На следующий день с утра я застала в лаборатории тот хозяйственный разгром, который бывает, когда вдруг вздумают спешно производить запоздалый ремонт.

Рабочие вставляли во все рамы новые стекла. Распоряжался Симон. Молодой рабочий спросил его о чем-то.

Симон ответил:

– Эге!

И тут же изо всей силы ударил стулом в только что вставленное стекло. Ножки стула отскочили от стеколя, как от гранитной стены.

К обеденному перерыву наша лаборатория оказалась надежно изолирована от внешнего мира. Форточки заперли и плотно замазали специальной пастой.

Поздно вечером Леонид осмотрел каждый закоулок в лаборатории. Он, видимо, не доверял даже Симону. А под конец изумил нас. Вынул из кармана длинную шелковую белую тесьму и один конец ее прикрепил к ручке двери, которая вела в кабинет Грохотова.

Мы с Олей заняли свои места. Грохотов – у фотоаппарата, Симон – у ртутного насоса.

– Приготовились, – негромко, но властно произнес Леонид.

Я не заметила движения его руки, включившей напряжение. Красный огнистый лохматый шар возник между сблизившимися электродами. Вот он оторвался и медленно начал подниматься к потолку.

– Степан, – прошептал Леонид.

И это было сигналом, чтобы каждый из нас занялся своим делом. Я слышала стрекотание ленты в моем аппарате. Грохотов регулировал объективы фотоаппаратов.

Сначала шаровая медленно сделала круг под потолком, потом забилась, как испуганная птица, случайно залетевшая в комнату.

– Осторожно, товарищи! – тихо приказал Леонид.

Тут я поняла, что опыт грозит нам смертью.

Отчетливо помню непередаваемое выражение лица Леонида в тот момент, когда он взял в руку свободный конец тесьмы, потянул за нее, и дверь в кабинет приоткрылась. И тогда, будто повинуясь какому-то неслышному зову, шаровая проскользнула в щель приоткрытой двери. А через секунду там, за дверью, раздалось стрекотание, будто опытный мотоциклист пробовал заводить маломощный мотор. Леонид осторожно подошел к двери и заглянул в кабинет.

– Сюда, ко мне! – крикнул он.

Мы бросились к двери и столпились у нее. Никогда не забыть картины, представившейся нашим взорам.

Шаровая хозяйничала на письменном столе. Она бегала по нему, словно взбесившийся звереныш, описывая круги над письменным прибором. Потом вдруг она неожиданно подлетела к замку шкафа, стоявшего в углу, будто хотела пролезть в замочную скважину.

Леонид осторожно подошел к окну и вышиб раму форточки. Шаровая, перелетев через его голову, выскочила на улицу.

Я ждала, что сейчас Леонид объяснит нам случившееся, но поверх наших голов из лаборатории через дверь в форточку летели один за другими огненные крупные бусы, как тогда в моей хатке. Люстры и лампы на столах погасли. И только разноцветные мчавшиеся шарики освещали нас фантастическим светом.

Симон стоял сзади всех в лаборатории, и мы услыхали его голос:

– Я выключил мегалотрон! Откуда же они берутся? Расталкивая нас, Леонид подошел к общему выключателю энергии для всего института и дернул рычаг на себя. Поток шаровых прекратился.

– Вот такие эксперименты я люблю, – нервно потирая руки, улыбнулся Леонид.

Мы молчали, надо было прийти в себя. Потом все сразу заговорили. Откуда брались шаровые после того, как мощный мегалотрон был выключен? На это никто не мог ответить.

– Странно… Даже очень странно… – бормотал Грохотов, потирая руки, будто ему было холодно. – Что ж такое получается? Я же предупреждал, что даже сверхмощный мегалотрон, в сущности, не даст ничего, кроме внешних эффектов…

Леонид и Симон при свете ручных фонарей стали осматривать мегалотрон. Работали они молча. Не было слышно даже отрывочных восклицаний. А Грохотов продолжал:

– Теперь для меня ясно, что наш бедняжка мегалотрон…

Леонид махнул рукой и посмотрел на Грохотова.

– Вот что, Степан. Первая шаровая где-то проделала трассу. Поэтому, хотя мегалотрон и был отключен от сети, он продолжал работать за счет…

– За счет чего? – глухо спросил Грохотов.

– Во всяком случае, не от электросети, – быстро ответил Леонид. – Мы с тобой сделаем расчеты, и ты увидишь, какое колоссальное количество энергии прошло через мегалотрон.

Грохотов пожал плечами.

А Леонид отрывисто спросил Симона:

– Проба воздуха взята?

– Четыре пробы отправлены в газовую лабораторию.

– Поторопите!

Симон поспешно вышел с Олей. Пробы воздуха были взяты в те минуты, когда по лаборатории гуляла шаровая.

На листке, вырванном из карманного блокнота, Леонид написал несколько слов, свернул его плотно, как записку, и вручил мне:

– Спрячьте, не читая.

Грохотов изумленно посмотрел на нас. В глазах у Леонида мелькнул лукавый огонек:

– Ты скоро узнаешь секрет этой записки, Степан. А вы, Таня, прочтете ее вслух, когда я вам прикажу.

Пришли дежурные монтеры исправлять освещение. При свете ламп мы увидели, что натворила в кабинете шаровая молния. Позолота с багетных рам картин, украшавших стены, исчезла. Зато дубовая темная мебель была вызолочена и блестела, как в музее.

Грохотов подошел к столу, протянул руки и вскрикнул:

– Что случилось? – подбежали к нему я и Леонид.

В руках Грохотова темнел пепел от сгоревшей бумаги. Книги и ведомости, лежавшие на столе, сохраняли свой обычный вид. Но достаточно было дотронуться до них, и они рассыпались в пепел.

– Отопри, Степан, шкаф, – попросил Леонид.

Грохотов распахнул дверцу. На обугленной деревянной полке покоился знакомый мне футляр серо-свинцового цвета.

Грохотов дотронулся до футляра и отдернул руку. Примерно через час снизу, из газовой, лаборатории, вернулись Симон и Оля. Они принесли анализ проб воздуха.

– Разрешите прочитать? – спросил Симон, обращаясь к Грохотову.

Но Леонид вырвал протокол из рук Оли, спрятал его за спину.

– Прочитайте мою записку вслух, – обратился он ко мне.

Я прочитала.

– «Закись азота».

Тогда Леонид протянул листок протокола Грохотову.

– Теперь читай это, Степан…

Взглянув на протокол. Грохотов высоко поднял брови:

– Любопытно… Они тоже пишут; «Закись азота». Ну и что же?

Мы все смотрели на Леонида, ожидая от него ответа.

– Пока секрет, – произнес он. – Кое-что становится ясным. Напомню лишь один факт. Ведь и раньше, Степан, в ваших опытах при разрыве шаровидных искр между электродами можно было заметить ничтожную дымку. Иногда ощущался запах, характерный для окислов азота, серы… И нам с тобой известно, что после разрыва шаровой 11 июня 1950 года в районе Саялы ощущался сильный запах фтористого водорода. Ты сейчас меня будешь ругать, а я тебе скажу одно: азот к шаровидной молнии имеет такое же отношение, как и все остальные девяносто один элемент химической таблицы Менделеева.

Грохотов наморщил лоб и медленно опустился в кресло.

– Начинаю понимать, Леонид. Но это приводит к невероятности…

Леонид призакрыл глаза в раздумье и очень медленно выговорил:

– К невероятности, которая более чем вероятна.