Глава II
ПЕСНЯ СТАРИКА КАТУЛЬТЕСЕ

Поднимаясь по тропе к “замку”, мы еще раз, сверзу, увидели яхту, ее белый корпус уже маячил на широком плесе реки. Судно плыло по течению, быстро исчезала вдали.

Косматый Приблуда увидел старого Катультесе, радостно замахал хвостом и побежал к нему, забыв о нас. Индккц стоял над обрывом. Он пристально смотрел на реку, туда, где яхта виднелась уже маленькой белой черточкой.

Недвижимая фигура Катультесе казалась вычеканенной на бриллиантовой голубизне неба. Он не обращал внимания на Приблуду, который ластился к нему, становился на задние лапы. Солнце светило в лицо, и старый держал ладонь возле глаз, смотрел на реку, не отводя взгляда.

Услышав наши шаги, Катультесе оглянулся, морщины вокруг глаз разгладились, но не сложились в знакомую нам улыбку. Старик взял меня за плечи, повернул к дому и легенько подтолкнул, быстро и негромко сказав несколько слов на своем языке.

— Чего же ты стоишь? — пришел в изумление Рыжий Заяц. — Он говорит, что из джунглей возвратился твой отец…

Дальше я уже не слушал, помчался через парк.

Отец сидел на веранде. Выпрямив ноги в тяжелых шнурованных ботинках, он держал между коленями сифон, цедил содовую и пил маленькими глотками, бросая у рот кусочки льда. Сквозь распахнутую рубашку на спине видно было загорелое тело, на широкой розовой царапине белела наклейка из пластыря. Синие штаны, полинявшие от воды и солнца, давно потеряли свой цвет, были еще и подраны в нескольких местах — он их так-сяк залатал грубой нитью. Одежда на отце имела именно тот ужасный вид, от которого сеньоре Росите каждый раз делалось плохо. Отец еще не успел переодеться и побриться, густой шапкой волосы падали на глаза, которые поблескивали весело, без наименьшей усталости — будто он только что возвратился из прогулки.

Я нерешительно остановился возле веранды, заметив там незнакомого мужчину. Он примостился в уголке. Сквозь зелень, которая заплетала веранду, пробивалось солнце, светлые пятна падали на его лицо. Отец, видно, продолжал разговор:

— Значит, комната вас устраивает? Чудесно. Ваш предшественник Купичка разместил там радиоаппаратуру, чтобы все необходимое было под рукой. Могу уверить вас, Чанади, что аппаратура в замечательном состоянии. Чего, к сожалению, не скажешь о здоровье самого Купички. Неизвестно, сколько времени его продержат врачи. Вы прибыли своевременно. Буду вам признательный, Чанади, если уже сегодня вы приступите к выполнению своих обязанностей и примете депеши от Тима Уиллера.

— Я готов, доктор.

— Мы с Уиллером попеременно работаем с нашими людьми в джунглях. На связь со мной или с Уиллером вы будете выходить дважды в сутки. Расписание радиосеансов в вашей комнате. Здесь у нас есть старенький вертолет, бывает, что он нам может понадобится в джунглях. Тогда вы передадите пилоту Аугустино координаты нашей группы и проследите, чтобы он без задержки вылетел. Вертолет всегда стоит наготове, а аэродрому отсюда близко. Это одно. Ну, а кроме того… И вы же с дороги, то сперва как следует отдохните. Обо всем другом поговорим завтра. Не возражаете?

— Как прикажете, доктор.

— Не надо так официально…Это лишнее. Мы здесь все по-товарищески друг с другом. Чувствуйте себя свободнее.

Мужчина, которого отец называл Чанади, встал. Круглолицее лицо его будто говорило: простите меня, я здесь новый человек, а потому, может, что и не так. Ступени веранды заскрипели под весом коренастой фигуры нового радиста.

— Минутку, Чанади, — остановил его отец. — Мне сказали, что с вами девочка. Это ваша дочурка?

— Моя двоюродная сестра, доктор. Так сложилось, вынужден был приехать с ней. Но если вы возражаете…

— Ну что вы! Я только хотел бы, чтобы девочка держалась детей, которые живут в доме сеньоры Роситы, нашей хозяйки. С ними также и мой сын. Для вашей сестры здесь все незнакомое, вокруг лес, джунгли. Осмотрительность не помешает.

— Спасибо, доктор. Я скажу Ержи. — На лице Чанади промелькнула улыбка.

Мы с отцом пошли в парк. В след нам из окна сеньора Росита крикнула:

— Сеньор, куда же вы? Ванна уже нагрелась!

— Благодарю, сеньора! Через полчаса я с удовлетворением понежусь в вашем замечательном мраморном корыте. Думаю, на этот раз там не будет хвостатого гостя?

— О, сеньор доктор! Мои руки еще и теперь дрожат, как упомяну о том дне. Я этого никогда не прощу сеньору Аугустино!..

Так, то была пресмешная история! Однажды Рыжий Заяц и Катультесе отправились порыбачить без меня. Я схватил насморк (впервые в жизни!), и хозяйка “замка” не отпустила меня на реку. Возвратились рыбаки с неожиданным уловом — на дне лодки лежал связанный молодой крокодил. Его пустили в бассейн, который на дворе, рядом с верандой. А ночью вода сбежала сквозь какую-то щель, и в бассейне осталась лишь небольшая лужа. Жак был в отчаянии. Сеньор Аугустино успокоил его, пообещал зацементировать трещину, а крокодила посоветовал пока что держать в ванной. И Жак послушался того совета. На беду, сеньора Росита зашла в ванную комнату, не включив света. Открутила кран с горячей водой. Ошпаренный крокодил люто захрипел, изо всех сил ударил хвостом о ванную и едва не схватил женщину за локоть. На вопль испуганной сеньоры сбежались все, кто был к тому времени в доме. Досталось тогда Жаку на орехи. А пилоту сеньора Росита задала такой трепки, что он несколько дней боялся показываться ей на глаза…

С юга надвигалась туча. В воздухе повисла густая духота. Дождь вот-вот должен был упасть на землю сплошным потоком воды. Здешние дожди льют, не прекращаясь, по несколько суток, превращая огромные пространства сельвы на топкое непролазное болото.

Отец заметил Катультесе. Остановился прислушиваясь.

Старик сидел на том же месте, где стоял недавно, на краю обрыва, над рекой. Обхватив руками колена, он тихо пошатывался со стороны на сторону и выводил протяжную мелодию, которая напоминала песню, которые я слышал в поселках индейцев каджао. Рядом сидел Рыжий Заяц, изредка швырял вниз камешки, следил, долетают ли они к воде. Перед ливнем Вачуайо потемневшая, небо отражалось в воде чернотой туч.

Отец подал Жаку знак, чтобы он не тревожил старика.

Закрыв глаза, Катультесе тихо пел:

Голос в старого был приглушен, лился будто из груди.

Я еще слабо знал язык каджао, не все понял, поэтому песня показалась мне без содержания, каким-то произвольным набором слов. Удивительно было, почему эти слова так заинтересовали отца.

Старик замолк. Взглянул через плечо, кивнул, приглашая нас садиться. Отец протянул индейцу сигареты. Седой дымок поплыл в недвижимом душном воздухе.

— Катультесе, о чем рассказывает твоя песня? — спросил отец. — Растолкуй мне, что означают слова.

— Я помогу тебе понять мою песню, так как ты ее внимательно слушал, — с достоинством сказал старик.

— Ты пел о мертвых, которые принесли бедствие в джунгли. Я не ошибаюсь?

— Нет, ты не ошибаешься. Песня о тех, что принесли нам большую беду, а самые были мертвыми. Это слова моего отца, его вместе с многими мужчинами нашего племени погнали в далекие леса, и он не возвратился оттуда.

— Мертвые никуда и никого не могут забрать. Ты это хорошо знаешь, Катультесе. И я это знаю. Даже дети знают. — Отец кивнул на меня и Рыжего Зайца.

— Так, ты говоришь правду. Наши люди и в древности не верили предрассудкам, а теперь не верят и подавно. Но мой отец сказал: пришельцы в черной одежде — племя мертвых, с ними к нам пришло горе, и все равно они мертвецы. Моего отца люди уважали за мудрость.

— Их было много, этих пришельцев в черном?

— Этого я не знаю.

— Ты сам их видел?

— Видел так, как это сейчас тебя… Они имели оружие, жгли наши жилье, стариков убивали, а молодых, сильных, а также детей забирали с собой в далекие джунгли. Вот, глянь сюда, — Катультесе выдернул рубашку. На спине, ниже левой лопатки, был глубокий след от раны. — Я убегал, а они стреляли. Один долго гнался за мной, но он плохо знал джунгли.

— Это были белые люди?

— Да…

— А потом? Что произошло потом?

— Мертвые исчезли без следа. И не стало тех, кого они силой захватили с собой.

— Почему ты запел эту песню, Катультесе?

Индеец долго не отвечал. В конце концов твердо промолвил:

— Ты не поверишь, я знаю, но когда спросил — скажу. Сегодня я видел мертвого. Того самого, который оставил рану на моем теле, она и до сих пор ноет на дождь. Я смотрел на него с этого места, где мы сидим.

Ни один мышца не шевельнулась на отцовском лице. Он спокойно смотрел в глаза старику.

— Расскажи все по порядку, Катультесе.

— Мертвый стоял в белой лодке. Лодка недавно отчалила от берега. Белая лодка со стеклянными круглыми окнами, который плавает без весел.

Мы с Жаком переглянулись. Отец и бровью не повел.

— Сколько ты прожил лет, Катультесе?

— С того времени как я родился, на твою землю восемьдесят три раза ложился белый холод, который ваши люди называют снегом и которого мне никогда не пришлось видеть.

— Сколько же тебе было, как тебя ранили?

Старик подумал, сказал:

— Пятнадцать.

— Белый мужчина, тот, что стрелял, был младший от тебя?

— Я знал, ты об этом спросишь…Он был намного старший, чем я в ту пору.

— Значит, теперь ему около ста лет, может, и все сто?

Катультесе отрицательно покачал головой.

— Нет, он сегодня значительно младше меня. Он не изменился, остался таким, каким был тогда. Да, это был он, в белой лодке. Я его запомнил на всю жизнь. У него седые волосы и усы, а кожа потемнела от нашего солнца. Но он не изменился ничуть, не стал моложе и не постарел.

— Этого не может быть, — мягко проговорил отец. — Человек не властен над временем, он не способен остановить его бег и сохранить свою внешность на десятилетие. Года всегда берут свое.

— Он не постарел, так как он мертвый.

Наступило молчание.

По выражению отцовского лица я не мог догадаться, о чем он думал в ту минуту. Он зажег новую сигарету.

— Не обижайся, Катультесе, но ты ошибся. Случается, не рассмотришь человека как следует, вот и…

Индеец взглянул на отца, лукаво улыбнулся.

— Глаза старика орла не достойные глаз молодого попугая — ты это хотел сказать? Хорошо. Вон там, на песке, возле воды, сломанная веточка. Ты ее видишь? Она рядом с камнем. Сколько на ней листочков?

Внизу на берегу, рядом с обломками гранита, что-то темнело. Но бесполезно было рассмотреть, что это такое — или веточка, или, может, щепка, вынесенная волной.

Отец признался, что не может посчитать листья.

— Там шесть листочков, седьмой надорванный, — сказал индеец.

Рыжий Заяц мигом побежал вниз и, возвратившись, положил еще не завядшую веточку к ногам старика. На веточке зеленело шесть листочков, седьмой был надорванный. Но индеец даже не взглянул на нее. Черные глаза Катультесе в тот миг нацелились вдаль, за реку, где протянулся к горизонту зеленый бархат лесов. По ту сторону Вачуайо, где-то далеко, струился в небо сизый дым.

Старый встал из земли, голос потерял предыдущее спокойствие.

— Сегодня тяжелый день. В джунглях человек поднял руку на человека.

— Бару-орчете? “Дым, который разговаривает”? Ты прочитал сигнал, Катультесе? — отец взволнованно смотрел на тоненькую струйку дыма, которая вытянулась вверх. — Много бы я отдал, чтобы понять, как это вам удается…

— Когда-то нас учили этому с детства. Каджао зажигают бару-орчете лишь тогда, когда надо известить других об очень важном. Сейчас они сообщают людям о содеянном преступлении.

— Но почему преступление? Человек мог стать жертвой хищника…

— Нет, бару-орчете рассказывает мне: на рассвете в джунглях найден молодой мужчина, он при смерти, на него совершил нападение злой человек. Те, кто зажег костер, не ошибаются.

В траву упали тяжелые капли, залопотала листва. Сквозь шум дождя донес голос сеньоры Роситы. Она звала в дом малую Мэро. За миг мы промокли до нитки. Казалось, сам воздух превратился на воду, ее поток застил джунгли, реку, в мгле исчез и дым бару-орчете, загадочная “почта” индейских племен. Мне уже приходилось видеть столбы дыма над лесом, и не верилось, чтобы таким образом люди могли передавать свои мысли другим. И рядом, под ливнем, стоял Катультесе, он умеет читать далекие дымы джунглей, как страницу книги. Я взглянул на индейца с затаенной боязнью и уважением.