Глава 4

Три дня прошли ни шатко ни валко. Когда я возвратился на виллу Павла Номенклатора, тот ждал меня в компании смуглокожего человека среднего роста, чьи мелкокурчавые волосы по бокам были обриты: посередине его головы пролегал лишь гребень шириной в пятерню. От этого вид у него был варварски устрашающим. А еще у него была широченная шея – я таких, право, и не видывал. Могучая, она начиналась сразу под ушами, шла вниз и плавно переходила в широченные покатые плечи. Свободная внапуск туника не скрывала объемистой, как бочка, груди.

– Зигвульф, – с ходу начал хозяин дома, – я бы хотел познакомить тебя с Теодором. В прошлом он бывал мне весьма полезен в тех случаях, когда приходилось иметь дело с особенно несговорчивыми согражданами.

Я учтиво кивнул новому знакомому. Он поглядел на меня совершенно бесстрастно. Глаза у него были темно-карими, почти черными.

– Теодор живет в квартале близ Марсова поля. Он говорит, что в конце апреля одна из тамошних уличных банд направо-налево сорила деньгами. По его подозрению, этим выродкам было заплачено за какую-то прибыльную, а значит, важную работу.

– По времени это определенно совпадает с нападением на Папу Льва, – кивнул я.

– Теодор знает, где можно разыскать одного из главных заводил того отребья. Звать этого мерзавца Гавино.

Я снова вскользь глянул на смуглого здоровяка. Он до сих пор не шевельнул ни мускулом, а на меня смотрел пристально-немигающим взором, под которым делалось неуютно.

– Этот Гавино что, представляет для нас некий интерес? – осведомился я у Павла.

– Думаю, да. – Мой друг запустил руку за пазуху своей ризы и вынул оттуда какую-то плоскую металлическую вещицу, дюйма три в длину и два в ширину. – Вот это Гавино принес одному из дельцов, промышляющих краденными из захоронений ценностями.

Павел протянул мне эту вещицу. Это была поясная бляха – золотая, с резным орнаментом. Посередине на ней было литое изображение грифона – полульва-полуорла.

– Ух ты! Откуда это? – удивился я.

– Судя по характерному стилю, из клада аваров.

Сокровища аваров… Переспрашивать не было нужды. Когда войско короля Карла под началом герцога Фриульского сокрушило последний оплот аваров, оно сделало там ошеломительную находку: множество ларцов с золотыми солидами – монетами византийской чеканки.

Всем было известно, что уже издавна императоры Византии платили аварам подобие дани за то, чтобы те их не трогали. В некоторые годы плата доходила до ста тысяч золотых монет. Драгоценного металла у аваров скопилось столько, что они даже не знали, куда его девать. Лишь малая его часть шла на переплавку, после чего за дело брались аварские золотых дел мастера и выковывали различные вещицы: накладки на шлемы и уздечки, поясные орнаменты, украшения для стремян, оружия и доспехов… Остальное так и оставалось в виде монет. Сокровища аваров доставили королю Карлу на пятнадцати обозных телегах, доверху заваленных мешками с золотыми динариями. Этот груз с лихвой окупал все затраты на войну.

– Как же эта вещь попала в руки римского разбойника? – задал я вопрос, крутя пряжку в руках. Работа была добротная, хотя не сказать чтобы тонкая. Кстати вспомнилось, что король Карл изрядную долю трофейного аварского добра отослал в Рим, в знак признательности Церкви.

– Это вопрос, который я попросил Теодора задать напрямую Гавино, – ответил мой друг. – Причем без промедления. А то как бы он, узнав, что Теодор имеет к нему вопросы о появлении этой бляхи, не сделался бесплотным и бессловесным.

Эта ремарка заставила меня призадуматься насчет репутации Теодора среди римского отребья.

– Если эта вещь была частью оплаты Гавино за нападение на Папу, то я бы не возражал присутствовать при расспросах, – сказал я, возвращая бляху.

Павел, пряча вещицу в потайной карман, поглядел на меня с хитрецой:

– Именно этих слов я от тебя и ждал. Однако Теодор вряд ли пожелает взять тебя с собой. Гавино обитает в очень… я бы сказал, крайне неспокойном квартале.

Я попробовал взроптать:

– Если уж на то пошло, у меня за плечами выучка кавалериста в войске Карла! Если бы ты одолжил мне добрый меч, я бы смог постоять за себя.

– Про меч, Зигвульф, и думать забудь. Всякий, кто заходит на Марсово поле препоясанный мечом, напрашивается на беду. Среди трущоб в ходу кинжалы. – Отставной номенклатор насмешливо прищурился и добавил: – Я уговорил Теодора взять тебя на Марсово поле, если ты наденешь вот это.

Он хлопнул в ладоши, и в комнату вошел слуга, несший перед собой солдатскую кольчугу.

– Где вы такое раздобыли? – воскликнул я, когда кольчугу протянули мне для осмотра. Вещь была поистине древней, с проржавленными кольцами, а ее кожаный подклад зеленел плесенью. И форма, и вид намекали на многовековой возраст.

Павел хохотнул:

– Спору нет, вещь старинная, но уберечь от ножа тем не менее может.

Я недоуменно уставился на него.

– Мне ее пытался всучить один мошенник, – объяснил бывший сановник. – Говорил, что нашел ее в христианской могиле и что это и есть та самая кольчуга, которая некогда была на святом Ипполите – римском воине, за веру разорванном надвое лошадьми.

Я принял кольчугу и осмотрел ее более внимательно. Под ржавчиной и плесенью она была, в общем-то, в целости.

– Попытка состарить это изделие удалась не ахти, – отметил Павел. – Ржавь здесь только на поверхности и легко оттирается. Могу также заверить, что и строение колец не соответствует заявленной эпохе.

Я покосился на Теодора.

– Если я ее надену, тебя это устроит? – спросил я.

Тот в ответ неохотно кивнул.

– Нацепи под свой балахон, – сказал он и поглядел вверх, на безоблачное небо. – Застать Гавино в его лачуге надежней всего среди дня. Он, как и все они, прячется от света солнца. Так что пора в путь.

На пути к центру города мне пришлось вспомнить, как тяжело давит на плечи кольчуга. Когда едешь верхом, ощущение это не столь заметно, а вот при пешей ходьбе оно становится поистине обременительным. Теодор посоветовал мне сместить побольше веса на бедра, а для этого туже затянуть пояс. И тем не менее к той поре, как мы поравнялись со злачными местами Марсова поля, я уже натер себе плечи до кровавых ссадин. Между тем мой спутник скупо произнес, что внимания нам следует привлекать как можно меньше. Сам он поверх своей необычной прически напялил широкополую соломенную шляпу. Оружия при нас не было. В план входило непринужденно подойти к пятиярусному многоквартирному дому, где на нижнем этаже обитал этот самый Гавино, расспросить его насчет золотой бляхи и убраться подобру-поздорову, пока о нашем визите не прознали его дружки-головорезы. Как именно думал Теодор проводить дознание, мне известно не было, и по дороге я прикидывал, сможет ли зловещая репутация моего спутника развязать разбойнику язык настолько, что он выдаст нам все необходимые сведения. Честно говоря, я в этом сомневался.

Мы ступили в трущобы – лабиринт узких кривых улочек, иногда настолько тесных, что двоим не разойтись. Строения имели вид облупленный и убогий. В основном это были трех– и четырехэтажные дома с грязными стенами, испещренными надписями и непристойными картинками. Подножия стен были в черно-зеленых пятнах плесени. Теодор указал на своеобразные метки, оставляемые паводками, когда мутные воды Тибра из года в год в канун весны выходят из берегов. Везде виднелись смрадные груды мусора. Тощие кошки пробирались через открытые сточные канавы, а своры лохматых собак обнюхивали там вздувшиеся, неузнаваемые в своей гадкости предметы. В воздухе воняло отбросами, гнилью и кое-чем похуже. Грубо намалеванные вывески указывали на лавки и таверны, хотя в середине дня большинство их было закрыто, а зной загонял людей под крыши. Тут и там шныряли стайки малолетних оборванцев, а несколько неряшливого вида женщин тащили ведра с водой. Павел, помнится, говорил, что многие из акведуков, некогда снабжавших город водой, от ветхости пришли в негодность. Народ обходился водой из местных колодцев и в чем мог тащил ее по домам.

Мы якобы непринужденно шли прогулочным шагом. Из-под широких полей шляпы мой спутник то и дело чутко поглядывал из стороны в сторону, проверяя боковые проулки. Раз или два он заводил меня в подворотни, и мы приостанавливались, выжидая, не идет ли кто за нами следом. Вскоре я совершенно перестал ориентироваться. Мы были уже глубоко в тенетах улиц, когда Теодор неожиданно метнулся в такой узкий закоулок, что я едва втиснулся следом за ним. По обе стороны от нас вздымались замызганные стены каких-то вековой давности складов, переделанных под жилье. От едкой, всепроникающей вони мочи першило в горле. Откуда-то сверху из открытого окна доносились сварливые голоса: шла перебранка между мужчиной и женщиной, резким эхом отскакивающая от стен.

Через дюжину шагов вдоль закоулка Теодор своим мясистым плечом налег на дверь и тихо выломал запор. В подворотне он по щербатым ступеням лестницы поднялся на этаж, где повернул в короткий коридор с полудюжиной дверей.

Ступая легко и бесшумно, мой спутник остановился перед третьей дверью и постучал. Я ждал в полушаге за его спиной. За одной из дверей орал младенец. Пахло вареной капустой. На стук Теодора никто не откликался, и я уже подумал было, что мы зря потратили время. Осторожно прислонясь к стене, я попытался хотя бы мысленно отрешиться от несносного веса кольчуги у себя на плечах.

Теодор постучал снова, более настойчиво, и из-за двери впервые откликнулись. Слова, судя по всему, произносились на местном римском диалекте, но было понятно, что хозяин жилья велит нам убираться. В ответ мой новый знакомый пробормотал что-то невнятно-просительное и постучал в третий раз. На этот раз в ответ, по всей видимости, послышалось что-то ругательное, и к двери изнутри зашлепали шаги.

Дверь приотворилась, и в щели проглянуло заспанное небритое лицо с черной щеткой щетины и рябью оспин на щеках и подбородке. Взгляд открывшего нам человека остановился на Теодоре. Его припухшие со сна глаза тревожно распахнулись, а сам он дернулся назад, одновременно захлопывая дверь. Однако нежданный гость опередил его: сунув в зазор ногу, он налег на дверь и ворвался внутрь.

Гавино – а это, похоже, был именно он – оказался прытким, как кошка. Одетый в одну лишь длинную рубаху, он в один взмах своих голенастых ног проскочил через комнату и подлетел к раскрытому окну. Одну ногу он перекинул через подоконник и собирался уже спрыгнуть, но Теодор успел ухватить его за подол рубахи сзади и заволочь обратно. Я при этом все еще стоял в дверном проеме.

– Закрой за собой дверь, – тихо скомандовал мой товарищ.

Я так и сделал, а повернувшись, увидел, что Теодор скрутил Гавино руки за спину, а свободной пятерней зажал ему рот. Местный обитатель был примерно моего роста, а сложения сухопарого и костлявого, с запавшими и словно дремлющими глазами.

В комнате царил беспорядок. На узкой кровати у стены валялась скомканная простыня. Со вбитых в штукатурку гвоздей свисало тряпье, а одежда частично валялась и на пятнистых от грязи щербатых половицах. На столе были раскиданы увядшие остатки недоеденной трапезы, рядом со столом стояла скамейка… Частично наполненное ведро в углу служило отхожим местом. Здесь же рядом стояла кадка того, что должно именоваться свежей водой, только была она с пленкой чего-то похожего на грязную накипь.

Разбойник оторопело закатил глаза, в то время как жестокосердный гость подтащил его к кровати и с размаху бросил вниз лицом на засаленный тюфяк.

Упершись Гавино коленом в спину, Теодор захлестнул ему сведенные за спиной руки кожаным ремешком, выхваченным из-за пазухи. Затем он встал и сноровистым движением перевернул разбойника, посадив его спиной к стенке.

– Этот господин желает знать, входил ли ты в шайку, что совершила налет на Папу Льва, – низким, слегка гудящим голосом сказал мой спутник.

Взгляд Гавино скользнул в моем направлении.

– Хочет знать – пусть раскошелится, – с вызовом бросил он.

Теодор со знанием дела двинул ему по лицу – это был короткий, выверенный удар, что распарывает губы о зубы. Голова разбойника стукнулась о стенку.

Когда Гавино снова сел, он сказал своему противнику что-то ругательное – судя по всему, на местном диалекте. Теодор ударил снова, с такой же резкостью и по тому же месту.

– С господином разговаривай только на латыни, чтобы он тебя понимал, – прогудел он. – Ты был с теми, кто напал на Папу?

Гавино в ответ вызверил глаза, но ничего не ответил.

Теодор поворотился ко мне:

– Будь так добр, наполни то ведро со ссаками, – попросил он.

До меня не сразу дошло, что он просит добавить воды в емкость для отправления естественных надобностей. Просьбу я выполнил. Теперь ведро было на две трети полно мерзостной, разбавленной водой мочи, где также плавал одинокий кусок кала.

Руки Теодора работали умело и проворно. Он ухватил Гавино за лодыжки и поднял в воздух, головой вниз. Костлявый разбойник не мог много весить, так что мой напарник протащил его через комнату, как какой-нибудь крестьянин тащит на рынок курицу.

– Держи ведро, чтоб не упало, – велел он мне.

Я стал придерживать посудину, а Теодор начал клонить к ней голову жертвы. Гавино барахтался, как рыба на крючке, силясь уклониться. Тогда незваный гость спокойно приподнял его и, по-прежнему держа его на весу, коварно дал ему коленом по лицу. Пленник обвис, частично оглушенный, и оказался погружен головой в ведро. Подержав его там секунду-другую, Теодор выпростал ему голову наружу. С длинных намокших волос обильно потекла зловонная влага.

– Отвечай на мой вопрос, – призвал мой товарищ.

Гавино по-прежнему висел головой вниз, отплевываясь и сипло дыша.

– Опусти меня, – сдавленно выкашлял он. – Скажу все, что ты хочешь знать.

Теодор опустил его обратно на кровать. Разбойник, закашливаясь, давился воздухом. Лишенный возможности отереть себе лицо, он закатывал глаза и встряхивал головой.

– Не заставляй меня ждать, – предостерег его Теодор.

– Я был среди них, – выдохнул Гавино.

– Кто тебя нанял?

– Не ведаю. Было лишь указано, где собраться, а еще принести с собой нож или дубину.

– А на кого готовилось нападение, сказано не было?

– Только что дело будет легче легкого. Один из полудюжины толстобрюхов, и все они безоружны.

– Что еще?

Горе-налетчик по неосторожности провел по губам языком и, скривившись, был вынужден сплюнуть, чтобы как-то избавиться от послевкусия.

– Что еще? – строго повторил Теодор.

– Дождаться, когда они спешатся, – тревожно зачастил Гавино, – и наброситься на главного из них. Только на него одного: он и был для нас целью.

Тут вмешался я:

– Откуда вы знали, кто именно среди них главный?

Наша жертва поглядела на меня покрасневшими, слезящимися глазами:

– Он один был такой… весь важнеющий, в золотом шитье. У него и шапка была не как у остальных – такая высокая, все равно что серебряная.

– И этого хватило, чтобы из всех выделить именно его? – спросил я.

– Так ведь дело-то нехитрое! – затравленно осклабился разбойник. – У остальных-то просто дурацкие шапочки, лиловенькие. А двое так и вовсе были затрапезники.

– Какие еще были у вас указания? – возобновил дознание Теодор.

– Нам посулили надбавку – точнее, тому, кто выколет ему глаза и отрежет язык.

Гавино закашлялся – кашель вырывался из его горла надрывными спазмами, и казалось, что он подавился или что его сейчас вырвет.

– Довольно. – Мой спутник с мрачным видом залепил ему оплеуху. – Не трать мое время. Рассказывай, что было дальше.

– Мы сделали, как нам было велено: сбили его с ног, немного почиркали ножичком, ну а затем бросили его в ближней церкви.

– А затем?

– Взяли свои деньги и ушли. А меховую шляпу больше не видали.

– Что еще за шляпу?

– Да того оглоеда, что появился и дал нам последние наказы. Долговязый такой и в меховой шляпе – вид, как у полоумного.

– И сколько же вам дали? – спросил я.

– Да негусто, – не замедлил с ответом Гавино. Похоже, он уже понемногу очухивался и вновь принимал строптивый вид.

Что-то подсказало мне задать еще один вопрос:

– Та золотая пряжка, видимо, составила хорошую цену?

Гавино, по недомыслию, заартачился:

– Тоже мне цена, за какую-то там бляху!

На этом он и попался. Теодор снова ухватил его за лодыжки и стал поднимать.

– Стой! – забеспокоился разбойник. – Та бляха – совсем иное дело!

Мой помощник уронил его обратно на кровать.

– Объясни, – потребовал он.

– Мы с ребятами решили, что нам недодали. Подумали взять надбавку за свои труды. Если уж брать, то с того, с кого нам по праву причитается.

– И с кого же именно? – слегка опешил я.

– А с тех толстосумов, которых мы перед этим отогнали.

– Но ты же сказал, что вы не знали, кто они, – угрожающе заметил Теодор.

– Это пока мы не сделали работу, – пояснил Гавино. – А затем Беппо сказал, что тот поп, которому мы намяли бока, был на самом деле Папой.

Он нервно шмыгнул носом.

– Но ведь вы должны были узнать его по внешности, – ухватился я за пришедшую мне в голову мысль. – Это же Папа!

– Да мне без разницы! Я в церковь не ходок. А те попы были все такие выхохленные со своими шляпами, мантиями да каменьями – поди разбери, кто из них кто!

– Вернемся к золотой бляхе! – рыкнул Теодор. – Где ты ее раздобыл?

– Беппо сказал, что знает, где живет один из тех остальных.

– Вот как? Который же именно?

– Ну этот, тоже из расфуфыренных. Мы прикинули, что он побежал за подмогой, а потому у него в доме сейчас все двери настежь. Беппо знал, куда идти, и знал, что там есть чем поживиться. Сам он уже успел напялить на себя крест с каменьями, на золотой цепи. Как раз с того расфуфыренного и сорвал.

– А что потом?

– Отправились все к дому того святоши и нагнали страху на слуг. Те побоялись нас остановить. Мы забрались внутрь и похватали что подвернулось под руку. Мне вот досталась та бляха. Остальные тоже не зря сходили: в сравнении с изначальным кушем вышло сам-два.

Теодор поворотился ко мне:

– Ну что, услышал достаточно? – спросил он.

Я кивнул.

Мой спутник оторвал от простыни два лоскута – один он, скомкав, сунул разбойнику в рот, а другим обмотал кляп вокруг лица.

– Пора уходить, – заторопил он меня к выходу.

В той комнате мы пробыли слишком долго.

Когда мы ступили из закоулка на пустую улицу, воздух пронзил резкий пронзительный свист – пугающе близко.

Теодор положил мне на спину свою мощную длань и слегка подтолкнул.

– Беги! – бросил он.

Следом раздался еще один посвист, на этот раз откуда-то сверху, то ли с крыши, то ли из окна над головой. Я припустил вниз по узкому сырому коридору улицы, избегая коварной слизи в срединном водостоке. Бегун из меня не ахти, а вес кольчуги замедлял мой бег еще сильнее. Куда бегу, я понятия не имел, пока откуда-то сзади голос Теодора не прокричал:

– Второй поворот налево!

Я свернул за угол. Сердце мое билось у горла и срывалось к ногам. Пробежал я еще всего ничего, а уже отчаянно хватал ртом воздух. Впереди открывался кривой переулок, шириной от силы полтора туаза. Там из подворотни вышагнул некто, карауливший мое приближение, и преградил мне путь. Был он невысок ростом, жилист и вид имел достаточно свирепый. Нас разделяло шагов тридцать, не более, и видно было, как в руке у него блеснул нож. Но если сейчас остановиться, то меня неминуемо настигнет погоня. И я продолжал топать, в то время как появившийся передо мной незнакомец гибко пригнулся, выставив одну руку вперед – дескать, стой, – а в другой держа нож острием вниз. Не останавливаясь, я с ходу ринулся на него в надежде сбить на сторону. Но он оказался проворен и опытен: с моим приближением порывисто подался в сторону и левой рукой ловко ухватил меня за котту, после чего рванул меня к себе и ткнул ножом мне в бок – отработанный удар снизу вверх, чтобы всадить лезвие меж ребер.

Клинок ткнулся в железные кольца кольчуги, но укол боли свидетельствовал, что острие пусть неглубоко, но все-таки проникло под нее. Но не иначе как по прихоти фортуны кончик лезвия застрял в металлических кольцах. На лице моего злосчастного убийцы мелькнуло удивление, я же, используя свой вес, сумел вырвать котту из его хватки, а свободной ладонью рубануть его сзади по шее. От внезапности злодей всхрюкнул, и мы с ним вдвоем, потеряв равновесие, повалились на грязные булыжники улицы. За одной милостью фортуны последовала другая: мое отяжеленное кольчугой тело при падении жестко припечатало противника сверху по лицу. На мгновение он как бы оцепенел, а рука его стала слепо нашаривать оброненный кинжал. Откатившись чуть в сторону, я вскарабкался на четвереньки и по-собачьи кинулся вперед, запуская пальцы в длинные смоляные волосы моего недруга. Крепко ухватив их, я что было силы саданул его головой о булыжники. Глухо стукнул о камни череп, и мой противник обмяк. Я же, не жалея сил, еще дважды с пыхтеньем шарахнул его головой о камни, а затем поднялся, оставляя внизу неподвижное тело.

Теодора нигде не было видно. Где-то в отдалении слышались постепенно угасающие крики. Вновь раздался посвист, но уже ощутимо слабее. Складывалось впечатление, что мой товарищ уводит погоню куда-то в другую сторону. Мелькнула мысль податься ему на помощь, но я ее отставил: такой человек, как он, вполне способен был и сам сладить с возникшим затруднением. После нескольких глубоких, до отказа, успокоительных вдохов и выдохов я опять припустил бегом, однако теперь чувствовал себя более собранно. Оставалось надеяться, что банда Гавино выставила у меня на пути всего один заслон и что, меняя путь следования, я сумею успешно запутать следы. Поэтому я стал делать на ходу ложные петли, внезапные зигзаги и повороты, а когда ощутил, что погоня вроде как унялась, постепенно перешел на шаг, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания.

Послеполуденная пора между тем шла на убыль, и на улицах появлялось все больше народа. Я смешался с уличным людом, подстраивая под него свой шаг, и так постепенно оказался в более благополучном квартале, где и публика смотрелась зажиточней и почтенней. Оглядевшись в очередной раз, над домами я различил громаду Колизея и, используя ее как ориентир, направился в сторону disabitato.

Павел мое приключение в трущобах – допрос с пристрастием, бегство и схватку в проулке – воспринял, как мне показалось, как-то несерьезно.

– Вот видишь, что значит святая рубашка на теле! – подтрунил он. – Значит, реликвия и вправду была подлинной: молодец святой Ипполит!

Мне же сейчас было отнюдь не смешно.

– Что же там сталось с Теодором? Его ведь, возможно, уже и в живых нет! – попытался я вернуть собеседника на серьезный лад.

– Насчет Теодора не переживай, – сказал мой друг со степенной невозмутимостью. – Он знает наперечет все проулки и окольные пути. Шайка Гавино выпроводит его со своей территории и на этом угомонится.

– Но меня-то член той шайки чуть было не вспорол! – запальчиво напомнил я.

– Ты – иное дело. Здесь ты чужак, расправиться с тобой было в порядке вещей. А вот навреди они Теодору, то это обернулось бы крупной междоусобицей с его сорвиголовами, а им этого не нужно.

Вместе мы снова прошли в комнату, где Павел держал свои архивы. Он указал мне глазами на стул, а сам, тоже усевшись, положил перед собой вощеную дощечку и изготовил для записи античный стиль – тонкой работы, с изящной резьбой по слоновой кости.

– Так что ты выведал из своей задушевной беседы с Гавино? – спросил меня мой друг.

Я рассказал о том, как разбойника, которого мы допросили, вместе с его шайкой наняли для налета и как они в назначенный день исполнили данные им указания.

– Было бы большой удачей, если б нам удалось выявить эту самую Меховую Шляпу, – подытожил я. – Хотя она оказалась надежным средством маскировки. А потому нам известно лишь то, что тот человек был высок ростом и что, кроме него, Гавино не встречался ни с кем, кто стоял за нападением.

Павел кончиком стиля неторопливо почесал себе возле уха.

– Ты прямо-таки убежден, что Гавино не получил точного описания человека, на которого им вменялось напасть? Неужели лишь то, что в группе всадников он будет самым разодетым? Как он там выразился – в «важнеющем одеянии»?

– Таковы были его слова.

Бывший номенклатор с довольным видом сплел перед собой пальцы:

– Ну что ж. Какая-никакая, а нить у нас есть. Может, она и впрямь выведет кое к кому из заговорщиков.

Я озадаченно нахмурился:

– Боюсь, что не вполне тебя понимаю.

– А вот ты сам задай себе вопрос: почему это заговорщики не предоставили шайке портретного описания Льва? Ведь так было бы и надежней, и проще.

– Ну… быть может, Льва трудновато описать? – предположил я. – Скажем, из-за заурядной внешности?

– Внешность у него и в самом деле непримечательна, позволь тебя заверить. Но вспомни и заявление Гавино насчет того, что двое из тех священников были «затрапезниками» – то есть не имели на себе церемониальных облачений. С чего бы вдруг?

– Кто знает, – не нашелся я с ответом. – Может, те двое припозднились и у них просто не было времени нарядиться подобающим образом…

Павел поглядел на меня с мягким укором:

– Обряд Большой литании – одно из самых важных таинств по церковному календарю и проводится неукоснительно из года в год, в одно и то же время. Так что из лиц, рукоположенных в церковный сан, в напоминании на этот счет не нуждается никто.

Мало-помалу направленность его мысли становилась мне ясна.

– Ты полагаешь, – спросил я, – что двое из тех всадников нарушили правильность облачения именно для того, чтобы Гавино с сообщниками их случайно не задел?

– Похвально, Зигвульф! Для старших сановников явиться на празднество литании без церемониальных одеяний просто немыслимо. – Мой собеседник стал поигрывать стилем. – Подряжать на дело шваль вроде Гавино – вещь достаточно рискованная, чреватая множеством недоразумений и ошибок. Ведь в суматохе свалки тумаки подчас могут достаться не тому, кому они адресованы.

– А как же насчет остальных сановников, которые были облачены как подобает? Ведь им те самые тумаки грозили непосредственно!

Павел пожал плечами:

– Думаю, заговорщикам до этого не было дела. Главное, чтобы налетчики добрались до Льва, не спутав его с теми двумя «затрапезниками».

– Если ты прав, то выходит, тем двоим о нападении на Папу было известно загодя?

– Именно.

– А можем ли мы выяснить, кто это мог быть?

– Без труда, – хмыкнул мой товарищ. – При обряде Большой литании честь сопровождать Папу отводится лишь самым старшим сановникам. Это привилегия, которую Церковь ревностно блюдет.

Намек провоцировал на вполне определенный вывод.

– Получается… заговор против Папы вынашивался на самой верхушке церковного ведомства?

Павел ответил не сразу. Некоторое время он сидел ровный, недвижимый и занятый своими мыслями. Наконец, он сдержанно произнес:

– Церковников из собора Святого Иоанна, что на Латеранском холме, хлебом не корми, а только дай поинтриговать. И чем выше они поднимаются по службе, тем сильнее их бередят соблазны и амбиции.

Теперь я понимал, отчего мой друг так доволен собой.

– А у тебя, видимо, есть возможность узнать, который из них в тот день и час не имел на себе должного церковного облачения?

Легкая усмешка чуть оживила лицо бывшего номенклатора:

– Среди тамошних скринариев у меня остались неплохие осведомители.

– Только прошу тебя: используй их осторожно, – улыбнулся я. – Архиепископ Арн желает, чтобы ход дознания держался в тайне.

– Не беспокойся, Зигвульф. Мои расспросы будут очень ненавязчивы. – Щека Павла дернулась тиком, вызвав секундную паузу. – Ризы, надеваемые по большим празднествам, имеют огромную ценность. Они приравниваются к церковным сокровищам: выдаются строго в определенный день, а после обряда подлежат сдаче в ризницу хранителю сакристии и церковной утвари. Ну а его служки дотошно помечают все: кому именно было выдано облачение, на какой срок, когда возвращено и так далее. В скринариуме я знаю кое-кого, кто может пошерстить для меня книги учета.

Упоминание ценностей напомнило мне о золотой бляхе из сокровищ аваров.

– Кстати, о той аварской пряжке, – сказал я. – В оплату налетчикам она не входила.

В кои-то веки на лице Павла мелькнула растерянность.

– Тогда как она оказалась в руках Гавино?

– Ее он похитил непосредственно в доме одного из тех всадников.

Я рассказал моему другу про то, как разбойникам пришло в голову обчистить дом одного из священников, что сопровождали Папу к обряду.

– Он сказал, чей это был дом или хотя бы где он находился?

Я в ответ покачал головой.

– Жаль, – вздохнул Павел. – После того, что произошло сегодня, Гавино заляжет на дно. Второй раз так запросто взять его за бока мы уже не сумеем.

– А мне кажется, одна нить у нас все-таки есть. Гавино утверждает, что кто-то из его шайки сдернул с того самого священника некий ценный крест. Крест висел у него на шее, на золотой цепи. Может, со временем он и всплывет. Во всяком случае, ты мог бы расспросить о нем дельцов, с которыми водишь знакомства.

Отставной номенклатор посветлел лицом. Я заметил, что белки его глаз испещрены красными прожилками, а обвисшие мешочки под глазами придают ему сходство с определенными породами охотничьих собак.

– Нагрудные кресты высшего духовенства учитываются не менее тщательно, чем церемониальные ризы, хотя и другим ведомством, – пояснил он. – А на ношение выдаются аркариусом, главным казначеем. У моего человека я могу спросить, значится ли в сокровищнице пропавшим некий нагрудный крест и кому именно он выдавался.

Павел поднялся и, обойдя стол, положил ладонь мне на плечо.

– Зигвульф, друг мой. Ты уж прости меня за насмехательство над твоей нынешней трущобной эскападой. Но вот что я тебе скажу со всею серьезностью. Если вдруг Гавино с его шайкой вздумают тебя прикончить или же мысль от тебя избавиться придет каким-нибудь злоумышленникам, что стоят за заговором и знают о причине твоего приезда в Рим, то было бы благоразумней, если б ты оставил свое нынешнее обиталище и перебрался сюда, на эту виллу.