Глава пятая,
в которой утверждается, что любое событие в городе Бобруйске начинается с тети Баси, рассказывается про принцип домино, а также про ловеласа Ковалерчика, санитара Михеева, лошадь по кличке Студебеккер и невыездного доктора Беленького
1
Непростые отношения с Провидением были не только у тети Баси, но и у всего остального населения славного города. И происходило это вовсе не из-за того, что никто из бобруйчан понятия не имел, как именно надо общаться с проявлением Высших Сил, а также не знал, действуют ли эти Силы на пользу или, наоборот, стараются всячески навредить. Собака оказалась зарыта в другом. Выяснилось совершенно неожиданно, что одна половина жителей тайно верила в существование Небесного Начальства, а другая публично отвергала любое Его присутствие как в частности, так и вообще.
По какой линии проходил «разлом» в этом принципиальном вопросе, окончательно установить не удалось. Заманчивой казалась версия, что разгадку надо искать в географической разметке улиц, которой так гордились жители Бобруйска. Дело в том что улицы, совпадающие по направлению с главной трассой, идущей на Москву, и улицы, спланированные поперек нее, пересекали друг друга под абсолютно прямым углом и таким образом составляли идеальную решетку, надетую на город. При этом выявилась еще одна закономерность: улицы, параллельные главной трассе, носили название Советская, Коммунистическая, Октябрьская или, допустим, Фридрихэнгельская. А улицы, идущие поперек, назывались Пушкинская, Гоголевская, Чеховская и далее по именам тех, чьи портреты были развешены на стенде центрального книжного магазина в отделе «Классическая литература».
Исходя из этой версии, напрашивался вывод: половина бобруйчан, жившая на улицах вдоль московского, то есть, по сути, правительственного направления, громогласно заявляла, что никаких чуждых советскому народу Высших Сил в природе не существует. А вот вторая половина, то есть те, кто жили на улицах, идущих поперек главной трассы, заперев двери и задернув занавески на окнах, шепотом утверждали, что все в руках Провидения и лишь Оно одно правит на грешной земле так, как ему заблагорассудится.
Можно было, конечно, рассмотреть и другие, не менее интересные варианты, если бы не тетя Бася. Она и слышать не хотела о каком-то там разделении своих сограждан на «чистых» и «нечистых», а потому высказала очередную мудрость, из которой следовало, что те, кто тайком ратовал за Божественное Провидение, и те, кто на публике выступал против Него, на самом деле были одни и те же люди.
– Азохун вей, – жалела их тетя Бася, – удержать в одной черепной коробке одновременно две такие разные мысли – все равно что заставить раввина крестить детей, а ксендза делать обрезание своей пастве.
Справедливости ради надо сказать, что с этими трудностями бобруйчане все-таки справились и практически уже не путались, когда думали об одном, а вслух произносили совсем другое. Компетентные органы поэтому могли со спокойным сердцем отсылать в центр донесения секретных агентов, в которых приводились высказывания горожан о том, что никаких Высших Сил, кроме тех, что заседали в Политбюро, на самом деле нет, потому что не может быть никогда, а уж в городе Бобруйске тем более.
Почему именно «в городе Бобруйске» и почему «тем более», никто из агентов, правда, не уточнял, а соответствующие органы, насколько известно, странное заявление проверить так и не удосужились. И напрасно.
Дело в том, что Высшие Силы, или не Высшие Силы, – все они, как в глубине души верили бобруйчане, существовали где-то там, вне пределов благословенного города. Здесь же, внутри перпендикулярных друг другу улиц, в качестве побудительной причины местных событий считалось не какое-то абстрактное Провидение, а вполне конкретная тетя Бася, заслужившая это признание множеством деяний, рассказы о которых до сих пор поражают воображение.
Утверждать, что именно из-за нее произошла революция или, скажем, Первая, а затем и Вторая мировая война, было бы, конечно, явным преувеличением. Но к таким катаклизмам, как, например, стихийное бедствие в виде громыхавшей почти целые сутки жуткой грозы, случившейся в Бобруйске за год до Великого Капустного Дня, когда молния ударила в березу, стоящую у входа в местный отдел ОБХСС (рухнувшее дерево вдребезги разбило стекло в кабинете начальника), а затем произошли события, во многом изменившие и сам город, и жизнь его обитателей, – тетя Бася, по мнению горожан, была, несомненно, причастна.
2
Заметим, что странная аббревиатура ОБХСС – никакого отношения к пресловутой организации эС-эС не имела. Расшифровывалась она всего лишь как «Отдел борьбы с хищением социалистической собственности», то есть подчиненные начальника, чей письменный стол заливали потоки дождя, призваны были бороться со всевозможными несунами и спекулянтами, в том числе и с самой тетей Басей, поскольку именно она время от времени скупала и перепродавала ворованную продукцию.
Если бы сотрудники пострадавшего учреждения занялись выяснением глубинных причин случившегося, они непременно выявили бы всю цепочку событий, протянувшихся от дома на Бахаревской до заблокированного упавшим деревом входа в отдел ОБХСС. Но поскольку служивые люди сразу после разгулявшейся стихии занялись делами рутинными, то есть добыванием оконного стекла и поисками рабочей силы, способной распилить на части рухнувшую березу, то многие детали были ими опущены или просто не приняты во внимание.
А между тем цепочку событий с непредсказуемыми последствиями сумела привести в движение микроскопическая по сути часть из охраняемой ими же социалистической собственности, которую в виде мотка пряжи тайком вынесли за ворота «ватной фабрики» и передали в надежные руки тети Баси. При этом роль спускового крючка сыграл обломок металлической стружки, оказавшийся внутри прядильных волокон. Попал он туда совершенно случайно, и только лишь потому, что похитители несколько дней прятали свою добычу среди отходов механического цеха. А вот нажала на это спусковое устройство меланхоличная такса Анорексия, умудрившаяся сесть на острый обломок тем самым местом, которое благовоспитанные бобруйчане стыдливо именовали филейной частью организма.
Такса принялась скулить так тонко и так противно, что тетя Бася бросила своего очередного клиента, подхватила Анорексию на руки и, придирчиво осмотрев, поняла, что без специалиста по филейным частям различных животных, а именно – ветеринара по фамилии Леокумович, увы, не обойтись.
Клиника Леокумовича находилась минутах в двадцати от ее дома, и пока тетя Бася в поте лица своего преодолевала это нешуточное для своих габаритов расстояние, Анорексия визжала все громче и громче, так что постепенно звуки, издаваемые ею, стали напоминать сирену воздушной тревоги, отчего люди в домах, мимо которых тяжело топала тетя Бася, выглядывали из окон, пытаясь отыскать в небе приближающуюся армаду самолетов противника.
Надо отметить, что небо к этому моменту обладало девственной голубизной, хотя до страшной грозы, вошедшей в реестр местных аномалий, оставалось чуть меньше двух часов.
Между тем, согласно известному принципу домино, первая костяшка в лице тети Баси, несущей в клинику визжащую таксу, уже начала свое падение, чтобы подтолкнуть следующую костяшку, которой по воле случая оказалась молоденькая помощница доктора Леокумовича.
Как раз в те самые минуты, когда страдающая одышкой тетя Бася измеряла своими растоптанными шлепанцами последние метры, остававшиеся до дверей заветной клиники, миниатюрная, выглядевшая как подросток выпускница ветеринарного техникума наводила тщательный марафет перед свиданием, ради которого она рискнула упросить доктора Леокумовича отпустить ее на полчаса раньше положенного времени. Но, как говорили в Бобруйске: человек предполагает, а тетя Бася располагает.
Дверь клиники распахнулась, и вторая костяшка непредсказуемого домино закачалась от возникшего сквозняка. Молоденькая выпускница обреченно вздохнула и приняла на руки таксу, продолжавшую исторгать из своего тощего организма звуки воздушной тревоги.
Что произошло с ней после виртуозной операции, проделанной доктором Леокумовичем, теперь уже вряд ли кто скажет с абсолютной уверенностью. Может быть, все последующее случилось из-за того, что сердобольная выпускница слишком близко наклонилась над внезапно умолкшей таксой, а может быть, сама такса, почувствовав внезапное облегчение, потянулась к лицу державшей ее девушки, намереваясь это самое лицо примирительно лизнуть, но по ходу дела почему-то передумала и вместо благодарственного жеста впилась мелкими зубами в нежный подбородок помощницы доктора.
Теперь уже юная практикантка издала звук, похожий на сирену, и было это скорее от отчаяния, нежели от боли, потому что с укушенным подбородком заветное свидание теряло всякий смысл.
Именно в этот момент, связанный непосредственно с травмой юной практикантки, начала свое падение вторая костяшка, приготовившись подтолкнуть следующую, пока еще не подозревавшую об уготованной ей участи. Роль этой следующей, выбранной из множества вариантов злосчастного домино, суждено было исполнить известному ловеласу с говорящей фамилией Ковалерчик.
3
Среди мужчин города Бобруйска ловеласа Ковалерчика выделяло два существенных обстоятельства. Во-первых, в его распоряжении практически постоянно находилась расхлябанная полуторка, на кузов которой прикрепили деревянную конструкцию типа фургон, отчего машина превратилась в подобие небольшого громыхающего дома, который, казалось, все время пытался соскочить с везущих его колес.
Целый день ловелас Ковалерчик развозил по магазинам и пунктам общественного питания ящики с разнообразными молочными продуктами, а в промежутках между рейсами успевал завернуть в густые хвойные посадки, где, скрываясь от любопытных глаз, ждала его очередная возлюбленная.
Матрас, лежащий наготове у одного из бортов фургона, хранил в своей памяти множество телесных очертаний, оставленных дамами разного веса, разного возраста и разного социального положения. По отпечаткам на его поверхности можно было бы опознать десяток-другой работниц местного молокозавода, нескольких директрис продовольственных магазинов и даже (страшно подумать!) секретаршу председателя городского исполнительного комитета.
Но не только это обстоятельство обеспечивало первое место Ковалерчика в рейтинге местных сердцеедов. Важную роль играла вторая его особенность – у Ковалерчика были глаза. Это утверждение ни в коей мере не значит, что у остальных мужчин города глаз не было вовсе. Упаси Бог. Но ловелас Ковалерчик обладал особыми глазами. Они принадлежали к тому редкому типу, который в народе назывался «глаза масленые». Когда он смотрел на очередную жертву, взгляд его обволакивал женский организм не только снаружи, но также изнутри, отчего сопротивление становилось абсолютно бесполезным.
С большой долей уверенности можно предположить, что подобным образом коварный Ковалерчик завладел тайными помыслами выпускницы ветеринарного техникума, и та после некоторых колебаний решилась пригласить его к себе домой, благо родители уехали в соседнюю деревню, чтобы непосредственно участвовать в процессе самогоноварения из созревшей и уже убранной свеклы.
Чтобы не привлекать к своей особе излишнего внимания, Ковалерчик отогнал машину в гараж и в томном предвкушении предстоящего действа прогуливался неподалеку от места, где вскоре должна была появиться его избранница. Ему еще было неведомо, что злой рок в виде тети Баси и ее таксы Анорексии к этому времени окончательно спутал все планы и ждал только лишь одного – когда начнет свое падение третья костяшка судьбоносного домино и кто станет очередной ее жертвой.
4
По воле случая следующий удар вынуждены были принять на себя не одна, а сразу две костяшки, оказавшиеся тесно прижатыми друг к другу, ибо им и в голову не могло прийти, что в означенный период расстроенный ловелас Ковалерчик медленно, но неотвратимо приближается к собственному дому.
Обида на выпускницу ветеринарного техникума, которая по неведомой причине проигнорировала назначенное свидание, была столь глубока, что он начисто забыл о своем обещании, данном жене, вернуться домой только к завтрашнему вечеру, так как якобы возникла необходимость срочно везти своего начальника за очередным выговором в областной город Могилев.
Заметим, что в это время небо все еще оставалось чистым, хотя из-за горизонта выползала уже гряда кучерявых облаков с лиловыми завихрениями по краям. Правда, никто из бобруйчан не обратил на них никакого внимания, в том числе и раздосадованный неудачей Ковалерчик. Зато, когда он открыл калитку и подошел к дому, внимание его привлекла начищенная до блеска пара офицерских сапог, выставленная на крыльце перед дверью.
В том, что сапоги оказались офицерские, не было ничего удивительного. Ковалерчик со своей женой сдавали комнату в боковой пристройке двум молодым лейтенантам из танковой части, расположенной на окраине города. Но, во-первых, у этой пристройки существовало свое крыльцо, и сапоги, распространяя густой запах гуталина, стояли обычно там, а во-вторых, лейтенанты всегда появлялись и уходили одновременно, а потому вопиющее нарушение привычной картины заставило Ковалерчика вздрогнуть и ринуться внутрь.
Картина, открывшаяся перед ним, могла потрясти человека и с более крепкими нервами. Молоденький лейтенант был вдавлен в пуховую перину, а сидя на нем, подскакивало и опускалось нечто весьма массивное и колышущееся.
Это массивное и колышущееся была досточтимая мадам Ковалерчик, фигура которой, если смотреть на нее сбоку, состояла исключительно из выдающихся выпуклостей – верхней и нижней, направленных соответственно в противоположные друг от друга стороны. Совокупность этих выпуклостей, оглашая пространство странными ухающими звуками, безостановочно, вверх-вниз, трудилась над распластавшимся лейтенантом, который если и не пытался вырваться из-под такого пресса, то, наверное, лишь потому, что в тесном пространстве мчащегося танка ему приходилось испытывать неудобства и похлеще.
Ковалерчик вначале застыл, а затем бросился к портупее, лежащей на стуле поверх смятой гимнастерки лейтенанта. Оказалось, что фронтовое прошлое все еще никуда не исчезло – он ловко выхватил из кобуры пистолет, проверил магазин с патронами и щелкнул предохранителем.
Мадам Ковалерчик, опровергая известные положения классической физики, а именно – закон земного притяжения вкупе с новейшими понятиями того, что превышение скорости света практически невозможно, во мгновение ока испарилась из комнаты и, как была неглиже, заперлась в тесной уборной, стоящей метрах в десяти от того места, где она только что находилась.
Молодой лейтенант тоже не стал дожидаться прицельного выстрела. В панике сорвав со стены черную тарелку репродуктора и прикрывая ею свое мужское достоинство, он рванул прочь, перемахнул через штакетник и оказался посреди улицы между домом Ковалерчика и зданием, в котором располагался упомянутый уже отдел ОБХСС.
Надо отметить, что к этому моменту клубящиеся облака оккупировали уже почти все небо и, чтобы показать, кто в доме хозяин, время от времени зловеще поблескивали и натужно громыхали. Развязка была близка, а потому обе костяшки, в лице мадам Ковалерчик и юного лейтенанта, начав свое падение, должны были непременно подтолкнуть следующую, последнюю в этом ряду, которая смогла бы замкнуть цепь событий, бесцеремонно начатых тетей Басей.
5
Эта последняя так называемая костяшка не заставила себя долго ждать и практически одновременно с незадачливым любовником появилась в просвете улицы. Выглядела она довольно необычно и являла собой роскошную коляску с откидным верхом, которую ленивой рысцой тащила худосочная лошаденка.
Коляска числилась в реестре городских чудес вместе с загадочной лужей на Бахаревской и запахом в кинотеатре «Пролетарий». До революции она принадлежала главному врачу местной больницы, заметим, правда, что и после революции она принадлежала ему же. В 37-м главного врача арестовали, поскольку выяснилось, что за три года до того, как раз накануне убийства товарища Кирова, он шумно праздновал свадьбу своей дочери. Его попытки оправдаться тем, что печальное известие пришло в Бобруйск только на следующий день, компетентные органы сочли обстоятельством, вину отягощающим, а потому доктору, проявившему преступную политическую близорукость, суд вынес единственно справедливое решение: расстрел.
Коляску поставили в сарай, где находились сани, на которых зимой возили дрова, и телега, предназначенная для выезда персонала в окрестные деревни. К старорежимной коляске, косвенно связанной с расстрелянным врагом народа, суеверные медики подходить боялись, и только санитар Михеев, служивший при морге, любовно оберегал ее от разрушительного влияния времени, а напившись, мог часами беседовать с ней, пока не засыпал под раскрытым балдахином, с трудом умещаясь на роскошном кожаном сиденье.
Каким образом коляска, как, впрочем, и санитар Михеев, сумела пережить войну, в городе никто не знал, а потому сочли ее пребывание в сарае городской больницы одним из чудесных предзнаменований светлого будущего, о чем свидетельствовали донесения агентуры, записывающей крамольные разговоры на местном рынке.
Со временем коляска все-таки превратилась в подобие служебного транспорта. Особо уважаемых лиц из числа медицинского персонала возили в ней для осмотра руководящих товарищей непосредственно по месту их проживания. Худосочная лошаденка, которую для этих целей впрягал в оглобли санитар Михеев, получила прозвище Студебеккер, очевидно, в память об американских союзниках и их мощных грузовиках. И хотя особой прытью она не отличалась, но ролью своей была весьма довольна, о чем неоднократно заявляла подвыпившему санитару.
В тот злополучный день санитару Михееву поручили доставить на вокзал специалиста по интимным мужским проблемам доктора Ефима Беленького. Про мастерство этого доктора ходили в городе фантастические слухи. В одном из них даже утверждалось, что горизонтальная поперечина красного креста на дверях его кабинета странным образом все время выгибалась кверху.
Собственно, это самое мастерство и послужило причиной того, что доктор Беленький торопился на поезд, уходивший тем вечером в город Минск. На завтрашнее утро было назначено высокое совещание у республиканского начальства, по результатам которого доктору светила престижная должность в главной клинической больнице республики.
Это была уже третья попытка Ефима Беленького наконец-то получить по заслугам. Первая сорвалась из-за приступа острого аппендицита, вторая – из-за того, что прямо на вокзале у него похитили портмоне, в котором вместе с деньгами лежал билет и паспорт, а потому третья попытка должна была состояться во что бы то ни стало, и, словно чувствуя важность происходящего, не слишком прыткая Студебеккер изо всех сил старалась оправдать оказанное ей доверие.
Но, как говорили в Бобруйске, если бы я был таким умным, как тетя Бася потом.
История, начатая с ее подачи, дошла наконец до своего финала, и случилось это как раз в тот момент, когда перед конной коляской, торопившейся на вокзал, неожиданно появилась странная фигура любовника мадам Ковалерчик. На своем веку санитар Михеев успел повидать много разной чертовщины, но голого мужика, метавшегося посередине мостовой, у которого вместо полагающегося органа росла почему-то черная тарелка репродуктора, он видел впервые.
Озадаченный санитар дернул поводья, Студебеккер взяла резко в сторону, и коляска правым бортом воткнулась в одинокую березу, стоящую перед входом в упомянутый уже отдел ОБХСС.
Береза вздрогнула, но устояла. Однако беды ее на этом не кончились. Вслед за первым ударом последовал второй, исполненный теперь уже непосредственно доктором Беленьким.
Сто с лишним килограмм, облаченные по случаю летней жары в соломенную шляпу, светлый наглухо застегнутый китель с орденскими планками над нагрудным карманом, светлые брюки и светлые же парусиновые туфли, начищенные зубным порошком, вылетели с заднего сиденья, чтобы таким образом засвидетельствовать одинокой березе свое весомое почтение.
Небеса в момент встречи доктора с ни в чем не повинным деревом громыхнули наконец по-настоящему, и первые тяжелые капли не спеша прибили дорожную пыль. После этого наступила небольшая, но зловещая пауза, а затем на город обрушились такие потоки небесных вод, что, как заметила тетя Бася, Всемирный Потоп по сравнению с этим ливнем – всего лишь детские шалости, которые могли напугать только тех, кто никогда не видел наводнение в Бобруйске.
6
Начало разгулявшейся стихии доктор Беленький по известным причинам пропустил. Очнулся он уже в доме супругов Ковалерчик, сидя на полу, прислоненный спиной к жесткому ребру кровати, на которую его, по-видимому, пытались втащить.
Санитар Михеев, выжимая влагу из байкового больничного халата, стоял посреди комнаты и в грубой форме оскорблял все имеющиеся на свете березы. Ловелас Ковалерчик, растерявшийся от множества событий, происшедших за столь короткий срок, внимательно слушал, но при этом все еще инстинктивно сжимал в руке пистолет сбежавшего лейтенанта. Заметив, что доктор открыл глаза, он толкнул разошедшегося не на шутку санитара и указал пистолетом на Ефима Беленького.
Доктор посмотрел вначале на то, что творилось за окном, где за сплошными потоками воды едва просматривался силуэт оскандалившейся Студебеккер. Потом он с трудом повернул голову, перевел взгляд на санитара Михеева, перешедшего от оскорблений к изощренным угрозам в адрес все тех же берез, и только после этого увидел направленный на него пистолет.
– Сдаюсь, – сказал он и поднял руки.
Слова эти были обращены вовсе не к ловеласу Ковалерчику, которому незачем было стрелять в доктора, чьим постоянным клиентом он являлся. Слова эти были адресованы собственной судьбе, которая цепко удерживала доктора в городе Бобруйске, всякий раз давая понять бессмысленность попыток вырваться за его пределы.
Что касается грозы, то она действительно свирепствовала в городе весь вечер и всю последующую ночь. Старожилы, как всегда, утверждали, что не помнят такой жуткой погоды с непрерывными молниями и нескончаемым громом. Впрочем, на то они и старожилы, чтобы ничего и никогда не помнить.
По счастливой случайности единственной пострадавшей в эту ночь оказалась та самая береза, которой уже досталось от больничной коляски и упитанного доктора Беленького. Молния почему-то выбрала именно ее, ударила под самый корень и с помощью рухнувшего дерева разбила вывеску отдела ОБХСС, а также расколотила окно в кабинете начальника.
Какие претензии могли быть у бездушной стихии к борцам с хищением социалистической собственности, горожане, как ни старались, понять так и не смогли. Вот тетя Бася, решили они, – это другое дело. Ведь в конечном счете, если бы из-за нее не случилось то, что вопреки житейской логике и здравому смыслу все-таки случилось, не возникли бы и те странные события, о которых, оглядываясь по сторонам, судачили осторожные бобруйчане.
И, надо сказать, события эти были связаны не столько с рухнувшей березой, разбитым окном или разгулявшейся стихией. Доктор Беленький – вот кто стал истинным бенефициантом всего того, что началось с похода тети Баси и ее таксы в ветеринарную клинику.
Посудите сами – сумей гражданин Беленький вовремя успеть на вокзал, не было бы той захватывающей детективной истории, о которой одни горожане вспоминали с содроганием, другие с опаской, а третьи, оставшись наедине сами с собой, перебирали в памяти ее подробности, открыв при этом водопроводный кран, чтобы шум стекающей воды на всякий случай глушил их крамольные мысли.