РЕШЕНИЕ БЕСФАМИЛЬНОГО

Вылет назначен на 20 апреля. Для Блинова, который уже давно доложил о своей готовности, наступили мучительные дни ожидания. Добродушный толстяк не находил себе места.

– Чорт их знает, – ругался он, – сидят себе, дьяволы, и в ус не дуют. Погодка-то какая, а мы зря время проводим…

Аня не раз приставала к Блинову с предложением опробовать самолёты в воздухе.

– На земле – всё как надо, – волнуясь, говорила она, – а в воздухе неизвестно как машины поведут себя. Не шутка – целую зиму под снегом провели.

– Дело предлагает наша девушка, старик, – поддерживал Аню лётчик "П-6" Викторов. – Надо бы поразмяться маленько…

Но "старик" был неумолим. Он не отходил от рации, ожидая, что с минуты на минуту "они опомнятся" и Беляйкин прикажет вылетать. Нервничая сам, он порядком издёргал и своих людей: четверо суток они не отходили от самолётов, с минуты на минуту ожидая сигнала к вылету.

Вылет задерживался по двум причинам. Во-первых, метеорологам экспедиции, которые каждый час получали сводки погоды с сотен советских и иностранных метеорологических станций арктического побережья, все карты спутали показания Вишневского, работающего на самой северной станции. Для длительного и сколько-нибудь надёжного прогноза погоды в районе предстоящих полётов им нужно было время, и они настаивали на вылете никак не раньше 22-23 апреля. Зная особенности высоких широт, Беляйкин торопился и поэтому урезал слишком осторожный, по его мнению, срок метеорологов. Во-вторых, немало времени требовали монтаж и испытания самолётов "Г-2" и "В-46". По проекту Бесфамильного эти самолёты для полёта на полюс должны быть "спарены". Предстояло укрепить одноместную машину Шевченко "на спине" многоместного гиганта "Г-2". Это диктовалось необходимостью.

Комплектуя экспедицию машинами, Бесфамильный остановил свой выбор на самолёте истребительного типа "В-45" потому, что хотел иметь в своём распоряжении – для разведки, а если потребуется, то и для связи – лёгкую, выносливую и исключительно быстроходную машину. Из современных самолётов все эти качества счастливо сочетал в себе только "В-45". Поэтому Бесфамильный, остановившись на нём, пренебрёг некоторыми неудобствами его использования. Обладая значительно большей, чем "Г-2", крейсерской скоростью, он не мог идти в строю с этой тяжёлой машиной. К тому же он принимал запас горючего всего на четыре часа полёта, что было явно недостаточно.

Не желая терять преимуществ "В-45", Бесфамильный пришёл к единственному выводу: машины необходимо "спарить". Этим сейчас и занимались механики в бухте Тихой.

Сама по себе идея спаренного полёта была не нова. Ещё несколько лет тому назад она применялась в заграничной военной авиации. Но в Арктике её впервые осуществлял Бесфамильный, и в этом была основная трудность…

Монтаж самолётов занял двое суток. Наконец одноместный "ястребок" Шевченко удалось поднять и специальным креплением прочно закрепить на спине четырёхмоторного "Г-2". Получилась, по существу, не четырёх-, а пятимоторная машина. "Г-2" теперь напоминал гигантскую тюлениху с новорождённым бельком на спине. Это сравнение можно продолжить, если вспомнить, что в полёте "В-45" мог питаться горючим от магистрали "Г-2".

Крепление самолётов, сделанное по чертежам Бесфамильного, отличалось той особенностью, что во время полёта Шевченко одним нажатием кнопки мог отделить свою машину от "Г-2" и продолжать полёт самостоятельно. Это было сделано для того, чтобы на полюсе Шевченко сел первым, обследовал площадку и выложил знаки, облегчающие посадку тяжёлой машины.

Утром 20 апреля в Тихой и на Шпицбергене не мог спать ни один человек. Участники экспедиции, зимовщики, команда ледокола "Иосиф Сталин" – все с самого раннего утра толпились у зачехленных самолётов.

Как и предсказывали метеорологи, погода благоприятствовала перелёту. Ясно. Тихо. Восемнадцатиградусный мороз казался приятной прохладой после сорокаградусных морозов зимы. Правда, со Шпицбергена сообщили, что над замёрзшим морем несмело рождается туман. Но этому никто не придал особого значения: небо, насколько хватал глаз, было чисто от облаков.

В восемь часов утра лётчики получили последнюю, весьма оптимистическую сводку погоды.

– Летим, – подытожил невысказанные мнения Бесфамильный.

– Да, можно лететь, – согласился Беляйкин.

Начальник экспедиции запросил по радио Шпицберген:

– Как с погодой?

– К вылету готовы, – ответил Блинов. – Но над морем не расходится лёгкий туман, появившийся несколько часов назад. Разрешите переждать?

Задавая последний вопрос, Блинов не сомневался, что начальник экспедиции прикажет вылететь, несмотря на это пустяковое препятствие. Но ответ начальника экспедиции прозвучал для него как неожиданный взрыв:

– Туман переждите. Бесфамильный вылетает. Вы вылетайте самостоятельно после того, как разойдётся туман. Держите со мной непрерывную связь…

Считая на этом разговор оконченным, начальник экспедиции отправился на аэродром. Там шли последние приготовления. Бесфамильный лично проверял взятое на борт имущество. Доктор Горелов, ещё вчера тщательно проверивший состояние здоровья всех отправляющихся на полюс, всё же не мог сидеть сложа руки. Собрав вокруг себя свободных от последних приготовлений людей, он объяснял им, как пользоваться противоцинготными средствами.

Егоров методически, один за другим, опробовал все пять моторов.

Бесфамильный подошёл к начальнику экспедиции и, взяв под козырёк, доложил:

– Самолёты и экипаж готовы к выполнению поставленной задачи!

Беляйкин расцеловался с Бесфамильным и крепко пожал руки всем участникам перелёта.

– В добрый путь!

– Надеюсь, что скоро один из многих открытых вами островов будет носить ваше имя, – пошутил он, возвращаясь к Бесфамильному. И уже серьёзно добавил: – Помните приказ – не рискуйте, докладывайте мне обо всём.

– Есть!..

Бесфамильный круто повернулся и скомандовал:

– По местам!

Начальник экспедиции поднял руку – это было сигналом. Егоров дал газ. Тяжело взревев пятью моторами, "спаренные" самолёты пошли на взлёт.

Набрав триста метров, Бесфамильный сделал два круга над бухтой и, убедившись, что все моторы работают хорошо, а приборы дают правильные показания, по внутреннему телефону спросил Шевченко:

– Как себя чувствуешь?

– Вези, дело идёт хорошо.

Прислушиваясь к возникшим сигналам радиомаяка базы, Бесфамильный взял курс на север.

В этот день Уткин неотступно следовал за начальником экспедиции. Он уже послал в Москву радиограмму о вылете звена Бесфамильного и сейчас сидел в радиоаппаратной бухты – главном штабе экспедиции. Его интересовало всё, и он был в курсе событий.

Накануне вылета Бесфамильного Уткин был, кажется, единственным человеком на Земле Франца-Иосифа, не разделявшим общей радости. С мрачным видом он расхаживал между снующими по всем направлениям радостными людьми. И этому были свои причины: Беляйкин наотрез отказался посылать его радиограммы во всё время перелёта на полюс. Журналист понимал, что, получив ответственное задание – держать непрерывную связь с обоими летящими самолётами (тогда ещё было неизвестно, что Блинов задержится), рация будет просто не в состоянии обслужить его. Правительственная рация советского городка, кроме обычной работы, почти непрерывно принимала для экспедиции метеосводки со всего побережья Арктики и могла уделить Уткину не больше двух-трёх минут в сутки. Всё это было совершенно правильно. Но журналист чувствовал и свою ответственность буквально перед всем миром: он – единственный журналист здесь, в Арктике, и от него весь мир жадно ждёт сообщения о новой героической эпопее советских лётчиков. Он не имеет права молчать! И разве выход – несколько десятков слов в сутки?

Уткин мучился, ругал себя за то, что, понадеявшись на рацию экспедиции, не взял с собой собственной, и, напрягая всю свою фантазию, искал выхода из казалось безвыходного положения. Лишь в самый последний момент его озарила счастливая идея: ледокол!

Да, именно ледокол "Иосиф Сталин" мог спасти Уткина от вынужденного молчания. Целую зиму молчавшая рация ледокола должна заговорить и рассказать всему миру о новой победе большевиков.

Уткин почему-то сорвал с себя шапку и, размахивая ею как знаменем, бросился искать начальника экспедиции.

Беляйкин был в не менее затруднительном положении. Он понимал, что Уткину надо помочь; что внезапное молчание, наступившее в самый ответственный момент работы экспедиции, может быть неправильно понято, и это чревато всякими, порой неприятными, но, во всяком случае, никому ненужными последствиями. И, вместе с тем, он знал лучше, чем кто-либо, что только беспрерывная связь обеспечит успех грандиозного плана. Поэтому он с радостью ухватился за предложение Уткина и отдал ему "на откуп" рацию ледокола.

Уткин торжествовал. Он сумел зажечь радистов ледокола. Буквально в несколько минут радиорубка ледокола "Иосиф Сталин" была соединена прямым проводом с находящейся на земле радиоаппаратной экспедиции, и в ней была установлена круглосуточная вахта.

Сейчас Уткин не отходил от телефона. Он диктовал радисту "своей" рации всё, что слышал и видел. И на другой день все газеты мира напечатали радиограммы Уткина. Весь мир знал о всех подробностях полёта Бесфамильного.

Почти во всех газетах были помещены портреты Беляйкина, Бесфамильного и Блинова и краткие биографии всех участников перелёта. Виноват в этом был опять же Уткин. Это были плоды его зимних трудов, материал его записных книжек.

Благодаря Уткину на другой день после вылета самолётов на полюс весь мир узнал, что лётчик Михаил Бесфамильный, талантливый пилот советской страны, немало полетал на севере; что он потерпел тяжёлую аварию у Ляховских островов, когда, рискуя жизнью, спас жизни десятков отрезанных от всего мира зимовщиков. Весь мир узнал, что с Бесфамильным полетел его бортмеханик Егоров – мощный, огромной воли человек "типа диккенсовского водителя почтовых карет", как характеризовал его Уткин; что полетел метеоролог Байер – холодный и рассудочный анализатор, молодой человек с задатками большого учёного, прекрасно разбирающийся во всех хитростях полярной погоды; что полетел молодой Павлик Канин – комсомолец, талантливый аэронавигатор и штурман; что полетел радист Слабогрудов – тот самый радист, знаки которого по чёткости и ясности известны всей Европе; что полетел наконец известный гидролог профессор Бахметьев.

Лётчику Шевченко и его замечательному самолёту "В-45" было посвящено несколько больше места, чем остальным. Объяснялось это тем, что имя Шевченко, в недавнем прошлом блестящего лётчика-истребителя, уже неоднократно мелькало в печати. Именно Шевченко поручалась демонстрация новых истребительных и спортивных машин. Его искусство в области фигурного полёта приводило в восхищение каждого, кому выпадало счастье любоваться его артистической работой.

Звено Бесфамильного шло на север, к влекущему тысячи людей полюсу.

Два часа сорок минут внизу расстилалась однообразная ледяная пустыня без единого тёмного пятнышка. Порой казалось, что эта пустыня будет тянуться вечно. Внезапно на горизонте показались быстро приближающиеся столбы чёрного дыма – ориентиры базы Иванова. Утомлённый однообразием, глаз отдыхал даже на этом незатейливом изменении пейзажа.

Скоро летящие на север люди увидели под собой прекрасный аэродром, отмеченный чёрно-жёлтыми полотнищами по углам. В южной части этого неожиданного аэродрома разложено "Т", как бы приглашая: "Пожалуйста, садитесь, всё готово!" Но сделанная цветным порошком крупная надпись: "Счастливого пути!" свидетельствовала о том, что находящиеся внизу люди не ожидали посадки.

Проводив взглядом яркие палатки базы, Бесфамильный передал привет и повёл самолёт к полюсу. Моторы пели свою однообразную песню. Приборы, за исключением рыскавшего магнитного компаса, работали безотказно.

Всё шло как нельзя лучше.

Румяный Павлик Канин, сидевший в пассажирской кабине, нахмурив брови, высчитывал солнечный угол. Он определял высоту солнца над горизонтом и вслед за этим – позиционную линию на условном отрезке земной сферы. Это был сложный метод астрономической ориентировки, дающий возможность с большой точностью определить местонахождение самолёта. Насколько точен этот способ, можно судить по такому примеру. Однажды португалец Кутинхо вылетел из Лиссабона в Южную Америку. Пользуясь этим методом, он пролетел тысячу пятьсот километров над гладью Атлантики и сел, как было условлено, на маленьком островке радиусом в полкилометра. Воздушно-астрономический способ ориентировки точно привёл его к цели – кусочку земли, затерянному в пустыне океана…

Канин и Бесфамильный больше чем в другие верили в этот метод, но им можно пользоваться только при ясном небе. А тут как назло впереди показались облака…

Конечно Арктика богата неожиданностями, но в серьёзность внезапно возникшего препятствия не хотелось верить. Вспоминались более правдоподобные (не потому ли, что они более желанны?) предсказания метеорологов. Но облака остаются облаками, и Бесфамильный, чтобы не терять из поля зрения льдов, пошёл вниз, под облака, рассчитывая, что они скоро кончатся. Но облака густели. Вырастало беспокойство. Вспоминались неоднократные предупреждения метеорологов: "Полюс – место, где заготавливается погода для всего земного шара. Скопление облаков на нём – вещь весьма вероятная".

Облака густели, снижались, давили к земле. Не желая терять возможность посадки, Бесфамильный снижался вместе с ними и теперь шёл уже на высоте всего трёхсот метров. "Какая мерзость, – думал он, – давит словно грязный потолок курной избы".

Магнитный компас давно отказал, солнечный стал бесполезен. Шли только по указаниям радиомаяка Иванова.

Видимость непрерывно ухудшалась. Внизу всё сливалось в один грязно-белый тон. А облака всё давили и давили. До земли осталось всего около ста метров. Надвинулась опасность. Видимость плохая – того и гляди врежешься в высокую ледяную гору.

Делать нечего, и, пользуясь опытом слепого полёта, Бесфамильный вошёл в облака. Более высокая, чем окружающий воздух, температура облаков создавала опасность обледенения. Егоров привёл в действие специальные аппараты. Расположенные внутри кромок крыльев, они непрерывно омывали особой жидкостью переднюю часть крыла, предохраняя её от обледенения.

"В-45" этими аппаратами оборудован не был, и это сейчас было самым страшным. Обледенев, маленький самолёт значительно отяжелеет, потеряет свои аэродинамические качества и…

– У тебя ещё нет льда? – крикнул в телефонную трубку Бесфамильный.

– Пока ничего незаметно. Что будет нового – доложу.

На высоте семисот метров снова показалось солнце, но температура упала до минус 32 градуса. Началось обледенение. Пришлось снова лезть в облака.

"Что делать? – думал Бесфамильный. – Идти вперёд можно, но какая погода на полюсе? Если и там земля закрыта облаками, то посадка сопряжена с большим риском, а рисковать мы не хотим!"

Он спросил мнение Шевченко. Тот посоветовал вернуться и переждать погоду на базе.

Доложив обо всём начальнику экспедиции, Бесфамильный высказал ему своё мнение. Тот категорически запретил продолжать полет и приказал вернуться на базу.

С чувством большой досады Бесфамильный развернулся и пошёл обратно. Он был уверен, что не сегодня – завтра погода исправится и он всё равно достигнет полюса. Но неудача первого, так хорошо начавшегося полёта переживалась мучительно. Как-то сразу ослабло напряжение, ушла радость.

Сидящий наверху Шевченко, как томящийся от бездействия извозчик, хлопал себя рукавицами по бокам. Мотор его самолёта работал на малом газу и не подавал тепла в калорифер. В кабине было так же холодно, как и в воздухе.

– Вместе будем садиться или порознь? – спросил он Бесфамильного.

– Вместе, а то потом тебя на крышу не поднимешь. Облегчи свой самолёт, спусти бензин в мои баки.

Посветлело. Вот и солнце! Оказывается, за это время облачность дошла почти до базы. Вынырнув из облаков, Бесфамильный почти сейчас же повёл самолёт на посадку.

Обед проходил в молчании. Никому не хотелось говорить. Ещё несколько часов назад все были уверены, что сегодняшний вечер пройдёт иначе.

– А как дела у Блинова? – нарушил общее молчание Егоров. – Ничего не слышно?

– Молчит, упорно молчит, – ответил радист. – Наверное, рация не ладится. Не отвечает ни мне, ни Беляйкину.

– Может, под шумок вылетел?

Разговор не клеился. Вынужденное молчание тяготило безмерно. Скоро все разошлись по своим койкам.

– Хорошо, что я бензин на базу забросил, – вспомнил Бесфамильный, укладываясь. – Иначе пришлось бы теперь топать в Тихую.

Иванов ничего не ответил.