Можно смело утверждать, что именно профессионализм чилийских врачей спас горняков, запертых на руднике «Сан-Хосе», в первые дни контактов с ними. Хайме Маналич, министр здравоохранения, собрал блестящую команду докторов, самым первым и критически важным решением которой стал отказ от вполне понятного желания (выраженного бурильщиками и местными чиновниками) немедленно начать «пихать еду в глотку» (как выразился один из докторов НАСА) умирающим внизу от голода людям. У голодающего человека уже на 5–7 сутки критически снижаются уровни фосфатов и калия, которые нужны организму для расщепления углеводов. В отсутствие этих соединений обильная еда может привести к остановке сердца. Этот горький урок пришлось усвоить в последние дни Второй мировой войны, когда американские солдаты собственными руками, хотя и совершенно непреднамеренно, погубили многих освобожденных ими узников концентрационных лагерей тем, что стали кормить их собственными пайками и шоколадом. После консультаций, проведенных медицинскими властями Чили со своими коллегами из НАСА и других международных организаций, было решено двигаться вперед «медленно и постепенно», назначив шахтерам диету в 500 калорий в день на протяжении первых нескольких суток. Получать они их должны были, главным образом, из энергетического напитка, в состав которого входили калий, фосфаты и тиамин – витамин В, используемый организмом во время голодания. Питание без тиамина могло привести к развитию синдрома Вернике-Корсакова, нервному расстройству, приводящему к катастрофической потере мышечной координации. Чилийцы передали людям внизу тест-полоски для мочи, аналогичные тем, которые использует НАСА для контроля за состоянием здоровья астронавтов. Эти тест-полоски позволили им определить «удельную плотность» (показатель обезвоживания), уровень кетонов (показатель истощения) и миоглобина (образующегося при разрушении мышц). У шестнадцати из тридцати трех шахтеров тест на содержание кетонов показал их высокое содержание: разрушение мышечной ткани могло привести к отказу почек уже на ранней стадии. Этим шахтерам вниз были отправлены добавочные порции свежей воды и раскладушки, чтобы избавить их от необходимости спать на твердой поверхности, поскольку в результате мышцы лишь разрушались бы быстрее. (Чилийское правительство обратилось к общественности с призывом помочь решить проблему с раскладными кроватями, которые можно было бы в разобранном виде отправить вниз через трубу, чтобы на месте собрать их, и местная компания наладила их производство.) Вскоре шахтеры, которым грозил отказ почек, пошли на поправку. Начальные этапы лечения чилийцы осуществляли в «традиционном, ручном режиме», скажет впоследствии врач-эксперт НАСА Джеймс Д. Полк: «…и именно поэтому… из тридцати трех случаев с шахтерами у них не было ни единого осложнения».

Для более углубленного обследования и контроля за состоянием здоровья горняков врачи отправили вниз весы. Они представляли собой подвесную конструкцию на стропах, и шахтеры закрепили их под одной из люлек, которые использовали для укрепления кровли в галереях. Люлька поднималась, кто-либо из шахтеров надевал на себя крепления и повисал в воздухе, а второй, стоя внизу, взвешивал товарищей, словно экзотические бледнокожие фрукты. Самый невысокий из всех, Алекс Вега, обнаружил, что потерял 16 килограммов и теперь весит всего 46, а Франклин Лобос, будучи намного выше его, пришел в ужас, когда увидел, что потерял 18 из нормальных 86 килограммов.

Врачи попросили Урсуа узнать, не умеет ли кто-либо из шахтеров делать уколы и измерять кровяное давление. Начальник смены задал этот вопрос остальным, и кто-то вспомнил, что Йонни Барриос однажды хвастался подобными навыками.

– Нужно, чтобы ты сделал несколько уколов, – обратился Урсуа к Йонни, но тот поначалу наотрез отказался.

«Он бывает необыкновенно упрямым, но в конце концов мы убедили его согласиться», – говорил позднее Урсуа. Йонни по телефону переговорил с медицинским персоналом наверху, рассказав, что укол делал один-единственный раз в жизни своей матери, которая работала сиделкой, когда ему было четырнадцать лет от роду. Зато измерять давление он умеет прекрасно, поскольку у Сюзаны оно повышенное и ему часто приходится брать в руки тонометр. Вот и прекрасно, ответили ему. Ты будешь нашей сиделкой, и уже очень скоро все латиноамериканские средства массовой информации именовали Йонни не иначе, как «эль доктор Хаус», в честь героя популярного телесериала США. НАСА уведомило чилийских медиков, что продолжительное пребывание в условиях изоляции, стресса и отсутствия солнечного света – например, в обрушившемся руднике или на космической станции – может привести к дефициту витамина Д, а затем – и к такому феномену, как «латентная вирусная реактивация». Соответственно, Йонни должен был следить, чтобы его товарищи принимали витамины, делать им прививки против пневмонии, столбняка и дифтерии, и он выполнял возложенные на него обязанности с мягкой нежностью, которой неизменно восхищались все женщины в его жизни.

Та же самая труба, что приносила им спасительные вакцины, доставляла и личные письма с поверхности, а потом и уносила ответные послания наверх. Виктор Сеговия отправил записку, насквозь пронизанную отчаянием: «Панчито, я не стану лгать тебе о том, что здесь происходит. Нам плохо. Повсюду вода. Гора беспрерывно громыхает. Я пытаюсь быть сильным, но по ночам мне снится, будто меня поджаривают на решетке барбекю, но, открыв глаза, вижу вокруг лишь вечную тьму. Наши силы тают с каждым днем». Прочтя его письмо, родственники решили обратиться к психиатру.

В своем дневнике, однако же, Виктор записал и несколько хороших новостей, полученных его товарищами с поверхности. «Одному из моих спутников стало известно, что Леонардо Фаркас положил 5 миллионов песо в банк на счет каждого из нас». Фаркас, писал он, пытается собрать столько пожертвований, чтобы мы стали настоящими богачами «…и нам больше никогда не пришлось бы работать».

Через два дня после того, как шахтеры умоляли президента вытащить их из этого «ада», спасательная команда прислала вниз камеру, чтобы они могли записать на видео, как выглядит их ад. Съемку вел Флоренсио Авалос, а голый по пояс Марио Сепульведа исполнял роль гида, в чем ему помогал Алекс Вега в очень грязной и дырявой вязаной шерстяной безрукавке, отрастивший густую бороду. Они отсняли примерно тридцатиминутный сюжет, восемь минут из которого тем же вечером показали в лучшее эфирное время по чилийскому ТВ.

Этот отрезок видео начинался с того, что Марио Сепульведа показал Луиса Урсуа, сидящего в своем белом пикапе и делающего какие-то схематические наброски для команды спасателей наверху. После чего съемки переместились внутрь Убежища, где в кадр попали двое усталых и изможденных шахтеров, Осман Арайя и Ренан Авалос, сидящие на ящике, который некогда был взломан, поскольку именно в нем хранились продукты. «Вот, прошу любить и жаловать, два очень важных шахтера, наблюдающих за посылками-голубками», – произнес Марио оживленным тоном ведущего ток-шоу, словно пытался помочь двум угрюмым мужчинам расслабиться и выглядеть естественнее. Оба встали и открыли ящик, демонстрируя его содержимое – пять бутылок питьевой воды, недавно присланных с поверхности. «По мере сил, – продолжал Марио, – мы пытаемся поддерживать порядок и надеемся, что все будет хорошо».

Далее объектив камеры переместился на спящего Хорхе Галлегильоса. Марио разбудил его, и тот приподнялся и сел, выпрямив спину. На лице у него застыло отсутствующее, растерянное выражение. Сосед его продолжал спать, широко открыв рот, как ни в чем не бывало, и даже свет от камеры не разбудил его. Клаудио Янес сел, выдавил улыбку и даже смог передать saludo своей семье. Съемки вновь переместились в Убежище, которое Марио именует «нашим кафетерием». Эдисон Пенья уставился прямо в объектив и сказал: «Вытащите нас отсюда побыстрее, пожалуйста». Далее Марио продемонстрировал аудитории стол, за которым собрались пять человек, играющие в домино. «Вот здесь у нас каждый день проходят собрания, и здесь мы планируем, кто и чем будет заниматься, – пояснил он, – здесь же мы молимся и совещаемся, принимая решения, которые касаются всех нас». Затем Марио подошел к Виктору Заморе, сироте из Арики, городка на самой границе с Перу. «Мы даже не знаем, чилиец он или перуанец», – пошутил Марио. Все вокруг рассмеялись, а сам Замора расплылся в довольной улыбке взрослого ребенка. Замора возглавил нападение на ящик с продуктами в первый день обвала, но, разумеется, никто из тех, кто будет смотреть это видео на поверхности, не узнает об этом. В камере он выглядел спокойным и куда более собранным, нежели его товарищи, и с одобрительным кивком, обращаясь к своей семье, посоветовал им «не падать духом» и не сомневаться, что «мы выберемся отсюда». После этого он обратился к спасателям: «Мы хотим поблагодарить вас всех за то, что у вас хватило мужества не бросить нас здесь одних, совершенно беспомощных». Замора вел себя и рассуждал, как человек, пребывающий в мире с собой и со своим нелегким положением, словно философ или лектор-мотиватор, случайно забредший на рудник. «Мы слышали о том, что вам пришлось сотворить, – продолжал он, обращаясь к невидимым спасателям. – И знаете что, niños? Мы хотим поприветствовать вас бурными аплодисментами». И все шахтеры вокруг захлопали в ладоши, а на смонтированном видео пошли кадры того, как горняки затянули знаменитое «Chi-chi-chi, le-le-le», после чего Осман Арайя вознес хвалу Господу, и напоследок все спели национальный гимн.

Видео закончилось тем, что Марио Сепульведа, по-прежнему голый по пояс, глядя прямо в объектив, невыразительно и бесстрастно подвел итог: «Эта семья шахтеров, моих друзей, – совсем не та, что была сто или сто пятьдесят лет тому, – заявил он. – Нынешний шахтер – это шахтер образованный. С ним можно сесть и поговорить. Это человек, готовый не ударить в грязь лицом, присесть и поговорить за любым столом в Чили. Большой поцелуй всем чилийцам».

Отснятые кадры наполнили чилийцев радостью и гордостью. Но более всего сердца тронуло зрелище Марио Сепульведы, голого по пояс и покрытого сажей, обычного латиноамериканца, рубахи-парня, обладающего каким-то маниакальным красноречием и мужеством оставаться самим собой в сырой, темной и отвратительной пещере. И в дальнейшем на страницах газет и веб-сайтов Марио станут именовать не иначе, как «Супер-Марио». Его жизнеутверждающее видеоинтервью вышло далеко за пределы Чили, привлекая внимание к столь неординарному, но внушающему надежду персонажу, оказавшемуся в самом эпицентре трагедии, на краткий миг объединившей весь земной шар, а его полный оптимизма хриплый голос стал символом возрождения человеческого духа. Там, под землей, на глубине 700 метров, оказались обычные живые люди, а не герои легенд, хотя в их истории и было нечто неуловимо эпическое. Их уже считали мертвыми, погребенными в каменном склепе, но видео стало доказательством того, насколько они живы, насколько реальны и грязны. На лицах их было написано отчаяние, но в глазах и голосах читалась надежда, пусть даже они оказались пленниками тьмы и грязной воды. Эти вызывающие оторопь и восхищение кадры облетели всю планету вдоль и поперек, пересекая часовые пояса и континенты, и к пересказу их удивительной потрясающей истории присоединялись все новые и новые профессиональные сказители. И даже когда гасли экраны телевизоров и компьютеров, эта история продолжала свое путешествие, забредая в беседы у домашнего очага или на рабочем месте. Вы слышали об этих парнях, этих шахтерах из Южной Америки? Вы видели их? Нет инструмента, способного измерить коллективное бессознательное, не существует сейсмографов глобальной психики, как нет и прибора, способного зарегистрировать поток мечты человечества. Но если бы они существовали, то в эти последние дни августа непременно зафиксировали бы бурный рост ночных кошмаров и снов, действие которых происходило в кавернах, могильных склепах, туннелях и других столь же темных и неприветливых местечках.

А вот на тех, кто хорошо знал каждого из тридцати трех мужчин, восьмиминутное видео произвело прямо противоположное впечатление. После просмотра Джессика Чилла, которую ее любимый мужчина и отец их дочери крепко обнял на прощание перед тем, как отправиться на работу в тот роковой день, погрузилась в состояние тревожного и скорбного ожидания. Дарио Сеговия, которого она видела в ролике, – это не тот мужчина, которого она знала. Он страдал от какой-то постоянной душевной боли – и это было видно по его тусклым глазам, по тому, как он сжимал виски и норовил отвернуться от камеры. Его сестра Мария, «мэр» лагеря «Эсперанса», едва увидев Артуро, подумала: сейчас, более чем когда-либо, он нуждается в том, чтобы кто-нибудь обнял его. Хотя и остальные шахтеры тоже выглядели не похожими на себя. На тех, кто знал его, Осман Арайя всегда производил впечатление человека, разбирающегося в путях Господних и уверенного в собственном предназначении, а на видео выглядел смиренным и уязвленным; поминая же Господа, он явно глотал подступившие к горлу слезы. Пабло «Кота» Рохаса вообще показали в профиль; он сидел на земле без рубашки, измученный и какой-то усохший, словно кто-то взял и водрузил голову мужчины средних лет на тело мальчишки. Хорхе Галлегильос, которого семья знала как человека высокого, упрямого, деятельного и гордого, едва смог выдавить пару слов; его вообще трудно узнать под слоем сажи и грибков, покрывающих все его тело.

Родные и близкие тридцати трех заживо погребенных шахтеров, да и все Чили, обеспокоились бы куда сильнее, если бы им хотя бы одним глазком было позволено увидеть то, что правительство предпочло вырезать из этого видео. В одном из выпусков новостей все-таки прозвучал намек, что именно спасателям известно о состоянии горняков, когда было заявлено, что пятеро из них страдают от глубокой депрессии и вообще не пожелали появляться на видео. Так вот, на этом оставшемся неизвестном отрывке Марио Сепульведа брел по жидкой грязи, демонстрируя зрителю убогое отхожее место, и, подводя общий итог их настроению и самочувствию, растерял свою самоуверенность. Мы непременно выберемся отсюда. Мы не собираемся задерживаться здесь надолго. Мы нужны своим семьям, говорил он. Мы очень вам благодарны, chiquillos… Единственное, о чем мы просим, – не показывайте никому, как здесь сыро и в каких условиях мы живем. Он намекал на смерть, давая понять, что она ходит где-то рядом с ними. Такое положение дел – для воинов, продолжал он и добавил, что если им придется отдать свои жизни ради Чили – они сделают это здесь или где-нибудь в другом месте… Они были бы очень благодарны, если бы семьям передали, как они любят их. За ними стоит множество прекрасных людей. Затем он вспомнил свой родной город, Парраль, свой район в Сантьяго, спортивные клубы, которые посещал, и заключил: людям, которые его знают, известно, что сердце у него – вот такое большое, – он широким жестом развел руки перед голой грудью. И он готов вырвать это сердце и отдать его тем, кто в нем нуждается. «Я не сдамся и буду драться до самого конца, каким бы горьким он ни был».

В конце концов, подобно большинству своих товарищей, Марио решил обратиться непосредственно к своей семье. «Франсиско, – начал он, и тут голос его на звуках имени сына сорвался и мужчина едва не заплакал. Откашлявшись, он продолжал: – Мой девиз: Собака. Храброе сердце, huevòn. Мел Гибсон, huevòn. Папа всегда будет рядом, чтобы защитить тебя, viejo. Клянусь, я всегда буду рядом». На этих словах эмоции захлестнули Супер-Марио и он отвернулся от камеры, знаком давая понять Флоренсио Авалосу, чтобы тот остановил запись. Просмотрев видео от начала и до конца, министр горнодобывающей промышленности и остальные руководители спасательной операции решили выполнить просьбу Сепульведы: вырезав несколько сцен, они поместили видео со всеми его гнетущими и мрачными образами на хранение в правительственный архив.

На психолога же Итурру неотредактированный вариант видео оказал совершенно иное действие, внушив ему оптимистические надежды относительно состояния психики тридцати трех его пациентов. После дополнительных телефонных переговоров, а также подробного анализа данных, которыми шахта начала обмениваться с поверхностью, он пришел к утешительному выводу, что заточенные под землей люди – каждый в отдельности и вся группа в целом – находятся в хорошей форме. Estàn cuerdos, как он выразился. Они пребывают в здравом уме. Кое-кто из спасателей полагал, что подобный вывод позволяет усомниться в здравомыслии самого врача, но клинические доказательства были налицо. «С психологической точки зрения они были совершенно здоровы, – позже скажет Итурра. – Да, они были напуганы. Но это нормально – быть испуганным при таких обстоятельствах. Но ведь они при этом не вопили в истерике, чтобы их забрали оттуда немедленно». Среди прочего, психолога приятно удивил тот факт, что шахтеры не потеряли способности беспокоиться о других, – он сам слышал подтверждение этому во время их первого разговора с министром, когда горняки спросили, успел ли водитель Вильегас выехать наружу до обвала, равно как и в словах благодарности к спасателям, с которыми обратились Марио Сепульведа и Виктор Замора. Словом, горняки еще не поддались панике и сохранили некоторое подобие организованности, чем психолог был приятно удивлен, поскольку исследования поведения больших групп мужчин и женщин в ограниченном пространстве в течение долгого периода времени показывали, что таковое нередко оборачивалось большой бедой. В общем, Итурра, сторонник клиентоцентрированной философии, основные положения которой были разработаны американским психологом Карлом Роджерсом, не сомневался, что найдет подходы к шахтерам, как и к любому другому пациенту. В телефонных разговорах с горняками он постоянно подчеркивал: «Мы сотрудничаем и будем работать до тех пор, пока вы не выйдете наружу. Я останусь с вами до самого конца». При этом его не интересовало все происходившее с ними на протяжении семнадцати дней до того, как их обнаружили: «Я здесь не для того, чтобы судить. Вы сделали то, что должны были сделать».

На каждого из своих тридцати трех пациентов у Итурры, стараниями работников социальных и медицинских служб Чили, набралось уже пухлое досье. В этих записях перед ним представали ежедневные битвы и сражения с тяготами шахтерского быта, равно как и многочисленные семейные и амурные похождения и неурядицы, широко распространенные среди рабочего люда Чили. Один из шахтеров уже совершал ранее попытку самоубийства, двое являлись эпилептиками, у одного был диагностирован маниакально-депрессивный психоз – и, судя по его собственным наблюдениям на поверхности, у некоторых горняков имеются любовницы, в чем либо убедились, либо впервые узнали жены за время жизни в импровизированной деревушке лагеря «Эсперанса». Итурра как психолог специализировался на горнодобывающей отрасли, и потому подобные вещи его не слишком обескураживали, поскольку он знал, что, помимо бед и горестей, в жизни обычного шахтера есть место таким вещам, как сила духа и стойкость, чувство товарищества и самоуважения, которые может дать ему маскулинно-патриархальная культура. Но Итурре, как и никому другому в Чили, еще не доводилось лечить людей, страдающих от столь продолжительной изоляции, как та, что предстоит его нынешним пациентам. Если их действительно не удастся освободить раньше Рождества, то они проведут под землей вдвое больше времени, чем кто-либо ранее. Они были похожи на людей, отправившихся в полет на каменном космическом корабле, или изгоев, потерпевших крушение и чудом выживших на безжизненной планете. Для того чтобы понять, как люди переносят столь длительную изоляцию в ограниченном пространстве, Итурра вступил в переписку по электронной почте с НАСА. Вскоре из Хьюстона должен был прибыть Альберт У. Холланд, психолог аэрокосмического агентства (вместе с двумя другими врачами и инженером). Во время общения по электронной почте Холланд предупредил Итурру, что тому предстоит подготовить и шахтеров, и их семьи к долгому пути и тяжелым испытаниям. Он назвал это «долговременным мышлением». «Смотрите на это, как на марафон», – заявил он Итурре, и вскоре эту метафору подхватили чилийские психологи, и она стала своей и для шахтеров, и для членов их семей. Un maratòn.

На борту Международной космической станции у астронавтов есть возможность один раз в неделю устроить сеанс видеосвязи с родными и близкими, и команда чилийских спасателей начала готовить нечто подобное и для тридцати трех горняков, попавших в подземный плен. Пока что видеосвязи между шахтой и поверхностью не существовало, поэтому спасатели попросили каждую семью записать коротенькое видеообращение, чтобы они могли передать его вниз. Психологи настоятельно советовали родственникам передавать только позитивные мысли и ни в коем случае даже не заикаться о семейных осложнениях, и подобные соображения явно довлели над пятью членами клана Алекса Веги, когда те собрались под брезентовым навесом на склоне горы, чтобы записать обращение.

– Привет, любовь моя, – начала жена Алекса, Джессика. Сегодня Алекс должен был впервые увидеть ее после того утра, когда она не стала отвечать на его поцелуй. Потому она говорила мягким голосом, держалась естественно, чтобы ни намеком не дать ему понять, что ей довелось пережить за последние три недели, начиная с тех первых дней, когда она изо всех сил старалась, чтобы дети ходили в школу как ни в чем не бывало, и заканчивая последними сутками, когда слишком многие уже готовы были сдаться и опустить руки, полагая шахтеров погибшими. – Я посылаю тебе свою любовь и силу, мой cariño. С твоими детьми все в порядке. Они целуют тебя.

Затем она спокойно и ненавязчиво предложила устроить «маленький праздник», когда он выйдет оттуда. За ее спиной виднелся чилийский флаг, украшенный в центре портретом Алекса. Чисто выбритый, тот выглядел как настоящая кинозвезда. Следующим держать речь должен был Роберт Рамирес, певец-мариачи, который написал в честь Алекса песню. Роберто – приятель сестры Алекса и потому фамильярно обращался к нему по прозвищу, называя его Уткой:

– Чокнутая Утка, ты перепугал нас всех до смерти. Но, когда ты выйдешь к нам, я приглашаю тебя выпить со мной текилы на пари.

А вот оживленно затараторила сестра Присцилла:

– Маленький братишка, это урок, который всем нам преподал Господь. Очень надеюсь, ты сумеешь усвоить его. Господь не посылает нам испытаний, каких мы не в силах вынести. Включая и это, нынешнее. – Она остроумно пошутила насчет бороды, которую он себе отрастил, отчего стал похож на волка-оборотня.

Отец Алекса, Хосе, который первым попытался спуститься в шахту, чтобы вытащить оттуда сына, надел белую каску.

– Здравствуй, сынок. Я хочу передать привет не только тебе, но и всем твоим товарищам, твоим братьям, потому что они перестали быть просто товарищами по работе, а превратились в братьев в этой великой одиссее, в которой вы сейчас живете. – По словам Хосе, в лагере собралось сейчас более сорока родственников Алекса, но записать их всех на видео, разумеется, нет никакой возможности. А потом старший Вега извинился за то, что не умеет говорить красиво: – …потому что мы, Веги, – народ немногословный.

А двоюродный брат добавил:

– Алекс, ты объединил семейство Вега так, как до тебя не удавалось никому.

И все сидящие перед камерой согласно закивали. В конце все затянули песню, которую пели в ту ночь, когда шахтеров обнаружили, а Роберто-мариачи показывал пальцем сначала на отца Алекса, потом на всех членов его семьи по очереди, потом на портрет Алекса на флаге, давая понять тем самым, что в песне поется об Алексе и о них всех, а когда песня закончилась, Присцилла шутливо взмахнула кулачком и все дружно выкрикнули:

– И Эль Пато вернется!

Итак, 28 августа глубоко под землей тридцать три шахтера сгрудились вокруг крошечного экранчика, чтобы посмотреть эти видеопослания, которые стали первыми проблесками внешнего мира за прошедшие двадцать три дня. Луис Урсуа увидел свою жену Кармен, и та выглядела усталой и измученной, и потому немного погодя он написал ей письмо, чтобы немного развеселить. Троим горнякам видеопосланий вообще не досталось – так им показалось, во всяком случае. «Они были очень расстроены, особенно Хосе Охеда, которому на самом деле послание пришло, просто они не сумели прокрутить его, – записал в своем дневнике Виктор Сеговия. – Он расстроился так сильно, что даже не стал смотреть, когда парни нашли его».

А на видео, присланном семейством Галлегильосов, Хорхе ожидал большой сюрприз: на экране появился его старший сын, двадцатишестилетний Мигель Анхель, с которым у него вышла давняя ссора.

До аварии «…у меня были с ним проблемы. Он восстал против меня, – рассказывал Хорхе. – И мы почти не виделись». Отцовство – это вызов и нелегкий труд для каждого мужчины, но понятия «отец» и «шахтер» претерпели в Чили сокрушительные изменения уже на памяти Хорхе. Сам Хорхе рос, глядя, как в начале 50-х его отец работал на небольшом руднике с вертикальным шахтным стволом. И он помнил, как в возрасте лет шести, наверное, играл у входа на шахту, в которой его отец добывал руду. Для того главным рабочим инструментом была кирка, и снаружи, на ярком солнечном свете, Хорхе выкапывал крошечные ямки и закрывал их сверху щепочками, строя игрушечные «рудники». Первую свою оплачиваемую работу Хорхе получил в двенадцать, когда стал приторачивать к седлам вьючных животных пятидесятикилограммовые мешки; довелось ему (как и Дарио Сеговии) таскать руду из шахты на себе в сбруе из волчьей шкуры. Долгие десятилетия работы под землей закалили Хорхе, но при этом сделали его жестким и упрямым, и, если бы его вдруг спросили, почему в свои почти шестьдесят он до сих пор работает на шахте, он бы мог ответить: «Потому что рудник – не для трусов! La mina es para los valientes!» Он вкалывал из последних сил, дабы уберечь собственных детей от опасностей и болезней шахтерского труда, а в награду получил сына, который не желал понять, почему иногда его отец бывал угрюмым и раздраженным. Как раз 4 августа, за день до того, как спуститься в шахту «Сан-Хосе», Хорхе позвонил Мигелю Анхелю, который отмечал недавнее рождение первенца. За несколько лет до этого первый внук Хорхе умер вскоре после рождения, но этот малыш, или guagua, оказался вполне здоров.

– Я спросил Мигеля Анхеля, как поживает guagua, а он ответил: «А тебе какое дело?» Qué te importa vos?

– Как дела у твоей малышки? – поинтересовался старший Галлегильос.

– Почему ты спрашиваешь? – вопросом на вопрос раздраженно отозвался сын, и на том их последний разговор оборвался. На протяжении семнадцати дней Хорхе спрашивал себя, неужели он действительно в последний раз разговаривал с сыном, и болезненные воспоминания о грубости Мигеля Анхеля лишь добавляли горечи осознанию того, что он оставляет после себя столько нерешенных проблем и вопросов.

Но в первом же письме, полученном им из дома, Хорхе нашел и слова поддержки от Мигеля Анхеля. И вот сейчас, на этом видео, перед Хорхе сидели и стояли его братья, золовка, племянница из Валленара и двое его сыновей: Хорхе – по одну сторону и Мигель Анхель – по другую. Тот самый Мигель Анхель, который был так оскорбительно груб с ним 4 августа, теперь старался приободрить его. «Viejo, побереги себя, – обратился он к отцу. – И постарайся быть сильным».

Просмотрев это видео, «…я ощутил огромную радость. Непривычное чувство, – признался Хорхе. – Но вскоре после этого мне стало плохо. Я впал в депрессию. Мне сейчас трудно описать, что я тогда чувствовал». Дождавшись того, чего более всего желал в жизни, – ласковых слов от старшего сына, – Хорхе захандрил. Он долго подбирал слова, пытаясь объяснить, почему это произошло. Быть может, это было осознание того, что сын простил его, а он должен лечь в могилу живьем. Или, быть может, всему виной то незамысловатое соображение, что он не может быть рядом с сыном, который снова стал разговаривать с ним, как и не увидит своего новорожденного внука и всю семью, которая, как теперь ему стало известно, воссоединилась и собралась вместе в лагере. «Меня охватило страстное желание оказаться там, рядом с ними, и огромная тоска», – признавался он.

За свою долгую шахтерскую жизнь Хорхе пришлось научиться быть храбрым и сильным. Храбрым, когда ему исполнилось двенадцать и он впервые спустился в шахту, и сильным, когда он оказался в шахте стариком, со съеденными легкими и натруженными мышцами. Но еще никогда ему не приходилось бывать таким сильным и храбрым, как сейчас, когда здоровье подорвано двухнедельным голоданием и сыростью, но и не приходилось зависеть от других людей, которые кормили его, не приходилось быть объектом семейной любви, которую он видел и чувствовал, но на которую не мог ответить. Как-то вдруг все те вещи, которые, по идее, должны были заставить его испытать гордость и воодушевление, вызывали у него одну лишь горечь. Всего несколько дней назад ему ничего так не хотелось, как съесть хоть что-нибудь, но теперь шоколадные пищевые заменители «Иншур», что присылают им сверху спасатели, выворачивали его наизнанку. «Это чертово молоко всем нам отомстило», – заметил он.

Вот и Пастор, Хосе Энрикес, выпив свою бутылочку «Иншур», едва не лишился чувств – так сильно его тошнило. Заметив это, Педро Гомес поспешно сунул свою порцию в руки кому-то из шахтеров. У многих начали проявляться первые признаки желудочных и уретральных расстройств, которые будут мучить и терзать их еще долгие дни и недели. Кое-кто из шахтеров уже испытывал проблемы с мочеиспусканием, и вскоре масштабы их коллективных страданий оказались настолько велики, что Марио Сепульведа заявил Йонни Барриосу, их сиделке, чтобы тот потребовал лекарства от врачей наверху, когда будет разговаривать с ними в следующий раз. Хорхе Галлегильос окончательно обессилел, чтобы бороться с этими напастями. Ноги у него распухли и отекли настолько, что даже несколько шагов для него превращались в пытку. Все его тело покрылось грибковыми язвами. Во время ежедневных собраний он часто даже не мог подняться на ноги, и тогда товарищи вставали над ним и читали молитву о его выздоровлении.

С тех пор как к ним в Убежище прорвался бур и пропавшие без вести шахтеры были наконец обнаружены, дневник Виктора Сеговии отнюдь не всегда лучился оптимизмом и жизнерадостностью. «…Клаудио Янес доводит меня до бешенства тем, что спит целыми днями и просыпается только для того, что раскритиковать всех и вся… Дарио Сеговия чуть не подрался сегодня с Франклином, – написал он 24 августа. – Настроение у всех подавленное. До прибытия помощи среди нас царил мир, мы молились каждый день… А теперь, когда появилась надежда, вместо того чтобы объединиться еще сильнее, мы только и делаем, что спорим и скандалим…» Раз в два дня Виктор непременно упоминал о ворчании, долетавшем до них изнутри горы и живо напоминавшем им об обвале, после которого они превратились в пленников. Спасение от этой шумовой пытки казалось мучительно близким как никогда, но в тот момент ему оставалось одно – ждать, когда его спасут… и накормят. «Теперь я знаю, что чувствует животное в неволе, находясь в постоянной зависимости от человека, который кормит его», – писал он. Почти ежедневно в его дневнике появлялись все новые упоминания о мелких ссорах между шахтерами, но 28 августа, после просмотра первых семейных видеопосланий, расположение его духа явно улучшилось. «Организовано все просто прекрасно… Сегодня у нас приподнятое настроение. Мы очень счастливы». После нескольких недель, когда их одежда буквально пропиталась потом и почти все ходили голыми по пояс, прибыла партия чистых нейлоновых рубашек. Они такого же красного цвета, как и свитера национальной сборной Чили по футболу, и многие горняки стали носить их.

Вечером 28 августа эта вновь объединившаяся команда чилийских героев устроила очередное собрание. «С прицелом на будущее, когда выйдем отсюда, мы обсуждали один очень деликатный вопрос, – написал Виктор в своем дневнике. – Мы – единственные, кто знает, что нам довелось пережить. И когда наступит подходящее время, мы непременно расскажем об этом». Темой для обсуждения стала их собственная история, в которой они жили здесь и сейчас. Из никому не известных трудяг, рискующих жизнью в дерьмовом старом руднике, они превратились в знаменитостей, с которыми не чураются общаться президент, его министры и даже обожаемая икона всех чилийцев, футбольная звезда Иван Заморано, накоротке поболтавший по телефону с Франклином Лобосом (в начале 1980-х оба пару лет играли в одной команде). Звездная болезнь заразительна, и сильнее всего она задела Марио Сепульведу, который с утра до вечера только и разглагольствовал о том, какие сумасшедшие деньги можно заработать, если рассказать их историю «кому надо». Вниз, в шахту, начали потихоньку попадать газеты, и горняки уже видели статью, в которой их сравнивали с уругвайской регбийной командой, оказавшейся в Андах без припасов и снаряжения; так вот, в статье речь шла о том, как уругвайцы продали права на фильм и книгу. Хуан Ильянес заявил, что история рудника «Сан-Хосе» принадлежит им всем и каждый может рассчитывать на свою долю; это было настолько очевидно, что ему никто не возразил. Более того, Ильянес настаивал, что все они должны придерживаться пакта молчания об аварии и ее последствиях и что дневник, который ведет Виктор Сеговия, – это свидетельство их борьбы и что он тоже должен принадлежать всем им. И здесь возражений не нашлось: шахтеры сошлись на том, что Виктор – их официальный хроникер.

На следующий день Виктор уже пользовался новой ручкой и блокнотом, которые по его просьбе прислала семья. К нему подсел Марио Сепульведа. Дневник Виктора – «священная реликвия», сказал он, и в один прекрасный день он мог бы превратиться в книгу, которая расскажет их историю всему миру, что принесет им кучу денег. Немного поразмыслив об этом, Виктор записал: «…я вел этот дневник для того, чтобы выжить и не сойти с ума, а не превращать его в книгу… Тогда я не придавал ему особого значения». Виктор, чье образование закончилось в пятом классе, когда его выгнали из школы за драку, и представить себе не мог, что, поверяя свои мысли бумаге, повысит собственную самооценку или что вообще когда-нибудь будет думать о себе как о писателе. Он ведь никогда не бывал дальше окрестных пустынных городков Копьяпо, а вот под землей обрел славу хроникера событий, которые однажды потрясут мир.

Обитателям трейлеров и крытых ангаров, разбросанных по территории шахты «Сан-Хосе», в которых поселились руководители спасательной операции, казалось, что весь мир готов оказать им поддержку и прийти на помощь. «Мы могли просить что угодно и откуда угодно, и люди непременно попытались бы доставить нам искомое», – вспоминал Кристиан Барра. Эксперты-буровики и буровые технологии изо всех стран мира потянулись на шахту: из Йоханнесбурга, что в Южной Африке, и Берлина, штат Пенсильвания; из Денвера, Колорадо, и Калгари, Альберта; и даже с передовой военной базы США в Афганистане. Чилийцы планировали повторить успех одной из величайших спасательных операций в мировой истории горного дела – случившуюся на руднике «Кьюкрик-Майн» в Пенсильвании в 2002 году, – и им нужен всемирный состав актеров, чтобы отыграть ее с блеском.

На этой американской угольной шахте девять человек оказались отрезанными от внешнего мира после того, как невольно спровоцировали подземное наводнение в забое. Их спасли через вертикально пробуренную шахту глубиной 73 метра и шириной 76 сантиметров, через которую их и подняли наверх в стальной корзине. Но чилийцам предстояло пробурить скважину в восемь раз глубже. Для этой цели они запросили крупнейшую во всей стране буровую установку – австралийский проходческий комплекс «Strata 950», который находился в распоряжении отделения компании «Коделко» в Андах, в соседней Пятой области Чили. В отличие от установок поменьше, которые пробурили к попавшим в ловушку шахтерам три диагональные скважины, этот тридцатитонный комплекс способен бурить скважины строго вертикально. Он начал работу 30 августа, совсем рядом с тем местом, которое Эдуардо Уртадо со своей бригадой из «Террасервис» сочли чересчур неустойчивым, когда три недели тому пытались пробить свою первую скважину. Но эта скважина будет готова не раньше декабря. Впрочем, едва комплекс успел начать работу, как Игорь Простакис, механик одной из буровых бригад, представил начальству альтернативный план. Почему бы не взять третью скважину диаметром 152 миллиметра, которую они пробили в мастерскую, и не расширить ее, всякий раз используя буры большего диаметра? Через несколько дней Андре Сугаррет дал разрешение на бурение этой второй спасательной скважины, которая отныне получила официальное наименование «план Б». Она должна была быть пробурена в два этапа: на первом этапе – шириной в 305 миллиметров, на втором – в 737.

Однако у «плана Б» был один недостаток. Еще никто и никогда не бурил в Чили диагональную скважину такой глубины, как та, что требовалась им. Наиболее подходящей буровой установкой для такого рода работы являлась «Шрамм T130XD», и вскоре она тронулась в путь по направлению к Копьяпо с рудника «Коллахуази», что располагался более чем в 965 километрах к северу. В ходе оживленных переговоров с лучшими горнодобывающими компаниями мира бригада Сугаррета для ускорения процесса бурения решила заручиться помощью корпорации «Center Rock Inc.» из Чикаго и воспользоваться ее кластерным буром, который представлял собой комбинацию четырех буровых головок, каждая размером с волейбольный мяч, прикрепленных к единственному валу. Это оборудование должно было понадобиться им на втором этапе «плана Б» и весило оно 11,7 тонны. Компания UPS согласилась осуществить его доставку бесплатно: сначала за сутки – на грузовиках из Пенсильвании в Майами, а уже оттуда – самолетом в Сантьяго и, наконец, вновь на тягачах в Копьяпо, куда оно и прибыло 11 сентября. В Чили, разумеется, есть очень хорошие бурильщики, но угол и глубина требуемой скважины подразумевали наличие оператора, который сумел бы заставить оборудование выполнить то, для чего оно изначально не предназначалось, и потому чилийцы обратились к признанным экспертам из компании «Layne Christensen», имеющей штаб-квартиру в Канзасе. Кто у вас лучший бурильщик на установке «Шрамм T130»? Компания назвала имя Джеффа Харта, который в то время находился в Афганистане, где бурил скважины для обеспечения питьевой водой солдат армии США.

Итак, «план А» и «план Б» можно было вскоре запускать в работу, но в обоих случаях оборудованию предстояло работать за пределами технических возможностей, вследствие чего вероятность неудачи была крайне высока. И тогда Сугаррет предложил добавить и «план С»: нефтебуровую установку с масляным охлаждением. Да, на то, чтобы установить ее, уйдет несколько дней, зато бурить она сможет быстрее той, что задействована в «плане А». Весьма кстати у канадской компании «Precision Drilling Corporation» как раз простаивала одна такая в Южном Чили. Но чтобы перевезти ее («Rig 421») на расстояние в полторы тысячи километров, понадобились бы 37 трейлеров. Технологию управления ею и несколько операторов с прочими техническими специалистами пообещала предоставить южноафриканская компания «Murray & Roberts».

Посредством телефонных переговоров Сугаррет в общих чертах изложил основные положения всех трех планов Луису Урсуа. Собственно говоря, не имело особого значения, какой вариант позволит добраться до шахтеров. Но когда они были сведены воедино и Луис Урсуа получил нужные пояснения, оказалось, что шансы на успех у «плана Б» выше.

Правительство Чили сосредотачивало ресурсы из дюжины различных организаций, и несколько чиновников и менеджеров высшего ранга в буквальном смысле жили или непосредственно на территории рудника, или поблизости от него, включая двух членов президентского кабинета. Вообще-то, вся операция походила на попытку высадиться на Луну и, подобно всякой экспедиции в космическом пространстве, ей полагалось иметь собственное имя. И тогда министр здравоохранения Хайме Маналич позвонил президенту Пиньере и предложил назвать ее «Операцией Сан-Лоренцо», в честь святого покровителя шахтеров.

Если верить отчету Карлоса Вергары Эренберга о закулисных событиях того периода, идея пришлась президенту не по душе. «Лоренцо, – повторил Пиньера. – Нет, это уж слишком похоже на «Лоуренса», я имею в виду Лоуренса Голборна», – сказал он. Президентские советники из Ла-Монеда продолжали проводить закрытые опросы населения, и последние результаты давали некоторые основания для озабоченности: несмотря на то, что рейтинг президента оставался достаточно высоким, у министра Голборна он был все-таки выше. Голборн, дотоле занимавший одну из самых незаметных должностей в кабинете Пиньеры, вдруг стал лицом спасательной операции. Еще немного, и он затмил бы своего босса.

– Давайте назовем ее «Операция пророка Ионы», – изрек наконец президент.

Однако новое название не прижилось. Вместо этого чилийские и прочие средства массовой информации, имеющие своих представителей на руднике, упорно продолжали именовать операцию по спасению заживо погребенных людей так, как называли ее между собой члены спасательных бригад: «Операция Сан-Лоренцо».

«Операция Сан-Лоренцо» шла своим чередом, и, чтобы поднять настроение людям, живущим у подножия горы, равно как и не позволить им переругаться окончательно, психолог Итурра прибег к сильнодействующему, но безотказному лекарству: голосам родных и любимых, доступным по линии телефонной связи. И вот 29 августа жены, братья, матери, сестры, отцы, сыновья и дочери по одному проходили через кордоны полиции и службы безопасности, направляясь к небольшому домику связи размером примерно два на два с половиной метра, приткнувшемуся на песчаном отвале в нескольких шагах от скважины, уводящей к людям под землей. В радиорубке были камера и микрофон, соединенные с другими камерой и микрофоном в галерее в глубине рудника. При подготовке данной процедуры психолог отправил письмо попавшим в подземную ловушку шахтерам. Среди прочего он сообщил тем, кто жил на два дома или имел амурную связь на стороне, что они должны отдать предпочтение законным супругам и семьям. «Мне пришлось пойти на это, – признавался он впоследствии, – потому что я сам стал свидетелем конфликтов на этой почве, которые уже разгорались в лагере. Кроме того, я сказал им, что так будет лучше еще и потому, что возлюбленные и подруги гораздо более склонны к прощению, нежели законные жены».

А некоторым подругам шахтеров было и впрямь нелегко попасть в лагерь. Сюзана Валенсуэла, подруга Йонни Барриоса, вспоминала, что вскоре после появления денег Фаркаса жена Йонни, Марта, «предала меня» и карабинеры вывели ее прочь из нового лагеря «Эсперанса», выстроенного специально для того, чтобы уберечь членов семей от вездесущих репортеров. И 28 августа корреспондент Ассошиэйтед Пресс сфотографировал Сюзану, стоявшую у входа в лагерь с небольшим плакатиком в руках, на котором было написано: «Я рядом, несмотря ни на что». Под этой надписью красовалась фотография Йонни, а еще ниже, совсем уже маленькими буковками, было начертано: «Ради тебя, любовь моя. Твоя Чанита». В подписи к снимку, который облетел весь мир, Сюзана именуется «женой», но уже через несколько дней правда выплыла наружу, когда социальные работники, приписанные к спасательной операции, выяснили, что на самом деле Йонни женат совсем на другой женщине, проживающей в лагере «Эсперанса». Да и сам Йонни подтвердил им, что со своей законной женой он не живет вот уже много лет. Марту сфотографировали в лагере «Эсперанса» с плакатом в руках, сплошь заклеенным снимками Йонни, и журналисты, прибегнув к помощи воображения, сделали вывод – опубликовав его, как непреложный факт, – что Марта впервые узнала о существовании Сюзаны только здесь, в лагере «Эсперанса», когда они встретились после аварии. Хотя на самом деле обе были знакомы задолго до этого.

Сюзана, как выяснилось, обладала недюжинными смекалкой и упорством, что позволило ей проникнуть в закрытую, казалось бы, для нее часть лагеря «Эсперанса», для чего она прибегла к поистине шпионской маскировке. Как-то она заметила, что на большую кухню, где готовят еду для членов семей шахтеров и спасателей, регулярно подвозят большие партии рыбы и овощей. «Ну вот, я надела фартук, взяла в одну руку рыбу, в другую – лук и прошла мимо охраны, – рассказывала она. – Журналисты увидели меня внутри и поинтересовались, не родственница ли я, но я ответила: “Нет, я – повариха”». Таким вот замысловатым образом Сюзана и пробралась в радиорубку, чтобы общаться с Йонни, вопреки совету психолога.

Как бы там ни было, во время этих первых телефонных контактов шахтерам не удалось о многом поговорить со своими родными и близкими, поскольку Итурра ограничил длительность первого звонка пятнадцатью секундами. Правда, уже второй звонок продлился целую минуту. Психолог хорошо представлял себе эмоциональный марафон, который предстоял шахтерам, и потому решил, как и в случае с питанием, выдавать семейную любовь малыми дозами. «За 15–30 секунд вы не успеете передать никакой особенной информации – это лишь нечто вроде встречи лицом к лицу. Вы просто обозначаете присутствие, – пояснил он. – Вы говорите: “Я люблю тебя, ты можешь рассчитывать на меня”. И все. У вас просто не хватает времени рассказать, что ваш отец пребывает в дурном настроении, что ваша бабушка заболела, а сын не ходит в школу».

Итурра следовал советам, полученным от НАСА, но все-таки тридцать три шахтера – отнюдь не астронавты, и они не по доброй воле обрекли себя на многомесячное заточение в каменном подземелье. После чересчур коротких телефонных разговоров шахтеры сочли – по вполне понятным причинам, – что с ними обращаются как с малыми детьми. Позвольте нам поговорить с нашими женами и детьми, заявили они. Мы – мужчины, а не беспомощные создания. Патернализм психологов особенно ярко виден на видеозаписи, снятой на поверхности, когда одна из шахтерских жен разговаривала по телефону со своим супругом из той самой радиорубки.

– Hola, любимый, – слабым голосом начала молодая женщина.

Итурра сидел рядом. Кажется, женщину вот-вот захлестнули бы эмоции, и он безо всяких сантиментов прикрикнул на нее:

– Ánimo!

– У нас все в порядке, – продолжала женщина, и голос ее и впрямь прозвучал куда жизнерадостнее. Она перечислила всех его родственников, но потом добавила: – Я скучаю по тебе, – таким тоном, словно готова была рухнуть в обморок.

– Ánimo! – вновь скомандовал психолог, и вновь молодая женщина попыталась изобразить воодушевление, пока через несколько секунд врач не прошептал: – Закругляйтесь.

Даже после того, как спасатели установили постоянную оптоволоконную связь с поверхностью, которая включала в себя телевизионный канал и бесперебойную телефонную связь, психолог продолжал ограничивать контакты шахтеров с семьями примерно восемью минутами в неделю, что в целом соответствует времени, выделяемому НАСА своим астронавтам. (В конце концов Виктор Замора организовал и возглавил небольшую «забастовку» против психолога, повернувшись к камере спиной и отказываясь разговаривать с семьей до тех пор, пока Итурра не выделил шахтерам больше времени на разговоры по видеосвязи.) Контакты с внешним миром «отрывают вас от реальности, – уверял Итурра. – Они переносят вас в мир, где вы не располагаете ни нужными силами, ни возможностями». Таким образом Итурра пытался защитить горняков от чувства беспомощности: они могли что-то делать внизу, способствуя своему освобождению, но они не могли оказаться дома, чтобы быть хорошими отцами или сыновьями. Дома в них нуждались, они были богатыми и знаменитыми, и их детям нужна была отцовская забота и защита. Да, шахтерам пока нет места в этом мире, но, даже когда Итурра пытался уберечь их от него, тот неизбежно втягивал мужчин в свою орбиту, поскольку, несмотря на все подозрения шахтеров, никто не подвергал цензуре или хотя бы просто следил за их перепиской с родными и близкими. Именно благодаря такой «почте», что приходила вместе с посылками, Замора узнал, что его младшего сына третируют и оскорбляют в школе: «Твой отец никогда не поднимется наверх из шахты! Его раздавил камнепад!» Франклину Лобосу стало известно, что на рудник прибыла его бывшая супруга и что дети надеются, что он с ней помирится. Другим шахтерам приходилось привыкать к мысли о том, что женщины в их жизни услышали глас Божий и решили, что нужно сделать следующий шаг и пожениться. В одном из первых же писем, полученных Эдисоном Пенья, его подруга Анжелика Альварес заговорила о замужестве, на что Пенья ответил: «Не понимаю, отчего ты хочешь выйти за меня замуж… У меня было время подумать о том, сколько всего я разрушил в жизни собственными руками и что тебе пришлось выстрадать из-за меня… Но я не хочу, чтобы ты ушла к кому-нибудь другому, и хотел бы сделать тебя счастливой, хотя раньше мне этого никогда не удавалось».

Каким-то неведомым образом это письмо попало на страницы мадридской газеты «El País», и признание Эдисона стало достоянием всего испаноязычного мира. Да и шахтеры были не совсем уж так беспомощны, когда речь заходила о том, чтобы помочь своим семьям, – они могли давать указания и следить за общим ходом событий, по крайней мере по телефону, – но вот против средств массовой информации они оказались совершенно бессильны. Некоторые репортеры готовы были платить семьям за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на письма шахтеров, но большинство предпочитало добиваться своего лестью и обманом, и вскоре чилийские газеты уже вовсю пестрели многочисленными выдержками из писем, написанными узниками подземелья. И, сделав полный круг, собственные послания возвращались к шахтерам в Убежище, поскольку, несмотря на все их подозрения, Итурра и другие руководители спасательной операции на поверхности решили, что они не должны вводить цензуру и в отношении газет.

Сотрудники аппарата местного губернатора, отвечающие за отправку материалов для чтения, сворачивали газеты из Сантьяго в трубочку и упаковывали в посылки. Получив эти драгоценные сувениры с поверхности в первый раз, шахтеры смогли собственными глазами убедиться в том, какую популярность обрели, если судить по их фотографиям на первых страницах. Да, самые благонравные из этих сотрудников могли, конечно, вырезать снимки скромно одетых женщин и объявления соответствующего типа, но никому и в голову не пришло изъять из отправки номер «La Tercera» за 28 августа, например, в котором передовица была полностью посвящена одному из шахтеров. Его вновь обретенная слава назойливо лезла в душу и бросалась в глаза, подтверждая свои претензии отрывками из письма его домашним. И тогда остальные тридцать два его товарища по несчастью, прочитав их, смогли нечаянно заглянуть в душу Марио Сепульведе.