Глава 11

Проходящая вдоль побережья дорога, по которой мы должны были в конце концов попасть в Рим, имелась на итинерарии Аврама. Слуги драгомана доставили на берег и карту, и мой драгоценный бестиарий, и другие наши ценные вещи, но все остальное – складные столы и стулья, палатки и лагерное снаряжение – пропало вместе с кораблем. Для возмещения утраты неиссякаемый Протис, вновь обретший свою кипучую самоуверенность, придумал для нас передвижные дома на колесах. Он уверял, что эти сооружения позволят нам избежать ночевок в хоспициях – кишащих блохами и клопами гостиницах, устроенных для направлявшихся в Святой город паломников. Весьма практичными оказались и клетки на колесах, которые кораблестроители соорудили для тура и белых медведей. Плотники взяли изогнутые брусья, из которых обычно делали корабельные ребра, и сколотили из них каркас для клеток, так что получилось, что наши звери продолжили свой путь в элегантных крытых повозках, похожих на перевернутые лодки. В результате, как заметил Озрик, наш небольшой караван больше всего походил в дороге на странствующий цирк.

Лишь в конце ноября, по холодной и дождливой погоде, мы наконец добрались до предместий Святого города. По совету Аврама я отправился вперед, чтобы отыскать друга Алкуина, номенклатора Павла, и выяснить, может ли он помочь нам отыскать теплое сухое помещение, где наше посольство вместе с животными могло бы перезимовать.

Как и предсказывал раданит, Рим произвел на меня впечатление нескончаемой разрухи. Унылым утром, безрадостность которого усугублялась непрерывным моросящим дождем, я вошел в древний город через ворота в некогда грозном бастионе. Тут и там из-под обвалившейся штукатурки проглядывал трухлявый кирпич, и нигде не было видно ни стражи, ни часовых. Я шел пешком, и у меня не было при себе ничего, кроме рекомендательного письма от Алкуина, но никто не спросил, что мне нужно в городе. Я протиснулся мимо нескольких крестьянских телег с товаром, направлявшихся на рынок, и обогнул кучку богатых путешественников, которые ехали верхом, укрываясь от непогоды подбитыми мехом плащами. Большинство же встреченных мной прохожих составляли семейные группы: мужчины, женщины и дети, ковылявшие под беспрерывной моросью, одетые в домотканое сукно и прикрывавшие головы неуклюжими капюшонами. Многие из них тащили в заплечных мешках скудные пожитки. Какой-то мужчина толкал перед собой тачку, в которой поверх вещей сидели двое детей. По долетавшим до меня обрывкам разговоров было ясно, что все они – паломники из разных мест и стран, направлявшиеся поклониться Святому городу. Но дурная погода пригасила восторг, который им следовало бы испытывать. Любые проявления радости и стремления приобщиться к чудесам безжалостно заглушались детским плачем и ворчанием родителей.

Я углубился в лабиринт улиц, а потом перешел по мосту через реку с очень мутной водой. Мне все время попадались дома, которые некогда были роскошными и величественными, но теперь сделались просто жалкими. В большинстве своем они превратились в трущобы, населенные беднотой. К тому же эти дома были настолько запущенны и так тесно жались один к другому, что я не мог понять, торговый это район или жилой. Респектабельные особняки стояли бок о бок с лавками, складами и скромными жилыми домиками. Время от времени, заворачивая за угол, я видел перед собой полуразрушенные постройки, относившиеся еще к славным временам Римской империи: триумфальную арку, давным-давно не использовавшийся театр, колонну победы, пересохший еще в незапамятные времена фонтан с затейливыми украшениями, общественные бани, где несколько веков никто не мылся. Одну из таких построек – бывший театр – как раз в тот момент старательно разбирали. Толпа каменщиков выворачивала ломами мраморную облицовку, а плиты тут же дробили кувалдами в мелкий порошок, из которого потом должны были сделать цемент. К счастью, рабочие поняли мой латинский язык и объяснили, что мне вовсе не нужно далеко ходить в поисках обители номенклатора, поскольку его самого и еще нескольких папских сановников только что видели поблизости – они осматривали недавно отремонтированную церковь Святой Марии. Каменщики даже отрядили мальчишку, чтобы тот проводил меня.

Церковь с не совсем понятным мне названием – Святой Марии Космединской – разительно выделялась в лучшую сторону из общего городского упадка. Это скромное по размеру здание, стоявшее на краю просторной пустой площади, которая, как я уже успел выяснить, именовалась форумом, определенно казалось ухоженным. Декоративная аркада с семью плавно закругленными сводами придавала фасаду красного кирпича неброское изящество. В прилегающем к церкви переулке сгрудилась толпа слуг, а под портиком, укрывшись от надоедливого дождя, о чем-то совещались четверо или пятеро мужчин, облаченных в темные туники и плащи. Мой проводник указал на одного из них, низкорослого плотного человека с широкополой шляпой на голове, который стоял чуть в стороне от остальных и потирал замерзшие руки. Заметив мое приближение, он поднял голову и, к моему великому изумлению, выразительно подмигнул.

– Я ищу номенклатора Павла, – сказал я, стараясь как можно разборчивее говорить по латыни. От толпы скучавших слуг отделился один: он быстро пошел к нам, несомненно, стремясь отогнать прочь дерзкого незнакомца, вздумавшего досаждать его господину. Мой юный проводник счел за лучшее заблаговременно улизнуть.

– Павел – это я, – заявил сановник, взмахом руки отсылая слугу прочь, – а ты, судя по произношению, скорее всего, Зигвульф, посол из Ахена, о котором мне писал мой друг Алкуин. Я уже не первую неделю жду тебя.

Неожиданно он еще раз старательно подмигнул мне левым глазом. Заметив, что при этом у него перекосилась вся левая сторона лица, я понял, что это непроизвольный тик.

– Прошу вас простить меня за опоздание, – сказал я. – В дороге мы столкнулись с неисчислимым множеством трудностей, которые задержали нас. Я прибыл лишь этим утром. А мои спутники ожидают неподалеку от входа в город.

– От души рад приветствовать тебя в Риме, – объявил Павел. Он говорил немного гнусаво, как будто был простужен, но речь его показалась мне исполненной искренней доброжелательности. – Алкуин просил меня оказать тебе содействие.

– Я не хотел бы причинять вам беспокойство. Но нам нужно побыстрее найти жилье для людей и место, где можно было бы содержать животных, которых король Карл посылает в Багдад, – ответил я, развязывая кошель, чтобы достать оттуда рекомендательное письмо Алкуина.

– Ах да, животные! Конечно, помню! – воскликнул мой новый знакомый, не обращая внимания на свиток, который я протянул ему. – Алкуин писал о них. Мне и самому не терпится их увидеть. И не опасайся побеспокоить меня. Тем более что свои дела в базилике я уже закончил.

Он повернулся к своим спутникам и сообщил, что расстается с ними, так как его призывают другие важные дела, после чего поплотнее нахлобучил шляпу и спустился по ступенькам, сделав мне знак идти за ним. Я заметил, что за нами на почтительном расстоянии последовала добрая дюжина сопровождающих. Номенклатор, вне всякого сомнения, был очень важной персоной.

– Это, в общем-то, не относится к моим обязанностям, но его святейшество требует все проверять и перепроверять, – сказал он мне, когда мы бодрым шагом двинулись по улице. – Он ожидает от перемещения много хорошего. Я же опасаюсь, что это лишь усилит воровство.

С этими словами сановник повернулся ко мне, увидел недоумение на моем лице и немного виновато усмехнулся:

– Прощу прощения. За долгие годы, проведенные при папском дворце, я привык к мысли о том, что все должны знать, что у нас происходит. Нечто вроде шор на глазах. – Он снова рассмеялся. – А ведь неплохая метафора!

– Прошу простить меня, – совсем растерявшись, сказал я. – Что за перемещение должно что-то принести?

– Перемещение святых мощей. Их необходимо перенести в пределы города. Так они окажутся в лучшей сохранности и станут более доступны верующим, – объяснил мой спутник.

Я искоса, не подавая виду, рассматривал его. На вид этому человеку можно было дать около пятидесяти лет, и лицо у него было простоватым, покрытым красными прожилками, с носом, похожим на клубень, и большими мешками под глазами. Его можно было бы принять за пьяницу, однако за грубоватым обликом угадывался незаурядный ум и, как мне показалось, искреннее душевное тепло. Он с первого взгляда стал мне симпатичен.

– Что же это за мощи? – продолжал я расспросы.

– Святых и преподобных мучеников, – с готовностью ответил Павел. – В древности городские законы не разрешали хоронить умерших в городе. Так что тела наших святых были захоронены в катакомбах, которых очень много в пригородах. А сейчас мы пытаемся собрать их и перенести в город, где останки будут храниться в надлежащих условиях и станут доступны для поклонения. И, конечно, появится больше возможностей охранить святые мощи от могильных воров, готовых порубить каждое тело на мелкие кусочки и так продавать любому, кто согласится купить.

Он ткнул пальцем через плечо назад:

– В Святой Марии рабочие выкопали новую крипту. В ней сделали ниши для мощей, которые перенесут из катакомб. А я ходил проследить, чтобы все было сделано как подобает.

– Но мне казалось, что ваши обязанности номенклатора сводятся к разбору обращений к папе, а вовсе не к надзору за перемещением мощей, – удивился я.

– Совершенно верно. Но, к сожалению, я страстно интересуюсь древней историей. Архивы я знаю гораздо лучше, нежели папский библиотекарь, который, откровенно говоря, получил это место по политическим соображениям и не знает ровным счетом ничего. Так что, если возникает необходимость определить, где в катакомбах похоронены мученики, и опознать, кому принадлежат останки, всегда зовут меня. Хотя, если уж быть совсем откровенным, кости, как правило, мало различаются между собой.

– По-моему, базилика Святой Марии должна быть очень хорошим местом для хранения священных реликвий, – заметил я, втайне надеясь, что не допустил бестактности.

– Когда у тебя будет время, зайди внутрь и посмотри сам. Там замечательная внутренняя отделка – мозаики и фрески. Все сделали священники из Византии. Многие так и называют эту церковь – Святая Мария Греческая.

Упоминание о греках заставило меня встревожиться. Я вспомнил о византийском золотом солиде, который один из моих несостоявшихся убийц в Капунге разменял у Редвальда на серебро.

– А много ли здесь живет греков? – поинтересовался я. – Мне говорили, что у пресвятого отца большие разногласия с верхами Византийской церкви.

Павел фыркнул, умудрившись выразить этим звуком сразу и приятное удивление моими познаниями, и неприязнь к затронутой теме:

– Греческие священники-отступники, беглые проповедники, честолюбивые прелаты… Рим просто кишит подобными людишками. Кто-то из них чистосердечен, а у кого-то имеются тайные, подчас далеко идущие планы. Но этих я в основном знаю – многие из них приходят ко мне в надежде на покровительство.

Он сделал небольшую паузу и продолжил:

– Я привратник пресвятого отца, но те, кого, по моему прошению, он удостаивает аудиенции, далеко не всегда обретают чаемое. Прежде чем получить покровительство папы, нужно преодолеть немало других преград.

Его слова очень походили на то, что я слышал от Аврама, когда тот предупреждал меня, что Рим подобен змеиному гнезду. Мне же следовало сохранять осторожность. Я решил, что безопаснее будет перевести разговор на что-нибудь более нейтральное, более близкое к интересам самого Павла.

– Я видел неподалеку, как рабочие разбивали мраморные плиты, содранные с весьма красивого дворца. Неужели такое здесь допускается? – поинтересовался я.

– Такими вещами здесь занимаются не одно столетие, – жизнерадостно ответил номенклатор.

Мы свернули на широкий проспект, над которым возвышалась триумфальная арка шестидесяти футов высотой, с тремя арочными пролетами, которые разделяли колонны из желтого мрамора, увенчанные огромными фигурами людей, задрапированных в тоги. Вырезанные на огромных панелях барельефы изображали сцены войны и охоты, трофеи, богов, римских воинов и разбитых противников. Фризы частично обвалились, и места отсутствовавших кусков были залеплены грязью. В трещинах древней кладки укоренились растения, и высоко над землей зеленели кусты. Все сооружение казалось предоставленным воле стихий и обреченным на разрушение.

Павел ткнул рукой в их сторону:

– Мы стоим на древней Триумфальной дороге. Арку воздвигли пять веков назад в честь военной победы империи. Но уже и тогда эти мраморные панели не были новыми. Их по большей части сняли с других построек и переставили сюда. Мы, римляне, часто забываем о почтительности к прошлому, если это бывает нам выгодно.

Мне бы слушать его повнимательнее, но как раз в этот момент я отвлекся. За триумфальной аркой возвышалось поистине невообразимое сооружение. Номенклатору не было нужды объяснять мне, что это такое. Еще когда я был ребенком, учитель рассказал мне о нем, но я никогда не рассчитывал, что смогу увидеть его собственными глазами. Колизей оказался именно таким, каким я представлял его себе, – он возвышался над землей, как гигантский продырявленный барабан со стенками из трех поставленных одна на другую искусно изукрашенных аркад, увенчанных площадкой. В одном боку барабана зияла дыра – большой участок стены был разрушен, – но, даже невзирая на это, впечатление было потрясающим.

Павел заметил мое изумление.

– Это грандиознейшая постройка всего Римского мира, шедевр архитектуры и строительного искусства, которому пока что нет равных, – сказал он, почти не пытаясь скрыть гордость.

– Да, он просто ошеломляет, – признался я.

Мой собеседник посмотрел на меня из-под полей шляпы, и на его испещренном багровыми пятнами лице мелькнула чуть ли не озорная улыбка:

– Тут-то тебе и твоему посольству и предстоит зимовать.

Решив, что ослышался, я застыл на месте, и Павлу пришлось повторить.

– Вот здесь, – он ткнул вперед пальцем, – вы и будете жить зимой. Места тут хватит и для людей, и для ваших животных.

– Но как же… – начал было я, но осекся.

Улыбка сановника сделалась еще шире:

– Алкуин перечислил мне животных, которых ты везешь. Получив его письмо, я первым делом задумался, куда же можно поместить подобных зверей. Это же все равно что устроить на постой цирк! А потом я сообразил: ведь в самом центре Рима имеется место, сооруженное специально для цирковых представлений и содержания самых странных и удивительных животных.

– Но ведь в Колизее проводились гладиаторские бои?

– И это было, но случались и битвы между дикими зверями и между людьми и зверями. И поэтому в Колизее насчитывается не одна дюжина стойл для разнообразных опасных тварей.

– Неужели их до сих пор можно использовать?

Лицо Павла снова дернулось в конвульсии, а глаз подмигнул, но сам он, не обращая на тик никакого внимания, заговорщически взял меня за рукав:

– Ты можешь и не поверить, но номенклатор, буде у него возникнет такой каприз, может обладать определенным влиянием. Кроме того, внутри Колизей не так внушителен, каким кажется снаружи, с того места, где мы с тобой стоим. Посмотри хотя бы на эти трущобы.

У подножия Колизея действительно громоздилось множество жалких лавчонок и домиков, которые можно было бы в лучшем случае назвать лачугами. Они, как устрицы, облепили стену амфитеатра снаружи. Здесь жители Рима бессовестнее, чем где-либо еще, пользовались наследием своих давних предков.

Номенклатор уверенно направился к одному из множества арочных проходов в стене нижнего яруса Колизея. Свита следовала в нескольких шагах позади нас. Мы прошествовали по сырому туннелю, где смердело гниющим мусором и экскрементами, и оказались на нижнем ярусе зрительских трибун. Похоже, что именно там, где мы стояли, в нескольких ярдах от находившейся прямо внизу арены кровавых событий, некогда размещались самые знатные, почетные зрители. Теперь же зрелище было совсем иным. На противоположной стороне амфитеатра изрядный кусок верхней зрительской аркады рухнул внутрь, и после обвала там осталась уродливая куча каменного крошева. На краю древней арены возвышалась маленькая, простенького вида часовня, сложенная из собранных здесь же камней. Возле часовни, прямо на арене, было устроено кладбище. Могильными камнями служили грубо обтесанные куски разбитых мраморных монолитов. Чуть ли не вся нижняя аркада была переделана под жилища, и от горящих в них очагов тянуло дымом. Верхние ярусы аркад были безлюдны: вероятно, находиться там было небезопасно, но все, что годилось для строительства, унесли оттуда уже давно. Впрочем, кое-что до сих пор валялось на арене неопрятными кучами. Единственный участок, который мог бы соответствовать былому назначению гладиаторской арены, лежал прямо перед нами – огороженная прочным полукруглым, ярдов тридцати в размахе, дощатым забором площадка, очищенная от мусора и ровно засыпанная песком. Обращенные к этой площадке несколько рядов каменных сидений выглядели намного опрятнее, чем все, что имелось вокруг.

– Когда-то здесь помещалось пятьдесят тысяч зрителей, – сообщил Павел, направляясь по полуразрушенной лестнице в очередное помещение. – В наши дни здесь лишь изредка устраивают представления – на этом самом месте. И смотрят их от силы несколько сотен человек.

Я промолчал, пытаясь уложить в голове, насколько сильно – в худшую сторону – Колизей отличался от того, что я представлял себе.

– В дни расцвета Колизея диких зверей держали под землей, – продолжал номенклатор. – Тут была устроена целая система из подъемных люков, разных блоков и других механизмов, благодаря которым животные появлялись на арене, словно по волшебству. Но все механизмы давно поломались или истлели. Ну, а ты сейчас увидишь стойла, которые здесь сохранились.

Мы подошли к тяжелым двустворчатым деревянным дверям, вделанным в высокую стену самой арены. Двери пребывали в очень хорошем состоянии, и на их металлических петлях даже виднелись капельки масла. Номенклатор остановился и выждал, пока один из его слуг, рысцой подбежавший к нам, отодвинул массивный засов и распахнул перед нами обе створки. Войдя внутрь, мы оказались в просторном вестибюле с высоким сводчатым потолком, чистыми белыми стенами и полом, выложенным тщательно подогнанной каменной плиткой.

– Здесь участники представлений дожидались своего выхода, – просветил меня Павел. – Ведь гладиаторские бои были отнюдь не единственным видом развлечений, которыми в Колизее забавляли публику. Здесь провозглашали государственные акты, устраивали пышные шествия, цирковые представления, показывали драмы, в которых разыгрывали легенды из жизни римских богов и богинь, в которых участвовали и наездники на лошадях. Разыгрывали даже морские сражения!

В противоположной входу стороне вестибюля начинался широкий коридор, от которого в обе стороны отходило несколько дверей. Павел подошел к первой из них, широким жестом распахнул ее передо мной и объявил:

– Здесь они держали своих кляч.

Я окинул взглядом просторный, хорошо оборудованный денник. Воздух и свет поступали через маленькое окошко, проделанное в задней стене выше человеческого роста. Имелись здесь и каменные ясли, и даже желоб в полу для стока мочи.

– Это стойло прекрасно подойдет для тура! – радостно воскликнул я.

– Алкуин уверяет меня, что это единственный на свете тур, которого держат в неволе. Я просто горю от нетерпения – так мне хочется увидеть его, – ответил мой спутник. – Здесь есть подходящие помещения для всех ваших зверей. Я прикажу своим людям расчистить место на арене, чтобы зверье можно было выпускать на прогулку, – он зашелся одышливым смехом, – хотя и не одновременно.

– Я непременно напишу Алкуину и сообщу ему о вашей доброте, – пообещал я.

Сановник чуть заметно пожал плечами:

– А для того, чтобы разместить людей, я подготовил один из тех домиков в нижней аркаде, которые мы видели по дороге сюда.

Мы вернулись на арену, где нас терпеливо поджидали слуги номенклатора. К ним присоединились еще двое мужчин, стоявших рядом с большим ящиком, по обе стороны которого торчали длинные ручки. Он показался мне похожим на высокую кровать с балдахином. Что поделать – я никогда прежде не видел носилок.

Номенклатор остановился и повернулся ко мне:

– Один из моих слуг проводит тебя к твоим спутникам. Если что-нибудь понадобится, сразу дай мне знать.

Он вошел в носилки и глубоко откинулся на сиденье. Носильщики взялись за ручки, выпрямились, и рябое лицо Павла оказалось на одном уровне с моим.

– Надеюсь, ты и твои спутники не откажетесь разделить со мной трапезу в моей официальной резиденции? – пригласил меня сановник. – Мне хотелось бы выслушать рассказ о вашем путешествии.

– Я буду очень рад, – ответил я.

– Если не сочтешь, что это слишком рано, я предложил бы завтрашний вечер. Я пришлю кого-нибудь, чтобы вас проводили. И хочу предупредить: старайтесь не ходить по Риму в одиночку, особенно в темное время суток. Не хотелось бы писать Алкуину письмо о том, что с тобой или твоими товарищами случилось что-то нехорошее.

По его команде носильщики тронулись с места. Я провожал глазами моего нового союзника, которого осторожно несли по лестнице, и думал о причинах, заставивших его проявлять такую заботу о моей безопасности.

На следующее утро – столь же серое и пасмурное, как и накануне, но, по крайней мере, без надоедливого дождя – мы ввезли наши повозки с клетками-лодками в город и направились к Колизею. Я тревожился о том, как нам перевести тура в его новую обитель, не подвергаясь при этом чрезмерной опасности, но Озрик очень кстати заметил, что один из ведущих с улицы арочных проходов заметно шире остальных, и указал мне на него. Проход был закрыт массивными воротами, которые, похоже, давно не открывались. Коридор за ними выводил ко вторым воротам, которые открывались прямо на арену. Мы не без усилий открыли сначала первые, а потом вторые ворота, задом наперед провезли через них клетку тура и открыли ее дверь. Освобожденный бык, сердито взревывая, пробежал по коридору, оказался на арене, сделал пару кругов по ней, мотая рогатой головой и высматривая врагов. В конце концов он вошел-таки в тот самый проход, который вел в помещение для артистов, и, с разгону пробежав вестибюль, оказался в том стойле, которое предназначалось для него изначально. Вало, следовавший за быком на почтительном расстоянии, закрыл и запер за ним дверь. Препроводить к новому месту жительства Моди и Мади ему было куда легче.

Дом, который предоставил нам номенклатор, находился на расстоянии броска камня от помещений, отведенных для животных. К тому времени, когда к нам явился слуга Павла, чтобы проводить нас на ужин, мы успели разместить там все оставшееся у нас имущество. Вало идти в гости не захотел: он вызвался остаться с животными, так что к номенклатору отправились со мною Озрик, Аврам и Протис. Провожатый повел нас от центра города, вверх по склону пологого холма в район, который произвел на меня впечатление полной разрухи. Среди руин старых домов копошились тощие куры. Запущенные сады частично были вырублены под небольшие виноградники, а то, что осталось, служило загонами для коз и коров. В нижних этажах зданий, давно лишившихся крыш, держали свиней и другую скотину. И среди всего этого запустения возвышался большой кирпичный дом с портиком, по всей видимости, некогда принадлежавший кому-то из знатных римлян.

Павел встретил нас в просторном вестибюле. Его темная священническая ряса резко контрастировала с яркими узорами мозаичного пола.

– За столом нас будет только пятеро, так что я велел дворецкому подать трапезу в одном из малых боковых покоев, – сообщил он нам.

Я представил ему своих спутников и сразу же поинтересовался, почему вокруг так много необитаемых жилищ.

– Население города быстро сокращается, – объяснил хозяин, направляясь в глубь своего дворца. – Нынче жители предпочитают селиться в центре, поближе к реке, но я никак не могу понять, что их туда тянет. Зимой низинные районы часто заливает наводнениями, и обитателям приходится спасаться на верхних этажах своих жилищ.

Мы вошли во второй зал, оказавшийся еще просторнее первого, и Павел указал на небольшой бассейн прямо посередине мраморного пола.

– Городские акведуки постепенно разрушаются, и воду для питья и приготовления пищи приходится доставлять в бочках на телегах. А здесь мы собираем дождевую воду с крыши, – похвастался номенклатор.

Оштукатуренные стены были покрыты фресками, изображавшими эпизоды из древних легенд. Краски заметно поблекли, но сама роспись сохранилась во всех деталях, и я чувствовал, что Протис с превеликим трудом сдерживается, чтобы не перебить хозяина и не начать рассказывать нам о том, что там нарисовано.

– Дом принадлежит Церкви, и я здесь всего лишь жилец, – сказал Павел. – Папа Адриан решил устроить здесь монастырь. Я организовал счастливцу аббату папскую аудиенцию, и он решил, что лучше будет, если я поживу здесь до тех пор, пока он не накопит денег для перестройки здания. А денег нужно немало.

Он бросил на меня лукавый взгляд, словно напоминая о том, что повседневная жизнь в Риме определяется близостью к власти и умением интриговать.

В сравнительно небольшой комнате, где на стенах были изображены умиротворяющие пасторальные сцены, вокруг стола стояло пять кресел. Я ничего не ел с самого утра, и при виде зеленых и черных маслин в мисках, блюд с сыром и вяленым мясом и ломтей хлеба у меня в животе заурчало от голода. Когда мы расселись, номенклатор принялся церемонно просить прощения за простоту блюд и объяснил, что его повару зимой трудно добывать свежие продукты. Однако к первой перемене нам подали блюдо печеных яиц, затем последовала рыба с острыми соусами, а потом небольшие чашки густого подслащенного молока с каким-то незнакомым мне ароматом. На всем продолжении трапезы слуги, передвигавшиеся за нашими спинами, следили, чтобы ни у кого из нас не опустел винный кубок. Когда убрали последнюю перемену, у меня уже слегка зашумело в голове. Тут-то наш хозяин и повернулся ко мне и, в очередной раз подмигнув глазом на перекошенном тиком лице, сказал:

– Ну а теперь пришло время поведать о вашем странствии.

Завидуя втайне моим товарищам, которым предстояло лишь слушать мой рассказ, я попросил воды, отхлебнул глоток и начал повествование с вызова к Алкуину и последовавшей за ним аудиенцией короля Карла в его личных покоях. Номенклатор слушал меня внимательно, время от времени окидывая взглядом лица остальных гостей и не забывая подавать слуге знак наполнить кубки.

Когда я дошел до неудачи в поисках единорога, Павел кивнул с явным сочувствием:

– Ты искал его совсем не в тех краях. Единорогов находили отнюдь не на севере, а, напротив, в Индии.

– Откуда такие сведения? – рискнул спросить я.

– В архивах имеется упоминание о похожем на быка звере с одним рогом, которого привезли в Рим для представления в Колизее. Зверя выставили против медведя. Медведь победил, – рассказал хозяин дома.

– Это животное было белым? – спросил я. Если в зверинце багдадского халифа имеется белый единорог, дары Карла будут смотреться рядом с ним довольно жалко.

– На этот счет там ничего не говорилось, – ответил номенклатор. – Но прошу тебя, продолжай рассказ. Много ли опасностей вы встретили в столь дальних северных краях?

– Много беспокойства нам могли бы доставить белые медведи. Но оказалось, что Вало, мой помощник, обладает способностью укрощать их.

Озрик деликатно кашлянул:

– Ты забыл о покушении на тебя в Каупанге.

В глазах Павла блеснуло любопытство:

– Ну-ка, ну-ка, расскажи!

Я описал двух злодеев, ворвавшихся с ножами ко мне в комнату. Когда же я закончил, Павел задумчиво произнес:

– Случись это в Риме, я сказал бы, что нападавшие на тебя вовсе не были простыми грабителями.

– Я тоже подумал, что это было подстроено, – ответил я и развязал висевший на поясе кошелек. Оттуда я вынул золотую монету Оффы, которую дал мне Редвальд и которую я хранил как память, и протянул номенклатору. – Этот человек – Оффа, король Мерсии, – был бы рад моей смерти. А сама эта монета принадлежала одному из нападавших и, возможно, была частью аванса.

– Можно мне взглянуть? – вмешался в разговор Аврам. Он сидел по правую руку от меня, и я передал ему монету. – Поразительно, – сказал раданит, повертев ее в пальцах. – Я, конечно, слышал о короле Оффе, но никогда прежде не видел его монеты. Это копия арабского динара, но я подумал бы, прежде чем пускать ее в оборот, торгуя с сарацинами. – Он ухмыльнулся, как будто имел в виду что-то, понятное не всем, и передал монету Озрику: – Ты наверняка поймешь, в чем тут дело.

Пока мой друг рассматривал монету, я недоуменно переводил взгляд с него на Аврама и обратно. Впрочем, продолжалось это лишь несколько мгновений.

– Конечно же, понимаю, – сказал Озрик. – Тут сарацинскими буквами написано имя Оффы. Беда лишь в том, что чеканщик не знал этой письменности и на монете имя перевернуто вверх ногами.

Он вернул мне монету, и я убрал ее в кошелек.

Павел кивнул слуге, и тот проворно убрал со стола чашки из-под молока и подал вместо него тарелки с орехами и сушеными фруктами.

– Тебе повезло, что ты выбрался из этой переделки живым, – заметил номенклатор.

– Меня тогда спас Редвальд, – отозвался я. – А в другой раз нам на выручку пришел Протис – вот он сидит. Нам в путешествии везло на корабельщиков.

– Значит, приключения еще не закончились? – удивился сановник, предвкушая продолжение рассказа, и, выбрав вяленый абрикос, откусил от него небольшой кусочек.

Я картинно описал, как медленно тонул корабль Протиса и как ему самому пришлось с командой спасаться в шлюпках. Когда же я дошел до появления на берегу приплывшего своим ходом тура, Павел в восхищении прищелкнул пальцами.

– Надо же – бык из моря, ни больше ни меньше! – воскликнул он. – Эта легенда изображена на одной из фресок, имеющихся в этом доме. Ведь седьмым подвигом Геракла была поимка Критского быка на острове, где тот обитал. Геракл сделал это по приказу царя Эврисфея, но, когда герой привел зверя к его дворцу в Греции, царь так перепугался, что даже не решился посмотреть на быка. Тогда Геракл выпустил зверя, и тот бесчинствовал в окрестностях Микен, пока его не убил другой герой, Тесей.

– Такой истории я не знал, – признался я. – Мне говорили, что Тесей убил Минотавра в Лабиринте.

Хозяин дома медленно, задумчиво откусил от абрикоса еще кусочек.

– Очень может быть, что Минотавр и Критский бык – это одно и то же. У каждой истории имеются разные варианты.

– Критский бык – это был просто бык, только очень опасный, – не выдержав, встрял в разговор Протис. – А Минотавр был диковинным чудовищем, наполовину быком, наполовину человеком.

– И какая же половина кому принадлежала? – чуть заметно улыбнувшись, осведомился Аврам.

Молодой грек воспринял вопрос со всей серьезностью:

– Минотавра рисуют то с головой человека, приставленной к бычьему телу, то с телом человека, но бычьими головой и хвостом.

– И то и другое крайне маловероятно, – проворчал себе под нос раданит.

Протис явно не услышал этой реплики.

– Минотавр, – продолжал он назидательным тоном школьного наставника, – был порождением королевы Крита, совокупившейся с быком. Она спряталась в чреве деревянного чучела коровы, и бык овладел ею.

Аврам громко хмыкнул, но увлекшийся рассказом моряк снова не обратил на это внимания.

– У людей ведь рождаются иногда самые странные на вид дети, – заявил он. – Наверняка все слышали и о младенцах с перепонками между пальцами рук и ног, как на лягушечьих лапах?

Я подумал, что лучше будет вмешаться, пока Протис не завязал спор с нашим драгоманом:

– Полагаю, мысль о существе с головой быка и человеческим туловищем не стоит отвергать так уж с порога. В бестиарии короля Карла имеется несколько диковинных животных, которые, вероятнее всего, являются плодами неестественного совокупления. Например, камелопард покрыт пятнистой шкурой, как леопард, а обликом похож на верблюда. Он вполне может быть порождением этих двух животных.

Наш маленький спор заинтересовал номенклатора. Он аккуратно положил на стол косточку абрикоса, взял у слуги салфетку и вытер губы.

– На представлениях с дикими зверями в Колизее, о которых я уже говорил, были и камелопарды.

– И что же они собой представляли? – полюбопытствовал я.

– Судя по всему, это были робкие и слабые создания. Двух таких доставили сюда из Африки – путешествие было долгим и трудным – и выпустили на арену. Они принялись метаться в панике, – стал рассказывать сановник. – Потом к ним пустили голодных львов… и толпу ждало сильное разочарование. Львы очень быстро повалили и убили камелопардов, а те даже не попытались защищаться.

– Если бы римлянам довелось увидеть белых медведей, вот тут-то они поразились бы! – важно заявил Протис. Должно быть, вино удалило ему в голову.

– А они видели их, – милостиво сообщил ему Павел. – Мне попалось описание одного представления на арене Колизея, когда в нее напустили воду и сделали несколько озер с островами, на которые пустили белых медведей и тюленей, и римляне смотрели, как медведи охотились на тюленей. Изумительно!

Тут мне пришла в голову новая мысль:

– Не осталось ли от предков каких-нибудь сведений о том, каким образом они содержали медведей взаперти живыми и здоровыми?

Номенклатор сразу сообразил, к чему я клоню:

– Завтра прикажу писцу как следует покопаться в архивах и поискать, не сохранилось ли там каких-нибудь записей об этом.

– Я буду вам глубоко признателен – эти сведения будут очень полезны Вало. Ему ведь еще придется думать о том, чтобы медведи не перегревались, когда мы летом отправимся в Багдад, – ответил я ему.

Разговор ненадолго прервался, и Павел, воспользовавшись возможностью, что-то прошептал своему слуге и вручил ему связку ключей. Тот вышел из комнаты и, вскоре вернувшись, положил на стол перед номенклатором маленький сверток материи, после чего вернул своему господину ключи.

Все мы, заинтригованные, смотрели, как хозяин дома, развернув материю, извлек из свертка тонкую бледно-коричневую палочку длиной в несколько дюймов.

– Что ты об этом скажешь? – спросил он, передавая мне эту вещицу.

Палочка оказалась очень легкой, почти невесомой, как будто ее долго и тщательно высушивали. Присмотревшись внимательнее, я понял, что это туго скрученная в спираль полоска коры.

– Понюхай, – посоветовал мне Павел.

Я поднес палочку к носу, потянул воздух, почувствовал тонкий, приятный, чуть маслянистый запах и через мгновение сообразил, что именно так пахло подслащенное молоко, которым нас угощали.

– Это из моей кухни, – пояснил сановник. – Очень дорогая вещь, поэтому повар держит ее под замком.

– И что же это такое? – спросил я, снова втягивая в себя приятный незнакомый запах.

– Полагаю, в бестиарии, о котором ты упоминал, имеется раздел, посвященный замечательным птицам, – сказал Павел, одновременно улыбаясь и подмигивая.

Я кивнул:

– Там, в частности, рассказано о кречетах. Те, которых мы везем, особые – белые.

– А какие-нибудь другие птицы там упомянуты? – спросил мой высокопоставленный собеседник.

– Насколько я помню, журавли, орлы и еще маленькие черно-белые птички, которые могут предсказывать смерть королей.

– А что-нибудь о птичьих гнездах там рассказывается?

– О гнезде феникса. Когда на него попадают солнечные лучи, оно занимается пламенем, и феникс сгорает в прах, из которого появляется птенец следующего феникса.

Номенклатор хохотнул:

– Значит, ты не заметил птицы, которая куда полезнее феникса. В противном случае ты не удивлялся бы прутику из ее гнезда.

Тут я, наконец, вспомнил еще одну интересную страницу бестиария:

– Ну, конечно же, коричная птица!

Павел улыбнулся:

– В отличие от феникса, коричные птицы существуют не в единичном экземпляре, хотя где именно они живут, точно неизвестно. Для постройки своих гнезд они собирают ветки определенных деревьев. Торговцы специями посылают слуг, и те кидают камни, пока не собьют гнездо на землю, после чего собирают прутья из этих гнезд, которые потом продаются на рынках благовоний.

Сановник обвел взглядом, одно за другим, лица всех сидевших за столом и добавил:

– Мы не можем отрицать того, о чем свидетельствуют наши собственные чувства – обоняние и вкус. Корица существует, и ее запах улучшает качество пищи. Если вы увидите в своем странствии живую коричную птицу или какое-нибудь еще из редких существ, описанных в бестиарии Карла, я хотел бы, чтобы вы рассказали мне об этом на обратном пути из Багдада. Это послужит более чем достойным воздаянием за любую помощь, которую я смогу оказать вам, пока вы находитесь в Риме.

Эти слова следовало понимать как деликатный намек на то, что наша трапеза окончена. Мы поднялись из-за стола, но, когда мои товарищи направились к выходу из комнаты, Павел отвел меня в сторону.

– Хочу сказать тебе кое-что еще, Зигвульф, – произнес он вполголоса. В тоне его не было слышно ни тени прежней веселости. – Судя по рассказу о путешествии, твое посольство уже столкнулось с более чем изрядным количеством трудностей и опасностей. Тебе знакомы пословицы Плавта?

Я покачал головой.

– Это был один из самых знаменитых старинных драматургов Рима. Именно Плавт написал: «Часто великие таланты скрыты в безвестности». – Лицо номенклатора дернулось в очередном приступе тика. – Но в безвестности скрываются не только великие таланты, но и умные враги.

Поспешая вслед за своими спутниками, я попытался понять, имеют ли подозрения Павла под собой какую-то реальную основу или он просто-напросто слишком долго прожил в городе, где сама жизнь складывается из интриг и заговоров.