День рождения Менкса-старшего

Одна из суббот июля 19… года совпала с днем рождения господина Менкса-старшего. Именинник просил родню не устраивать никаких торжеств — обычный субботний семейный чай. И госпожа Клавдия, прошедшая с ним сорокапятилетний путь беспрерывного восхождения и привыкшая беспрекословно повиноваться ему во всем, приняла меры к тому, чтобы желание мужа было выполнено.

Пришли все: господин Райт Менкс-младший, старший сын Менкса-старшего, с женой Дороти, дочерью Джой и сыном Бобом; господин Франклин Менкс, второй сын, с женой Гвендолен, семилетней дочерью Люсиль и сыном, мирно дремавшим на руках у кокетливой кормилицы; господин Ричард Менкс, третий сын, с женой Дороти, происходившей из еще не полностью монизировавшейся французской семьи, поэтому за глаза ее называли француженкой.

Пришел и «нигилист», четвертый сын, Джемс — студент и спортсмен, философ и пьяница. Его посещения прежде вносили некоторый диссонанс в субботнюю атмосферу дома. Но мудрая мать нашла способ предупреждать крайности. Раз нельзя помешать Джемсу пить — значит, госпожа Клавдия должна так угостить своего младшего отпрыска, чтобы он немедленно завалился спать. Поэтому, раньше чем начиналось семейное чаепитие, господин Менкс самый младший уже отсыпался, запертый в своей бывшей детской.

Он спускался к утреннему чаю хмурый и раздраженный. Мать замешивала крепкое питье на похмелье, и это несколько исправляло его настроение. Он неизменно просил у матери денег, так как щедрого содержания, назначенного отцом, ему не хватало. Потом небрежно прятал кредитные билеты в карман, небрежно целовал надушенную руку матери и исчезал до следующей субботы.

Старшие братья в один голос утверждали, что отец слишком мирволит Джемсу. По их мнению, в данном случае следовало бы применить самые крутые меры, вплоть до лишения наследства. Франклин предсказывал, что Джемс женится на какой-нибудь метиске и притащит эту особу сюда в одну из суббот.

Лишь один человек не разделял этой антипатии — Боб, любимец и баловень дедушки Джо. Он любил Джемса. Бесшабашный дядюшка часто бывал на яхте Боса.

Яхта эта собственно была одним из чудачеств старого Менкса. Он подал мысль своему любимцу заняться морским спортом и подарил ему яхту. Маленький капитан так полюбил морское дело, что целые дни проводил на своей яхте, пересекая залив по всем направлениям.

Женская ветвь дома Менксов была представлена четырьмя дочерьми. Элоиза с мужем Генри Пейджем, человеком ученым, но чопорным и скучным, и целым выводком молодых Пейджей. Генри Пейдж числился председателем ряда обществ и ассоциаций, как, например, «Ассоциация любителей солнечных затмений», «Общество деистов-материалистов» и т. п. Все это были почетные должности, к которым нужно было приплачивать довольно крупные суммы. Но Генри Пейдж был человеком обеспеченным. Своей обеспеченностью он был обязан, конечно, старине Джо, хотя тот не давал ему ни копейки. Но достаточно было поместить ценные бумаги Элоизы, принесенные ею в качестве приданного на алтарь их семейного счастья так, как советовал Менкс-старший, чтобы чета Пейджей вместе со всеми их потомками была обеспечена на всю жизнь. Вот почему Генри Пейдж готовил сыновей к ученой карьере. Было решено и санкционировано главою рода, что ни один из Пейджей никогда не будет заниматься финансовыми операциями.

Вторая дочь, Гледис, неутешная вдова погибшего при автомобильной катастрофе сотрудника монийской военной администрации в Европе, дала обет вечной верности памяти мужа. Она пришла с крохотной собачонкой на руках.

Две младшие дочери Менксов, Роза и Джен, были в том возрасте, когда дверь в детскую уже захлопнута, а дверь в мир еще не открыта. Впрочем, восемнадцатилетнюю Розу собирались вскоре обвенчать с господином Греем, наследником ближайшего друга Менкса-старшего. О самой младшей, Джен, не приходилось еще говорить в этом плане, так как ей едва минуло шестнадцать лет, и она скорее была похожа на мальчишку-сорванца, чем на невесту.

Джен внушала родителям серьезные опасения. Господин Менкс-старший приглядывался к ней и втайне изучал ее терпеливо и настойчиво. Он никак не мог понять, что вырастет из его последнего чада. Она не заботилась о внешности и усвоила жаргон и манеры улицы. Для нее не существовало авторитетов. Она, например, не признавала славы девятнадцати исследователей далекой Арктики и не присутствовала на банкете, устроенном по подписке в их честь ее школой. Эту экспедицию она зло окрестила «крокодилы во льдах», за что ей как следует влетело от отца и братьев. Она не посмела перечить отцу, пообещала забыть эту кличку, но братьям заявила:

— Хорошо, я не буду больше называть их крокодилами. Но думать о них иначе я не могу…

Да, с Джен были вечные недоразумения. Пожалуй, менее тяжелые, чем с Джемсом, но все же достаточно неприятные…

Впрочем, сегодня семейная идиллия ничем не была нарушена.

Боб и Джен беседовали в углу гостиной шепотом. Райт и Франклин молча играли в шахматы, а почтенный Генри Пейдж дремал с газетой в руках в глубоком покойном кресле. Несмотря на сотню насильственных смертей, описанных на страницах газеты весьма сочно и натурально, с подлинным знанием дела, почтенный ученый все же умудрился задремать.

Джемс давно ушел в комнаты матери и там накачивался алкогольными смесями, чтобы к выходу отца «быть готовым».

Гвендолен, Дороти-француженка и просто Дороти упорхнули на автомобиле в город, так как выяснилось, что никто не догадался приобрести для дедушки Джо новый ночной колпак. Ночной колпак занимал в жизни Менкса-старшего весьма и весьма заметное место. Он считал, что хороший ночной колпак из кашмирской шерсти влияет на нервную систему, пищеварение и деятельность сердца. Преподнесение нового колпака родоначальнику в день его рождения стало семейной традицией.

Часы ласково проурчали восемь раз. Вбежала Гвендолен, за ней обе Дороти. Маленькая Джен ущипнула Боба и заняла свой обычный пост у двери. Все столпились перед столом. Все смолкло…

В тишину врезались четкие, неторопливые шаги. Как в раме черного дерева, в дверях появился глава рода, господин Менкс-старший, крупный, дородный человек с большой головой, с широким лицом. Его умные, совсем еще молодые глаза живо светились, широкое белое лицо приветливо улыбалось каждой своей морщинкой.

— Ну, здравствуйте, дорогие! Здравствуй, Дороти! Ты по-прежнему сияешь на нашем небосклоне эдакой вифлеемской звездой… Здравствуй, Гвендолен! И ты, Лиззи, и ты, и ты…

После женщин господин Менкс перечислил по имени мужчин. Он называл их в том порядке, в каком они попадались ему на глаза, затем сел в кресло, оглянулся и спросил:

— Что это не видно нашего дорогого Джемса?

Как и в прошлую субботу, и в позапрошлую, как и в каждую субботу, госпожа Клавдия выступила вперед, взяла мужа за руку и самым нежным голосом, на какой была способна, проворковала:

— Наш милый мальчик страдает очередным приступом малярии. Я уложила его в детской, и он теперь сладко спит.

Господин Менкс, как и в предыдущие субботы, сделал вид, что верит жене.

— Что же эти эскулапы никак его не вылечат! Напомни мне, Клавдия, я сам займусь его лечением…

Первый стакан чая госпожа Клавдия подносит мужу. Он с наслаждением глотает горячую и черную, как тушь, жидкость.

Господин Райт подталкивает Боба, и тот, пряча руки за спиной, приближается к деду:

— Дедушка, ты не будешь сердиться?

— А что, снова напроказил? — Дед делает вид, что ни о чем не догадывается: жизнь сделала из него превосходного актера, и он рад блеснуть своим талантом. — Ну, признавайся, шалун. Если есть за что — рассержусь. Но сегодня, в день моего рождения, постараюсь сердиться как можно меньше.

— Дедушка, я хочу в день твоего рождения подарить тебе на память этот альбом. Здесь ты найдешь копию вахтенного журнала яхты «Наяда» и восемь наших морских песен…

— Ах ты шалунишка! Нарушил, нарушил порядок, не выполнил моего желания… За это заставлю тебя, во-первых, сказать, кто сочинил эти морские песни, во-вторых — пропеть вашу самую любимую так, как вы исполняете ее на море.

— Есть, адмирал! — ответил Боб, опуская руки по швам. — Песни сочинил капитан «Наяды» господин Боб Менкс, самый-самый-самый младший.

— О, да вы, капитан, еще и поэт? — Дед делает вид, что для него это приятная неожиданность. — Поздравляю, поздравляю! Впрочем, послушаем. Может быть, песни никуда не годятся?

— Годятся, дедушка! — восклицает Боб и подает знак Джен.

Та выходит в коридор и возвращается с тремя коренастыми мальчуганами, одетыми в морскую форму, придуманную для них самим дедушкой Джо. Боб звонко командует:

— Боцман!

Один из мальчуганов выскакивает вперед и прикладывает руку к виску:

— Есть боцман!

— Построить экипаж!

— Есть построить экипаж!.. Эй, на борту! Выстроиться на шканцах!

— Есть, — отвечают оба матроса в один голос, — выстроиться на шканцах!

Мальчишки вытягиваются, прижимают руки по швам брюк, впиваются глазами в лицо своего капитана.

— Боцман! Песню «Нам ветер морской дует в лицо».

— Есть, капитан! «Нам ветер морской дует в лицо»… — запевает боцман.

Остальные, в том числе и капитан, подхватывают:

Все аплодировали чинно и добросовестно. Дедушка Джо попросил:

— Представь мне, капитан, свою команду.

— Есть, адмирал, представить команду… Боцман, два шага вперед! Дик Мортон, четырнадцати лет, боцман «Наяды», лихой моряк, не укачивается, сам ставит все паруса.

— Очень приятно, я очень рад, — пробормотал дедушка Джо. — А чем ты, дружок, занимался до поступления на «Наяду»?

— Собирал устриц во время отлива, крабов. Иногда за это попадало.

— Разве ты не знал, что весь сбор на побережье принадлежит обществу «Мерхли-компания»? Нехорошо, нехорошо! Ты воровал добро почтенной фирмы. Надеюсь, с тех пор, как ты получил эту службу, ты больше не занимаешься воровством?

— Нет, дорогой господин!

— Ну-с, и дома лучше стало?

— Так точно. Теперь мы живем в настоящем доме, не в ящике. Правда, немного сыро, подвал, но мы так вам благодарны, добрый господин!

— Ну, ладно, не люблю… — грубовато, с некоторой брезгливостью, выпятив нижнюю губу, господин Менкс-старший отклоняет благодарность. Не так уже приятно в день рождения слышать о подвалах и сырости.

Впрочем старик обласкал всю команду:

— Можете идти, моряки-молодцы. Старайтесь! Я позабочусь о вас. Работайте только добросовестно и берегите своего капитана. Клавдия, прикажи дать им немного шоколаду.

— Счастливо оставаться, великодушный господин! Салют, капитан!

Выстроившись в одну шеренгу, осмелевшая команда зашагала через всю комнату, громко чеканя шаг.

— Хорошие ребята, — со вздохом сказал господин Менкс. — Как жалко, что средства еще не позволяют нам взять на воспитание всех таких ребят. Вот где ключ к разрешению наших социальных противоречий и зол.

— Совершенно правильно, совершенно верно, — подхватил господин Пейдж. — Это тема моей докторской диссертации. Классы состоят из людей. А люди, раньше чем стать самостоятельными, всегда бывают детьми. Наша миссия — завладеть душами детей из необеспеченных классов.

— Недурно, — похвалил патриарх. — Право, над этим стоит подумать. А что же наши педагоги? Разве они не понимают, что именно здесь ключ к спокойствию страны? У них нет средств? Но ведь на такое дело каждый даст… Я первый.

— О, моя диссертация, дорогой господин Менкс, докажет, что это самый верный путь борьбы с коммунистической инфекцией. Достоинства этого метода в сочетании….. м-м… с сильными мерами очевидны. А теперь разрешите мне в этот высокоторжественный и радостный день преподнести вам в качестве дара сердца вот эту небольшую рукопись. Здесь квинтэссенция моей диссертации. Если вы на досуге познакомитесь с нею, я буду безмерно счастлив.

— Спасибо, дорогой Генри! Я очень тронут… Я постараюсь дать ход вашему высокополезному труду. — Господин Менкс передал папку жене. — Но что я вижу? Целый заговор! Сговорились не выполнять моей просьбы. Решили сегодня не признавать стариковского права на капризы… Ну, уж так и быть: ты. Боб, и вы, Пейдж, так меня растрогали, что я готов снять запрещение. Давайте уж все, выкладывайте, что вы там припасли…

Госпожа Клавдия поднесла платочек к глазам и прижала руку к своей далеко не тощей груди. Подарки были один лучше другого, и главное — от чистого сердца. Райт подарил отцу коробку гаванских сигар столь редкой марки, что даже старик удивился:

— Ого, Райт! Где ты их достал? Со времени последней войны я мечтаю о них… Мистер Грей, будучи на Кубе, обыскал все плантации и фабрики, но не нашел даже следов табака этого сорта. Говорят, неурожай… Очень благодарен, дорогой мой!

Да, это была именно она, любимая марка Менкса-старшего: «Кровь негра». Этот табак выращивался в особо благоприятные годы. Говорят, что из семи лет только один приносит урожай этого сорта. И то лишь в том случае, если рабочие откажутся от сна и отдыха, если по ночам они будут окуривать стебли и поливать их особым раствором. Недаром на плантациях дали этому сорту такое жестокое название. И не случайно оно привилось даже среди белых, хотя надпись на коробках и утверждала, что сигары называются «Черная красавица».

Лиззи подарила дедушке собственной работы комнатные туфли — красивые, удобные и очень теплые.

— Я хочу, дорогой дедушка, — сказала она, поднося подарок, — сделать тебе не менее пятидесяти пар таких туфель — каждый год по одной.

Все были растроганы столь тонко высказанным пожеланием. И опять бабушка Клавдия поднесла прозрачный платочек к глазам:

— Милые, милые дети…

Франклин и Гвендолен поднесли имениннику на золотом подносе хрустальный бокал, отливавший радужными гранями. Это было совершенное творение человеческой фантазии.

«Я готов служить до двухтысячного года. Пей на здоровье!» — гласила надпись, золотой вязью опоясывавшая хрусталь.

— А что, — сказал, подмигивая, дедушка Джо, — в самом деле, не учредить ли нам сегодня «Общество двадцать первого века». Ведь это идея! Каждый член общества должен дать обязательство дожить до двухтысячного года, и тот, кто нарушит обязательство, будет оштрафован в пользу нуждающихся соотечественников и исключен из числа членов — конечно, при соответствующей церемонии.

Менкс-старший получил массу подарков, ценных не столько своей рыночной стоимостью, сколько символическим смыслом, вложенным в каждый.

После чая старик достал из кармана перо и чековую книжку:

— Раз уж вы атаковали мое сердце подарками, разрешите мне обороняться подобным же способом. Ну, вот ты, капитан Боб, в чем нуждаешься?

— Ни в чем, дедушка. Я хотел бы, правда, поставить маленькую пушку на носу яхты. Морская полиция просто несносна — дерзит, грозит, преследует… А мне нечем ответить.

— Ну, нет, милый! Рано тебе вступать в войну с полицией. Всему свое время. Морское дело требует дисциплины. Ты обязан подчиняться полиции. Она заботится о нас… Охраняет справедливость… Нет, пушка — это лишнее. Вот мотор на яхту поставить — другое дело, это можно. Хочешь мотор?

— Не хочу, — угрюмо ответил Боб.

— Не хочешь, как знаешь… Может быть, тебе нужно что-нибудь другое? Говори, не стесняйся.

— Если ты уж так добр, дедушка, то дай мне тысячу долларов — хочу сделать подарок Милли.

— Милли? Что это еще за Милли?

— Милли — это наша корабельная мать. Знаешь, у пиратов были корабельные матери. И у нас есть такая. Словом, старшая сестра Чарли, матроса. Ты его видел. Она выходит замуж, а у нее, да и у жениха, ни гроша за душой. Если я дам им тысячу долларов, они устроят себе табачную лавочку и будут верны мне, как собачка тетушки Гледис…

— Какое замечательное сердце у ребенка! Золотое сердце! Вот результаты правильного воспитания. Какой прекрасный растет человек!

Боб чувствовал, что эти похвалы присутствующих адресованы не столько ему, сколько деду.

Старик протянул чек.

— Вот, капитан, чек на две тысячи. Можешь располагать ими по своему усмотрению. Отчета не нужно…

Когда чеки были розданы всему обширному потомству и гости собрались уезжать, Райт сказал:

— Отец, две минутки…

Старик вздохнул: ведь он уже давно ушел от дел. Но, видно, так уж устроен мир: гони дела в дверь — они влезут в окно. Менкс-старший повел сына к себе.

— Что случилось, мальчик?

Райт протянул отцу радиограмму.

— Как тебе это нравится?

— «Золотой лед»? Знаю! — Менкс-старший едва взглянул на бланк. — Ты уже принял решение?

— Я хотел совета…

— Друг мой, пора привыкнуть к самостоятельности. С кем ты будешь советоваться после моей смерти? В радиограмме три слова: «Разогревайте холодное золото». А послана она тебе генералом Гробзом, который является нашим агентом и отлично знает, что почти все акции «Золотого льда» принадлежат нам. Значит, необходимо немедленно избавиться от них.

— Но это очень трудно! — воскликнул Райт.

— Если ты послушаешь меня, у тебя их будут рвать из рук. О гибели рудников станет известно завтра днем. Утренние газеты выйдут с заметками о работе «Общества дальних исследований» в Арктике. В них ты прочтешь о том, что «Общество» усиленно расширяет свои рудники. Об этом я уже позаботился. Затем, едва откроется биржа, сотни маклеров будут спрашивать «Золотой лед». Курс начнет подниматься. К половине десятого выбрось первую партию. Устрой гонку за акциями, вплоть до драки. Хорошо, если вмешается полиция. Но купи эту партию сам, набей цену. Вслед за этим выбрось вторую партию. Само собой разумеется, что маклеры ни в коем случае не должны знать ни друг друга, ни для кого они ведут операции. Нарушение тайны может провалить всю операцию. Не мешает пустить исподволь слух, что твой консорциум скупает весь «Золотой лед». Когда биржа превратится в сумасшедший дом и курс поднимется по крайней мере на десять пунктов, выбрось весь наш портфель. Вначале покупай, но тут же продавай. Без десяти одиннадцать — отбой! К этому времени у тебя не должно быть ни одной акции. Ясно?

— Не совсем чистая операция, — сказал Райт.

Старик недовольно поджал губы.

— Нет ни чистых, ни грязных операций. Есть лишь удачные или неудачные.

— Понимаю, отец. Но как быть с акциями господина Гастингса? Их у меня на тридцать миллионов.

— Его акции останутся в сейфе. Забудь о существовании этого субъекта. Не вздумай предоставлять ему кредит. Ни гроша! Я не намерен спасать пса, обрывающего штаны на хозяине. Хорошо, что ты напомнил.

Менкс-старший набросал на листке блокнота несколько строк и нажал кнопку звонка.

— Господина Пейджа! — коротко бросил он, едва слуга приоткрыл дверь.

Ученый зять не замедлил явиться.

— Я слушаю вас…

— Вот что, милый Генри! Мне стало известно, а скоро это станет известно всем, что «Общество дальних исследований» приобрело после войны рудники в Арктике. Но это общество оставило на месте прежнюю администрацию и не освободило работавших на рудниках военнопленных, среди которых есть и наши солдаты. Вместо того, чтобы открыто эксплуатировать недра силами свободных рабочих, они, эти недальновидные олухи во главе с Чарлеем Гастингсом, предпочли работать в этих рудниках методами рабовладельцев. Результаты этой глупой тактики налицо: военнопленные взбунтовались. Подземный город взорван, рудники больше не существуют. Еще не поздно сделать общественному мнению предохранительную прививку: в утренних газетах должны появиться разоблачения, требования замены военнопленных свободными рабочими. И ни слова о бунте и гибели Подземного города! Начнутся запросы в конгрессе, в сенате… Поднимется буря в стакане воды. Так называемое общественное мнение будет отвлечено. Настоящей бури, которая могла бы подняться в связи с прибытием освобожденных, не состоится. Все понятно? Вот памятка. Действуйте! Да, еще одно: завтра же организуйте «Общество помощи последним жертвам фашизма». Каждому — меблированный коттедж в рассрочку, костюм, пальто, ботинки, белье, шляпу и — на первое время — работу!

Отражая лакированными бортами огни ночных реклам, роскошные машины развезли по домам демократических потомков господина Менкса-старшего. Особняк Менкса погрузился в спокойный сон.

До десяти часов следующего утра в доме ходили на цыпочках, говорили шепотом. В десять из спальни донесся звонок.

— Газеты! — коротко сказал господин Менкс-старший вошедшему слуге. — И кофе.

Спальня была наполнена одуряющим ароматом сигар «Кровь негра».

Господин Менкс с удовлетворением проглядывал одну газету за другой. Все было, как он хотел. Заметки, разоблачения… Выстрел одним снарядом по двум целям удался как нельзя лучше. Газетная истерия разжигала ажиотаж на бирже и ослабляла народное негодование.

Принесли кофе. Мистер Менкс нажал кнопку приемника и среди прочих новостей услышал:

— За последние полчаса акции компании «Золотой лед» повысились на три с половиной пункта. Курс устойчивый. Спрос превышает предложение.

— Сегодня ожидается прибытие в столицу бывших наших военнослужащих, проведших это время на горных работах в Арктике.

— Председатель правления «Общества дальних исследований» господин Чарлей Гастингс, возвращающийся из Арктики, должен приземлиться на втором Ивертонском аэродроме в одиннадцать часов… 

Менкс-старший медленными глотками пил утренний кофе и просматривал утренние газеты. Ничто его не тревожило. Колпак на голове придавал лицу старика почтя детское выражение.

Сюда не долетал городской шум.

Зато в районе биржи конная и моторизованная полиция тщетно пыталась восстановить движение городского транспорта. Ни трамвайные вагоны, ни троллейбусы, ни автобусы, ни легковые машины не могли пробиться сквозь толпу. Над площадью стоял тысячеголосый гул.

— Золотой лед… Золотой лед…

Лошади полисменов нервничали, как и всадники. Огромный броневик шефа полиции — и тот не мог пробить бреши в толпе. Были вызваны две пожарные команды. Мощные струи воды сначала разогнали толпу, но вскоре появились организаторы коллективных действий — толпа понатужилась и опрокинула пожарные машины.

Полиция пустила в ход дубинки. Конники давили людей лошадьми. Беспорядки принимали серьезный характер.

В одиннадцать часов все кончилось само собой. Толпа внезапно исчезла. Бурное море превратилось в стремительные потоки, несущиеся по боковым улицам. Толпы осадили банки и банкирские дома. А на ступенях биржи, у колонн, осталось несколько трупов людей, только что покончивших с собой. Их немедленно увезли в морг.

Через несколько минут радио начало передавать сообщения о самоубийстве известных в деловых кругах лиг. Застрелился глава банкирского дома «Шварц и сыновья». Толпа обездоленных вкладчиков напрасно ломилась в запертые двери. Вскоре выяснилось, что банкирский дом вместо наличности теперь располагал лишь акциями «Золотой лед». И все заголосили: каждому было уже известно, что эти акции не стоили бумаги, на которой были напечатаны.

Еще хуже было в других конторах, менее известных, чем «Шварц и сыновья».

А господин Менкс-старший все еще не выходил из спальни. Он решил основательно отдохнуть в первый день нового года своей жизни. И когда ему доложили, что Чарлей Гастингс настоятельно просит принять его по неотложному делу, Менкс недовольно сказал:

— Разве он не знает, что я дома никого не принимаю? Скажите ему, чтобы приходил завтра в клуб… Может быть, вечером, часов около семи, он меня там застанет. Может быть…

В спальню был вызван господин Слебум, которому Менкс-старший доверял больше, чем кому бы то ни было.

— Слебум, — сказал он своему телохранителю, — возможно, что сегодня некоторые лица станут ломиться. Я никого не хочу видеть!

Телохранитель кивнул.

На все окна и двери особняка Менкса опустились внутренние шторы. С улицы они казались шелковыми, и никто не догадался бы, что у этого шелка — стальная подкладка. В парке появились свирепые бульдоги, способные разорвать человека. Слебум и его помощники неусыпно следили за улицей.

Дом стал крепостью.

В лихорадящем мозгу Чарлея Гастингса вдруг блеснула надежда. Может быть, еще не все потеряно. Миллиардеры могут позволить себе любые чудачества… Надо съездить к Райту Менксу. Возможно, ему даны указания не губить его, старого Чарлея… Неважно, что стоимость «Золотого льда» сейчас равна нулю. Биржевой барометр стоит на «переменно». О, если б иметь оборотные средства! Он в один день поправил бы дела…

Чарлей Гастингс вскочил в первый попавшийся таксомотор и помчался в контору консорциума «Ридон-Дил и K°», где постоянно восседал, как божок, Менкс-младший. Он взлетел на седьмой этаж, забыл закрыть за собой дверцу лифта и побежал в приемную.

Ему сказали, что господин Менкс-младший сегодня не принимает.

— Доложите, что это я, Чарлей Гастингс, — настаивал растрепанный старик с ввалившимися глазами. — Он меня хорошо знает.

Прилизанный служащий, осмелившийся доложить, вернулся и сделал Чарлею выговор:

— Зачем же вы обманываете и подводите людей? Мне за вас попало. Господин Менкс не имеет чести быть с вами знакомым. И он весьма занят. Он не уверен, что в этом месяце сможет найти время для беседы с вами.

— Ах, так?! — воскликнул Чарлей Гастингс, вытаскивая из кармана пистолет. Все бросились кто куда, прилизанный забился под стол. — Не бойтесь, каракатицы. Я умираю сегодня, я, а не вы! Но вы мне позавидуете!

Чарлей Гастингс сел в глубокое кресло, отвалился корпусом в угол, чтобы не упасть после смерти, и пустил пулю себе в висок.