41
Для решающей битвы партизаны всего горного района объединились в один мощный кулак и собрались невдалеке от Медвежьего лога.
К отряду Горалека присоединилось три отряда таких же размеров и более десятка групп по пятнадцать — двадцать человек в каждой. Утром прибыли связные и доложили, что на марше еще три отряда из соседних районов. Они должны прибыть к Медвежьему логу не позже полудня.
Таким образом, к месту генерального сражения с карателями собрались внушительные партизанские силы — до двух тысяч бойцов. Конечно, это было не так уж много по сравнению с численностью и технической оснащенностью карателей, но на стороне партизан было главное преимущество: выбор места для боя и возможность нанести удар первыми. Это и должно было решить исход сражения.
Когда все отряды заняли отведенные им позиции и тщательно замаскировались, над горами появились фашистские штурмовики. Они с ревом носились над безбрежным лесным массивом, пикировали вниз, обстреливали из тяжелых пулеметов и забрасывали бомбами каждый подозрительный объект.
— Хоть бы эти стервятники до появления Кожина убрались! — тихо проговорил Локтев.
Он лежал рядом с Горалеком в кустах на вершине холма, с которого просматривался весь Медвежий лог. Это была глубокая, чуть изогнутая в дугу балка, растянувшаяся более чем на километр. Когда-то по ней проходила лесная дорога, по которой вывозили бревна с лесозаготовок, но, давно заброшенная, она густо поросла кустарником и хвойным молодняком.
На замечание Локтева Горалек отозвался густым сдержанным басом, не отрывая от глаз бинокля:
— Уберутся. Им тут нечего делать. Страх только наводят, а толку от них никакого!..
И действительно, минут через пятнадцать, сбросив все бомбы в лесные чащи и не причинив партизанам ни малейшего вреда, штурмовики улетели.
Прошло еще с полчаса в томительной тишине. И вдруг где-то вдали возник рокот множества моторов. Рокот нарастал и постепенно наполнил собой весь лес. Это шли главные наземные силы карателей.
По плану, разработанному бароном фон Норденшельдом, наступление на горы должно было происходить в шести направлениях. Но основной поток — два полка мотопехоты, усиленные танковым дивизионом и батальоном горных егерей, — должен был двигаться через Медвежий лог к месту, где, по данным фашистской разведки, находилась база крупного партизанского отряда, созданная в малодоступном естественном укреплении. Эту базу необходимо было уничтожить в первую очередь.
Грохот моторов достиг максимальной силы. В балке появились “тигры”. Они шли колонной по узкой лесной дороге на самой малой скорости. Гусеницы их, подминая кусты, глубоко проваливались в снег и в еще не скованную морозом землю. За танками шли бронетранспортеры и наконец длинная вереница грузовых машин, набитых солдатами в касках. Солдаты сидели в одинаковых позах, словно куклы, и равномерно покачивались на ухабах. Они ехали заниматься делом, а дело требует порядка и дисциплины.
— Тоже мне дурьи головы! С танками в лес поперли! — насмешливо прогудел Горалек.
Грозный боевой порядок немецкой колонны не произвел на шахтера ни малейшего впечатления.
Локтев подумал:
“Боевой командир этот Горалек! Отличный комбат бы из него получился!..”
Но ответить на реплику друга майор не успел.
Колонна немцев к тому времени уже целиком втянулась в Медвежий лог и заполнила его от начала до конца. Танки, бронетранспортеры, грузовики, легкие штабные машины, мотоциклы с колясками, еще грузовики, а в самом хвосте — снова бронетранспортеры и танки. Балка наполнилась грохотом, лязгом и синим дымом выхлопных газов.
И в этот момент произошло нечто странное и неожиданное.
Над балкой пронеслась какая-то тень и тут же скрылась. Несколько секунд спустя прогремели пять взрывов. Два танка и бронетранспортер в голове колонны запылали, высоко выбросив столбы черного дыма. Колонна замедлила движение и остановилась.
— Что это? Неужели Кожин?! — крикнул Горалек.
— К сожалению, он!
— Артист! Вот это артист! Противотанковыми работает! — восхищенно рокотал Горалек. — Но где же он сам, майор? Ты успел его заметить?
— Вверх надо смотреть, тогда заметишь! — ответил Локтев.
Боевой порядок колонны сломался. В ней явно нарастала паника. Немцы никак не могли понять, кто и откуда на них напал. Горящие танки загородили балку и не давали двигаться вперед.
Локтев и Горалек напряженно следили за воздухом. И вот они увидели Ночного Орла.
Кожин мчался со скоростью истребителя на высоте не более трехсот метров. Теперь он летел над балкой в обратном направлении. Снова загрохотали взрывы, снова взвились к небу фонтаны огня и дыма. Из строя вышли две боевые машины противника, на этот раз в хвосте колонны.
Путь к отступлению был отрезан, оба выхода из балки были накрепко закрыты грудами расплавленного металла и пылающими обломками. В промежутке между ними, на протяжении без малого километра, ревели машины и метались люди.
Несколько рот, покинув грузовики, залегли и открыли беглый огонь по заросшим лесом склонам гор. Батальон егерей кинулся было на кручи, но туда, через их головы, стали бить из орудий танки, и егерям пришлось откатиться обратно на дно балки.
Во время второго налета Кожина увидели не только Локтев и Горалек. Многие из немцев тоже догадались посмотреть вверх и заметили стремительно летящего человека. Постепенно бессмысленный огонь по лесу прекратился. Прозвучали резкие команды и в воздух уставились сотни ружейных, автоматных и пулеметных стволов.
— Догадались, дьяволы! — прохрипел Локтев. — Хоть бы он дал уже эту свою красную ракету!.. Пропадет ведь!..
42
Над Медвежьим логом нависла зловещая тишина.
Умолкли моторы, прекратились выстрелы, затихли крики. Тысячи людей — и запертые в балке, и укрывшиеся в зарослях на ее склонах — замерли в ожидании.
Кожин заметил эту странную тишину и понял ее страшное значение. Но азарт боя уже целиком охватил его. Он твердо решил сделать третий налет на вражескую колонну и лишь после этого дать сигнал партизанам. Что ему свинцовая завеса, сквозь которую придется лететь! Он уверен в своем особом предназначении, уверен, что ни одна пуля его не коснется! Последний боевой вылет! Вперед!
Это и погубило его.
Когда он, вооружившись связками гранат и набрав высоту за пределом видимости со стороны Медвежьего лога, снова устремился к вражеской колонне со скоростью выпущенного из пращи камня, то наткнулся на заслон из сокрушительного огня. Промчавшись по инерции почти до конца колонны, он успел метнуть гранаты и разнести в щепки пять грузовиков. Но уйти уже не смог.
Локтев и Горалек отчетливо видели, как Ночной Орел замешкался в воздухе и, вместо того чтобы умчаться прочь, сделал вдруг крутой разворот, совершенно не нужный и нелепый, ясно показывавший, что Кожин уже потерял способность управлять собой. В этот критический момент он еще нашел в себе силы выстрелить красную ракету, а затем, кружась, словно лист, оторванный от ветки дерева, стал быстро, снижаться прямо на фашистские танки.
Майор что-то крикнул, с силой сжав плечо Горалека. Но его слова потонули в невероятном грохоте пальбы. Красная ракета еще не успела погаснуть, как заговорили все тридцать пять партизанских пулеметов и сотни ружей, кося кинжальным огнем мечущихся по балке врагов.
Горные егеря несколько раз бросались в атаку на склоны, пытаясь добраться до линии партизан, но их всякий раз отбрасывали свинцовым шквалом, и они скатывались обратно в балку, оставляя на склонах десятки трупов. Отдельные роты, еще не утратившие способности выполнять команды, залегли за машины и отвечали партизанам ожесточенным, но почти безрезультатным огнем.
Танки тоже принялись бить из орудий по склонам, стараясь подавить партизанские пулеметные точки. Несколько пулеметов захлебнулись и умолкли. Но к танкам уже подбирался специальный отряд, вооруженный трофейными фаустпатронами. Переползая от куста к кусту, смельчаки, несмотря на большие потери, добились своего: несколько танков окутались черным дымом, уставив к небу стволы онемевших орудий.
В это время три уцелевших танка неожиданно развернулись и ринулись прочь из балки, расшвыривая автомашины и давя своих же людей. Это было чудовищное зрелище, ужасное по своей бесчеловечности.
— Мерзавцы! Смотри, что делают! Перехватить гадов! — вне себя от негодования крикнул Локтев Горалеку.
Тот кивнул и отдал короткий приказ связному, который тут же исчез в кустах. Но перехватить танки не удалось. Они вырвались из балки и на предельной скорости ушли по направлению к городу.
— Черт с ними! Пора кончать эту музыку! — сказал Локтев.
Вместо ответа Горалек вынул ракетницу. Над Медвежьим логом одна за другой вспыхнули три зеленые ракеты — сигнал к всеобщей атаке.
— Вперед! Бей гадов!
Горалек и Локтев повели свой отряд в рукопашную схватку.
Одновременно по всей длине высоких берегов балки загремело дружное партизанское “ура”. Сотни людей поднялись во весь рост и ринулись вниз по склонам, забрасывая карателей гранатами и поливая огнем из автоматов. Натиск был настолько стремительный, что через десять минут все было кончено. Остатки гитлеровцев не выдержали всеобщей атаки партизан и сдались.
Над Медвежьим логом вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь голосами людей: командами, радостными криками, возбужденным говором, стонами раненых.
Пока Горалек и другие партизанские командиры занимались пленными и трофеями, Локтев со своей значительно поредевшей группой искал тело сержанта Кожина. Он осмотрел не только то место, куда упал Кожин, но и всю балку и даже ближайшие лесные заросли. Но напрасны были его старания- убитый ли, раненный ли, Ночной Орел исчез бесследно, словно сквозь землю провалился.
Локтеву невольно вспомнились другие поиски пропавшего сержанта — сразу после приземления десанта в этих лесах.
Тогда исчезновение Кожина тоже было непонятным, а поиски казались безнадежными. И все же Кожин нашелся. Может, и теперь найдется…
Стало смеркаться. Покидая Медвежий лог, партизаны уничтожили все уцелевшие во время боя немецкие машины. Пользоваться ими в лесу они не могли, а оставлять врагу не хотели. По всей балке запылали гигантские костры, освещая сотни вражеских трупов, разбросанных по всей ее длине.
Тогда и Локтев со своими людьми решил покинуть поле боя и вернуться на базу. На душе у него было тяжело. Как он ни утешал себя везучестью Кожина, как ни уверял себя, что сержант жив и обязательно найдется, чувство вины не покидало его. Он и только он, майор Локтев, отвечает за гибель удивительного летающего человека Ивана Кожина, столь недолго, но славно носившего грозное имя “Ночной Орел”…
43
Победа в Медвежьем логу досталась партизанам не дешево.
В одном только отряде Горалека было двадцать два человека убитых, а раненых около семидесяти. В группе Локтева осталось двенадцать человек. Раненых у него не было, убитых семеро и один — пропавший без вести.
У Иветы в этот день было работы по горло. На поле боя ее не пустили, но после боя ранеными забили весь госпитальный и два жилых отсека. Девушка работала, не жалея сил, — ко сердце ее терзала тревога за любимого.
Спрашивать о летающем человеке раненых она не решалась. Помогая партизанскому врачу накладывать повязки, извлекать пули и осколки, сшивать раны и собирать раздробленные кости, она почти не воспринимала всего ужаса этой кровавой работы. Все ждала, что раненые, может быть, сами заговорят о недавнем сражении. Но раненым было не до воспоминаний — они лишь стонали да просили воды.
В лазарет заглянул лесник Влах:
— Сестричка, поди-ка сюда!
— Что у вас, Влах? Вы тоже ранены?
Ивета бросилась к нему в надежде узнать от него что-нибудь о ходе боя и благополучно ли его начал Ночной Орел. Но Влах был в скверном настроении и отказался о чем-либо говорить.
— Нет, я не ранен, — ответил он мрачно, словно сожалея, что вышел из боя невредимым. — Меня командир за тобой прислал…
— Зачем? Что-нибудь случилось?
Влах махнул рукой и отвернулся.
— Почем я знаю! Надо. Идем давай! Ивета растерянно посмотрела на врача.
— Что ж, Сатранова, идите, коли командир зовет.
Сбросив забрызганный кровью халат, Ивета покинула лазарет и по узким темным переходам пошла вслед за Влахом к штабному отсеку. Лесник проводил ее до дверей и, крепко пожав ей руку, быстро ушел прочь.
Ивета робко постучала и вошла в каморку. Здесь были Горалек и несколько чужих командиров.
Усадив девушку на ящик, шахтер смущенно прокашлялся и, глядя куда-то в сторону, проговорил:
— Вот какое дело, сестра Ивета… Погиб сержант Кожин…
— Не может быть! — шепотом проговорила Ивета, покрываясь смертельной бледностью.
— Погиб, дорогая. Я сам это видел. Он пал, как настоящий герой. Наша сегодняшняя победа нам досталась ценой его жизни… Сиди, сиди! Ты должна знать, как все было!
Не давая Ивете произнести ни единого слова, точно боясь того страшного горя, которое вот-вот вырвется из ее груди, Горалек торопливо рассказал ей, как развертывалось сражение в Медвежьем логу и как был убит Иван Кожин.
Когда он кончил, в штабе долго стояла тишина.
Ивета не плакала. Она лишь смотрела на Горалека широко раскрытыми глазами, не в силах произнести ни слова. Она словно ждала, что Горалек скажет еще что-нибудь и появится хоть какая-нибудь надежда. Но Горалек молчал. И тогда Ивета заговорила сама — тихо, отрывисто, почти бессвязно:
— Почему я не знала, что вы не давали ему задания?.. Почему не сказали мне, что он ушел самовольно?.. Я догадывалась, а вы разубедили меня!.. Если бы я знала хотя бы в тот последний раз, когда его видела!.. Почему я не знала?! Ведь я бы не отпустила его! Я бы уговорила!.. А вы не сказали!.. Почему, почему вы мне ничего не сказали?!.
— Не надо, Ивета, не спрашивай… Ошиблись! Не ожидали, что все так обернется… — смущенно бормотал Горалек.
Но Ивета не слышала его. Она была словно в бреду.
— Почему вы мне не сказали?! — крикнула она и, закрыв лицо руками, разразилась безудержными рыданиями.
В это время вошел майор Локтев. Увидев плачущую Ивету, он сразу понял, что тут происходит, нахмурился и громко сказал:
— Тело сержанта Кожина, товарищи, отыскать не удалось. Факт его смерти не установлен. Возможно, он лишь ранен и увезен фашистами в одном из танков, которым удалось вырваться из Медвежьего лога.
Ивета вскочила, сразу перестав плакать.
— Это правда? Вы хорошо искали, товарищ майор?
— Да, Ивета. Мы сделали все, что могли. Но Кожин исчез бесследно. Этому можно дать лишь одно объяснение: Кожин жив и находится в плену. Если бы он был мертв, фашисты вряд ли стали бы его подбирать и увозить. Зачем им мертвый?..
— Жив!.. Конечно, он жив! А что в плену, это ничего! Ведь пленных освобождают. Значит, и Ивана освободят! Ведь вы освободите его, правда, товарищ майор?
— Освободим, Ивета. Конечно, освободим!.. А теперь успокойтесь и возьмите себя в руки. Вас ждут раненые.
— Да, да, там много работы, — пробормотала Ивета и, улыбнувшись сквозь слезы, быстро выбежала из штаба.
После ее ухода все присутствующие так и набросились на майора. Неужели это правда? Неужели тело Кожина не удалось найти? Неужели немцы в такой суматохе успели захватить его в плен? А может быть, он незаметно отполз в сторону и улетел?
А Горалек по этому поводу вновь напомнил о живучести шахтерского племени:
— Ну и дурак я, что поверил в его гибель! Ведь Кожин — шахтер, а мы, шахтеры, из любой переделки выбираться умеем!
Но Локтев лишь сокрушенно покачал головой:
— Не увлекайтесь, товарищи. Кожин в плену и наверняка тяжело ранен. Трудно судить, выживет он или нет. Ясно пока одно: он в плену. И лично я не уверен, что плен для него лучше смерти…
Майор помолчал, оглядел командиров сухим, строгим взглядом и уже совершенно другим тоном сказал:
— Ну что ж, товарищи, займемся текущими делами. Первое дело такое: в лесу еще бродит пять недобитых отрядов карателей. Их надо немедленно ликвидировать. Это наше общее дело, и займемся мы им столь же дружно, как и ликвидацией основных сил карателей в Медвежьем логу. Второе дело касается лишь нас с тобой, товарищ Горалек. Этой ночью мы должны принять самолет из Москвы. Нам доверена жизнь известного советского ученого. Нужно сделать все для его полной безопасности…
— Это тот самый профессор, который направлен к нам, чтобы изучать нашего сержанта Кожина?
— Да, тот самый… Третье… третье дело, товарищи, снова касается нас всех. Фронт уже близко. А это значит…
— Это значит, что нам пора самим переходить в наступление! — гаркнул Горалек.
Командиры заговорили все разом, но вскоре снова затихли, склонившись над картой.
Эпилог
ЭСТАФЕТА ПЕРЕДАНА
1
Жарким летним днем по горной тропинке, петлявшей среди густых лесных зарослей, шли парень и девушка. По снаряжению в них нетрудно было узнать альпинистов. За плечами у них были рюкзаки, на ногах — специальные ботинки с шипами.
Только где же они тут собираются тренироваться? Ведь горы в окрестностях Б. пологи и сплошь покрыты лесами.
Солнце изрядно припекало. По загорелым лицам молодых людей струился пот. Выйдя на прогалину, с которой открывалась широкая панорама уходящих вдаль зеленых вершин, парень остановился и подождал девушку, которая немного от него отстала.
— Смотри, Индра, — сказал он, — вон Белый Горб, а чуть правее и ближе, видишь — чернеет что-то вроде столба?
— Вижу, Владик.
— Это и есть Чертов Палец.
Заслонившись рукой от солнца, девушка посмотрела на горы и сокрушенно вздохнула:
— Сколько до него еще?
— Да километров пять… А ты что, устала? Тогда давай передохнем немного. За нами ведь никто не гонится.
Они с удовольствием освободились от рюкзаков и расположились на траве, в тени развесистого клена. Индра вынула пакеты с бутербродами и термос с холодным кофе. Во время еды она спросила:
— А ты уверен, Владик, что база Кожина была на Чертовом Пальце?
— Конечно, нет. Это только предположение Горалека. Накануне сражения в Медвежьем логу он был здесь вместе с Иветой и Локтевым. Нашли на снегу стеариновую свечу. Вот и все…
Индра перестала есть и задумалась.
— Странно, — сказала она через минуту. — Человек живет, с виду ничем не отличается от других людей, а на самом деле… По-моему, Владик, ничего не может быть страшнее потери памяти. Потерять свое прошлое — это в тысячу раз хуже, чем потерять руку, ногу или зрение…
— Ты о ком это, об отце или о Кожине?
— И о том, и о другом. Кожин ничего не знает о Ночном Орле, отец тоже забыл абсолютно все, даже свою профессию. И вот мы теперь ходим, ищем, собираем по крупицам их прошлое… Скажи, Владик, тебе не кажется странным, что и отец, и Кожин потеряли память одновременно, при одних и тех же обстоятельствах?
— Над этим, Индра, многие ломали себе голову, да так ни до чего и не додумались. С Иваном Кожиным всякое могло случиться. В Медвежьем логу его так изрешетили пулями, что он чудом остался жив. Потом плен, эта загадочная лаборатория, где над ним черт знает что проделывали. Тут возможен нервный шок с полной потерей памяти. Другое дело твой отец, доктор Коринта. Он не был тяжело ранен, и в гестаповских застенках его вряд ли подвергали каким-нибудь зверским пыткам. И тем не менее он пережил тот же нервный шок, что и Кожин, с точно такими же последствиями… Но нельзя забывать, что твой отец открыл препарат агравин, искусственный стимулятор свободного полета, и что с его помощью он и Кожин бежали из лаборатории-тюрьмы…
— Может, на них агравин так подействовал?
— Возможно… Формулу агравина твой отец хранил в памяти, а память потерял. Естественной способности летать Кожин лишился из-за пыток в немецком плену, а про подвиги Ночного Орла забыл, потому что тоже потерял память. Теперь мы ходим вокруг этого, как слепые вокруг забора, и не видим ни малейшего просвета… Появилась жар-птица, сверкнула своим ослепительным оперением и улетела. Хоть бы маленькое перышко успели у нее выдернуть!..
— Но, в таком случае, Владик, зачем же мы собираемся рисковать? Сам знаешь, уже был случай, что человек сорвался с Чертова Пальца и разбился насмерть. В тридцать шестом году. Говорят, он был первоклассным альпинистом…
Владик развалился на траве, закинул руки за голову, презрительно свистнул и сказал:
— Вспомнила! Неизвестно, какие тогда были альпинисты! У меня, впрочем, тоже не последний разряд. А потом, твой первоклассный альпинист просто так полез, вот и сорвался, а мы…
— Что — мы?
— А мы на этом Чертовом Пальце можем найти перо жар-птицы… Доказать, что Ночной Орел в самом деле существовал, — разве этого мало? Ведь столько лет прошло, а никто этим делом серьезно не занимался. А почему? Да потому, что не осталось никаких доказательств. Рассказы очевидцев! Да кто станет считаться с этими рассказами, ежели сами герои событий ничего не помнят и ничего не могут подтвердить!
— А если мы на Чертовом Пальце ничего не найдем?
— Будем искать в других местах. У Ночного Орла была какая-то база. Это вне всяких сомнений… Конечно, я рискую с этим Чертовым Пальцем. Но я рискую не ради рекорда, а ради спасения великого открытия. Ради этого я поступил на биохимический, ради этого занимаюсь альпинизмом и парашютизмом, ради этого я могу сделать все, что угодно!
— Значит, ты веришь в Ночного Орла?
— Верю, Индра.
— И веришь, что он снова полетит?
— В этом у меня уверенности нет. Но если Кожин сам убедится, что Ночной Орел не сказка, он здорово поможет нашему делу. А летать? Летать может и кто-нибудь другой…
— Например, ты, да?
— А хоть бы и я! Это заветная мечта моего детства!
— Забавный ты, Владик… — улыбнулась девушка.
Отдохнув, они двинулись дальше. Когда солнце, перевалив через вершину своего пути, уже стало спускаться вниз, они достигли наконец подножия Чертова Пальца.
2
Снизу каменный столб казался совершенно неприступным. Его темно-серые выщербленные стены отвесно уходили в головокружительную высоту. Все пространство вокруг было усеяно большими и малыми каменными глыбами, густо заросшими травой и кустарником. Над двузубой вершиной Чертова Пальца с криком кружили птицы.
Молодые люди поставили палатку, развели костер. Пообедав разогретыми консервами и отдохнув после трудного перехода, они до самого вечера бродили вокруг диковинного утеса, выбирая удобное место для восхождения…
Утром, задолго до восхода солнца, они были уже на ногах. Позавтракав, Владик проверил снаряжение, опоясался страховочной веревкой, прикрепил к поясу связку железных скоб и решительно направился к каменному столбу. Индра пошла за ним, тоже в полном снаряжении, готовая в любую минуту прийти на помощь товарищу.
— Смотри, Владик, зря не рискуй! Увидишь, что трудно, возвращайся. Лучше в другом месте попытаемся.
— Не беспокойся, не маленький. Я даже права такого не имею — зря рисковать… Ну, я пошел!..
Первые сто метров Владик одолел сравнительно легко, почти не израсходовав скобы. Но дальше каждый метр приходилось брать с бою.
— Вернись! Владик, вернись! — крикнула снизу Индра, заметив, что он выбивается из сил.
Но Владик сделал вид, что не слышит ее зова. Он был уверен, что одолеет Чертов Палец с первой попытки.
Поднявшееся над горами солнце стало припекать все сильнее и сильнее, но Владик лез все выше и выше.
Индра перестала звать товарища. Затаив дыхание она следила за его медленным продвижением вверх. До вершины ему оставалось еще метров пятьдесят.
“Вдруг не доберется?” — с тоской подумала девушка.
Неожиданно Владик исчез, словно куда-то провалился. В первое мгновение Индре показалось, что он сорвался, и сердце у нее замерло, но тут же она убедилась в своей ошибке и успокоилась: “Значит, добрался до какого-то убежища и скрылся в нем…”
А Владик тем временем стоял на узкой площадке за острым зубцом и дышал, как загнанная лошадь. Зубец, скрывавший площадку, снизу был незаметен — настолько он сливался с выступами и расселинами этого гигантского столба. Ноги у Владика подкашивались от усталости, все тело ныло, как избитое. По лицу, смешиваясь с пылью, катились горячие струйки пота, но глаза его сияли от радости. В скале темнело отверстие, закрытое чем-то пятнистым.
— Вот оно! — проговорил Владик хрипло. — Гнездо Ночного Орла!.. Прав был Горалек, абсолютно прав!..
Чтобы перебраться с площадки в пещеру, пришлось израсходовать две последние скобы. Откинув полуистлевшую плащ-палатку, Владик залез в грот.
Сердце его гулко стучало от волнения: он увидел убежище Ночного Орла таким, каким Кожин оставил его в то холодное зимнее утро конца декабря 1944 года, когда полетел на сражение в Медвежьем логу. Оставил в надежде, что скоро вернется, но так и не вернулся — никогда.
С благоговейным трепетом осматривал Владик жилье удивительного летающего партизана: постель с ворохом одеял, аккумуляторный приемник, мешок с пустыми консервными банками (приготовленный, вероятно, для выброса где-нибудь подальше от базы) и целый склад заржавевшего оружия — мины, гранаты, автоматные диски…
Но больше всего Владика обрадовала большая, в черных корках тетрадь, в которой оказались краткие заметки самого Кожина о его боевых операциях и планах. Заметки отлично сохранились. Кожин в них неоднократно упоминал о своей способности летать. Одного этого было достаточно, чтобы опровергнуть все доводы скептиков.
Владик так увлекся записками Кожина, что совсем забыл про свою подругу, ожидавшую его у подножия утеса. Но вот до него донесся ее тревожный голос. Владик опомнился. Надо известить Индру, что все хорошо!.. Он осмотрелся и взял из мешка пустую консервную банку. Потом поискал глазами какой-нибудь обрывок бумаги. На приемнике лежала стопочка аккуратно нарезанных пожелтевших листков. Он взял ее и обнаружил, что на всех листках написана одна и та же фраза:
“Это сделал Ночной Орел!”
“Визитные карточки Кожина!” — догадался Владик, вспомнив рассказы Горалека о подвигах Ночного Орла.
Взяв из стопки один листок, он сунул его в консервную банку и плотно пригнул не полностью отрезанную крышку. Затем, размахнувшись, швырнул банку далеко за остроконечный зубец. Банка с оглушительным звоном полетела вниз, подскакивая на выступах и распугивая птиц.
“Пусть Индра порадуется моему успеху!” — подумал Владик и снова занялся осмотром пещеры.
3
Напрасно Владик считал, что проблемой Ночного Орла никто серьезно не занимался. В те дни, когда он отправился на штурм Чертова Пальца, в Москве состоялось закрытое заседание специальной комиссии Академии наук СССР. Заседание было последнее, заключительное: пора было подвести итоги десятилетней работы по изучению материалов о так называемом “феномене свободного полета”.
Помимо ученых, входящих в состав комиссии, на заседание были приглашены только лица, имеющие непосредственное отношение к делу. Среди них были: Иван Кожин, Вацлав Коринта, полковник Локтев, Ивета Кожина, Марта Коринтова, лесничий Влах, директор одной из остравских шахт Горалек и другие. На специальном самолете были привезены бывшие нацистские чины, ныне военные преступники, отбывающие свои сроки по приговору народного суда.
Председательствовал на собрании профессор Батурин.
Сначала были зачитаны все собранные материалы: докладная записка майора Локтева, составленная в январе 1945 года, протоколы экспертов о секретной лаборатории в Праге, где нацистские ученые пытались раскрыть тайну Ночного Орла, взятого в плен при сражении в Медвежьем логу, показания очевидцев и участников событий. После чтения, продолжавшегося два с половиной часа, комиссия приступила к последнему опросу главных свидетелей.
Первым попросили высказаться Ивана Кожина. Он заявил:
— Мне трудно говорить от имени Ночного Орла, хотя меня и убедили в том, что именно я и был тем летающим человеком, о котором говорится в докладной записке товарища Локтева. У меня нет подлинного прошлого. Я знаю о своей минувшей жизни лишь по рассказам друзей. Я же сам помню себя лишь с чешской деревни Кнежевесь. Как я в ней очутился, не знаю. Правда, мне подарили, если можно так выразиться, искусственное прошлое, этакий своеобразный психологический протез, которым я могу пользоваться в жизненном обиходе, но который не имеет живой связи с моим теперешним сознанием. Так искусственная нога позволяет человеку двигаться, создает внешнее впечатление его физической полноценности, но она ничем не связана с живым организмом: в ней не пульсирует живая кровь, в нее не идут от мозга тонкие волокна нервных тканей. Даже воспоминания раннего детства, вошедшие в сознание человека по рассказам взрослых, имеют больше права называться живым прошлым, чем тот психологический протез, который заменяет прошлое в моем сознании. Ночной Орел для меня столь же загадочен, товарищи, как и для вас. Мне рассказали о его подвигах на территории Чехословакии, о пытках, которым он подвергался в плену у нацистов в какой-то секретной тюрьме-лаборатории, о его побеге из этой тюрьмы вместе с товарищем Коринтой. Вы знаете все подробности этих событий не хуже меня. Вернувшись в жизнь с новым сознанием, я много раз пытался обнаружить в себе те необыкновенные способности, которые приписываются Ночному Орлу. Но напрасно. Что-то, видно, нарушилось в нервной структуре моего организма. Я страдаю теперь боязнью высоты, а это ни в коей мере не вяжется со способностью свободно парить в воздухе. С полной ответственностью я могу говорить лишь о последнем десятилетии своей жизни, но это вряд ли может кого-нибудь заинтересовать…
После этого попросили высказать свою точку зрения бывшего врача Вацлава Коринту. Он был предельно краток:
— У меня нет прошлого. В отличие от моего друга Ивана Кожина я не ощущаю приписываемое мне прошлое как психологический протез. Мне противно отождествлять себя с героем каких-то невероятных рассказов о летающих людях. Мне кажется это несерьезным. Мне приписывают открытие принципа свободного полета и изобретение какого-то агравина — чудесного препарата, способного приводить организм человека в состояние искусственной невесомости. Мне ничего не известно об этих делах. Здесь зачитывались показания гитлеровцев из секретной лаборатории. Они утверждают, что видели действие агравина на кролике и на эсэсовских солдатах. Я не знаю, что они там видели, но считаю этот агравин, равно как и идею свободного полета вообще, полнейшим абсурдом. Это противоречит здравому смыслу. Больше мне нечего сказать по этому вопросу.
— Товарищ Коринта! — обратился к нему профессор Батурин. — Наши эксперты напрасно бьются над загадкой кровати-весов. С этим странным спальным прибором мы столкнулись в секретной лаборатории нацистов. Кроме того, о подобном, хотя и более примитивном приспособлении нам рассказал присутствующий здесь товарищ Влах. Если вы не можете вспомнить о назначении этого прибора, то, быть может, в ваших мыслях заново возникнет какая-нибудь интересная ассоциация в связи с этим несколько непривычным агрегатом? Любое ваше предположение будет ценным…
— Нет, у меня не возникает никаких ассоциаций, — ответил Коринта. — Мне уже сотни раз задавали этот вопрос о кровати-весах, но мне этот прибор кажется просто нелепой технической шуткой.
— Еще вопрос. Вы пытались вернуть себе прежнюю профессию?
— Я ничего не знаю о моей прежней профессии и знать не желаю. Читать и писать я научился, и этого мне достаточно. Я работаю на заводе кладовщиком. У меня есть жена, дочка. Чехословацкое правительство выплачивает мне пенсию по инвалидности. Меня уверяют, что я бывший узник гестапо, участник Сопротивления и прочее в этом роде. Пенсию мне назначили за какую-то психическую травму, в результате которой я полностью потерял память. Пусть так, правительству виднее. Но сам я не чувствую себя инвалидом. Я здоров и вполне доволен своей судьбой.
Тогда профессор обратился к бывшему директору секретной лаборатории, нацистскому профессору Глейвицу:
— Господин Глейвиц, вы можете подтвердить, что выступавший сейчас человек действительно является доктором Вацлавом Коринтой, бывшим узником вашей секретной лаборатории?
— Да, могу. Это и есть доктор Коринта. Он мало с тех пор изменился.
— Что вам говорил доктор Коринта по поводу кровати-весов?
— Он говорил… Ах, да! Он говорил, что кровать-весы показывает весовые колебания в организме человека во время сна. Он говорил, что только так можно установить, пригоден человек для агравинизации или нет.
— О каких весовых колебаниях шла речь и какие данные выяснял доктор Коринта?
— Это был его секрет, который он категорически отказался выдать.
После этого профессор Батурин попросил полковника Локтева и директора шахты Горалека рассказать о полетах Кожина. Локтев рассказал об испытании Кожина и о сражении в Медвежьем логу. Горалек подтвердил, что был очевидцем изложенных событий.
После этого снова вернулись к кровати-весам и попросили лесничего Влаха рассказать все, что он об этом знает. Лесничий подробно изложил, как он в городе Б. доставал для Коринты десятичные весы и как помогал устраивать на них кровать для Кожина на чердаке сторожки. О назначении прибора он ничего не знал.
В заключение дали слово женщинам. Ивета Кожина сказала:
— Я ни разу не видела Ивана в полете. Только один раз он спрыгнул со мной на руках с третьего этажа. Но это был не полет, а просто немного замедленный прыжок. Последний раз я встретилась с Иваном, когда он был еще Ночным Орлом, накануне сражения в Медвежьем логу. А потом я увидела его уже больным, когда они с доктором Коринтой пришли в Кнежевесь после побега из нацистской лаборатории. Оба были в ужасном состоянии: забыли речь, забыли все человеческие навыки. Взрослые младенцы, которым всему пришлось учиться заново.
Марта Коринтова знала еще меньше:
— Во время войны я выполняла важное задание подпольной Коммунистической партии. Требовалось войти к нацистам в доверие и поступить на службу в комендатуру СС. Мужу я об этом рассказать не могла. Он ушел от меня, добился перевода из Праги в глухую провинцию. О его встрече с Кожиным и о всей его научной работе я ничего не знала. Самого Кожина я впервые увидела в деревне Кнежевесь, куда он и мой муж пришли после побега из нацистской секретной лаборатории. Оба уже были больны…
На этом заседание специальной комиссии закончилось. Последняя попытка пролить свет в загадочную историю летающего человека и найти хоть малейшую нить, за которую можно было бы ухватиться и распутать весь клубок, полностью провалилась. Оставалось составить отчетный доклад и сдать дело в архив.
4
До глубокой ночи засиделся профессор Батурин над составлением окончательного заключения специальной комиссии для представления в Президиум Академии наук. Это была последняя печальная работа по проблеме свободного полета. В тексте доклада приходилось в изобилии употреблять отрицательные частицы: “не обнаружили”, “не подтвердилось”, “не установили”. Работа поэтому не увлекала, подвигалась медленно, с натугой.
Было досадно, что многолетний труд, положенный на скрупулезное изучение истории Ночного Орла и материалов секретной нацистской лаборатории, не принес решительно никаких плодов. Рассудок не желал мириться с этим, воображение то и дело рвалось на простор безудержных мечтаний. Лишь сознание ответственности заставляло ученого держаться тесного русла проверенных фактов.
Время от времени, отложив перо, Батурин принимался расхаживать по тихому кабинету в глубокой задумчивости. Он останавливался у окна и подолгу глядел на бесконечную россыпь огней ночной Москвы или подходил к загадочному спальному прибору, вывезенному из пражской лаборатории нацистов, и, погруженный в свои невеселые мысли, гладил руками его холодные никелированные части.
“Зачем эта странная кровать-весы? Чему она служит?.. Весовые колебания во время сна? Чепуха! Придумано Корин-той для отвода глаз… Но в ней должен быть какой-то смысл. Ведь в сторожке лесника у Коринты не было надобности морочить кому-либо голову. Нет, нет, это неспроста!.. За этим обязательно кроется что-то очень важное”.
Он возвращался к столу и снова садился за постылую работу. И опять из-под его пера бежали глаголы с отрицательными частицами:
“Сознание Ивана Кожина и Вацлава Коринты восстановить не удалось. Сущность летающего феномена, равно как и состав препарата, называемого в протоколах агравином, остались невыясненными. Оба пострадавшие вернулись в той или иной мере к нормальной жизни. Если не считать потери памяти, пережитые тяжелые испытания нисколько не отразились на здоровье Кожина. Он женился на чешской девушке Ивете Сатрановой, с которой познакомился еще до болезни и которая фактически выходила его потом и помогла ему сделать первые шаги в нормальную жизнь. У них родился сын Михаил. Мальчику сейчас девять лет. Это вполне здоровый, крепкий ребенок. Никаких отклонений от нормы — ни физического, ни психического порядка — у него не наблюдается. Сам Иван Кожин, забывший свою прежнюю профессию шахтера, успешно окончил строительный институт. В настоящее время он живет и работает в Москве.Коринта восстановил отношения с прежней семьей. Причины его расхождения с женой полностью им забыты. Однако психическое состояние у него значительно хуже, чем у Кожина. Три года назад Коринта пережил тяжелый приступ душевной депрессии, сопровождавшийся попыткой к самоубийству. Несколько месяцев провел из-за этого в психиатрической лечебнице в Праге. После ряда процедур депрессия его сменилась сильнейшим возбуждением, которое вылилось в неукротимое желание писать химические формулы. Больной писал их всюду: на стенах палаты, на бумаге, которую ему специально подкладывали, прутиком на песчаных аллеях парка. Все формулы тщательно записывал и фотографировал особо выделенный для этого сотрудник. Появилась смутная надежда, что среди формул окажется формула таинственного агравина. Но надежды эти не оправдались. Все написанное Коринтой представляет собой хаотическое нагромождение цифр и химических символов. Когда приступ кончился, Коринта вернулся в прежнее состояние, и его выписали из больлицы. Живет он с женой и взрослой дочерью в Праге, работает кладовщиком на заводе.Исходя из вышесказанного, нет оснований рассматривать нынешнего Ивана Кожина как Ночного Орла и нынешнего Вацлава Коринту как первооткрывателя принципа свободного полета и изобретателя агравина…”
Профессор еще несколько раз прерывал работу и расхаживал по кабинету. Отчет близился к концу:
“В процессе работы комиссия собрала большое количество материала о случаях благополучного падения человека с большой высоты. Бывали прецеденты и более счастливого приземления, чем в случае с Кожиным, — люди падали с заоблачных высот в снежные сугробы, на распаханные поля, в стог сена и отделывались пустяковыми царапинами, — но ни в одном из них не наблюдалось каких-либо признаков свободного полета, который, судя по свидетельству очевидцев, довелось пережить Кожину”.
Наступил рассвет, когда Батурин дописывал последние слова резюме:
“По всей вероятности, феномен свободного полета возможен в очень редких случаях, при совершенно исключительных обстоятельствах. Воссоздать такие обстоятельства с целью научного эксперимента не только трудно, но и антигуманно. Изобретение препарата агравина следует считать фактом. Однако все данные говорят о том, что этот препарат вызывает не только состояние невесомости, но и парализует центральную нервную систему. Полная потеря памяти у Кожина и Коринты, наступившая одновременно, является, по-видимому, результатом острой токсичности этого препарата. Изучив материалы по делу Ночного Орла и секретной лаборатории в Праге, комиссия пришла к заключению, что в современных условиях продолжать работу по выявлению принципа свободного полета — как естественного, так и искусственного — нет никаких оснований”.
Написав последние слова и поставив точку, профессор с отвращением отбросил перо и долго сидел, закрыв лицо ладонями.
Потом решительно поднялся и подошел к кровати-весам.
— Нет никаких оснований… — пробормотал он, поглаживая блестящие поручни загадочного прибора.
И вдруг, крепко сжав кулаки и даже зажмурив от напряжения глаза, громко произнес:
— А все-таки он летал, и я должен узнать, как он это делал!..
5
От Миши скрывали, что отец его когда-то умел летать. По молчаливому уговору родители никогда не упоминали о Ночном Орле. Но после встречи в Академии наук Ивета нарушила этот уговор. Воспоминания о прошлом вспыхнули в ней с новой силой, и было обидно сознавать, что ученые зря трудились все эти долгие годы, что тайна свободного полета, ослепительно сверкнувшая людям, исчезла безвозвратно.
Выбрав время, когда сына не было дома, Ивета заговорила с мужем о том, что ее волновало:
— Иван, неужели в тебе абсолютно ничего не осталось от твоих прежних способностей? Ведь этому трудно поверить!
Но Ивана, по всей видимости, эта проблема нисколько не тревожила. Ночной Орел был для него посторонним человеком. На вопрос жены он недоуменно пожал плечами:
— Не знаю, Ветушка. Скорей всего, так и есть: ничего не осталось… Впрочем… — он вдруг рассмеялся и как-то странно посмотрел на жену.
— Ну чего ты, Иван, говори!
Равнодушие исчезло с лица Кожина, как отброшенная маска. Он стал серьезен. Более того, в глазах у него появилась тоска.
— Зачем тебе это? — спросил он.
— Как это — зачем? Ведь люди работали!.. Говори, Иван! Я вижу по твоим глазам, что ты от меня что-то скрываешь.
Кожин вздохнул.
— Ладно, так и быть. Тебе одной… Недавно, Ветушка, мне начали сниться сны о полетах. Я летаю во сне по воздуху с такой легкостью, что трудно передать. И знаешь, при этом не ощущаю ни малейшего страха! Вся моя боязнь высоты куда-то исчезает. Появляется что-то противоположное: меня влечет к высоте и всего охватывает такое чувство, словно я вернулся в родную стихию, которую утратил давно и навсегда… А утром выйду на балкон, чтобы проверить себя, гляну вниз — и опять головокружение, тошнота… — Он безнадежно махнул рукой и отвернулся.
Но Ивета так и вцепилась в него после такого важного признания:
— Иван, почему ты не сказал об этом Николаю Николаевичу?
— Почему?.. Как тебе сказать… Стыдно было. Ведь это только сны, которые, наверное, снятся очень многим людям и причины которых давно изучены и понятны…
— А что, если ученые ошибаются? Что, если… Иван! А вдруг кровать-весы именно и сделана из-за этих снов о полете? — Ивета, взволнованная, подсела к мужу и схватила его за руку. — Ты должен рассказать об этом Батурину, Иван. Вдруг это и есть та ниточка, за которую можно ухватиться и распутать весь клубок? Расскажешь, Иван?
Кожин задумчиво посмотрел на синеющее за окном небо и медленно покачал головой.
— Нет, Ветушка, не проси меня об этом… Я не могу этого сделать, хотя, если говорить откровенно, меня и самого преследуют эти мысли… Хотелось бы, но при этом… Знаешь, внутренне я до сих пор не уверен, что я тот, за кого меня принимают. Мне говорят, что я был Ночным Орлом, подробно рассказывают историю этого Ночного Орла. А у меня такое чувство, словно я прочел все это в книге, а не сам пережил…
— Но ведь тут не может быть ошибки! Если другие ошибаются, то я — то наверняка не ошибаюсь! Я знала тебя, когда ты был Ночным Орлом! Я любила тебя уже тогда! Неужели ты и мне не веришь?!
— Ну что ты, что ты! Конечно, верю. И тебе, и друзьям верю. Кому интересно придумывать такое… Но верю я, так сказать, рассудком, а в душе все равно сомнения. Это и мешает говорить от имени Ночного Орла и подсказывать какие-то новые эксперименты. Не могу я пойти на такое. Не могу, и всё!.. Боюсь стать обманщиком… Эх, если бы…
Кожин умолк и пристально посмотрел Ивете в глаза.
— Ну что, дорогой? Говори! Мне ты все можешь сказать!
— Да, тебе могу все… Знаешь, Ветушка, я рискнул бы окунуться в новые поиски, даже над собой стал бы работать, если бы была полная уверенность, что Ночной Орел — реальная действительность. Ну, хоть какое-нибудь настоящее, вещественное доказательство!
— Глупый ты мой! Ну где же взять такое доказательство? Разве это возможно?
— А почему бы и нет? До сих пор не обнаружена база Ночного Орла. Горалек говорит, что она должна быть где-то в окрестностях города Б. Называет даже какой-то совершенно неприступный утес Чертов Палец… Вот если бы найти базу Ночного Орла! Ведь там должно многое сохраниться. Это были бы не просто рассказы очевидцев, а доказательства! А мне — мне бы это дало уверенность, что Ночной Орел в самом деле был и что этим Ночным Орлом был именно я… А так и перед собой стыдно, и перед Мишкой. Ведь от него потом не скроешь, если начнутся эксперименты, поиски…
— Я понимаю тебя, Иван. Но это не легкая задача. Я видела Чертов Палец. Это страшная скала… Впрочем…
Ивета глубоко задумалась. Потом подняла голову и решительно сказала:
— Хорошо, Иван. Подождем этих вещественных доказательств. Я напишу в Прагу — в Союз молодежи, в спортивные организации. Буду просить, чтобы организовали экспедицию, осмотрели горы и особенно этот Чертов Палец. Взбираться на него совсем не нужно, сейчас с такой задачей вполне может справиться вертолет…
— Вот это дело! — сразу повеселел Иван. — Я бы и сам поехал принять участие в поисках, но какой из меня альпинист или наблюдатель в экипаже вертолета! С балкона и то не могу смотреть… Напиши, Ветушка, а потом решим, как быть — беспокоить Батурина моими снами или бросить все это дело и больше к нему не возвращаться…
6
Ивете не пришлось писать в Прагу. На другой день после откровенного разговора с мужем она получила от брата Владика толстый пакет. В нем было письмо с подробным описанием пещеры Чертова Пальца и найденных в ней предметов и тетрадь с собственноручными заметками Ночного Орла. Живое прошлое властно напомнило о себе.
Этот день стал праздником в семье Кожиных.
Понимая, что Ивану необходимо побыть наедине со своим забытым дневником, Ивета забрала сына и уехала за город, на дачу.
Кожин, оформив отпуск, двое суток просидел дома.
Он не просто читал старую покоробленную тетрадь, — он всем своим существом впитывал каждую строчку дневника, стараясь вызвать в себе воспоминания об утраченном прошлом. Но завеса, скрывавшая это прошлое, упорно не поднималась. Несмотря на все усилия, Кожин помнил себя только с деревни Кнежевесь, словно он там и родился десять лет назад. Двадцать два года жизни оставались в черном провале.
Занявшись тетрадью, Иван прежде всего удостоверился, что записи сделаны его собственной рукой. Он знал, что почерк человека такой же устойчивый фактор, как и рисунок кожи на пальцах. И действительно, почерк его с тех пор нисколько не изменился. Кожин сразу признал своими эти бледные, полувыцветшие строчки, убористо заполнявшие несколько десятков страниц пожелтевшей бумаги в клетку.
На первой странице было много раз повторено имя Иветы в различных ласкательных формах и неумелой рукой нарисован профиль девушки. Потом стояли два стиха из Лермонтова:
Печальный демон, дух изгнанья.
Летал над грешною землей…
Затем сразу:
“К черту! Холодно! Ужасно холодно! Прямо собачий холод! И ветер воет, как голодная собака… Трудно быть летающим человеком, особенно зимой. Сейчас бы миску горячих пельменей — да на русскую печку!.. Чепуха! Нельзя раскисать! Буду вести дневник. Может, когда-нибудь пригодится”.
Со следующей страницы шли датированные записи. Они были лаконичны, без подробностей, с массой сокращенных слов. Первая запись, сделанная, по всей вероятности, в тот же день, когда было решено вести дневник, была самой длинной — целых две страницы. В ней Кожин умудрился изложить всю свою историю, от прыжка с самолета и кончая устройством жилья в пещере Чертова Пальца. Здесь же было сказано про кровать-весы и про научную гипотезу доктора Коринты. Но до чего коротко сказано, всего четыре фразы:
“Несколько суток спал на весах, пока не увидел сон о полете. Потерял тридцать килограммов веса! Доктор Коринта объяснил про ферменты-антигравы, убеждал, что могу летать. Сначала не верил, но потом пришлось полететь…”
У Ивана чуть сердце из груди не выпрыгнуло, когда он прочел эти строки.
“Умница Ивета! Правильно догадалась про кровать-весы! Вот уж Николай-то Николаевич обрадуется! Ведь это… это… прямое указание!..”
Дальше в дневнике шли короткие записи такого примерно содержания:
“8 дек. Удачная ночь. Летал к аэродрому. Взорвал склад с горючим. Отлично полыхало! Светло было, как днем. Надо устроить фейерверк и на ж.-д. станции. Когда летел домой, заметил там целый состав с цистернами.9 дек. Настолько освоился с полетами, что даже не представляю себе, как это раньше не умел летать. Боюсь, что разучусь пользоваться ногами. И еще ужасно мерзну, особенно на бреющем. Лицо прямо деревенеет, глаза слезятся, ничего под собой не могу разглядеть. Надо раздобыть очки и кутать лицо в шарф. До цистерн на ж.-д. ст. еще не добрался. Узнал про военный эшелон и пустил его под откос. Тоже красиво получилось!”
Такими краткими заметками было заполнено полтетради. Две последние записи были такие:
“21 дек. Виделся с Иветой у нашего дуба. Передал для Лок. и Гор. портфель Норденшельда. Надеюсь, что хоть на этот раз майор похвалит. Пока что ничем ему не мог угодить.За все ругает и требует, чтобы вернулся в отряд. Особенно за воздушный бой досталось. Но теперь он будет доволен. Как-никак предупредил о генеральном наступлении карателей. Да и план операции в Медв. логу неплохо разработал. Послезавтра второй дневной бой. После этого ликвидирую базу и вернусь в отряд. На Большую землю теперь не отправят. Из Москвы должен на днях прилететь профессор, который будет изучать меня на месте. Если все будет хорошо, в воскресенье с ним встречусь и поговорю… Фронт уже близко, даже отсюда слышно. Скоро конец войне! Нельзя теперь сидеть в тылу и заниматься наукой. Надо воевать до Победы, надо увидеть Победу своими глазами! Если профессор будет уговаривать отправиться с ним в Москву, откажусь. У меня тут еще немало дел. Коринту надо выручить. Век себе не прощу, если он пропадет. Без него я бы так и не полетел!..22 дек. Меня нашли! Только что видел, как у подножия Чертова Пальца прошли на лыжах Ивета, Локтев и Горалек. Кричали, стреляли из ружей, но я не отозвался. Знаю, зачем приходили: отговаривать от завтрашнего боя. Пустая затея! У меня все приготовлено, все продумано, а я вдруг возьму и откажусь! Да ни за что на свете!..”
Кожин раз десять перечитал весь дневник Ночного Орла и много над ним размышлял. На третьи сутки, усталый до головокружения, но в отличном настроении, он привел себя в порядок и поехал за женой и сыном на дачу.
7
Тропинка к пруду вела через густые заросли бузины.
Кожин медленно брел по мягкой влажной земле, похлопывая в такт шагам зеленой веткой. Он думал о том, как упорно будет теперь над собой работать, чтобы найти хотя бы ничтожную крупицу своих утраченных способностей. Ведь это так важно для успешной работы над проблемой свободного полета! Яркий летний день, купы зелени, чудесный воздух сняли с него усталость, и на берег пруда он вышел бодрым, как никогда.
Гладкая поверхность небольшого водоема ярко сверкала на солнце, а у берегов, под навесом из плакучих ив, казалась бездонной и прохладной. Где-то на другой стороне звенели голоса мальчишек.
— М-и-и-иша-а-а!!! — закричал Кожин.
Из чащи на том берегу выскочил мальчишка в трусах. Узнав отца, он радостно замахал рукой:
— Па-а-ап, я сейча-а-ас!
Кожин думал, что сын побежит к нему по берегу пруда. Но тут случилось такое, отчего бывший Ночной Орел схватился за сердце.
Мальчик разбежался по берегу и бросился в пруд. Но не это так поразило Кожина. Он знал, что Мишка плавает отлично, а пруд был неширок. Все дело было в том, что Миша не поплыл через пруд, а легко побежал по его поверхности, оставляя на ней множество расходящихся кругов. Да, да, мальчуган бежал по воде, как посуху, и это было настолько поразительно, что у Кожина закружилась голова и ёкнуло сердце, словно он смотрел на землю с десятого этажа.
Через минуту мальчик был уже возле отца. Раскрасневшийся, счастливый, пахнущий солнцем, водой и зеленью, он с разбегу бросился на шею Кожину и чуть не опрокинул его.
— Здравствуй, папка! Ты надолго приехал?
Несколько мгновений Кожин был не в силах что-либо ответить. Он смотрел на сына, как на маленькое живое чудо. В голове у него все перемешалось.
“Черт! Не померещилось ли от усталости?” — мелькнул? тревожная мысль.
Он схватил сына за плечи и заглянул ему в лицо:
— Мишук, ты как сейчас через пруд-то, а?.. — У Кожина даже голос охрип от волнения.
— А что? — удивился мальчик.
— Ну, это… как ты по воде-то?.. Тут что, совсем мелко?
— Тут мелко? Что ты, папка! Тут тебе с ручками будет!
— Но ведь я видел! Ты ведь не плыл, ты бежал!
— Ты вон про что! — Мальчик небрежно махнул рукой. — Это я давно уже умею. Сначала на лужах тренировался, а теперь через все могу — через реку, через пруд, даже, наверно, через море! А другие мальчишки у нас не умеют. Я их учу-учу, а они никак. Проваливаются! А я умею, и они меня за это обзывают Водомером. Ну и пусть! Мне не обидно… А Вовка знаешь что умеет делать? Ушами двигать! Вот это да! Мне никак не удается…
— Погоди, Мишук, не тараторь. Скажи лучше, как ты это делаешь?
— Что? Ушами?
— Ну тебя с ушами! По воде как ты бегаешь?
— Ах, по воде! Это совсем легко. Нужно сильно-пресильно разбежаться и бежать, бежать, бежать… Вот и все. Ты разве не видел, как я это делаю?
— Нет, Мишук, не видел.
— Хочешь, покажу?.. Или нет, я тебе лучше другое покажу. Я еще одно умею, чего наши мальчишки не умеют. Даже Петька не умеет, а он на руках свободно ходит.
— Что же это такое?
— А прыгать с перебором! Смотри!
Миша разбежался по тропинке вдоль берега, подпрыгнул и пронесся метров десять над землей, перебирая в воздухе ногами. Длина прыжка и этот странный перебор ногами глубоко поразили Кожина. Постепенно он начинал понимать, в чем дело. Сын Ночного Орла унаследовал загадочную способность своего отца и пользовался ею для забавы, не придавая ей никакого особого значения. А другие мальчишки, Мишины приятели, тоже не видели в его способности бегать по роде ничего особенного и ставили ее в один ряд с Вовкиной способностью двигать ушами.
Сердце Кожина захлестнула горячая волна.
А Мишка как ни в чем не бывало подбежал к отцу и даже не заметил, насколько тот поражен и взволнован..
— Идем к маме, сынок!
— Зачем? Разве уже обедать? А я думал, мы еще погуляем с тобой, искупаемся!
— Потом, потом! Я ведь прямо со станции, надо же маме показаться. Пошли!
Он взял сына за руку и быстро повел по тропинке к даче. Миша бежал за отцом вприпрыжку и что-то весело рассказывал ему о своих мальчишеских делах. Но Кожин не слушал его, поглощенный собственными переживаниями.
Поднявшись на веранду, Иван крикнул:
— Ивета, где ты?
Она тотчас же вышла на зов, вытирая руки о передник.
— Приехал? Вот и хорошо. Здравствуй!.. Ну, как твое свидание с прошлым, Иван?
— Ивета!.. — Голос Кожина предательски дрогнул. — Ты знаешь, кто наш сын?
— А что такое? Опять натворил что-нибудь?
Ивета смотрела то на взволнованное лицо мужа, то на удивленную мордашку сына — босоногого, черноголового, чумазого.
— Наш сын, Ивета, наследник Ночного Орла! — торжественно заявил Кожин и тут же, не дожидаясь вопросов, рассказал о том, чему только что был свидетелем.
— Это правда, Миша? — почему-то побледнев, тихо спросила Ивета и опустилась на стул.
— Правда, мама… А что? Разве это плохо? — ничего не понимая, спросил мальчик.
— Что ты, что ты, это хорошо! Это очень хорошо! — пробормотала Ивета и обняла сына. — Орленок ты мой маленький! — воскликнула она и расплакалась.
Назад: Часть вторая ЭТО СДЕЛАЛ НОЧНОЙ ОРЕЛ
Дальше: Повести и рассказы
