевский с учетом нетипичных букв, разговорных форм «Михайле», «Сергеичу» и других признаков, имевшихся в тексте «дипломов» и русских надписях для их пересылки по почте, сочли исполнителя текстов русским, а не иностранцем. Более конкретного вывода они сделать не смогли.

Смелость сделать такой вывод взял на себя один из пионеров отечественной криминалистики А. А. Сальков. Будучи инструктором научно-технического бюро ленинградского губернского уголовного розыска, он по просьбе известного историка литературы и пушкиноведа П. Е. Щеголева в 1927 г. исследовал оба подлинных экземпляра «диплома рогоносца», а также найденные в архивах рукописи Л. Геккерена, И. С. Гагарина и П. В. Долгорукова. Заключение эксперта было категоричным: «Пасквильные письма об Александре Сергеевиче Пушкине в ноябре 1836 г. написаны, несомненно, собственноручно князем Петром Владимировичем Долгоруковым».

Вопрос о том, кто спровоцировал поэта на трагическую дуэль, казалось, был решен, но уже вскоре появились сомнения в обоснованности вывода эксперта. Так, известный дипломат Г. В. Чичерин писал П. Е. Щеголеву, что почерк «диплома» похож на почерк Ф. И. Брунова, а не П. В. Долгорукова. Были и другие мнения и сомнения.

В 1964 г. на том же материале была проведена повторная почерковедческая экспертиза, и криминалист Б. Б. Томилин пришел к выводу, аналогичному мнению А. А. Салькова. Тем не менее с их заключениями согласились далеко не все. Оппоненты, в частности, напоминали, что П. В. Долгоруков сотрудничал с А. И. Герценом в «Колоколе» и очень много сделал для опубликования писем декабристов, за что его даже называли «князем-бунтовщиком». Конечно, эти аргументы относились не к 19-летнему великосветскому шалопаю, известному своими экстравагантными выходками в петербургских салонах 1836 г., а к человеку вполне зрелому. Поэтому подтвердить или опровергнуть предшествующие экспертизы могло только новое сравнительное исследование, проведённое на более основательном фактическом материале с привлечением последних достижений науки криминалистики.

Такое исследование по поручению редакции журнала «Огонек» провели в апреле – июне 1974 г. опытнейшие криминалисты-почерковеды. Им предстояло выяснить, кем же исполнены тексты «дипломов рогоносца» и надписи по-русски, сделанные для их почтовой пересылки. Для начала следовало установить: написаны пасквили измененным или обычным почерком, по прописям какого времени обучался письму пасквилянт, писал один человек или несколько, русский или иностранец?

Для решения этой задачи экспертам пришлось исследовать более 100 образцов почерка лиц, учившихся по прописям русскому и французскому письму в конце XVIII – первой половине XIX в. Тщательный анализ исследуемых образцов позволил опровергнуть мнение, что пасквилянт писал умышленно изменённым почерком. Чтобы определить, по прописям какого периода обучалось лицо, написавшее «дипломы», эксперты дополнительно изучили французские и русские прописи и скоропись XVIII–XIX вв., получили консультацию у специалиста по французскому языку, что обусловило вывод: тексты пасквилей по-французски писал русский, научившийся писать по прописям XVIII в.

Оставалось назвать имя писавшего, подтвердить или опровергнуть заключения А. А. Салькова и Б. Б. Томилина. Но для этого нужно было узнать, насколько распространены и устойчивы признаки почерка в русских и французских рукописях того времени. Криминалистам пришлось исследовать множество рукописей на русском и французском языках из фондов Государственной публичной библиотеки, архива Исторического музея и др., в том числе и образцы почерка П. В. Долгорукова и И. С. Гагарина, которые по времени и условиям исполнения были близки к текстам, поступившим на экспертизу.

Тщательный анализ почерков этих людей позволил криминалистам выявить ту неповторимую совокупность признаков, которая была присуща почерку каждого из них. В обоих случаях удалось найти устойчивые различия признаков, главным образом относящихся к выполнению мелких, наиболее характерных деталей письменных знаков. Эти различия индивидуализировали манеру письма, были существенны и образовывали совокупности, которые свидетельствовали: тексты двух «дипломов рогоносца» писал не П. В. Долгоруков и не И. С. Гагарин, а кто-то другой.

Почему же ошиблись А. А. Сальков и Б. Б. Томилин? Во-первых, их экспертные исследования базировались на ограниченном числе образцов почерка П. В. Долгорукова, к тому же отделённых от исследуемых документов временным промежутком в 20–28 лет, за который почерк, естественно, мог несколько измениться. Во-вторых, теория и практика судебного почерковедения существенно усовершенствовались, и если А. А. Сальков считал признаки отдельных букв индивидуальными и присущими только почерку П. В. Долгорукова, то теперь известно, что для такого вывода нужна целая совокупность признаков, которая только и может индивидуализировать почерк конкретного человека. Каждый отдельный признак сам по себе не индивидуален, ибо может встречаться в почерках разных людей. Кроме того, А. А. Сальков оставил без должного внимания более 50 признаков, которые различались в исследуемом почерке и рукописях Долгорукова, сравнивал различные по начертанию русские и французские буквы, чего делать не рекомендуется.

Таким образом, найти автора и исполнителя зловещих анонимок пока не удалось. Здесь потребуются совместные усилия пушкиноведов, историков и криминалистов. Если экспертам будет представлен материал – рукописи лиц, которых специалисты сочтут наиболее вероятными виновниками составления и распространения пасквильных «дипломов», – то имя настоящего убийцы А. С. Пушкина станет известным.