На протяжении своего визита в Диснейленд, который широко освещался в прессе, рабочие из «Сан-Хосе» были в желтых шахтерских касках с прикрепленными к ним черными мышиными ушками. В феврале двадцать пять из них посетили Святую землю, и министерство туризма Израиля вручило каждому шляпу с надписью «Израиль любит тебя». Шахтеры были благодарны корпорации «Дисней» за возможность отвезти свои семьи в «самое счастливое место на земле»; они также были благодарны правительству Израиля за возможность посетить храм Гроба Господня, реку Иордан и другие священные места и таким образом отдать должное святому провидению, которое спасло их жизни. Но к этой благодарности примешивалось странное ощущение от того, что к ним относятся как к знаменитостям. «На тебя смотрят как на рок-звезду – и это стресс, – сказал Педро Кортес, участник обеих поездок. – Когда мы зашли в Диснейленд, люди просили разрешения к нам прикоснуться. Как будто мы святые». Когда гости «Волшебного королевства» видели шахтера в желтой каске, идущего по центральной аллее, они говорили: «Да это один из чилийских шахтеров!» Посетители парка вспоминали историю этих людей – их спасли из самой глубокой подземной ловушки в истории человечества – и, естественно, не могли удержаться, чтобы не пойти следом и не сделать пару снимков. «Да, это действительно чудо, что мы остались живы. Мы благодарны Богу и всем людям, которые нам помогли, – добавил Педро. – Но это было как в кино про жизнь Христа, когда он шел, и все шли за ним». Такое же странное поведение прохожих продолжалось и на Святой земле.

После возвращения в Чили Педро решил, что пора завязывать быть героем или персонажем библейской истории. Пора снова привести жизнь в порядок. Для начала, вместо того чтобы купить дорогую желтую «Camaro», о которой он мечтал, пока находился на шахте, он купил подержанный джип. И, что куда важнее, он решил поступить в университет и получить диплом по электронике. Но когда начал посещать занятия, то возникла небольшая проблема: он был единственной знаменитостью в студенческом городке. Журналисты осаждали аудиторию, чтобы поговорить с ним. «Я хотел сохранять спокойствие, но все было против меня», – рассказывал он. И журналисты с телевидения, и длительная тишина – все это вызывало воспоминания о пребывании в шахте, даже вид его девушки и родных вызывал не те чувства. В один из дней Педро ушел с занятий в слезах и пропустил два последующих дня: «Я чувствовал себя полностью опустошенным». Ему казалось, что он разочаровывает всех, что никогда не дорастет до уровня их ожиданий, и он отчаянно пытался объяснить это чувство профессионалу, который, по идее, должен был ему помочь. «Но даже психолог не смог меня понять».

В первые месяцы после освобождения из шахты «Сан-Хосе» Виктор Сеговия не страдал ни ночными кошмарами, ни чувством собственной неполноценности. Но его телефон постоянно разрывался от звонков родственников и друзей, которые видели в нем человека, способного волшебным образом решить все их проблемы: не потому, что он живое чудо и почти святой, а скорее из-за того, что у него в карманах завелись деньги. Они звонили непременно с жалобами или просьбами: «Виктор, я что-то плохо себя чувствую»; «Слушай, старик, у меня тут проблема»; «Мне нужен миллион песо» (примерно 2000 долларов); «У меня забирают телевизор и мебель за долги, нужна твоя помощь!» Впоследствии Виктор говорил, что его друзья и родственники начали относиться к нему «как к банку». «Были и такие ребята, которые просто звонили и просили 50 или 100 долларов, – рассказывал он, – не удосужившись даже из вежливости пригласить меня на кружку пива. Их интересовали мои деньги – и только». Вокруг него начали образовываться концентрические круги просителей: начали звонить уже друзья друзей и друзья родственников. Когда в конце концов Виктор перестал давать в долг, то обнаружил, что уже раздал почти шесть миллионов чилийских песо (примерно 12 000 долларов или, грубо говоря, столько, сколько зарабатывают за год), и большую часть этих денег ему уже никто никогда не вернет.

Я встретился с шахтерами в тот период, когда они начали понимать, что золотые горы, которые свалились на них после освобождения, – это совсем немного и совсем ненадолго. Как и Виктор Сеговия, все они спустили деньги довольно быстро – миллион чилийских песо запросто улетал в трубу. Первый, с кем я поговорил по душам за столиком пустого ресторана в Копьяпо, был Ричард Вильярроэль. Он рассказывал о буровых сверлах, о том, как рос без отца, и о недавнем рождении своего первого сына. Затем он перешел к текущему моменту и к своему психическому состоянию: сейчас, когда он уже не ездил за границу и был дома, ноша пережитого навалилась на него с новой силой. «Сейчас мне тяжелее всего, – сказал Ричард. – Я ничего не чувствую. Я стал серьезнее. Стал жестче. Я никогда не плачу. Жена это тоже заметила. Что бы ни происходило, мне как будто все равно. И у меня беспорядок в мыслях. Я могу сейчас говорить с вами, а потом потерять нить разговора. И вам придется напомнить мне, о чем шла речь минуту назад». Я спросил, ходил ли он к психологу или психиатру. Он ответил, что ходил. Но врач сказал: «У вас все в порядке, можете идти». На что Ричард возразил: «В порядке? Я так не думаю. Спросите у моей жены. Она объяснит, каким я был раньше и каким стал сейчас».

Когда я приходил к шахтерам домой, их жены и девушки высказывали одну и ту же мысль: из шахты их мужья вернулись не такими, какими уходили туда. «Тот Артуро, который раньше здесь жил, навсегда остался в шахте, – сказала мне Джессика Чилла. – Новый Дарио Артуро Сеговия стойкий и бесчувственный. Его можно ударить, и он ничего не скажет в ответ. Он ничего не чувствует». Даже его шестилетняя дочь сказала, что с отцом что-то не так. «Это уже не тот Артуро». Джессика пыталась вернуть их прошлую рутину, простые радости вроде того, чтобы по очереди забирать дочку из школы.

– У нас был определенный распорядок, – говорит Джессика, пригласив меня в гостиную.

– Да, приятный распорядок, – соглашается Дарио.

– Он даже готовил для меня, – добавляет Джессика.

– Да, готовил.

– Но теперь не готовит, – продолжает Джессика и смеется, потому что это было действительно необычно – простой шахтер готовит блюда и делает это с любовью и заботой. И еще она смеется потому, что хоть Артуро и изменился, но процесс уже начал двигаться в обратную сторону. «Два или три месяца назад все было гораздо хуже».

Сюзана Валенсуэла также наблюдала страдания своего «Тарзана» – Йонни Барриоса. Каждый день, когда солнце заходило и за окном становилось темно, он впадал в депрессию. Иногда он просыпался среди ночи, надевал свою старую каску и сидел в гостиной с включенным фонариком, как будто снова был в глубине тоннелей «Сан-Хосе», слушая отдаленный грохот. Иногда он начинал кричать и бить по диванной подушке. «Я не знала, что делать», – говорила Сюзана. Это повторялось каждую ночь в течение нескольких дней, пока в конце концов Сюзана включила свет в гостиной, схватила его, прижала к себе и сказала: «Проснись, проснись, родной, все позади». После этого он проспал весь день и всю ночь – так много, что это явно было отклонением от нормы. А потом опять не мог заснуть, и Сюзана делала ему чай с молоком, и приносила его Йонни на подносе, как будто у него день рождения, и пела ему, как маленькому ребенку, «Estas son la mañanitas». Она повторяла это изо дня в день, каждый вечер песенка «с днем рождения» и чай с теплым молоком. Она убедила его снова сходить к психиатру, и через некоторое время он начал мало-помалу приходить в норму.

Приблизительно в это время я впервые побывал дома у Йонни и Сюзаны, и мы проговорили с Йонни больше двух часов, сидя в гостиной, где на стене висели фотографии обнимающихся Йонни и Сюзаны в день его спасения. Йонни на этих фотографиях выглядел слабым и бледным, но в то же время счастливым. Вспоминая аварию и голод, он не мог сдержать слез, но ему надо было это сделать – рассказать кому-то историю – и таким образом очиститься. «Я рада, что вы пришли и поговорили с ним, – призналась мне потом Сюзана. – Он как будто сбросил с плеч какой-то груз. Ведь он твердо держал свое обещание и никому ничего не рассказывал».

Второй раз я пришел домой к Йонни несколько месяцев спустя, после того как Марта подала на него в суд. Со мной пришли сценарист Хосе Ривера и кинопродюсер Эдвард МакГерн, и когда мы спросили Сюзану о законной жене ее любимого, она предложила нам поговорить с ней самим. «Марта живет через улицу, – сказала Сюзана. – Йонни покажет, где именно. Йонни, пойди покажи», – скомандовала она. И когда Йонни посмотрел на нее с явным сомнением на лице, Сюзана рассмеялась и озорно сказала: «Не бойся, я тебя за это не укушу!»

Йонни прошел до угла дома и перешел дорогу. Мужчина, который прославился на весь мир как Дон Жуан из шахты «Сан-Хосе», указал на дом через несколько дворов, с легкой улыбкой, то ли смущенной, то ли хитрой – я так и не понял.

Мы общались с Мартой Салинас всего несколько минут, при свете горящих свечей и ламп, выставленных в витрине соседнего магазина. Марта рассказала, что собрала письма, которые Йонни писал ей из шахты, и продала их американскому журналисту. Когда мы закончили разговор, она спросила:

– А Йонни уже получил деньги за фильм?

– Нет, сеньора, – ответил я. – Еще нет.

Помимо тридцати трех шахтеров, немногие знали в точности, о чем говорил Хосе Энрикес, будучи под землей, но во всем мире он был известен как Пастор. Через несколько недель после освобождения из «Сан-Хосе» Энрикес выступил перед целой толпой верующих в большой Евангелической церкви в Сантьяго, в присутствии нескольких своих товарищей-шахтеров. «Я видел перед собой тридцать трех человек, смиренных перед лицом Бога, – сказал он, кратко рассказав о собраниях, которые он проводил под землей. – И сейчас я благодарю Господа за эту возможность испытать на себе его великую силу. Вмешательство Бога не подлежит сомнению. И пусть никто не отрицает этого. Только благодаря ему мы все здесь». – С этими словами он поднял кулак в жесте победителя. В последующие дни и недели он мог бы легко использовать свою славу «пастора», чтобы организовать целый проповеднический тур, поскольку договор, которые подписали Тридцать Три, разрешал им говорить с кем угодно и на любые темы – но только не выдавать секретов первых семнадцати дней под землей. Но вместо этого Энрикес бо́льшую часть времени оставался дома. Когда же он все-таки высказывался, то признавался, что он на самом деле никакой не пастор. «Думаю, то, что Бог узрел в шахте, и то, что его порадовало, – это было смирение», – сказал Энрикес в интервью христианскому радио. Смирение требовало от Энрикеса осознать, что он не пастор, потому что настоящий пастор беспрестанно несет людям слово Божье – как его дед, который много лет ездил на велосипеде от одного прихода к другому. «Я просто человек, который спустился в шахту, зная, каковы могут быть последствия».

Флоренсио Авалос, помощник начальника смены, которого первым спасли из шахты, отклонил все предложения принять участие в поездках, включая и поездку в Великобританию, куда его приглашали. В годовщину аварии в музее минералогии в Копьяпо открылась экспозиция, посвященная шахтерам, но он не поехал, даже несмотря на то, что сам президент просил его об этом, и на то, что от его дома до музея ехать всего десять минут. «Такие вещи меня не интересуют», – сказал он мне при личной встрече. Я трижды побывал у него, чтобы выслушать рассказ о пережитом в шахте «Сан-Хосе». Он все еще испытывал чувства благодарности и удивления, но в то же время не страдал от воспоминаний так сильно, как его коллеги. Флоренсио снова погрузился в рутину, выполняя работу на поверхности для горнодобывающей компании. «Я работаю, чтобы мои сыновья могли учиться, – объяснил он. – Если я не буду работать, то они не смогут ходить в школу». Мы разговаривали в гостиной, в его двухэтажном доме в Копьяпо, в районе, где живут преимущественно представители среднего класса. Он предложил мне присесть и перекусить – в той же столовой, в которой пятого августа жена готовила ему суп. Чуть позже их сын Сезар по прозвищу Але отправился в школу, и я видел, как он задержался, чтобы поцеловать папу и маму в щеку. В Северной Америке не часто увидишь, чтобы тинейджеры относились к родителям с такой любовью, и хотя в Южной Америке это вполне обычно, все же этот момент с сыном рабочего смены А был очень трогателен. Как и все традиции в семье Авалосов, этот ритуал стал как бы более глубоким и важным после спасения Флоренсио из шахты.

И на грани голодной смерти Флоренсио представлял, как его сыновья растут, становятся мужчинами и живут без отца, которого могли бы поцеловать в щеку. Но этого мрачного и трагического исхода удалось избежать.

К концу своего третьего визита в Чили я посетил всех шахтеров, кроме одного. Виктора Замору, во-первых, было тяжело застать, а во-вторых, он запросил дополнительные деньги за то, чтобы переговорить со мной и с продюсерами будущего фильма. Когда наконец мы подъехали к его дому – возле шоссе, ведущего к городу Тьерра-Амарилья, то обнаружили на подъездной дорожке разбитую машину. Замора открыл дверь и встретил нас. Разница между тем уверенным в себе мужчиной, который благодарил спасателей на видео, снятом в шахте, и подавленным и потерянным человеком была просто огромной. Он рассказал, что заложил украшения жены и срок оплаты уже наступил, а у него нет 1,2 миллиона песо (2400 долларов), чтобы их выкупить. Взглянув на договор залога, Леопольдо Энрикес, один из продюсеров фильма и одновременно один из самых успешных финансистов Чили, сразу сказал: «Это грабеж». Он согласился помочь Заморе с выплатой, и мы прошли в тесную гостиную.

Виктор Замора объяснил, что разбитая машина во дворе принадлежит ему. Он пытался открыть бизнес по продаже и покупке фруктов (за домом лежала куча гниющих фруктов), и для этого надо было много кататься туда-сюда. Недавно он ехал по шоссе, отключился и разбил машину. Виктор дремал за рулем. Его подсознание пыталось вернуть его в шахту самым буквальным способом: он заводил мотор и отправлялся по делам, затем терял ощущение реальности, а когда приходил в себя, то обнаруживал, что едет по направлению к «Сан-Хосе». Воспоминания о том, что случилось в шахте, по-прежнему преследовали его. «Больше всего меня подкосило то… что я видел собственную смерть и то, как мои товарищи медленно умирали», – рассказал он. Однако он наблюдал беззащитность и доброту своих товарищей, которую не замечал прежде. Из-за этого смотреть на их медленное угасание было еще тяжелее. «Я видел, как в критические моменты люди оказываются способны на чувства, как в момент опасности рождается связь между людьми, братская любовь». В процессе рассказа Виктор курил, и, кажется, сигарета и дружеская атмосфера помогли ему успокоиться и вспомнить все подробности, в том числе и о первой голодной ночи.

Несколько месяцев спустя, когда я разговаривал с Луисом Урсуа в Копьяпо, ему позвонил Замора. Он спросил, не может ли ассоциация тридцати трех шахтеров (неформальная группа, лидером которой был Урсуа) одолжить ему немного наличных. Урсуа сказал, что это уже не первый раз, когда Замора обращается с такой просьбой. В юности Замора жил на улице, полностью завися от доброты и отзывчивости окружающих. После спасения из шахты «Сан-Хосе» он вернулся в это состояние сироты-просителя – но на этот раз с женой и двумя детьми в придачу. В конце концов он покинул Тьерра-Амарилью и вернулся с семьей в Арику – город, где он когда-то был бездомным, – в более тысячи километрах (или двадцати четырех часах езды) к северу. Там он нашел работу.

Вдалеке от Копьяпо и от шахты Виктору Заморе стало лучше. Когда я снова встретился с ним через год, он преобразился. Долгие прогулки по пляжу, а также разговоры с друзьями и родственниками об их делах помогли ему вернуться в «здесь и сейчас». Когда я говорил с ним по телефону, его голос звучал как голос того уверенного и собранного человека с первого видео из шахты. «Когда кто-то хочет поговорить, я никогда не отказываю», – сказал он. Он начал понимать, что его впечатления о шахте можно превратить во что-то такое, что помогает стать более хорошим отцом и мужем. «Queda mucho para vivir», – сказал он напоследок. Нам еще жить и жить.

Хотя проблемы Заморы и были весьма серьезными, омут депрессии и пьянства, в который опустился Эдисон Пенья, оказался намного опаснее. «Нам было нечем себя занять, и это было ошибкой. Куча свободного времени сыграла с нами злую шутку», – рассказал мне Эдисон, пытаясь припомнить момент, когда он «покатился по наклонной». После пятого августа Эдисон посетил множество мест, включая улицы Иерусалима, – и каждый раз, когда он возвращался домой, он пил. «Думаю, тем ребятам, которые побывали на Луне, после этого хотелось просто постоять у барной стойки в одиночестве. Это худшее, что бывает с человеком, – когда ему хочется пить одному». Через год после спасения, в результате запоя и заявлений о том, что намерен свести счеты с жизнью, Пенья оказался на принудительном лечении в клинике Сантьяго. «Ради его же безопасности» ему не разрешали покидать небольшую, но хорошо обставленную палату, которая со стороны напоминала скорее спальню какой-нибудь богатой чилийской семьи.

– Я просидел там всего час – и уже захотел умереть. Замкнутое пространство начало меня пугать, – рассказывал Эдисон. Закрытые двери в психиатрической клинике вызывали ассоциации с каменными стенами шахты. – Я спрашивал, можно ли побыть дома на сентябрьских праздниках, но они сказали, что риск слишком высок. И я провел восемнадцатое сентября – второй День независимости Чили – под замком.

В какой-то момент его даже поместили в комнату с мягкими стенами и надели смирительную рубашку, чтобы он не мог себе навредить.

– Сколько тебя продержали в этой рубашке? – спросил я.

– Я не помню. И не заставляйте меня вспоминать. Я ненавижу уколы и все остальное…

Он добавил, что его нервный срыв и унижение от принудительного лечения – это испытание, которое нужно было преодолеть.

– Я не знаю, как после такого можно оставаться оптимистом и рассказывать людям о себе что-то веселое. Наверное, талантливые комики так могут, но я не комик. И все же я пытался. Многие из тех, с кем что-то подобное приключилось, вообще ни о чем не рассказывают. Если ты можешь рассказывать, то это уже прогресс. Сидеть вот так и говорить с человеком, которого ты мало знаешь, о том, через что ты прошел, – для этого нужна смелость. Это и есть познание себя.

Эдисон Пенья сумел познать себя, как и большинство из тридцати трех шахтеров «Сан-Хосе», но этого было недостаточно, чтобы вернуться к здоровой жизни. Через несколько месяцев после разговора со мной, на курорте Альгаробо он напился вдрызг – то был день встречи с продюсерами фильма. Но еще через несколько месяцев он приехал в Копьяпо для встречи с Луисом Урсуа и другими шахтерами из его ассоциации. Они увидели нового Эдисона Пенью, которого не знали раньше. «Он бросил пить», – рассказал Урсуа. Человек, который бегал трусцой в шахте, который преодолел марафонскую дистанцию без подготовки и который пел для незнакомых людей песню Элвиса (на языке, которого он не знал), сумел снова собрать волю в кулак. В некотором роде то, что он начал жить трезвой жизнью, было даже более впечатляющим, чем то, что он не пал духом в пещерах шахты «Сан-Хосе».

После нескольких месяцев переговоров правительство согласилось выплачивать самым старшим из шахтеров пожизненную пенсию. Выплаты были предложены и более молодым рабочим, но в меньшем размере, и поскольку прожить на эти деньги было нельзя – они отказались. Несколько человек подписали контракты с государственной горнодобывающей компанией «Коделко» на наземную работу. Это, правда, потребовало переезда на юг страны. Ариель Тикона, чья дочь Эсперанса родилась, когда он был в шахте, оказался не готов покинуть город, в котором родился и вырос. Он остался в Копьяпо, без работы. «Не люблю оставаться дома, начинаю на всех злиться», – говорил он, хотя на самом деле выходил из дома редко. Человек, который год назад стал самым известным отцом в Чили, неожиданно бросил жену и маленькую дочку. «Это назревало три или четыре месяца. Я отлично понимал, что предаю их. Пробовал измениться – не вышло. Потом я понял, что если вернусь к работе, то это может мне помочь». В конце концов Ариель вернулся в семью и случайно услышал о вакансии от одного из своих товарищей – Карлоса Барриоса, – играя с ним в футбол. Работа заключалась в том, чтобы управлять подъемным механизмом, который находился… где бы вы думали?.. под землей!

Прошло меньше полутора лет с тех пор, как Ариеля Тикону спасли из шахты «Сан-Хосе», – и вот он снова собирался работать в забое. «В первый день было странное чувство, – рассказал он мне. – Не то чтобы страшно, просто некомфортно было там находиться, – кроме всего прочего, другие работники относились к нему как к знаменитости. Во второй день я испугался – услышал, как работают буры, и это напомнило, как до нас пытались добраться спасатели. А на третий день начал привыкать». После всех этих консультаций у психологов и психиатров, на которых Ариель рассказывал о своей душевной травме, он снова спустился в темноту, и оказалось, что страх не так уж и силен (он не паниковал и не терял контроль над собой) – и возможно, шахта как раз то место, где ему и следует быть. Еще помогало, что это более безопасная шахта и то, что она «не слишком большая и не слишком маленькая». «На четвертый день мне начало нравиться», – продолжил он. Работа под землей хорошо оплачивается, и вскоре он накопил достаточно денег, чтобы купить дом, который до этого снимал, и начать там ремонт.

Ариель Тикона прошел полный круг: теперь он снова рисковал жизнью, чтобы обеспечить семью. Все, что осталось в память о шестидесяти девяти днях в шахте «Сан-Хосе», – это испанская коляска новейшей модели, флажки и прочие сувениры, а еще воспоминания о поездке во Флориду, в Израиль и на футбольный стадион Мадрида.

Для Карлоса Пинильи, бывшего управляющего шахтой «Сан-Хосе», результатом событий стало презрение со стороны граждан. «Я не ищу работу в Копьяпо», – сказал он мне, когда мы беседовали у него дома. Более того, он ни с кем даже не обсуждал происшедшее. Тот день, когда стало известно, что шахтеры выжили, стал для него «самым счастливым днем в жизни. Даже больше, чем день свадьбы, больше, чем день рождения первого ребенка». Он читал письмо шахтеров, адресованное парламенту, и знал, что именно его они считали ответственным за случившееся. Когда он встретился с шахтерами, они обменялись довольно жесткими репликами: Пинилья сказал, что по-прежнему не понимает, почему произошел обвал 5 августа. Но после аварии Пинилья хоть и продолжил карьеру в горнодобывающей отрасли, но все же сильно изменился. Он как бы стал зеркальным отражением того человека, каким был раньше. «Я стал лучше относиться к людям, – сказал он (в конце часового интервью он выглядел сильно подавленным). – Больше не хочу быть злым боссом. Теперь я не приказываю подчиненным, а прошу их и даже говорю “пожалуйста”».

После спасения шахтеров Пинилья работал на других шахтах, в том числе в Овалле, в 250 километрах от Копьяпо. По иронии судьбы, двое бывших рабочих смены А из «Сан-Хосе» – Клаудио Акунья и Хосе Охеда – тоже нашли там работу. Как и Ариель Тикона, они работали под землей. Когда Луис Урсуа сообщил об этом, я сказал, что мне это кажется злой шуткой судьбы: однажды шахта уже обрушилась тебе на голову, и вдруг ты снова работаешь в шахте, с тем самым боссом, который в прошлый раз запер тебя под землей на 69 дней.

– Такова шахтерская жизнь, – просто ответил Урсуа.