Ольга прибыла в Ленинград в десять часов утра. На вокзале она долго выясняла по телефону, где находится профессор Калашник. Дома его не оказалось, номера служебного телефона она не знала и отправилась прямо в институт. Там ей сообщили, что профессор, вернувшись со съезда, сразу же отправился в свою морскую лабораторию и будет там, очевидно, до конца лета. Она едва успела на поезд, отходящий в полдень. Приехав в маленький приморский городок, она долго ходила в поисках морской лаборатории и только к концу дня вошла в подъезд приземистого двухэтажного здания, обратившего к морю огромные окна.

В сумрачном вестибюле швейцар молча показал ей, куда идти. Едва вступив в коридор, она с волнением ощутила знакомые запахи и звуки химического института. Из дверей доносилось жужжание центрифуг, приглушенный вой моторов, потрескивание газовых горелок.

В коридоре стоял сложный запах всевозможных химических препаратов.

Коридор был пуст. Она остановилась перед последней дверью, на которой криво висел квадрат белого картона с неразборчивой надписью: "Если нужно, входите без стука, не отвлекайте от работы".

Ольга была решительной девушкой и, если природная застенчивость ей не мешала, действовала быстро и энергично. Дверь подалась от легкого толчка и неслышно отворилась. Ольга, озираясь по сторонам, медленно закрыла ее за собой.

Это была обширная, слабо освещенная комната, заставленная всевозможными аппаратами. Слева вдоль всей стены громоздились стеклянные и металлические цилиндры, связанные блестящими трубами, сверкала бронза каких-то колес и поршней, темнела паутина приводных ремней. Колоссальная центрифуга, как огромный серый гриб, придавила мощной ногой тяжелый бетонный пьедестал.

Ольга обводила взглядом комнату, отыскивая хозяина среди хаотического нагромождения аппаратов. Лаборатория была наполнена легким жужжанием, но откуда идут эти звуки, понять было трудно. Ольга нерешительно шагнула вперед, продолжая оглядываться по сторонам, и вздрогнула, едва не столкнувшись с человеком.

От двери она не могла его видеть: он был скрыт высоким, в рост человека, стеклянным цилиндром, наполненным прозрачной жидкостью. Темный халат скрывал его фигуру в тени сложной аппаратуры.

Это был невысокий, плотный мужчина.

Он склонил косматую голову над мраморным пультом управления, на котором темнела его широкая рука, медленно поворачивавшая какой-то рычаг. Жужжание усилилось, вверху раздавалось легкое потрескивание. Человек поднял голову и впился взглядом в стеклянный цилиндр. Внезапно жидкость в цилиндре засветилась. В сумраке комнаты возник странный дрожащий розовый свет. Рука человека продолжала передвигать рычаг на пульте. Жужжание неожиданно прекратилось. В наступившей тишине слышно было лишь его напряженное дыхание. Свет в комнате стал слабеть, приобретая густой рубиновый оттенок, и почти совсем погас. Только жидкость в цилиндре багровела исчезающим пурпурно-фиолетовым пламенем.

— Черт! — выругался сквозь зубы человек.

Он стукнул кулаком по мрамору, яростно, с треском, двинул рычаг в обратном направлении и стремительно отошел от пульта.

Ольга в испуге отшатнулась и задела локтем какую-то свободно висящую трубочку. Раздался мелодичный звон.

— Кто?.. Что такое?.. — раздался гневный нетерпеливый голос.

— Я к профессору Калашнику, — тонким голосом сказала Ольга.

— Я! В чем дело? — рявкнул он, наступая на нее.

Ольга испуганно попятилась, смотря на него широко раскрытыми глазами. Он остановился и неожиданно рассмеялся отрывистым грохочущим басом.

— Извините, я вас, кажется, испугал, — сказал Калашник, успокаивающе беря ее за руку. — Вы застали меня, так сказать, в разгаре творческого процесса. Прошу вас, проходите. Чем могу быть полезен?

Он сделал неуклюжий жест рукой, приглашая вглубь комнаты. Щелкнул выключатель, и комната осветилась.

— Туман, — сказал Калашник, мельком взглянув в окно. — Рано стемнело.

— Да, туман, — кивнула Ольга, садясь в кресло у стола.

— Ну, я вас слушаю, — Калашник уселся напротив нее. — Разрешите узнать ваше имя и отчество.

— Дубровских, Ольга Федоровна.

— Очень приятно. Вас не побеспокоит? — Калашник вытащил из кармана трубку и начал набивать ее табаком.

— Ничего. Разрешите мне прямо к цели моего посещения.

Калашник кивнул головой. Ольга быстро, боясь, что он будет перебивать вопросами, объяснила, что ей от него нужно. Калашник слушал, хмурился и медленно выпускал клубы синего дыма сквозь рыжеватые усы.

— Так, так… — сказал он, теребя короткую бородку толстыми пальцами. — Методика определения золота? В низких концентрациях? Так… А-а… зачем вам? — спросил он быстро, смотря ей в лицо маленькими свинцового цвета глазами.

— Мой руководитель профессор Смолин собирается работать с организмами, концентрирующими золото, — объяснила Ольга.

— С организмами… концентрирующими золото? — усмехнулся Калашник. Как же, слышал. Так… так… Очень интересно.

В голосе его прозвучала насмешка. Ольга вопросительно подняла брови.

— Отлично. Показать можно, — Калашник поднялся с места.

Ольга тоже встала. Калашник сделал несколько шагов по комнате и вдруг повернулся к ней.

— Извините меня. Не понимаю я смысла этой возни с живым веществом. Кому это нужно возвращаться вспять к младенческим годам науки, когда человек был бессилен воспроизвести в пробирке то, что совершается в протоплазме?

Ольга молчала, опустив голову. Она не находила слов для возражений.

— Вы химик? — спросил Калашник.

— Да, я окончила химический факультет университета, — ответила Ольга виновато.

— То-то… университета. Поэтому у вас и фантазии в голове. Если бы вы обучались в каком-нибудь химико-технологическом институте, вас интересовали бы промышленно-технические проблемы, а не воздушные замки.

Калашник бросил трубку на стол и снова зашагал взад-вперед по кабинету. Затем резко остановился и уставился на Ольгу недобрым насмешливым взглядом.

— Вы подумайте только, что было бы, например, с нашей автопромышленностью, если бы мы ограничились воспроизводством каучуконосов, корни которых синтезируют основу каучука — изопреновые группы? Мы отстали бы на добрых десять лет, если бы не научились заменять работу протоплазмы химическими реакциями в автоклавах, где мы полимеризуем изопрены в каучук. А витамины и гормоны?

Было время, когда человек, предохраняя себя от цынги, бери-бери, диабета, кретинизма, адисоновой болезни, полностью зависел от животного и растительного мира. А теперь: аскорбиновая кислота и всевозможные другие витамины, тироксин, тестостерон, кортизон и другие гормоны — тоннами производятся на фабриках витаминов и эндокринных препаратов.

Он схватил со стола трубку и снова торопливо начал набивать ее, продолжая засыпать Ольгу доказательствами:

— А пенициллин? А стрептомицин? Когда-то мы добывали эти чудодейственные препараты из плесневых грибков. А теперь пенициллин, стрептомицин и другие антибиотики — химически чистые препараты производятся из неорганического сырья в сотнях килограммов без всякого содействия микроорганизмов. Он остановился перед Ольгой, сверля ее злыми глазами. — Впрочем… что говорить, дело ваше, хозяйское. Профессор Смолин хочет, чтобы вы овладели техникой определения золота в морской воде? Отлично. Мы вас обучим и не будем спрашивать, для чего вам это нужно. Можете привлекать на помощь себе любые организмы.

Пока он говорил, Ольгой овладевало возмущение, она несколько раз порывалась возразить, но его быстрая запальчивая речь не давала ей возможности вставить хоть слово. Наконец он замолчал, и Ольга смогла задать вопрос, вложив в него всю обиду за свое дело:

— А скажите, Григорий Харитонович, вы считаете безупречным разработанный вами метод извлечения золота из воды? Достаточно совершенным, чтобы так пренебрежительно отзываться о методах профессора Смолина?

— К сожалению, нет, — мрачно ответил Калашник. — Золото, добытое моим способом, стоит в три раза дороже платины.

— Почему же? Вы употребляете слишком дорогие реактивы?

— Не в этом дело. Реактивы дешевые. Но их идет при осаждении золота такое количество, что золото не оправдывает их стоимости. А главное, — на осуществление реакции требуются чудовищные затраты энергии.

— Что же делать?

— Значит, нужно искать иные способы. И самый верный путь — укрупнение коллоидных частиц золота. Вы, конечно, знаете сущность коллоидного состояния?

— Знаю, — нахмурясь и краснея, ответила Ольга.

— Так вот, если знаете, то представляете себе, что частица, взвешенная в коллоидном веществе, — мицелла — несет электрический заряд и притягивает к себе частицы окружающей среды, заряженные электричеством противоположного знака и составляющие ее оболочку. Эта оболочка так прочна, что для ее разрушения нужны огромные количества реактивов, образующих в растворе тоже заряженные частицы — ионы.

Он показал рукой на цилиндр с жидкостью, которая только что на глазах Ольги претерпевала удивительные превращения, и спросил:

— Вы видели?

— Видела, — ответила Ольга тихо. — Извините, я не решалась вас прервать, и потому…

— Пустое, — отмахнулся он. — Не в этом дело. Реакция, вызывающая разрушение оболочек мицелл и приводящая к выпадению золота в осадок, производится посредством ультразвука. Несколько миллионов колебаний в секунду разрушают оболочки мицелл золота.

Они начинают слипаться, укрупняться, и в силу своей тяжести оседают на дно. В лабораторной обстановке — это простейшая операция. А в промышленных масштабах такой способ нерентабелен. Вибрация среды поглощает огромное количество энергии.

— Но я не понимаю, — сказала Ольга, свечение этой жидкости… Ведь это вода?

— Да, профильтрованная морская вода…

— … Свечение воды… вызывалось вибрациями?

— Heт. Это так, мелочь: лучи большой жесткости — с малой длиной волны. Под их действием мицеллы золота начинают светиться. Чем крупнее частицы, тем гуще фиолетовый оттенок. Вот и все. Очень просто. Сейчас золото — на дне этого цилиндра. В лабораторных условиях оседание частиц можно ускорить центрифугированием. Затем — пропустить ток, и на одном из электродов будет получена пластинка золота. Вот, пожалуйста.

Он нагнулся к пульту и повернул рычаг. Ольга молча следила за его движениями.

— Постоянный ток сейчас проходит через среду, в которой золото медленно оседает. Угольный электрод притягивает все соответственно заряженные частицы. Но для более подвижных частиц натрия, кальция, магния и других ионов, которые находятся в морской воде, я применяю особые уловители. Таким образом, на угле осаждается чистое золото.

Калашник двинул рычаг обратно, нагнулся к подножью цилиндра, быстро закрутил какой-то кран, что-то толкнул вперед и назад, сунул руку в образовавшееся отверстие и выпрямился, держа черную плоскую коробку.

— Смотрите.

Он стряхнул воду и протянул коробку Ольге. В центре крышки блеснул ровный желтый квадрат.

— Это… золото?

— Да.

— Так много?

Калашник усмехнулся. Осторожно раздвинув крышку коробки, он освободил желтый квадрат и подал ею Ольге. Она взяла квадрат, взвесила на руке, перевернула.

— Так это же… уголь! — сказала она разочарованно.

— Конечно, — подтвердил Калашник. — А слой золота здесь в несколько микронов. Прокалив пластинку, можно взвесить золотой слой.

— А много его здесь?

— Очень мало. Ведь электролиз не закончен. Здесь не больше пяти миллиграммов. Но полностью завершенный процесс извлечения приносит до сорока миллиграммов золота на тонну воды. В этом цилиндре — ровно кубический метр, те есть, как раз тонна.

Ольга вернула пластинку Калашнику.

— И этот способ пригоден… для наших определений? — спросила она.

Калашник опять нахмурился.

— Я не знаю намерений профессора Смолина, — сказал он холодно. — Но более простых и точных методов я показать не смогу.

Он замолчал. Ольга стала прощаться.

— Когда я смогу начать? — спросила она робко.

— Завтра с утра, если хотите, — ответил Калашник.

Рука Ольги утонула в его широкой ладони. Когда Ольга вышла на набережную, уже совсем смеркалось. С моря тянул прохладный, сырой ветер. Туман еще больше сгустился. Днем, разыскивая станцию, Ольга заметила на главной улице около вокзала вывеску "Дом туристов" и сейчас решила направиться туда. Зябко поведя плечами, она застегнула на все пуговицы шелковое прорезиненное пальто и быстро пошла по набережной, обгоняя редких прохожих.

Разговор с Калашником произвел на нее тягостное впечатление. Ольга вспомнила, что так ничего и не возразила Калашнику на его критику биогеохимического направления в науке. Щеки ее вспыхнули, точно она уличила себя в неблаговидном поступке.

— Завтра же… скажу ему, — прошептала она, замедляя шаги.

"Но что?" — мелькнуло в ее голове.

— Да. Ничего не скажешь, — ответила она себе. — Потому что, может быть, он более прав, чем Евгений Николаевич.