Спасение медведей-воинов

Хомеунги-Умка-Наяньги достал из-за пазухи своего бога, посмотрел на него укоризненно, плюнул в лицо, потом размахнулся и забросил подальше.

— Иди, бездельник, и не возвращайся. Без тебя худо, а с тобой совсем смерть пришла.

Расправившись с богом, Хомеунги-Умка-Наяньги опустил наземь бивень, который нес на плече, и сел на пригорок.

Племя окружило вождя. У людей были бледные лица, впалые щеки, потускневшие глаза…

Сегодня утром накормили детей мясом четырех щенят, которых носила в своем капюшоне Ченьги-Ченьги. Вчера съели последнюю собаку. Собака эта не принадлежала эскимосам — ее продали вместе со всем добром белому господину. В Подземном городе он уплатит им большие деньги и даст много хорошей пищи. Но как добраться до Подземного города, когда дороги нет, собак нет, есть нечего, торбаза и пимы порвались, а силы на исходе. Дети, и те по двое, по трое тащат бивни. Белый господин на прощанье прицелился из автомата и дал понять, что Хомеунги и все племя головой отвечают за каждую кость. И зачем только вождь показал этому господину бивни!

Симху-Упач уехал с белым на его, Хомеунги, упряжке. Собак шамана белый убил раньше, и племя съело их мясо. Нумка-вожак теперь служит чужому господину, а ведь в нем, по словам того же шамана, живет дух великого Горенги. Они взяли с собой священную сову Мауи, взяли все священное сало… Белый обещал прислать провизию, вернуть упряжку…

Всю дорогу Хомеунги по следам читал историю путешествия белого и шамана. Сначала ехали оба. Потом Симху-Упач пошел пешком — ехал только белый, а вскоре Симху-Упач стал тянуть тяжелые сани вместе с собаками… Здесь они съели священную сову. Белые перья в каплях крови… Хомеунги даже видит, что белый съел всю сову, а шаману ничего не дал. Кости не только обглоданы, но отполированы. Разве может белый так обработать кости? И зачем шаману так их полировать, если бы белый дал ему хоть немного мяса!

Все, как на ладони, видел по следам Хомеунги-Умка-Наяньги. Это было единственным развлечением вождя в этом трудном, голодном, безрадостном походе.

Три дня назад племя встретило другого белого. Все обрадовались: решили, что рыжий господин послал навстречу своего слугу. Но этот белый был пуст, как большой барабан. Он назвал себя хозяином острова, приказал оставаться на месте и ждать его возвращения. И тоже сказал, что за каждый бивень Хомеунги и все племя отвечают головою. Забрал последнюю упряжку полудохлых псов Ченьги-Ченьги и уехал. Тоже обещал привезти провизию, взять их к себе, кормить до зимы, а на зиму дать полсотни собак, чтобы они могли по-прежнему охотиться.

Хомеунги и не думал нарушать договора с первым белым. За пазухой у него половина планки-договора. Это много, очень много тысяч долларов. Это огромная лодка, везущая его по морю. Это железные дома на колесах, в которых он катается по земле. Это огненная вода в любом количестве… Нет, Хомеунги не нарушит договора. Но второму белому он сказал:

— Как смею я вас ослушаться, господин, когда вы — главный хозяин на острове?

Теперь и детишки Хомеунги еле-еле плетутся пешком, на каждом шагу падают. Им тоже нечем подкрепиться. Ченьги-Ченьги точно подменили: голод стер краску с ее щек, сильные ноги заплетаются. Она уж больше не смеется, не поет. И сам Хомеунги уже не воин, у него нет силы тащить тяжелый бивень. Он бы охотней взял на руки младшего из ребят — Неули. Малыш падает, Пальчи-Нокья не в силах тащить детей, а Ченьги-Ченьги не помогает старухе. Она говорит: «Не мои дети, не буду тащить»… Надо бы отхлестать ее бичом, чтоб не распускалась, но необходимо беречь силы — они еще понадобятся.

Однако Хомеунги — великий вождь великого племени. Он должен поддерживать в людях бодрость, иначе все погибнут. И зачем поддаваться унынию? Разве первый раз они голодают? Уже спешит навстречу медведям-воинам один белый человек, за ним мчится второй. Кто раньше накормит, с тем будет союз. Заманчиво получить много тысяч долларов. Но лучше жить без денег, чем умереть с деньгами. Можно до зимы переждать на этом острове, зимой на свежих собаках пуститься в дальний путь. О, прелесть зимних кочевок при свете небесного сияния! Каждый привал — новое жилище, новая охота. Хорошо греется кровь в пути.

— Медведи-воины! — воскликнул Хомеунги. — Наши дела не так-то уж плохи. Потяните ноздрями воздух, и вы почувствуете аромат мяса, которое жарят для нас оба белые. Они привезут нам бочки огненной воды, горы хлеба. Не будем больше тратить сил! Отдыхайте, храбрые медведи-воины! Пища сама придет к нам. У меня половина планки; договор — святое дело. Если белый не выполнит договора, мы с него получим все, что нам причитается по суду. Я знаю, у белых есть суд. Там старшие воины решают все споры по справедливости. Об этом рассказывали Симху-Упач и другие бывалые люди. Мы все равно не уйдем в Долину счастливой охоты, потому что второй белый, самый главный начальник на острове, идет по следам первого белого, и нас ждут пища и счастье здесь, на острове.

В двадцати километрах западнее стоянки эскимосов в это время увязала в рыхлом снегу упряжка из восьми псов, на которых тащился к своему дому называвший себя Полярным Робинзоном. Очень скверно, когда тает на леднике. Сверху вода, под нею снежная каша; под кашей вода, а там опять лед, готовый превратиться в кашу.

Робинзон горько сожалел, что оставил советскую экспедицию, а вскоре начал жалеть и о том, что расстался с эскимосами. Все-таки люди… Он вязнет в белой каше, почти не продвигается вперед. А ведь он рассчитывал доехать за два дня — на больший срок ему не хватит продуктов. Но вместо полусотни километров он проехал только двадцать, а в пути уже третий день. Продукты, выданные русским, уже съедены. С утра во рту у него не было и маковой росинки. Самые жестокие муки голода терзают его.

Вдруг огромная тень упала на покрытый водою снег и поплыла на запад. Робинзон поднял голову и увидел уже знакомую чудесную машину. «Светолет» медленно летел над гребнем ледникового хребта. Робинзон вскочил с саней. Проваливаясь в снег, он побежал за «Светолетом» и, протягивая к нему руки, закричал:

— Погодите, погодите! Я передумал! Я лечу с вами!

Но машина не остановилась. Вторая такая же тень медленно скользила вслед за первой. Еще один «Светолет».

Робинзон пытался догнать и вторую машину. Но и она исчезла за хребтом. В отчаянии он начал карабкаться на гребень. Ему казалось, что машины обязательно приземлятся и будут его ждать. Он полз на четвереньках, пыхтя и задыхаясь, но, когда наконец взобрался на хребет — не увидел ничего, кроме холмистого ледника, простиравшегося во все стороны, насколько хватал глаз. Значит, со «Светолетов» его не заметили? Или он стал жертвой галлюцинации?

Одичавшие, тощие псы свалились от усталости там, где их оставил Робинзон, накрылись хвостами и задремали. Вскоре они вскочили, насторожились и, забыв о санях, помчались на гребень. Упряжь запуталась, сани бросало из стороны в сторону, они били собак по ногам.

Настигнув Робинзона, вожак вцепился ему в руку. Робинзон отбивался от изголодавшихся псов, но силы покинули его. По искусанным рукам текла кровь. Собаки опьянели от ее вкуса и запаха. Они набросились на Робинзона, повалили на спину. Он пробовал подняться и снова падал… Через полчаса от Полярного Робинзона остались только кости, обглоданные до блеска, да клочья тряпья и меха.

«Светолеты» опустились вблизи стоянки эскимосов.

Хомеунги-Умка-Наяньги закрыл глаза и затянул последнюю боевую песню. Голос плохо повиновался. То, что ему казалось пением, на самом деле было только хрипом и всхлипыванием. И вдруг над ним склонилась рогатая голова. Но он не сразу узнал Симху-Упача.

— Если ты тень, — прошептал Хомеунги, облизывая потрескавшиеся губы, — то укажи мне дорогу в Долину счастливой охоты.

— Нет, я не тень, а вестник спасения. Погляди, вождь, подними голову. — Он сам приподнял Хомеунги. — Видишь эти диковинные машины? Это сделано людьми, более могущественными, чем все боги и духи, — это машины страны Советов. Помнишь, я тебе рассказывал, и ты говорил, что это очень хорошо, если бы было правдой. Теперь перед тобой живая правда. Люди страны Советов, великодушные, сильные русские люди пришли на помощь племени. Сейчас они всех накормят и перевезут на берег. Там за бивни мы купим новых собак. Мы опять будем охотиться. Ободрись, великий вождь!

— Если ты не тень сладкого сна, — ответил Хомеунчги-Умка-Наяньги, и голос его зазвучал громче, — то приветствую тебя, великий шаман Симху-Упач, как вестника избавления. Помоги мне встать, чтобы я мог поблагодарить могучих людей. Но скажи, шаман, кто заплатит за наше имущество?

— Никто не заплатит. Белого человека растерзали другие белые люди. Это длинная история… И Подземного города уже нет. Счастье, что тут оказались советские люди. И клыки теперь наши.

Надя, Рыбников и Иринин поили горячим кофе женщин и детей. Мужчинам Лев и Федоров давали небольшими дозами водку, затем поили горячим бульоном. Через полчаса первая партия была готова к отправке. «Светолет» мог взять только десять пассажиров. Бивни тоже занимали много места. Из обеих машин выгрузили вещи, посадили в них детей, женщин и стариков, и «Светолеты» умчались в небо.

Оставшиеся заметно повеселели. Хомеунги-Умка-Наяньги рассказывал веселые истории и под конец затянул новую песню:

— Не надо богов, которых мы сами делаем, не надо! Ой, эхэоу! Наши боги ничего не могут. Он, эхэоу! Вот русские люди делают машины, которые носят их по небу быстрее ветра, а не поклоняются им, не делают их богами. Ой, ой, эхэоу! И их машины служат им хорошо, а наши боги служат нам плохо. Ой, эхэоу! И я выбросил своего лентяя, своего урода, сказал ему: «Иди, негодяй! Я сам себя обманывал, а ты помогал»… Ой, ой, эхэоу! Теперь будем жить иначе, попросим русских научить нас жить так, как живут они. И мы не будем голодать. Хорошо жить, когда на свете есть хорошие люди страны Советов. Эгей, эгей, эхэоу!

Надя с улыбкой наблюдала, как сокрушенно качал головой шаман, слушая песню Хомеунги.

Вторым рейсом переполненные машины отвезли в лагерь остальных эскимосов.

А затем машины поднялись над ледовым лагерем и взяли курс на Москву.