Глава 7
Уровень 2. Город Ринсдейл.
Полгода спустя.
Утро началось хорошо: с маленькой кухни, зеленых кленов за окном и шума дождя по густым кронам. Капли по подоконнику, свежий ветер в форточку; ароматно пах свежезаваренный кофе. Алеста достала из холодильника сыр и масло, положила на блюдечко два хрустящих хлебца, расстелила под блюдцем бумажную салфетку, расслабленно втянула воздух тишина, выходной и приготовилась завтракать. Утро и продолжилось бы хорошо, если бы минуту спустя в кухню не прошлепала бы босыми ногами Хлоя, не уселась бы, одетая в растянутую футболку и короткие шорты, на соседний стул, не скорчила бы недовольную гримасу.
— Я опять видела его во сне, представляешь? Он ждет меня там, ждет. Скажи, а тебе еще долго? Аля знала, что все это означает.
«Долго?» переводилось во фразу «ну, сколько же ты провозишься? Я ведь страдаю без него, я умираю, неужели тебе все равно?». «Его» означало Тима, а «снова видела его во сне» приравнивалось к целому дню страданий, ибо, если сегодня Хлоя останется дома, она примется ежеминутно допекать Алесту душевными муками, состоящими из фраз: «Я должна попасть на третий. Обязательно должна, потому что это любовь, а любовью не раскидываются. Даже если ты не любила, ты должна понять»
— Аля, пожалуйста, ну, сделай это уже.
Сыр и хлеб вдруг потеряли свой вкус, аппетит пропал, даже цветастая салфетка, до того радовавшая глаз, превратилась в обычный кусок аляпистой бумаги с некачественно пропечатанными красными цветами. Блюдце было отодвинуто в сторону, кофе горчил.
— Ты не понимаешь: даже если я расшифрую эту бумагу, может оказаться, что это вовсе не место расположения тайного перехода на Третий, а всего лишь набор из идиотских знаков, ерунда.
— Но это же шанс! Ты сама говорила скорее всего, переход! Вздох. Сколько раз Алька уже пожалела, что поделилась своей странной находкой и мыслями о ней с подругой? Десять, двадцать? Если так, то скоро будет тридцать.
— Это засекреченный коридор и принадлежит, скорее всего, Комиссии. Если ты пройдешь по нему, тебя могут наказать.
— Я знаю.
— Тебя могут
— Мне плевать, что они могут. Тим ждет меня там!
Тим Баркинс, скорее всего, никого на Третьем не ждал. Скорее всего, он уже давно забыл старых знакомых, забыл собственное прошлое и радостно окунулся в новую жизнь. Все забывали, все, только она Алеста по странному стечению обстоятельств все помнила. И тогда, и теперь.
— Он мог потерять память.
— Не мог. Не мог! Слышишь? Не мог! Ты меня отговариваешь? Ты просто против меня? Да? Если так, то так и скажи!
Утро окончательно превратилось в кошмар; Аля вздохнула еще раз, тяжелее.
Хлою она помнила еще с Монтаны, с Уровня номер один, с тех времен, когда они вместе проходили тесты на пригодность к жизни в новом мире, когда боролись за ценные места в списке, когда во что бы то ни стало верили, что впереди ждет удивительная счастливая жизнь в неизведанных краях.
Жизнь и вправду оказалась чудесной. Несмотря на то, что при переходе на Второй Хлоя начисто забыла подругу, несмотря на то, что они случайно встретились уже здесь в Ринсдейле, несмотря на то, что теперь жили в маленькой двухкомнатной квартирке на Парк Авеню.
«Зря я заново предложила ей дружбу. Просто притворилась бы, что никогда ее не видела, и она ничего не вспомнила бы» Так оно и было бы, вот только поздно. Аля, которая всегда ценила друзей, не смогла пройти мимо, когда увидела старую знакомую в коридоре учебного корпуса — подошла, представилась тощей черноволосой девчонке заново, предложила пообщаться. А после и съехаться.
И теперь страдала.
Не потому что похожая на тощую взъерошенную птичку с тонким носиком и огромными глазами Хлоя была плохой, а потому что на свою беду здесь, на Втором, она встретила Тима Баркинса байкера, который, получив разрешение на переход на Третий, позвонил подруге и бросил в трубку: «Дорогая, встретимся уже там. Целую. Мне пора».
И теперь Хлоя бесконечно бредила, что ее безумно любят, что ждут «где-то там», что попросту не могли, не имели права забыть. Что страдают, испытывают те же чувства, что поминутно, как и она сама, маются разбитым сердцем.
Чушь. Но сколько бы Алеста ни пыталась объяснить, что Любовь это нечто другое, совсем другие ощущения от человека, жизни и мира, ее сожительница свято верила, что по-настоящему любят именно так пугаясь неизвестности, изнывая, тоскуя, опасаясь, что забудут, разрывая собственную душу (а заодно и душу соседки) в клочья.
Как будто это доставляет удовольствие, честное слово. — Я не могу быть ни в чем уверенной. Это просто найденная между листами старой книги бумажка. Просто чья-то записка, может быть, шутка, не имеющее смысла странное послание.
Она и сама не сразу поверила, что однажды, сидя в библиотеке и роясь в истории города, наткнулась на что-то значимое. Начала убеждаться в этом лишь тогда, когда поняла, что символы не просто набор рисунков, но принадлежащая некому сложному языку письменность. А после нашла словарь потертый и единственный в своем роде и тогда уже убедилась наверняка: в записке шифр. Слова «переход», «три» и ряд координат. Причем координат, находящихся за пределами, обозначенными на карте Уровня. И с тех пор жадная до тайн Алька потеряла покой: рылась, копалась в старых листах, расшифровывала, а после не удержалась, поделилась открытием с Хлоей.
Зря. Хотя, откуда было знать? На тот момент еще не было Тима, не было разбитого сердца, не было гримас по утрам, не было фраз «ну, когда ты уже?».
Тогда Хлоя не болела любовью, которую Аля называла «страхом меня не любят, меня забыли, я срочно должна туда попасть».
— Пожалуйста, поторопись. Я долго не выдержу!
«Я тоже».
— Я стараюсь. Но, если это окажется не тем
— Ну, окажется и окажется.
— И я с тобой туда не пойду.
— Не ходи!
— И не смей никому говорить, кто помог тебе найти этот коридор.
— Не буду.
— А если окажется, что этот самовлюбленный Тим тебя все-таки забыл
— Я знаю-знаю, я ни в чем не буду тебя винить.
В последнем Алеста сильно сомневалась — люди любили винить, обожали, и почему-то не себя, а других. Во всем: в бедах, в том, что не сложилось, в том, что сложилось не так, в отсутствии помощи, в ее навязывании, в беспричинном равнодушии, в переизбытке ненужных эмоций.
А ей бы тишины. И спокойно доесть свои два хрустящие хлебца, чтобы только она, кухня, зеленая мокрая листва за окном и выходной.
Через полчаса Хлоя куда-то ушла.
Ничего не сказала; натянула на тощие ноги серые джинсы, накинула на плечи кожаную куртку дань моде Тима и его байкерской команде, — накрасила губы ярко-красным и щелкнула замком входной двери.
Аля, к тому моменту уже успевшая убрать со стола, теперь просто сидела на скрипучем стуле и смотрела в окно, наслаждалась одиночеством и покоем без извечного «ну, Аля, ну, Ал-я-я».
Зря она оставила собственное имя, когда те люди в форме задали вопрос: «Как желаете зваться в новом мире?»
Она могла выбрать любое: Лисса, Милена, Лиана, Андреа, Констанция, на худой конец Констанция.
В воображении тут же всплыло лицо матери и застывшее на нем выражение легкого недовольства, даже брезгливости, мол, и почему мир такая сложная штука? Почему все просто не может быть так, как я хочу?
Они так и не заставили ее забыть, не смогли.
А ведь назови она тогда другое — Гленда, Изабелла, Джулия Хлоя не тянула бы теперь извечное и монотонное «А-а-аля-я-я…» Хорошо хоть полного варианта имени подруга до сих пор не знала думала, что Алька это не то Алина, не то Айлина, не то вообще Альмира. Пусть. Бабушка всегда говорила: «Людям ни к чему знать все твои имена, Аленька. Пусть зовут, как хотят. Чем меньше знают, тем сильнее защищена душа».
А бабушка не ошибалась.
Алька и фамилию оставила прежнюю Гаранева, — не потому что любила ее, а потому что помнила про «дань уважения далеким предкам». И кем бы ни был ее далекий и забытый дед, он, наверное, хотел, чтобы его род с гордостью носил его фамилию. И она носила. Не с гордостью, но честно и не размениваясь на псевдонимы.
усилился, застучал громче, напористей; гуще зашелестели блестящие кроны, и на душе вдруг снова сделалось хорошо. Выходной, свободный день, а за окном новый мир мир, который она к своему стыду и удивлению успела полюбить.
Ей до сих пор не верилось в то, сколько всего произошло за последние полтора года. Много. Очень много. Иногда казалось, что слишком много, а иногда казалось все сказка, сон, — вот сейчас она вздрогнет, а вместе с ней вздрогнет существующий лишь в ее воображении Мир Уровней, и иллюзия треснет по швам.
Она все ждала, а мир все не вздрагивал, оказался на удивление реальным эта скатерть на столе, пион на окошке, гудящий в углу холодильник Реальными оказались и улицы, и дома, и пешеходы. Деревья, парки, скверы, огромные районы, кварталы, небоскребы, Комиссия.
Комиссия.
Алька до сих пор помнила ту битву на Равнинах, как будто та случилась только вчера холод, снег, боль. Те люди в бабкином домике говорили, что она постепенно все забудет, уверяли, что процесс произойдет безболезненно, но то ли что-то в их лаборатории пошло не так, то ли Алькин мозг был устроен по-другому она помнила. И Танэо, и Лиллен, и мать.
Помнила, но не скучала.
Ее уверили вы вернетесь тогда, когда захотите. Вернетесь в тот же самый момент и в то же место, которое покинули. Когда будете готовы. Просто найдете способ дать нам знать, а мы услышим она им верила. Пообещали: время в ваше отсутствие на Танэо идти не будет, а старения в новом мире нет, как нет, впрочем, и детей. Сначала это показалось ужасным, почти чудовищным позже Алька поняла устройство местного строя и незаметно для себя приняла его, решила она просто учится, просто живет, просто набирается опыта. Ведь не стареет? А когда поймет, что «пора», уйдет обратно (интересно, а как уходят те, кто «не помнит?»). И к этому моменту, возможно, она поймет, как вернуться с Равнин на дорогу, как справиться с засадами «диких», как дойти до Храма и вернуться домой.
А мать, отец и Хельга ничего не будут знать. Ни о ее приключениях, ни о событиях, которые ей пришлось пережить, ни о том, что за Стеной она едва не погибла. Для них пройдут дни для нее месяцы и годы. Однажды они просто дождутся дочь и сестру домой, порадуются ее возвращению, закатят праздничный ужин, а она не будет говорить им, что она уже не прежняя Алька, а другая — повзрослевшая не внешне, но внутренне, побывавшая в диковинных местах. Людям вообще не нужно говорить всего, даже родным жаль, она изменила своему принципу с Хлоей, ну да ладно, чего теперь…
Помнила она и демона с Равнин Бога Смерти.
Он все- таки спас ее, а не убил. Принес в домик, походатайствовал, чтобы ее приняли к зачислению, дали шанс на переселение.
Странный человек. Встретить бы снова.
«Зачем? Что ты скажешь ему?»
«Не знаю. Спасибо?»
А дальше было многое: Уровень первый и красивый шумный город Монтана. Выделенное во временное пользование жилье, некоторая сумма наличными и море удивления удивления от всего. От того, что в новом мире правили (негласно, но факт) мужчины, что женщины расценивались ими как любовницы, служанки, уборщицы, иногда друзья, но почти никогда как равные. Где это видано, чтобы во главе стола сидели мужчины? МУЖЧИНЫ? Но удивлялась Алька, скорее, не столько гендерному перевороту в социальном строе, сколько осмыслению факта, что при мужском правлении (а в Комиссии, как она поняла, женщины не числились по крайней мере, за тот короткий срок, который ей удалось провести внутри их здания, Алеста не увидела ни одной) государство процветало.
Да- да, процветало — ни войн, ни нападений, ни столкновений. А что говорили Женщины Конфедерации: «Допустите их к власти, и мир рухнет»? так они, очевидно, ошибались. Мужчины бывают разными. Да-да, очень разными.
Вот, например, те, что работали в Комиссии она их видела только в самом начале и никогда позже, — отличались неприметной внешностью, полным отсутствием эмоций, холодной сдержанной вежливостью и вниманием к деталям. Они все носили одинаковую форму и никогда не намекали на неравенство полов вели себя в крайней степени корректно, хоть и равнодушно. Они ей даже чем-то нравились.
А вот мужчины-жители городов, не в пример описанным выше, отличались необузданным нравом, несдержанностью, раскованностью, излишней самоуверенностью и почти полным отсутствием почтения к женскому полу. Для выросшей в иной атмосфере Алесты сие едва не стало ударом несколько раз она даже вступала по этому поводу в стычки: два раза на улице, один раз в магазине и трижды по телефону, когда решила, что ей невежливо ответили, презрительным тоном использовав обращение «дамочка».
Привыкание давалось тяжело, но она привыкла. К тому, что у мужчин в мире Уровней больше возможностей, больше власти, больше денег и больше гонора. А вместе с привыканием обнаружилась и еще одна странная вещь ей больше не хотелось делиться с ними Любовью, с местными мужчинами. Если на Танэо Любви было много на улице, в городе, в воздухе и ей хотелось делиться с первым встречным, если там она бесконечно искала, на кого бы излить порцию ласки, то тут неожиданно обнаружила, что Источник временно притих, угомонился. Не сиял, не полыхал факелом, не пытался облагородить первого встречного порцией ласки, сохранял все для себя или же для кого-то особенного. Этой формулировкой Алька и спаслась, когда обнаружила новые и странные поначалу напугавшие ее в самой себе изменения. Может, она потеряла способность любить? Может, что-то хрустнуло в ней тогда, на Равнинах? Но позже поняла нет, она просто хранит свет для одного-единственного — того, кто еще не встретился. На том и успокоилась.
И хоть ей изредка попадались экземпляры приятные внешне, холеные и даже на первый взгляд интеллигентные, на свидания ходила редко, а до постели вообще не доводила.
Вот бы Ташка посмеялась. Она бы много над чем, наверное, смеялась: что Алька так медленно привыкает, что с опаской смотрит на местных ведь привлекательные? что на пушечный выстрел к себе никого не допускает почему? Ну, попробовала бы, посмотрела бы, оценила. Но ведь Алька — она и есть Алька натура сложная, любящая все проанализировать, закопаться по самые уши в психологию и самоанализ.
Эх, Ташка Как хорошо было бы жить здесь с ней вдвоем, а не с Хлоей. Но есть то, что есть. Хлоя теперь живет с ней в одной квартире не просто так Алька выплачивает ей долг, дань уважения за оказанную помощь, за спасенную некогда жизнь.
Это случилось давно, еще на тестах.
Алька и не знала, что бывают такие тесты. Тогда она много чего не знала: ни о том, что в Равнинах есть будка-Портал, ни о других мирах, ни о том, что один из них имеет шанс ей понравиться.
А Комиссия тестировала жестко: делила новеньких на группы, помещала в странные условиях, выдвигала странные требования — «не трогать красную подушку», «не покидать установленного пространства», «ни с чем не соглашаться», «перечить», «не перечить», «молчать», «говорить», «делать», «не думать» Иногда их проверяли у экранов компьютеров, иногда изолировали друг от друга, а один раз даже закинули посреди ночи на остров и попросили переплыть реку. Для чего проверяли физическую форму и выносливость?
Вот как раз там Алька, имевшая за плечами небогатый опыт купаний в озере, и спеклась гребла в темноте, в холодной быстрой воде, пока хватало сил, но в какой-то момент почувствовала, что выдохлась и едва не пошла ко дну. Моментально нахлынувшее отчаяние помнилось ей, как теперь: три последние недели она исправно выполняла все задания всегда храбрая, всегда первая, всегда смелая, — а тут домой? Неужели, если не доплывет, ее просто выбросят обратно на Равнины? И это после всех усилий? Вода кусалась холодом, обжигала кожу, морозила внутренности, тянула за лодыжки на дно.
И Алеста, возможно, ушла бы под воду предпочла бы смерть возвращению, — но чья-то тонкая рука вдруг ухватила ее за запястье, помогла вынырнуть, вытянула на поверхность, а после дотянула до берега.
Хлоя.
Маленькая девочка-тростинка с огромными вечно грустными глазами, черной шапочкой-каре и острыми коленками. Она ничего не попросила в обмен на помощь даже не дождалась короткого «спасибо» — мокрая и дрожащая, просто кивнула и отошла в сторону. А Алька долго не могла поверить, что справилась. Они. Справились.
К концу недели их группа с двадцати человек сократилась до тринадцати. Через три до девяти.
Жить на Уровнях оставили семерых: Альку, Хлою и еще пятерых — самых «правильных», самых подходящих.
В тот вечер, когда на руки выдали новенькие блестящие удостоверения личности с голограммой Комиссии и Мира Уровней, «выпускницы» напились.
Она не стала говорить, что «не забыла».
Не пошла жаловаться к управленцам, не попросила «дотереть» ей память, не стала пытаться найти ответ на вопрос «почему» — просто скрыла.
Помнит и помнит кому какое дело?
В шумной Монтане, которая напоминала Але «пересадочную станцию» для поездов сюда вечно вплывали потоки новичков, чтобы через день-два-неделю исчезнуть, она прожила недолго, около двух месяцев — неделю до тестов, три недели с ними, месяц после. Раздумывала, чем бы заняться в дальнейшем, присматривалась к городу, обвыкалась в выданной во временное пользование комнате.
Монтана душила ее слишком сочным обилием ночных огней, толпами пешеходов на улицах, богатой ночной жизнью сюда будто приезжали повеселиться. Все лихие, безбашенные, с веселым блеском в глазах мол, или выпадет счастливая карта, или О втором «или» думать никто не хотел, а потому прибывшие кидались в водоворот развлечений, как в омут, с разбега «а вдруг это последний день?»
Этот чужой «последний день» мешал ей сосредоточиться и понять, чего же она хочет дальше.
Работать. Приносить пользу обществу это понятно. Но кем? На какие курсы записаться? Чему обучиться? Как только Алеста определилась с выбором она пойдет работать секретарем-референтом (спасибо Хельге, научила обращаться с бумагами и документами), — как в почтовый ящик упало уведомление: «Вам доступен Переход на Уровень номер два. Желаете принять?»
Прочь из Монтаны? Да хоть сегодня.
Алька желала.
На выбор предоставили два новых города Вельтон и Ринсдейл.
Внимательно прочитав информационную страницу, Аля от Вельтона отказалась такой же шумный, как предыдущий, слишком большой и, судя по изображениям, похожий на муравейник ей он не понравился. Зато Ринсдейл сразу пришелся по душе: зеленые парки, узкие улочки, уютные домики; меньше населения, пестроты и рекламы его и выбрала.
А как ступила на «живую» улицу, сразу же влюбилась, попала будто в сказку — туда, куда всегда мечтала. Здесь было много растительности и мало суеты, здесь вдоль дорог росли высокие клены, а дворики утопали в тишине, здесь у каждого особнячка цвели почти такие же, как в родном Лиллене, ухоженные сады. Прекрасное место: каменные стены домов, вьюн по заборам, приветливые люди и жить сразу стало легче, свободней. Сразу же захотелось здесь просто «быть», гулять, работать, строить планы, дышать, смотреть на клумбы, улыбаться собственным мыслям, мечтать.
Тут и осела.
Получила на руки первоначальный, положенный «новоприбывшим» капитал, выбрала спокойный район, сняла маленькую квартиру, записалась на курсы, а через два месяца, когда заканчивала их, в Ринсдейл прибыла и Хлоя.
Так и закрутилось.
* * *
Януш Навец нравился себе всем без исключения: спортивными ногами, разворотом плеч (не очень широким, но кому нужны переборы?), достаточно рельефно выступающими бицепсами, модно стрижеными темными волосами, триммированной ровно под два миллиметра ажурной бородкой и брутальной щетиной-усиками, от которой приобретал манящую, как он считал, сексуальность. Так же, разглядывая себя в зеркало, он гордился своими темными загадочными глазами, властным разлетом бровей, в меру пухлыми и чувственными губами и белоснежной улыбкой. И есть ли кому-то дело, что для приобретения последней ему пришлось три раза пройти процедуру отбеливания эмали? Болезненную, надо сказать, процедуру, но она того стоила дамы ловились.
А оттого, что он нравился противоположному полу, Ян нравился самому себе еще больше.
А как же иначе?
Три из шести дам шли к нему в постель сразу после первого свидания, две после второго, букета цветов и парочки комплиментов, одна особо упертая (а такие встречались редко) — после незамысловатого подарка и уж точно после романтического ужина при свечах.
Он был доволен.
Был.
До того, пока не встретил в офисе новую секретаршу Алесту Гараневу.
Чертова недотрога, королева, равнодушная и немногословная искусительница.
И чего он на нее запал? Из-за шелковистых, струящихся волнистых волос, которые на ощупь, наверное, мягче ваты? Из-за больших, чуть удивленных глаз кофейного цвета? Из-за точеной фигурки с отчетливо прорисованной тонкой талией и полной, кажущейся сочной даже сквозь одежду налитой груди?
Нет, навряд ли. Януш вообще-то предпочитал блондинок высоких белокурых красавиц со стройными ножками и маленькими титьками такие возбуждали его куда сильнее, — но встреченная две недели назад Алеста напрочь изменила его представления о собственных вкусах.
Он потерял покой, потерял часть своей самоуверенности, всерьез усомнился, идет ли ему модная стрижка и триммированная бородка. А все потому, что эта чертова мадам совершенно не реагировала на его потуги сократить дистанцию не краснела от его комплиментов, не улыбалась, когда он говорил «привет», не смотрела в его сторону, когда он входил в ее кабинет, чтобы в очередной раз проверить ее компьютер «на неисправности» или установить на жесткий диск новую программу.
Недоступная сучка. Недостучка.
Она совершенно спокойно отвергла все его подарки в количестве трех (!) штук, не приняла цветы, отказалась от коробки конфет. И все это без жеманства, ничуть не чувствуя себя польщенной, безо всякого чувства вины или угрызений совести. Вот этим и взяла полнейшим равнодушием, которого он раньше в девушках не встречал. И ведь не лесбиянка, не фригидная такое чувствовалось на расстоянии, — не сектантка со странными убеждениями нормальная, вроде бы, баба. И такая холодная. И чем незаинтересованнее вела себя новенькая, тем сильнее он заглатывал внутрь невидимый крючок как голодная и тупая рыбина, — и ведь заглотил уже по самые гланды.
«По самые яйца».
А теперь она, видите ли, сделала одолжение согласилась пойти с ним в кафе. Сидела напротив, откровенно скучая, помешивала сахар в кофе, лениво поглядывала на заказанный десерт и по большей части смотрела не на него, а в окно.
А он дать бы самому себе по черепу! пялился во все глаза на нее любовался точеным лицом, мысленно зарывал пятерню в ее черные густые, которые она никогда не собирала ни в хвост, ни в пучок, волосы и чувствовал, как совершенно не к месту теснеет в паху.
Черт, он бы ее Хоть бы на грудь посмотреть расстегнуть бы блузку, достать бы их сочные дыньки из бюстгальтера, взвесить в ладонях.
— Не нравится кофе?
— Не очень, он здесь горький.
— Тогда, может, чай?
— Не сейчас, спасибо.
— Как десерт?
— Я его еще не пробовала.
Нет, она его, видите ли, не пробовала а зачем заказала? Зачем вообще пришла сюда дразнить его близостью и еще большей недоступностью? И чего такого интересного за окном? Ну, закат, ну, тихая улочка, ну, дорога, жилой дом с супермаркетом на первом этаже напротив, перекресток, светофор, редкие машины. И Ян решился действовать напрямую, понял, что намеки не помогают.
— Если бы ты не была столь избирательна, мы могли бы уже жить вместе.
— Зачем?
От этого «зачем» он ошалел. Полностью. Вопрос не прозвучал с намеком: «с тобой, что ли, козел?» или «какая мне от этого выгода?». Не содержал он так же притягательного намека на флирт, мол, «когда-нибудь» или «куда ты так торопишься»? Нет, это был обычный, без подтекста или двойного смысла вопрос до обидного просто «зачем».
А зачем люди вообще живут вместе? Чтобы жить, чтобы быть, чтобы видеть друг друга по утрам и вечерам, чтобы по ночам заниматься любовью. По крайней мере, Януш хотел именно последнего и не только по ночам, но так же по утрам, обедам и вечерам. Вот натрахает он эту Алесту до опустевших помидор, тогда и наваждение пройдет.
А она «зачем». Может, правда, больная?
И вдруг неожиданно для себя разозлился:
— Подарки не те? Так ты скажи я куплю другие.
Спутница удивленно взглянула на Януша и промолчала. «Цену себе набивает?»
— Могу одежду тебе покупать, обеспечивать. Квартплату за тебя платить.
— Да я и сама могу себя обеспечивать.
— Тогда чего? Чего ты хочешь? — он распалялся все сильнее. Давай, скажи! Разве не видишь, из-за тебя я уже всем своим принципам изменил
Ее темные глаза, кажется, все так же равнодушно и незаинтересованно, как и их обладательница, насмехались. «Не стоит изменять своим принципам, — говорили они, — никогда. Иначе это ветхие и неправильные принципы».
Ян злился.
— Может, ты вообще мужиков не любишь, а-а-а? Ну, так чего ты мне мозги-то.
Он не договорил, потому что в этот момент Алеста вдруг резко подалась вперед, шумно выдохнула и до побелевших костяшек сжала лежащую на столе с пятнышком кофе по краю салфетку. И смотрела она не на Януша она смотрела в окно.
— Ты должна попробовать.
Так бы сказала Ташка.
Иначе никогда не узнаешь, что из этого могло бы выйти. И Алеста «пробовала».
Уступила, пришла сюда, хоть и не хотела, сидела теперь напротив этого напыщенного хлыща и все думала: ну когда же всколыхнется? Когда сердце пропустит удар, когда вдруг захочется первого поцелуя ведь симпатичный, ведь харизматичный, ведь самец по всем параметрам: сильный, напористый, смелый Смелый? Нет, в смелости сидящего напротив субъекта Алеста сомневалась. Скорее, наигранно самоуверенный, излишне дерзкий.
Сердце молчало. И ситуация чем-то неуловимо походила на ту, которую она никогда не хотела бы вспоминать с садовником Нилом.
Что случится, если она пойдет домой с Янушем? Будет та же никому не нужная возня в чужой постели, поцелуи без возбуждения, большие волосатые руки на груди? Да, руки на этот раз умелые не как те, робкие и неуверенные, — вот только Аля сомневалась, что получит хоть какое-то наслаждение, скорее, будет сильно жалеть, когда впервые почувствует, как по ногам течет теплая сперма. Оно ей надо?
Эх, Ташка, Ташка.
А Ян становился все напористее. Подарки? Одежда? Оплата половины ее квартиры? Какая неслыханная щедрость. И как много мужчина готов предложить лишь за то, чтобы один (два, три?) раза спариться. Все-таки в чем-то Конфедерация была права примитивизм.
И ведь здесь, в мире Уровней, дело не в детях, которых любой другой уважающий себя самец хотел бы заиметь нет, в удовольствии. Так ведь удовольствие рождается из чувств, а не из взаимного похотливого лапанья чресел друг друга. Какой идиотизм; ей хотелось скрипеть зубами.
Может, у нее просто бесчувственное сердце? Или тело? Ну почему она не умеет влюбляться, как та же Хлоя? Страдала бы сейчас, мучилась, но ЧУВСТВОВАЛА бы. А так, как будто совсем не чувствует ни любопытства, ни интереса, ни удовольствия от общения с противоположным полом.
Она странная? Вполне возможно. Ну, кого ей, спрашивается, надо какого мужчину? Полгода прошло, а она на них лишь смотрит, как на музейные экспонаты смотрит и тут же забывает. Ага, мол, бывают: рыжие, блондины, тощие, толстые, наглые, скромные, приятные, неприятные и так далее — запишем, поставим галочку.
— Может, ты вообще мужиков не любишь, а-а-а? Так ты скажи А Ян, похоже, злился не на шутку и этим медленно, но верно выводил Алесту из себя теперь она знала, зачем пришла сюда — чтобы отказать ему. Навсегда и насовсем. Чтобы объяснить этому самодовольному хмырю, что…
И в этот момент сердце пропустило удар.
Оно среагировало быстрее разума, быстрее интуиции один взгляд, и тишина в груди, и шум в ушах.
«Не может быть, чтобы он, так? Но как похож»
Аля увидела незнакомца лишь со спины тот вышел из затормозившей у дома напротив машины, хлопнул дверцей, повернул голову не до конца, ровно настолько, чтобы показался абрис профиля.
Бог Смерти.
Он.
Он?
Он
Нет, быть такого не может.
Ей вдруг стало трудно дышать; пальцы мяли салфетку, голос Яна остался в другой реальности.
Хотя, почему «не он»? Ведь она с самого начала знала, что тот мужчина, спасший ее на Равнинах, знал о доме бабки, о Портале, о Мире Уровней знал, значит, возможно, и жил здесь она ведь размышляла об этом раньше.
Только не думала, что когда-нибудь увидит его снова. Кафе, Януш, горький кофе, не попробованный десерт на тарелке все оказалось забыто. Алеста во все глаза смотрела, как высокий темноволосый человек обогнул машину, положил ключи в карман и направился к углу дома, завернул за него.
Он. Он? Он.
«Просто похож».
Да какое ей дело? Чего она так разволновалась? Не сама ли только что думала о том, что бесчувственная, что не умеет испытывать любопытства? Оказывается, умеет.
А внутри все дрожало от странного, внезапно накатившего возбуждения. Зачем он ей? Что она скажет ему, если встретится лицом к лицу, спасибо? Да хоть бы и так. Ей есть, за что сказать ему «спасибо».
— Ты меня слушаешь вообще? Зачем притащила меня в кафе, чтобы в окно пялиться?
Всколыхнулась не злость даже — холодная ярость; она уже и забыла про этого клопа.
— В кафе пригласил меня ты.
Незнакомец из-за угла не показывался. Она не отрывала взгляда от окна. Может, все-таки показалось? Но те же волосы, тот же профиль, тот же рост, даже движения Она помнила его движения плавные, грациозные, хищные, неуловимо опасные. Как забыть? Ведь дралась с ним.
— И что? Ты зачем согласилась, чтобы дразнить меня? Чтобы просто сидеть напротив.
Он говорил-говорил-говорил, выговаривался, а на душе делалось все гаже. Лучше бы выбрала другое место, лучше бы посидела в кафе одна, насладилась бы кофе и тишиной, подумала бы над загадкой зашифрованного послания, в котором сегодня вдруг раскрыли смысл еще два символа.
«Не пришла бы в это кафе, не увидела бы его».
Значит, не зря.
— Януш, давай уже со всем определимся.
Она оборвала его на полуслове тот икнул, промычал что-то невразумительно и нехотя заткнулся.
— Вот именно. И я про что.
И, похоже, вознамерился услышать, наконец, то, чего так долго ждал выдвинутые вслух условия ее готовности пойти с ним в постель. Откинулся на диванчике, сложил руки на груди, довольно ухмыльнулся.
— Я не буду с тобой спать.
И ухмылка тут же погасла; лицо с бородкой превратилось в застывшую маску с двумя красными пятнами на щеках.
«Какой чувствительный».
— Недостучка.
Странное слово. Ей показалось?
— Ты мне не симпатичен и не подходишь. А в кафе я с тобой пришла, чтобы в этом убедиться.
— Да кто ты такая? Что ты мнишь о себе? Думаешь, распустила волосы, похлопала глазками и можно.
Дальше она не слушала все это уже слышала раньше; ее взгляд вдруг привлекло движение на углу дома длинноволосый брюнет возвращался в машину. Быстро. Сколько прошло минута? Полторы? Две? Сколько они ругаются?
Ей нужно за ним — не упустить, не потерять. Даже если не лицом к лицу, то хоть узнать, куда направляется. А ведь рядом только машина Яна, своей пока нет; Алеста быстро повернулась к похожему на разъяренного буйвола спутника и сухо, по-деловому спросила:
— Поможешь мне? У тебя ведь под окнами машина.
— Чем?
Гневная тирада в который раз оборвалась, но пятна на щеках не исчезли.
— Видишь вон того мужчину? Мне нужно за ним проследить. — Ах ты!..пятен стало больше.
Сидит в кафе с одним, а смотрит на другого.
— Так не поможешь?
— А ты со мной после этого переспишь?
— Нет.
— Тогда пошла ты! Больная! Вот ты кто больная!
Алеста потянулась к сумочке, достала деньги, бросила их на стол и ровно, с достоинством ответила:
— Я не больная. А вот тебя, похоже, никогда не любила ни одна женщина, включая собственную мать. Потому ты и сам себя не любишь.
Тот, кто пришел с ней в кафе, теперь сидел, беззвучно открывая и закрывая рот натужно подыскивал достойный ответ, который, судя по паузе, в воспламенившийся от ярости мозг не шел.
Аля не стала дожидаться новой порции яда — спешно поднялась, поправила кофточку, закинула на плечо сумочку и заторопилась к выходу из кафе.
Прощаться ни к чему.
Ей бы не опоздать.
— Такси! Такси-и-и!!!
Он еще не уехал тот, черноволосый, не успел. Но машину уже завел, руки положил на руль и на нее, орущую по другую сторону дороги, не смотрел.
— Такси-и-и-и!!!
Альке бы подошло, что угодно: старое ржавое корыто на колесах, частник, дорогой лимузин, скоростной трамвай, но лучше все-таки просто такси. И быстро. БЫСТРО! Ну, пожалуйста! Должно быть, сверху ее кто-то услышал, так как такси вывернуло с соседней улицы через секунду; Алька в бешеном темпе замахала руками. Желтая машина с неулыбчивым водителем притормозила у обочины.
— Девушка, вам куда?
Она не забралась шумно ввалилась на заднее сиденье и ткнула пальцем в отъезжающий от обочины черный автомобиль. — За ним!
— Эй, я вам не герой какого-нибудь третьесортного боевика в «догонялки» играть
— Просто езжайте! Я плачу. И не упустите его.
— Дама, я же объяснил
— Я много плачу!
— Ну, ладно, — почти миролюбиво проворчали с переднего сиденья, — тогда поехали.
Плавно тронувшееся такси отразилось в том же окне, через которое во все глаза на Альку смотрел Януш.
Она помахала ему рукой.
Водила оказался умелым и бензина не жалел исправно давил на газ, а на газ приходилось давить постоянно преследуемый ехал быстро. Водила ворчал, бубнил себе под нос: «нашли гонщика», нервничал все сильнее, потому что ехали долго минут двадцать. Сначала через центр, затем через восточную окраину, потом и вовсе за город вскоре по обочинам встал стеной лес, затем кончился и он потянулись поля.
А Алькино сердце колотилось, не унимаясь она не разглядела незнакомца детально, но отчего-то интуицией, шестым чувством знала: в машине впереди находился именно он. Он. И ехал, по-видимому, далеко не домой. Может, в загородную резиденцию?
Номера на черной машине отсутствовали будь они там, она бы разглядела еще возле кафе, но их не было. Черт. Они бы ей пригодились нашла бы базу, узнала бы детали, имя.
— Девушка, ваш знакомый все ускоряется, моя колымага не тянет.
Он не ее знакомый. Не совсем. Некогда объяснять.
— Быстрее.
— И так давлю, как проклятый.
— Плачу двойную таксу.
— Да что мне такса машина не тянет.
— Тройную.
И снова тишина в салоне. Ненадолго, еще на несколько минут. А после новый поворот; черный автомобиль нырнул в него, скрылся за зарослями не то из кукурузы, не то из несъедобных сельхоз культур и пропал.
Свернувшее следом такси зашуршало, было, колесами по гравию, но уже через минуту чихнуло и встало.
— Почему — Да где он? Где? Вы его видите? Алька не видела. Впереди узкая колея, щебенка, шум созревающего под небом и ветром урожая, тишина. И ведь ни поворота впереди, ни нужной ей машины пустота, даль до самого горизонта.
— А сворачивать тут некуда, водила посмотрел на навигатор, который стрелкой указывал, что находятся они и вовсе не на дороге, а на незаселенной и необжитой местности номер шоссе, равно как и его обозначение, отсутствовали. Мы вообще черт знает где находимся, никогда раньше тут не бывал. Тут и дорога не обозначена, видите? А ведь я последние обновления накануне залил, чтобы Тьфу!
Кажется, водитель, который к этому моменту постепенно вошел в гоночный раж, расстроился не меньше Альки.
— Куда бы ему деваться?
— Может, вперед проедем?
— Да вы издеваетесь? Давайте лучше обратно, я старался, как мог.
Он действительно старался. На языке вдруг появился привкус горечи и разочарования а ведь она нашла его, почти нашла. И почти догнала.
Ушел.
Хотелось плакать.
Нет, он не нужен был ей этот мужчина не нужен ни за чем конкретным, а вот сердце рвануло следом, четким компасом указало путь и крикнуло: «гони!».
Гнала. Что толку?
— Ну, так что? Обратно?
Алеста тяжело вздохнула, крепче сжала сумочку, мысленно прикинула, хватит ли денег на оплату поездки, и успокоилась хватит. Сегодня она как раз получила аванс, хотела купить новую обувь и костюм ничего не купит. Зато расплатится, и, может, еще что-то останется.
А навигатор впереди продолжал мигать в поле курсором. Алька подалась вперед и четко, до мельчайших подробностей запомнила карту номер трассы слева, номер дороги справа, координаты. Затем вздохнула еще раз, посмотрела в окно не то на рожь, не то на кукурузу до сих пор не разбиралась в местных растениях и скрепя сердце кивнула.
— Обратно.
Такси плавно тронулось; зашуршали по щебенке шины.
