Глава 16

Обратно мы шли намного дольше. Из-за непроглядной темноты приходилось вытягивать перед собой руки, чтобы не наткнуться на нижние ветви деревьев. Время от времени мы пробирались ползком меж густых зарослей. По крайней мере у нас был хороший ориентир: все громче и громче стучащие топоры.

— Как думаешь, они так всю ночь будут? — прошептал Кип.

— А то. Вероятно, они работают посменно и не остановятся, пока не достроят стену полностью.

Красное зарево от высоких вбитых в землю факелов освещало лес. Приблизившись, мы увидели среди деревьев силуэты, непрерывно взмахивающие топорами. Другие работники влезали на стволы, чтобы обвязать их веревками, а целые бригады тянули, стараясь свалить подрубленные деревья. Налево от ширящейся поляны с пеньками отходила ведущая к опушке дорога для подвод, а за лесом виднелся Нью-Хобарт, окруженный пылающими точками. Некоторые из них двигались — солдаты продолжали патрулирование. Держась подальше от факелов, мы обошли поляну справа, со стороны лесной чащи. Я думала, что уже привыкла к шуму, но чем дальше, тем более невыносимым и жестоким он мне казался. Судя по выкрикам и приказам, последнее дерево поддалось и вот-вот упадёт. Послышался долгий душераздирающий вой, ствол накренился, а затем земля содрогнулась под упавшей сосной.

Я благословила шум, когда мы достигли противоположной стороны поляны и стали подкрадываться ближе к факелам. Позади нас лес редел, постепенно переходя в ведущую к Нью-Хобарту равнину. Казалось, грохот помогал нам скрываться среди деревьев. Воздух на поляне словно вспенивался от гвалта. Впереди по периметру вырубки горели факелы. Я напомнила себе, что с поляны нас с Кипом не видно — в худшем случае нас сочтут тенями за кругом огней.

Развязав мешок, я достала спички.

Наблюдай кто-нибудь за нами с поляны, он заметил бы лишь как вспыхнул еще один огонек и занялся еще один факел, немного короче тех, что горели на вбитых в землю столбах. Затем факел разделился на два, которые стали быстро передвигаться вдоль кромки вырубки, иногда замирая.

Там, где мы останавливались, факелы оставляли свой след — иногда на уровне земли, иногда на уровне нижних ветвей — и занимался огонь, с легким свистом распространяясь вдоль северного края поляны.

Два подрагивающих факела двигались дальше, за пределы вырубки, где низкий подлесок даже не пришлось поджигать — он радостно и жадно подхватил пламя сам.

И тогда я поняла, что дело сделано: мы уже заложили устойчивую и длинную, возможно, метров в пятьсот, огненную дорожку — все костерки, разгоревшись, слились в сплошную линию. Огонь поднимался выше — от низинного кустарника до крон деревьев. Само по себе пламя распространялось быстрее, чем если бы мы поджигали лес факелами. Шепот пламени обернулся слухом, который бойко распространялся. Подгоняемый северным ветром, огонь подобрался вплотную к кольцу факелов и поглотил их.

Мне казалось, грохот на поляне ничем не перебьешь, но как только огонь запел свою хриплую басовитую песню, стук топоров стих. Еще раздавались отдельные крики, но теперь их тон сменился, став настойчивым и цепким, как огонь.

Не смея больше ждать, мы побежали совсем как парой часов раньше, когда в панике продирались через лес, но на этот раз воображаемая погоня стала реальной: обжигающий ветер из-за спины постоянно напоминал о пожаре, который он гнал вперед. Лес одновременно был и темным, и светлым: ночь, наполненная дымом, освещалась алым заревом.

Кип несколько раз отставал, и я поворачивалась, чтобы глянуть на него, с ужасом вспоминая, как уговорила его на эту авантюру. Но каждый раз, когда он меня догонял, его лицо светилось ликованием.

Я думала, что мы бежим на юг, но как только чаща поредела, стало понятно, что мы сбились на юго-запад и добрались до западной кромки леса.

Позади нас на востоке высилась стена огня, и из-за дыма и расстояния Нью-Хобарт было не разглядеть. Я не знала, что вывело нас на простор — то ли мой дар провидицы, то ли слепая случайность. Судя по пожирающему горизонт пламени, останься мы в лесу, огонь скоро бы нас настиг.

С востока наступление огня на город сдерживали заболоченные равнины. Там и сям в густой траве неподалеку от леса вспыхивали небольшие островки пламени, но быстро затухали.

Где-то в полутора километрах от опушки мы остановились. Забравшись по колено в один из топких разливов, напились и умылись. Лицо Кипа закоптилось и покрылось пятнами от пепла и сажи. Я опустила взор и увидела, как вода смывает гарь с моих ладоней.

Когда я выбралась на поросшую густой осокой болотную кочку, икры выше уровня, по который я заходила, остались черно-серыми. Даже здесь, вдалеке от пожара, с каждым вдохом в легких чувствовался дым.

Я ополоснула руки и колени, саднящие после падения с подводы, вымыла из порезов песок. Достав нож, отрезала две полоски ткани от мешка, намочила, одной закрыла себе рот и нос, затем повернулась и завязала вторую на голове Кипа. Даже когда повязка скрыла его губы, было ясно, что он все еще улыбался.

— Чего это ты так оживился? Кажется, поначалу идея с пожаром не сильно пришлась тебе по вкусу. — Речь звучала нечетко, но через тряпку дышать стало намного легче.

— Знаю. — Он закинул мешок за плечо, и мы зашагали вдоль дымящейся кромки леса. — Но так здорово сделать хоть что-то.

— Да мы и так последние месяцы не расслаблялись.

— Ага, но раньше было по-другому. Мы бежали и бежали, стараясь скрыться. Но сейчас все изменилось. Мы им отплатили. Намеренно.

— Буквально час назад, когда я тебя уговаривала, ты таким решительным не был, — рассмеялась я.

— Теперь-то я стал прожженным диверсантом, — хмыкнул Кип в ответ.

Я столкнула его с кочки на мелководье, а он шлепнул ногой по воде, окатив меня брызгами. Наши маленькие фигурки продвигались вперёд на фоне стены дыма и огня, тщательно выбирая путь среди топких разливов.

Пожар продолжался еще трое суток — сначала удушливый дым и раскаленное свечение, а затем над горизонтом повис черный полог, будто внезапно сгустилась ночь. Но на третью ночь с запада пришел дождь, который к утру очистил небо и потушил пожар.

После пожара я стала еще острее чувствовать Остров — меня тянуло к нему, как прилив к Луне. И по-прежнему ощущала пытливый ищущий разум Исповедницы, из-за которого не доверяла даже небесам и вздрагивала от каждого насекомого, забиравшегося на меня на привале.

Когда я с криком проснулась на рассвете, Кип сонно поинтересовался:

— Ну что на этот раз?

— Ты о чем? — спросила я, усаживаясь.

— Обычно тебе видится Остров, Исповедница или взрыв. Судя по твоим воплям, это либо Исповедница, либо взрыв.

— Снова она, — ответила я.

Всякий раз в моих снах ее цепкую ментальность переполняла ярость, которая рассекала ночное небо, словно кнут, терзавший беднягу в Нью-Хобарте. Я устроилась поближе к Кипу, радуясь, что болотная осока под спиной колет и раздражает кожу, отвлекая мой разум от фантазий и возвращая в бренное тело.

— Мне следовало догадаться. — Кип укрыл меня одеялом, которое я сбросила во сне, отбиваясь от кошмара. — Ты обычно кричишь громче всего, когда видишь ее.

— Извини. Знаю, не очень-то скрытно. — Я почувствовала, как Кип пожал плечами.

— Благодаря твоим видениям нам удалось сбежать достаточно далеко. Крики в ночи — это побочный эффект твоего дара, с которым я согласен мириться. — В тишине слышался комариный писк. — Знаю, Исповедница отнюдь не подарок, но почему она пугает тебя больше, чем взрыв? По-моему, конец света гораздо ужаснее.

Такое трудно объяснить даже Кипу.

Взрыв был своего рода отдельным кошмаром: его разрушения оказались абсолютными, неопровержимыми. Он превратил мир в огонь. Исповедница, естественно, не могла быть хуже взрыва, да и никто и ничто не могло. Но ярость взрыва не знала различий, а у Исповедницы же была четкая личная цель. Они искала меня, просеивая пространство сквозь собственный разум. Взрыв воплощал чистое разрушение. Он превращал в огонь и ненависть, и все остальное вокруг. Но злость Исповедницы ощущалась с каждым разом все сильнее. Я чувствовала ее постоянно, даже сильнее, чем когда сидела в камере. Тогда она испытывала ко мне скорее пренебрежение, реже — разочарование.

Когда я попыталась вернуть ей ее же эмоции и умудрилась увидеть Исповедницу в какой-то комнате, опутанной проводами, то разбудила в ней какую-то звериную ярость, но даже она не шла в сравнение с той, что окутывала меня сейчас. С тех пор как я сбежала из Уиндхема, она неотступно преследовала меня, как писк болотных комаров, такая же привычная и узнаваемая, как старый приятель. Подобное чувство я помню от своего близнеца.

В тот же день с запада прибыли шестеро всадников. На фоне просторного и топкого болота белые лошади и красные мундиры бросались в глаза за несколько километров. Когда Кип их заметил, мы тут же упали на землю и отползли в камыши поближе к запруде.

— Они же нас не заметят? С такого-то расстояния? — спросил Кип.

— Нет, если мы не станем высовываться. И если нам повезет.

Мы лежали в воде, затянутой зеленой ряской.

— Не знаю, как ты, — Кип сморщил нос, разглядывая заросшую поверхность пруда, — но я сейчас не особо ощущаю себя везунчиком.

Всадники медленно пробирались через топь, поэтому практически на все утро мы застряли на болоте, поглядывая, как лошади уходят за горизонт.

— Они едут не сюда, — он то ли молился, то ли констатировал факт, — а на побережье.

Но на следующий день мы увидели, что солдаты сделали остановку на пути следования. Мы обогнули заброшенную низинную деревню — горстка полуразвалившихся хижин перемежалась с мелкими деревцами, — держась на приличном расстоянии и прячась в высоких камышах, но даже оттуда рассмотрели виселицу.

Она выглядела новой. Сколоченная из свежей древесины виселица была единственным сооружением, ровно возвышающимся над селением. Она не успела покоситься и подгнить в болотистой земле, в отличие от старых расхлябанных построек.

С верхней балки с выжженной буквой альфа свисала на цепи клетка, которую можно было принять за птичью, если бы не ее размеры. На фоне безупречно ровного сооружения привалившаяся к прутьям клетки женщина казалась еще более изуродованной.

У жертвы была только одна нога, и даже издалека мы разглядели разорванную рубашку и исполосованную спину с запекшейся сукровицей. Из-за порывов ветра с топей и слабых движений пленницы клетка раскачивалась, и женщина словно вглядывалась в горизонт невидящим взором.

Оставшийся день мы чередовали бег с ходьбой, но даже когда селение исчезло из поля зрения и болото осталось далеко позади, мне все еще слышался металлический скрежет цепи.

— Нам следует передвигаться ночами, — сказала я. — А днем попеременно дежурить.

Теперь к Острову меня гнала не только потребность в ответах: к ней присоединился животный страх. В этом выжженном мире для нас не осталось ни одного безопасного уголка. Ни в Нью-Хобарте, ни даже на болотной пустоши.

— Как думаешь, что мы найдем на Острове? А вдруг там не окажется никакого Сопротивления? — любопытствовал Кип.

— Я не знаю, живут ли на острове бойцы, отшельники или что-то среднее между теми и другими. Знаю только одно — это место только для омег, неподконтрольное альфам, и оно само по себе представляет угрозу для Синедриона. Ты видел, как во время порки в Нью-Хобарте толпа молчаливо наблюдала за экзекуцией, не смея ничего сказать, потому что так принято — альфы всегда нами правили. Именно поэтому Синедрион опасается Острова. Его пугает сама мысль, что все может быть по-другому.

— Но если Синедрион до сих пор не смог его отыскать, почему ты уверена, что нам удастся?

Я пожала плечами:

— Так же я была уверена насчет пещер и подземного туннеля под Уиндхемом.

Кип внимательно на меня посмотрел:

— Вполне убедительно.

— Не будь так уверен. Одно дело знать туда дорогу, а другое — дойти. Если внезапно разразится шторм, я не слишком рассчитывала бы на успех предприятия. От материка путь неблизкий, а погода непредсказуема даже для меня. И я ни разу не плавала в лодке.

Кип вздохнул:

— Давай понадеемся, что до резервуара я был заправским моряком.

Но я не услышала привычной иронии в его голосе — она осталась на болотах качаться на виселице.

Идя по ночам и иногда отваживаясь пройти несколько часов днем, до побережья мы добирались почти две недели, но на этот раз путешествовать было легче благодаря припасам, которыми нас снабдила Эльза. На четвертый день пути болотистая низина сменилась лесостепью. Еду удалось растянуть на пять дней, хотя хлеб зачерствел и испортился уже на второй. Потом нам пришлось добывать пропитание самостоятельно. Отыскав среди низких ветвей птичье гнездо, мы два дня пировали жареными на маленьком костре яйцами. Грибы попадались все реже по мере того, как местность становилась менее сырой и заболоченной, но те, что удавалось найти, были намного больше и не такие водянистые.

По мере приближения к побережью пейзаж становился все более пустынным, но после топких ненадежных низин я наслаждалась сухостью каменистой возвышенности. По ночам мы укрывались за огромными белесыми валунами и дежурили по очереди.

На десятый день, когда зажили ссадины на коленях и ладонях, почувствовался запах моря. Только мы не знали, что это море, просто предположили, что соленый ветерок предвещает выход к побережью.

Обогнув вершину холма, мы в первый раз увидели море, да так близко, что разглядели брызги и набеги волн на скалы внизу.

— Думаешь, ты видел такое раньше? — спросила я, когда чуть позже мы сидели в высокой траве и всматривались туда, где заканчивались скалы и до горизонта простиралась лишь безбрежная синева.

Кип посмотрел вдаль:

— Не знаю.

Даже если Кип видел океан в своей прошлой жизни, то совсем не помнил — он вглядывался в даль с тем же изумлением, что и я. Еще одно, что у него отняли. Резервуар поглотил даже море.

Я теснее прижалась к Кипу. Мы сидели не меньше часа, наблюдая, как волны лижут берег. Я знала, чувствовала, что направляясь на запад, мы приближаемся к концу земли, но увиденное воочию впечатлило меня не меньше, чем Кипа. Однако тут же нахлынули опасения — я знала, что Остров где-то там, но далеко и в укрытии, тайна моря. И нам — измотанным, истощенным детям, не имеющим представления, как управляться с парусом, — предстоит ее отыскать.

На следующий день мы добрались до рыбацкой деревни. Так как за последние дни серьезно похолодало, мы издалека заметили дым из печных труб. Деревня на вершине одного из утесов оказалась довольно большой — около шестидесяти дворов. Мы не заметили ни одной лошади, но зато неподалеку паслось целое стадо тучных черно-белых коров. Это даже без огромной деревянной буквы, гордо украшающей деревянный знак на главной дороге, прямо указывало, что здесь живут альфы. На востоке по скале, резко обрывающейся в небольшую бухту, бежала тропа к морю. Целый день мы наблюдали, как рыбаки засветло спускались к лодкам, как возвращались ближе к полудню — их встречали старики и дети, чтобы помочь разгрузить улов и распутать сети. Следить за ними с вершины гряды, да так близко, что виден был блеск рыбьей чешуи, было нестерпимо. К тому времени мы не ели уже полтора дня. Дождавшись вечера, мы отправились к гавани.

Еще было достаточно светло, чтобы разглядеть окрестности без факела, но все равно по узкой тропе мы передвигались очень медленно, морщась всякий раз, когда из-под ног с грохотом сыпались потревоженные камни.

Мы бы поняли, что впереди клеть, даже если бы над ней не кружилась тьма чаек: запах разносился соответствующий. На краю пирса стоял тростниковый контейнер с рыбными отходами. Когда мы подошли, чайки подняли такой гвалт, что я испугалась — а вдруг сюда сбежится вся деревня? Но в тот момент мне было почти наплевать: птицы взлетели, обнажив горку отбросов. Сморщившись, мы разгребли верхний слой, где раньше пировали чайки, чтобы добраться до нетронутых рыбешек, крошечных — некоторые размером с мизинец, — но достаточно плотных и не тухлых. Мы долго брели вдоль галечного берега, а когда отошли подальше от гавани, разожгли небольшой костер, чтобы приготовить добычу. Я наслаждалась каждым кусочком, вытаскивая застрявшие в зубах острые кости и облизывая жирные пальцы. В отблеске пламени лицо Кипа блеснуло серебром — несколько чешуек прилипли к щеке. Мы сидели, не отрывая глаз от накатывающих волн, разделенные маленькой кучкой рыбьих костей.

— Мы могли бы остаться здесь, — заметил Кип. — У нас была бы неплохая жизнь.

Я провела языком по зубам, проверяя, не пропустила ли застрявшую кость:

— Спать под скалой и тайком пробираться сюда вечерами погонять чаек в борьбе за объедки альф?

— Ну зачем же так? Можно пройти дальше вдоль побережья. Самим ловить рыбу. Построить домик.

Я покачала головой:

— Ты действительно веришь, что за нами не придут? — Я подумала о том, что никогда меня не отпускало: невидимый взгляд Исповедницы. И красные всадники на болоте, и избитая женщина, висящая в клетке. Они уже за нами пришли. — Или что омегам позволят жить в таком месте? Рыбачить? Даже если нас не отыщут люди Зака, нас наверняка изгонят, как и других.

Он бросил камешек в воду:

— Может, ты и права. Я хоть и не помню, каким был раньше, но помню, что это за мир. Хотя не помню, чтобы было так тяжело.

Я пожала плечами:

— Ты не виноват. С каждым годом в последнее время жизнь становилась тяжелее. Неизвестно, сколько времени ты провел в резервуаре. Подати взвинтили до непомерных только после нескольких лет засухи. Омегам запретили селиться по берегам еще позже: с тех пор, как в Синедрионе Воительница стала продвигать свои реформы. Принудительная регистрация и интернирование для меня такая же новость, как и для тебя.

Кип подбросил камешек, словно взвешивая.

— А как насчет другого места? — спросил он.

— Везде одно и то же. Похоже, сейчас даже на востоке.

— Я про другое место не здесь, а как в сказках рассказывают. Земля за морем. Думаешь, оно существует на самом деле? Место, где все по-другому?

Созерцая нескончаемое море, я не могла представить хоть что-то за его пределами.

— Возможно, когда-то и существовало, — я пожала плечами. — Но сейчас даже Остров кажется невозможно далеким. Нам в любом случае нужно добраться до Острова, отыскать омег из сопротивления и рассказать им то, что мы знаем.

— А что мы знаем? Мне иной раз кажется, мы так ничему и не научились с тех пор как сбежали из Уиндхема, разве что стали отличать съедобные грибы от поганок. Нам все еще ничего не известно ни про меня, ни про резервуары.

Я поняла его разочарование, но покачала головой:

— По-моему, мы знаем больше, чем думаем. Я размышляла о проектах, которые упоминал Зак в день моего побега. И о регистрации как способе отслеживать всех омег.

— Да, мы узнали многое. Но я по-прежнему не вижу в этом смысла, — сказал Кип. — Возможно, Зак сумасшедший, но не глупец. Альфам нет никакого резона подталкивать нас к голодной смерти. Даже учитывая беженцев, это абсурд и бессмыслица. — Тыльной стороной ладони он устало потер глаза. — Они продвигаются все дальше — шаг за шагом. Теперь издеваются над людьми, секут их, только чтобы донести сообщение. — Ему не нужно было озвучивать то, чего мы оба боялись. Этот гнет мы несли с тех пор, как увидели клетку, свисающую с виселицы — посыл, адресованный нам. Кип швырнул камень в воду. — Я уже вообще ничего в этом мире не понимаю.

Я тоже кинула голыш, не поднимая глаз:

— Ты винишь меня в том, что делает Зак?

Кип пожал плечами:

— Он засунул меня в бак, а ты вызволила, так что счет по очкам равный.

— А если серьезно?

Он посмотрел на меня:

— Я виню Зака. Ты решила, что вы с ним единое целое, но это не так. Что бы он ни задумал — это лишь его планы. Ты и твой брат — не одно и то же.

— А вот в этом он с тобой наверняка согласился бы. — Море тяжело вздохнуло, забрызгав нам ноги.

Я частенько думала о Заке — как он, чем занят, — хотя еще чаще мои мысли посещала Исповедница. Даже под сегодняшней полной луной, которая едва пошла на убыль, я будто наяву видела в ночном небе ищущую меня преследовательницу.

Той ночью мы сели в лодку. Было страшно отправляться в темноте, но луна светила все ярче и ярче. Мы осмотрели несколько внушительных судов с рыболовными катушками и сетями, сваленными на палубе, но в конце концов увели маленькую шлюпку. Мне казалось, что в открытом море безопаснее передвигаться на большой лодке, но, как сказал Кип, имея на двоих лишь три руки, мы не справились бы со снастями и мудреным переплетением канатов.

— В тебе не пробиваются морские познания? — рыская между лодками, спросила я полушутя.

Когда Кип признался, что в снастях понимает не больше моего, пришлось остановить выбор на маленькой красной шлюпке с двумя аккуратными длинными веслами, черпаком у руля и небольшим белым парусом, обернутым вокруг мачты.

— Полагаю, ты не сочтешь вот это достаточным основанием для освобождения от гребли? — спросил Кип, глядя на свой пустой левый рукав, спустившись с пирса ко мне в лодку.

— Угадал, — ответила я, отталкиваясь от пристани и сворачивая канат, который он отвязал от пирса. — Вообще-то мне следовало бы поручить весла тебе, так как я отвечаю за навигацию, но если мы не хотим плавать по кругу, полагаю, мне тоже придется грести. — Я бросила свернутую веревку на дно к ногам Кипа. — Но если поднимется ветер, попробуем установить парус.

— Ты б поосторожней со своими желаниями. Мне кажется, нашему суденышку лучше без ветра.

— Ага, посмотрим, как ты запоешь после часа на веслах.

Я выросла у реки и всегда любила воду, но океан ощущался по-другому: даже в тихую ночь океанские волны были более могучими и настойчивыми, чем любое речное течение.

Скрип, с которым наша шлюпка маневрировала, пробиваясь между другими лодками, казался мне оглушительным, но на ведущей с горы тропинке не загорелось ни одного огонька. Спустя несколько минут мы вышли из устья гавани, и волны стали еще выше. Я снова вспомнила Зака и реку — нашу игру, когда мы пускали вылущенные стручки по течению и глядели с моста, чей выиграет гонку. Сейчас мне казалось, что мы с Кипом сидим в одном из тех хрупких стручков, затерянном на большой воде.