Я постоянно засыпаю в художественных музеях.

Мгновенно, только вступив в сокровищницу, я начинаю страшно зевать, глаза мои тяжелеют, мысли путаются.

Первые два-три зала меня осторожно ведут под руки, а потом бросают на какую-нибудь кушетку рядом со смотрителем и уходят в царство тонких наслаждений.

Если смотритель сердобольная бабушка, то часто я просыпаюсь укрытый шалью, под уютное шарканье и скрип половиц. В Вырице я спал три часа, и меня напоили потом смородиновым чаем, пока за мной возвращались позабывшие меня родные.

А если музей в Европе, то просыпаюсь я от вспышек фотокамер японских туристов. Одинокий, злой, очень агрессивный. Уверен, что в каждом японском доме есть кадры со мной. Вот я, проснувшись, вытаращил глаза, вот я встал на дыбы, вот я гоняюсь за наиболее беззащитным представителем страны Ямато, вот я возвращаюсь, распихивая по карманам разное японское барахло, улыбаясь несколько смущенно.

И на все это дело смотрит Эль Греко. Или Мунк.

А вот в музеях технических нет меня живее и любознательней.

А в исторических собраниях я некоторое время отбивал хлеб у штатных экскурсоводов. Люди шли за мной, потому как я и расскажу смешнее и привычка у меня была добрая – угощать слушателей алкоголем. К концу экскурсии многие обменивались телефонными номерами, обнимались и не хотели садиться в автобусы, хотели еще в залы Среднего царства и к глиптике.

Но что со мной происходит в музеях художественных – для меня загадка…

Наверное, в детстве я растоптал какую-нибудь добрую фею. Может быть, цыганскую зубную. Которая маленьким цыганам золотые зубы приносит.