Глава 5
Любит ли она салаты? Какие? С крабами, курицей, овощные?
Спустя два часа, за которые он успел съездить в офис Комиссии, получить новые досье для ознакомления и побеседовать с Начальником, Мак сидел перед монитором и изучал сайт одного из самых дорогих ресторанов, откуда в последнее время заказывал еду.
Слева пестрели баннеры доставки пиццы, эксклюзивных десертов и реклама винного магазина. Трепыхались тяжелые шторы офиса на третьем этаже — за окном поднялся ветер, но дождя не намечалось. Хорошо — не хотелось бы откладывать вечернюю поездку.
Лайза все еще спала — он проверил, как только вернулся, — мирно сопела, укрытая одеялом, повернув голову в сторону. Мак прикрыл в спальне форточку, чтобы не сквозило, мягко закрыл за собой дверь.
Что заказать на ужин?
Ест ли она грибы? Предпочитает дичь или красное мясо? Порадуется больше вишневому или шоколадному торту?
Глядя на экран, Аллертон поймал себя на мысли, что ничего не знает о спящей этажом ниже девушке: что она носит в повседневной жизни, любит прохладный или горячий душ, улыбчивая или бука по утрам, сворачивается ли в кресле, когда читает? Что читает?
А узнать бы хотелось.
Смеется ли над пошлыми анекдотами; грустит ли, когда смотрит на дождь? Визжит ли от радости, когда открывает коробки с подарками; прикусывает ли губы, когда расстроена? Прячется ли в раковину, когда хандрит; напевает ли, когда собирается на работу? Как относится к незапланированным путешествиям?
Взять бы ее на море…
На Мака вдруг накатило странное чувство глубокой нежно-сладкой тоски, когда, глядя на другого человека, почему-то робеешь, нет, никому этого не показываешь, но робеешь, смущаешься и начинаешь трепетать, пытаясь уловить чью-то ауру, эмоции, настроение. Когда каждый жест становится по-дурацки важен, символичен, когда в каждом слове ищешь подтекст, когда обычными фразами маскируешь оголившееся и сделавшееся почему-то ранимым нутро. Когда говорят: "С добрым утром", а вместо этого ты слышишь: "Как ты для меня важен…", "Я так соскучилась…", "Мне тебя не хватало…"
Сексуальная привлекательность? Нахлынувшее желание, похоть?
Да, все это накрывало с головой, но не являлось первостепенным. Глубже таилось что-то еще. Бурная, сметающая все на своем пути страсть когда-нибудь утихнет — через несколько месяцев или лет, а вот то самое, тягуче-сладкое, останется. Останется, возможно, навсегда.
Мак отодвинул мышку, откинулся на спинку кожаного кресла и сложил руки на животе.
А есть ли у них впереди эти месяцы? Есть ли время, чтобы узнать друг друга? Как все повернется дальше?
Гадать он не стал — не тот характер, но удивил себя тем, что мысленно попросил Создателя дать им время. Не рушить, не вмешиваться, подарить шанс. И улыбнулся, когда сладкая тоска удивленно взглянула из глубины вновь.
Подвинулся в кресле обратно, вновь взялся за мышку.
* * *
Она ела неторопливо и немного смущенно, без слов, а он наблюдал — не нахмурится ли при виде креветок, не попросит ли отодвинуть в сторону лук из мяса, одобрит ли кропотливо выбранный им десерт — и думал о том, что не так давно едва не убил ее. Почти разрушил тело, причинил адскую боль, едва смог повернуть все процессы вспять. Тело этой самой девчонки с черными волосами и синими, как небо, глазами.
Всего несколько дней назад она могла остаться там, в машине на обочине, холодная, уже неживая, и та тень ледяной неслышной смерти, отражением которой он становился сам в моменты преследования, вдруг коснулась Мака темным крылом, прошлась сотней иголочек по его позвоночнику.
Хорошо, что так не случилось. Создатель, спасибо, что отвел беду в сторону.
Теперь она здесь, в безопасности, теплая и живая, доверчиво прижимается к нему, пытается помочь просунуть руки в рукава, терпеливо ждет, пока на нее натянут штаны, обнимает за шею, когда он берет ее на руки. Девчонка, которой пришлось довериться тому, кто ее обидел — теперь мучитель поможет, вылечит, не добьет окончательно, не разрушит жизнь.
И странно, но это слабое касание пальцев, что держались за шею, пока он нес Лайзу в гараж, было одним из самых ценных ощущений, когда-либо испытанных Чейзером.
* * *
Вечер запомнился ей запахом кожаного салона, тихим рокотом мощного двигателя, свисающим с зеркала на веревочке серебряным квадратным амулетом и бесконечно бегущим по приборной панели отсветом фонарей; длинными, уходящими в никуда мостами, круглыми лампами подземных тоннелей, слепящими фарами идущих навстречу машин, мужскими руками на руле и тонким колечком на правом мизинце.
Дороги вились, текли, пересекались и расходились в стороны. По одной из них соскальзывал и уходил то влево, то вправо черный, цвета ночи, автомобиль.
Неслышно гнал по салону прохладный воздух кондиционер; амулет на зеркале мерно покачивался, иногда окрашиваясь цветами уличных огней — витрин, светофоров, реклам, — то в желтый, то в красный, то от неоновых вывесок в неестественно синий…
Какое-то время Лайза размышляла о ехавших вокруг людях — они, наивные, расслабленные и спокойные, не знают, что однажды эта самая машина может приклеиться следом, впиться невидимыми зубами в багажник, опутать невидимыми жгутами водителя и уже не отпустить. Не отпустить до самой смерти. Как не знают и о том, что человек, сидящий слева, видел, наверное, сотни смертей, случившихся по его вине.
По его ли? Или по вине того, кто отдавал приказы?
Зачем сейчас об этом? Не стоит.
Она было на секунду переключилась на воспоминания "ванной комнаты", но быстро вытеснила их с обзорной скамьи — не здесь, не сейчас, не нужно — и снова сосредоточилась на ощущении покоя, что дарила поездка. Без цели, без направления, без точки назначения.
Хорошо с ним все-таки. Хорошо просто рядом.
Сильный, властный, красивый. Притягательный воин, таящий во взгляде опасность; хищник, обещающий уголками рта райское наслаждение. Идеальное сочетание всего — мышц, ума, манер, юмора, — позволяющее, наверное, укладывать штабелями сотни женщин. Блондинок, брюнеток, рыжих… Интересно, каких он предпочитает? Вероятно, всяких и побольше. С таким-то неуемным аппетитом…
Лайза одернула себя. Не стала углубляться в раздумья на тему "как часто Аллертон меняет женщин" и отвернулась к боковому окну. Понятно, что мужчина с такой внешностью просто обязан пользоваться данным природой преимуществом и "любить" все, что движется, но эта мысль почему-то не радовала.
Может, он не такой?
А какой, если намекает на секс даже тому, кто ни рукой, ни ногой двинуть не может?
Не надо. Зачем она вообще об этом думает? Ведь он ей не нужен, этот герой-любовник, так? Они пересеклись волею судеб, попались друг другу на пути, испытали физическое влечение — с кем ни бывает? Но думать о чем-то глобальном?..
Даже если на миг представить, что Мак неприступен для других женщин — жестко и непреклонно говорит "нет" всем, кто начинает расстегивать пуговицы на блузке, — становится ли он более желанным для серьезных отношений?
Нет. Наверное, нет. Как гора не может начать ходить, так и доминантный мужчина всегда останется таковым и будет решать "за нее", а Лайзе этого не хотелось.
Объект размышлений повернулся и бросил короткий взгляд на соседку.
— О чем думаешь?
— О тебе.
— О нас?
— Нет, о тебе.
Да, именно, она думала о "них" и о том, что "их" — его и ее — попросту быть не может.
— Пора бы нам уже сблизиться, не находишь?
— Ты всегда такой пошляк?
— А я сейчас не о сексе.
Лайза умолкла. Не захотела развивать скользкую тему.
Минуту спустя раздался звонок мобильного — вызвали на работу; водитель извинился, развернул черный автомобиль и помчал его по направлению к дому.
* * *
— Рен, ну, пожалуйста, помоги мне! Ее телефон уже несколько дней не отвечает! Ты ведь можешь посмотреть по своим базам местонахождение абонента?
"Вжикнули" завязываемые шнурки высоких ботинок, нетерпеливо переступили с места на место рифленые подошвы.
— Элли, мне нужно на работу, не сейчас.
Пушистый дымчатый кот по имени Хвостик, получивший прозвище за то, что все время по пятам ходил по дому за Реном, терпеливо сидел на руках хозяйки и смотрел в сторону, иногда щурил зеленые глаза, когда та повышала голос.
— Лайза никогда не пропадала так надолго. Она бы дала мне знать, если бы куда-то уезжала.
— Может, она дома, и ты зря волнуешься?
Декстер избегал прямого взгляда — проверил пояс, кобуру, застегнул молнию на кармане куртки.
— Я сегодня по пути из магазина к ней заезжала, консьерж сказал, что она уже несколько дней не появлялась в квартире. С ней что-то случилось, я чувствую!
— Найдется твоя Лайза. С такой едва ли что-то сделается. — Рен хмыкнул и потрепал кота по голове, затем терпеливо посмотрел на встревоженную Элли и добавил: — Уверен, она скоро тебе позвонит.
— Как она позвонит, если находится вне зоны доступа? Ну, пожалуйста, проверь по спутнику или как-нибудь еще, где находится ее телефон? Ведь у тебя много связей и методов, ты легко можешь ее найти.
О, этот невинный взгляд голубых глаз — Рен под ним всегда плавился и так и не нашел метода защиты, стоило тому превратиться в немую мольбу: "Ну, тебе ведь не сложно?", "Для меня, Рен…", "Ну, пожа-а-алуйста…". А теперь еще и два взгляда — Хвостик будто знал, что надо смотреть так же: "Ну, зайди в магазин, принеси мне рыбы…", "Ну, пожа-а-алуйста"…
— Она найдется, Элли. С ней все в порядке, я уверен.
— Рен!
— Хорошо. Я поищу ее.
— Спасибо!!!
Она обняла его на прощанье; сдавленный между телами кот тут же укусил ближайшую руку.
— Вот я тебе! — Беззлобно огрызнулся Рен, погрозил Хвостику пальцем и направился к двери. — Не ждите в ближайшие несколько часов.
— Хорошо.
Когда дверь захлопнулась, Элли вздохнула и принялась бродить по комнатам, ласково поглаживая питомца под подбородком.
— Ты зачем Рена укусил? Ай-яй-яй. Пойдем, чудище, покормлю тебя.
* * *
— Слушай, выдай Лайзе телефон, пусть эти двое созвонятся, иначе Элли мне всю плешь проест.
— Если я выдам ей телефон, она наделает звонков. И так уже пыталась попасть в "нормальную" больницу, едва успел поймать за руку. Быстро сообразила, что можно позвонить даже через домашний кинотеатр.
— Эй-эй-эй, старик, ты не иначе тоже бабу себе нашел?
Голос с заднего сиденья сделался крайне заинтересованным — его обладатель, двухметровый гигант в черном плаще, подался вперед. Мак бросил взгляд в зеркало заднего вида, где из темноты выделялся только короткий ежик белесых волос, и поморщился.
— Это не "баба", это подруга Элли.
— Подруга? — Снайпер, кажется, обиделся. — А мне, значит, никто про подругу не сказал! Почему я узнаю о них только тогда, когда они появляются в ваших спальнях? Может, там еще одна подруга есть? Третья?
Дэйну Эльконто никто не ответил, он отвернулся и засопел.
За окном проносились кусты, гаражи и опустевшие склады окраины Нордейла — в одном из них сегодня назначена встреча торговцев наркотиками.
Чейзер вызвал в памяти фото мужчины из выданного Начальником профайла, на секунду прикрыл веки и сосредоточился.
— Поймал местоположение. Всем приготовиться.
Мягко зашуршала одежда; руки в перчатках сняли оружие с предохранителей. Черный автомобиль бесшумно остановился у разрушенной кирпичной стены.
* * *
Под утро в спальне похолодало — Лайза почувствовала, как замерзли высунутые из-под одеяла ступни. А когда на груди натянулась майка и стало прохладно плечам — проснулась.
В окно пробивался серый предрассветный свет — слишком мутный, чтобы осветить комнату, но вполне пригодный, чтобы вычертить абрис сидящей на постели мужской фигуры.
Майка оттянулась еще выше сначала над правой грудью — обхваченная пальцами ткань оказалась срезанной маленькими ножничками, — затем над левой.
— Эй, что ты делаешь?!
От Мака пахло лосьоном, сигаретным дымом, бренди и чем-то еще. Чем-то горько-сладким. Закончив манипуляции, тот отпустил футболку, и она легла на грудь, только теперь оба соска высунулись в проделанные дырочки.
— Эй, что ты творишь?
Удивление и раздражение тут же смели остатки сна.
В темноте усмехнулись, зашуршала одежда. Аллертон пересел в кресло у стены и отложил ножницы на тумбочку.
— Привет, принцесса. Как спалось?
— До твоего прихода отлично!
Над кроватью все еще кружил запах спиртного.
Он пьян?
Воздух холодил торчащую в проделанные прорези грудь; посмотрев на нее, Лайза почувствовала прилив праведного гнева.
— Зачем было вырезать дырки? Ты — извращенец!
Мужской голос прозвучал хрипло и мягко:
— Красиво, правда? Обычная спортивная майка на девушке, а ее соски выглядывают наружу. Очень красиво. Как мало ты понимаешь в красоте. Я так давно хотел на это посмотреть.
Повисла тишина.
Ее ноздри трепетали, пытаясь распознать сладковато-горький аромат. Затем понимание пришло само собой. Порох. Так пахнет порох.
— Ты пьян.
— Не особенно. Всего лишь пара стаканов бренди. Тебе нечего бояться.
Но она боялась. Боялась тем странным "нестрашным" страхом, который разгоняет кровь и вмешивает в нее толику возбуждения.
Изуродованная майка и сидящий у кровати в четыре (пять?) утра мужчина рисовали в сознании Лайзы психоделическую картину, обострившую до предела чувства и напрочь убившую адекватность происходящего.
Ночь. Ножницы. Хриплый голос. Ощущение абсолютной наготы, хотя она почти полностью одета. Теперь почти.
— Как работа?
Он снова усмехнулся.
— Хорошо. Все прошло хорошо.
Психоделика усилилась. Если бы она задала тот же вопрос диспетчеру или сантехнику, то ответ бы означал: "Да, все звонки отвечены, наряды отосланы на места поломок, их действия скоординированы" или "Все починено. Отходы из канализации больше не текут по жилым помещениям", но она спросила об этом убийцу. И ответ наверняка означал: "Да, все хорошо, все убиты. Спасибо, что спросила".
Тихий бредовый не поддающийся логике разговор.
— Накрой меня.
— Я еще не налюбовался.
Лайза сжала зубы и на секунду прикрыла веки.
— Ты не извращенец, ты — маньяк.
— Точно.
Он держал средний палец у краешка губ — теперь, когда глаза привыкли к полумраку, Лайза хорошо различала детали, — и смотрел прямо на ее грудь.
В тишине и ее сбивчивом дыхании прошла еще минута.
— Что такого особенного в выглядывающих сосках?
— Эстетическое удовольствие. Наслаждение. Ты одета, ничего видно не должно быть, но видно, и это возбуждает. Разрыв на ткани — разрыв в восприятии. Несовместимость. Жадность того, кто глазеет через замочную скважину.
— Ты ненормальный.
— А почему я должен быть нормальным? Нормальный — это тот, кто никогда не позволит себе перейти невидимую черту и не даст образу из сознания воплотиться на самом деле. Кому нужны эти рамки?
Лайза молчала. Чейзер пугал ее. Пьян или нет, а у этого мужика точно сдвиг по фазе. Непонятно только хорошо это или плохо. Возбуждает точно, но все-таки скорее плохо. Непонятно, непривычно, непредсказуемо. Что за ход логики в мозгах, каким будет следующий шаг? Неспособность вычислить и предположить что-то наперед обостряли ее чувства до предела.
— Вот ты, — продолжил он ленивые размышления, — разве не хотела бы посмотреть на меня в тренажерном зале? У меня здесь есть такой, и я им пользуюсь. Так вот, представь: я, держащий гантели или опускающий за голову гриф — все, казалось бы, как полагается: потный, сосредоточенный, занимающийся делом…. и абсолютно голый. Как тебе?
Она медленно выдохнула.
Как?
Да никак.
Должно быть…
Вот только сознание тут же воспроизвело болезненно яркую картину лежащего на скамье Аллертона, жмущего штангу, со свесившимся набок членом. Или его же, приседающего с грифом, а тот самый член, увиденный ей в душе, покачивается по направлению в пол. Длинный, толстенький, размякший, пока его хозяин занят разгоном крови в мышцах.
Черт.
Это сработало.
Теперь картинки мелькали с бешеной скоростью: Чейзер, сидящий на лавочке, и пенис, лежащий спереди на ней же; Чейзер, подтягивающийся на турнике и его красивый зарытый в кучеряшках орган, ездящий перед глазами вверх-вниз; проглядывающие под ягодицами яички, пока он тянет гантели к груди…
— Зачем ты мне об этом сказал?
Герой ее навязчивых идей рассмеялся.
— Работает. Ведь так?
— Да. Работает.
Пришлось снова сжать зубы.
— Вот и для меня это работает. Чтобы крыша съехала окончательно, хватает лишь взгляда на твои торчащие через дырки соски. Или мысли о твоих волосах, рассыпанных по моим ногам, пока твоя голова ходит вверх-вниз, а губки гладят его. Прямо с неспущенными штанами. Через ширинку.
Молчать. Ничего не говорить.
Кровь моментально сконцентрировалась в паху.
— Обязательно надо было приходить в спальню в пять утра и начинать все это? Как теперь… досыпать?
Аллертон, то ли не услышал вопрос, то ли не обратил на него внимания — вместо этого задал свой:
— Я вот, знаешь, о чем думаю? Через два-три дня ты сможешь двигаться, и захочешь уйти. — Лайза не просто притихла — задержала дыхание, ожидая продолжения; сердце, почувствовав скрытую угрозу, забилось гулко и неровно. — А я этого не хочу.
Как когда-то вернулся страх — на этот раз настоящий.
— Но ты ведь меня отпустишь?
Предрассветные сумерки вновь погрузились в непродолжительную тишину.
— Отпущу. Но до этого сделаю все, чтобы ты сама не захотела уходить.
Прежде чем покинуть комнату, он наклонился сначала над одним, затем над другим соском, подержал их во рту, поцеловал, слегка прикусил и лишь после этого прикрыл за собой дверь.
* * *
Весь следующий день Лайза, которая так и не смогла сомкнуть глаз после утреннего визита, с подозрением косилась на Чейзера — не выкинет ли тот чего-нибудь еще? И вообще, адекватен ли он? Какой человек в здравом рассудке будет приходить в чужую спальню и творить подобные непотребства? На этот счет ее терзали смутные сомнения.
Мак же, как ни странно, пребывал в абсолютно благодушном настроении и вел себя вполне прилично: с утра переодел ее, накормил и, насвистывая, ушел в гараж дочинивать Мираж. А чтобы пациентка не скучала, в спальне оставил книгу.
Да, книгу.
С названием "Как распознать маньяка. Советы психолога-криминалиста".
Это что — извращенное чувство юмора?
Разминая руки и ноги с удвоенной силой, Лайза косилась на нее и фыркала. Ну, ничего, она еще отомстит этому чудовищу за издевательства над неподвижной женщиной. Вот только сумеет вернуть телу былую активность и обязательно найдет способ возмездия. Все ковры и шторы ему изрежет в дырочку. Или в звездочку.
В течение нескольких часов она упорно сгибала и вращала локти, подтягивала колени к животу, вертелась с боку на бок и напрягала мышцы. Скоро. Уже совсем скоро. При такой тенденции выздоровления понадобится от силы два дня, чтобы вывести Мираж из гаража и вернуться домой.
Конечно, если ее отпустят.
На обед была курица. После обеда еще час непрерывных упражнений в одиночестве, после выполнения которых Лайза окончательно выдохлась и уснула. Сон принес не облегчение, а грусть, так как в нем выпорхнувшее на свободу сознание видело залитую солнечным светом родную гостиную и слышало голос подруги. Блестел и дрожал в кружке чай, рядом стояла открытая пачка любимого печенья. Бубнило с подоконника радио, что-то жарилось на плите. Лайзе казалось, что она чувствует запах блинчиков… Да, блинчиков с ванилью, ее любимых.
Через какое-то время несъеденные блинчики и невыпитый чай пропали, и на их месте возник образ Мака — во сне он сделался иным: мягким, ласковым, бесконечно заботливым. Ее обнимали, гладили по лицу, что-то шептали; сердце пропиталось нежностью.
Лайза проснулась в растерянности.
Уперлась взглядом в знакомую картину и долго лежала неподвижно, размышляя о собственной жизни: пустой квартире, друзьях, ценностях, желаниях и о странном мужчине, вызывающем столь противоречивые эмоции.
Хотелось домой.
И одновременно хотелось чего-то еще.
Остаться? Задержаться на денек? Зачем? Подпустить Мака ближе, позволить себе почувствовать ту самую нежность из сна, если та проявится на самом деле? Нет, только не это. Вот что нужно унести отсюда целым, помимо ног, так это сердце.
Она что-то упускает… Что-то важное.
От размышлений непонятная тоска не ушла, а усилилась.
Лайза почувствовала, что запуталась.
* * *
Он пришел около пяти: чисто-выбритый, в свежей майке, пахнущий гелем для душа и с зажатой в руке газетой. Принес фруктовый салат и стакан сока. Убедился, что Лайза, пусть и медленно, но ест сама, и сел рядом в кресло.
— Как твои дела, принцесса?
— Хорошо.
Она не стала признаваться, что устала сидеть взаперти и что ей отчаянно хотелось выйти наружу. На улицу, своими ногами по тротуару, куда-нибудь в кафе или просто прогуляться по вечернему Нордейлу. Что толку ныть? Надо работать. И тогда будет и улица, и своя квартира, и вновь своя жизнь.
Пестрели на дне кусочки дыни, ананаса и киви. Лайза лениво насаживала их на вилку — больше гоняла по тарелке, нежели ела — и старалась не смотреть на Мака. Большого, красивого и непонятного Мака, изучающего ее взглядом. Зря пришел — она не в настроении препираться или "играть", лучше уж снова сидеть в привычной тишине.
— Как книга?
— Я ее не читала.
— Не понравился мой выбор?
Она не ответила. И так ясно, что не понравился.
— Есть планы на вечер?
— Издеваешься?
Лайза насупилась: какие могут быть планы у неходячего человека? А этому хоть бы хны — все равно задает подобные вопросы, хоть и знает, что никакой реакции, кроме испорченного настроения, не последует.
— Смотри.
Зашуршала принесенная газета — Аллертон раскрыл ее на середине и указал пальцем на пестрое объявление.
— Сегодня вечером будет гоночное шоу "РаллиЭкстрим".
Лайза жадно впилась глазами в строчки "Событие года! 15 августа, 19:00. Автостадион "Нордрайв" и картинку заляпанного грязью джипа, из-под колес которого летели комья земли.
Прочитала и нахмурилась еще больше. Да, она еще месяц назад знала об этом мероприятии, намеревалась обязательно его посетить, но… планы изменились.
Вымученная улыбка далась с трудом.
— Сходи. Развлечешься.
Аллертон покачал головой.
— Я пришел не для того, чтобы дразнить тебя.
— А для чего?
— Хотел предложить сходить вместе.
— Я пока не могу ходить.
— Как насчет съездить на моих руках?
Лайза затихла и перестала дышать — сходить? Может все-таки удастся сходить? Да, она будет болтаться на чьих-то руках, как инвалид — это стыдно, — но все же сможет увидеть одно из самых грандиозных автошоу четырнадцатого Уровня. Нахлынувшая надежда и энтузиазм угасли, стоило перейти к обдумыванию деталей.
— У меня нет одежды.
Мак некоторое время молчал и напряженно на нее смотрел. Затем сказал:
— Я купил тебе спортивный костюм и курточку на вечер. Если станет прохладно.
Теперь они напряженно смотрели друг на друга.
— А обувь?
— И кроссовки.
Фруктовый салат был отставлен в сторону; звякнула и соскользнула на одеяло вилка.
— Ты купил мне кроссовки?
— Тебе же все равно нужно будет в чем-то ехать домой. Не в туфлях же поведешь Мираж?
Настроение стремительно улучшалось; выпнутый из сердца энтузиазм принялся стучать обратно.
— А где они?
— У меня в офисе. Нести?
— Неси.
* * *
Она снова видела небо над головой. Слышала рев двигателей и толпы, чувствовала запах бензина, жареной картошки и млела от зрелищ. Прыжки с разгона через огромные картонные коробки, гонки на скорость, крэш-состязания…
Стадион ревел, бесновался, улюлюкал проигравшим басовитыми голосами, дул в бумажные трубки-пищалки и триумфальным взрывом аплодисментов приветствовал победителей.
На голове кепочка с логотипом "РаллиЭкстрим шоу", новая курточка впору, в одной руке сосиска в тесте, в другой флажок с надписью "Я умею водить!"
Лайза кайфовала в полном смысле этого слова. Вдыхала полной грудью, ерзала на пластиковом сиденье, наклонялась, чтобы высокие шапки фанатов команды "4х4 Рау-Дэг" не закрывали обзор, и с отрытым ртом, забыв про остывшую сосиску, глазела на засыпанную песком арену, где в этот момент несколько внедорожников пытались выпихнуть друг друга со сложной изборожденной препятствиями трассы.
Она едва ли чувствовала на себе руки Мака, которые то аккуратно поддерживали ее за плечи, чтобы не свалилась при наклонах, то мягко массировали шею, чтобы та не затекла от долгого сидения.
— Еще сосиску?
— Неа!
— Спина не устала?
— Нет!
— Если устанет, скажи.
— Ага.
Какое же это счастье, сходить туда, куда давно мечтал! Одно дело читать объявление в газете, другое — видеть все своими глазами, щуриться от света мощных прожекторов, размахивать флажком и что есть мочи орать любимому участнику, чтобы гнал вперед. Быть частью команды, частью всего этого, присутствовать на событии, а не просто знать о нем.
За два с лишним часа Лайза не просто выдохлась и охрипла, но так же напиталась атмосферой сумасшедшей эйфории, надышалась выхлопными газами и теперь все время улыбалась. Когда Мак выносил ее со стадиона, она радостно смеялась и стукала его по плечу наполовину отвалившимся от палочки флажком.
(Примечание автора: читать под музыку "Edvin Marton — "Miss you"" или "Paulina Isaac — "Here with me"")
— И жареную картошку?
— Да!
— И лепешку с мясом и майонезом?
— Да.
— И пирожок с вишней? Ты не лопнешь?
— Не лопнешь! Я проголодалась.
— Ну, ладно.
Все запрошенное Мак купил в придорожном кафе.
Они припарковались на возвышенности, съехав с трассы, чтобы полюбоваться видом на ночной Нордейл и перекусить. Салон тут же пропах тестом и прилагающимся к лепешке "пикантным" соусом.
Почти десять вечера, на город опустилась ночь. На холме было тихо и хорошо, свежо после шумного задымленного стадиона. Перешептывалась листва кустов, звонко стрекотали не думающие ложиться спать сверчки, вдали, к западу, сверкали зарницы — молнии без грома. Вдалеке на горизонте собрались тучи, но сюда в этот час долетал лишь свежий ночной ветерок. Пахло росой.
Картошка ложилась в желудок прожеванной жареной горкой — тяжелой, но вкусной. Раз в полвека можно себе позволить вредную еду, тем более в такой хороший вечер — Лайза уминала ее на "ура". Когда дошло до пирожка, ослабевшие от непривычной нагрузки пальцы, выпустили упаковку, и пирожок соскользнул сначала на колени, а затем и на пол.
Лайза ойкнула и сделала виноватое лицо.
— Прости, пожалуйста.
— Ничего, все в порядке.
Чейзер нагнулся и поднял картонный треугольник с надкушенным тестом с половика. Сложил его в мешок для мусора.
— Купить тебе еще один?
— Не надо, я наелась. Только вот теперь мыть машину придется, да? Прости, я растяпа.
— Ты не растяпа и скоро сможешь все нормально держать. Не переживай. Я просто заеду в автомойку и закажу чистку салона. Делов-то. Так что можешь здесь все устряпать.
Протянув ей картофельный ломтик, Мак принялся жевать свой.
Лайза перекатывала между пальцами жирный, оставляющий на пальцах крошки соли кусочек, смотрела в окно и думала о том, что это здорово, когда человек не кричит по поводу появившегося на обшивке пятна, не зацикливается на стерильной чистоте, не орет за рассыпанные по полу крошки и понимает, что все можно исправить. А ведь машина дорогая — теоретически мог бы и заартачиться.
Над небоскребами вспыхнуло еще раз — горизонт прочертила ветвистая молния. Глухой раскат грома ветер донес почти через полминуты — непогода бушевала далеко отсюда.
— Знаешь, иногда ты почти нормальный. — Зачем она начала этот разговор? То ли расслабилась, то ли впала в философское настроение. — Вот такой, как сейчас.
— Что значит "нормальный"?
— Ну, спокойный, адекватный, ведущий себя здраво. Без странных действий.
— Как, например, утром?
Ни один из них до этого момента не возвращался к тому странному предрассветному визиту, когда на майке вдруг обнаружились прорези. Лайзе вспомнился запах скотча и пороха.
— Да. Как утром. Утром ты напугал меня, а сейчас с тобой спокойно. Ты бываешь странным, разным. Иногда мне кажется, что в твоей голове куча пустых коридоров и переходов, как в запутанном лабиринте. Никогда не знаешь, куда свернет твое сознание и что за этим последует.
Чейзер перестал жевать, сложил промасленные бумажки в мешок и спокойно слушал, глядя все на те же далекие всполохи.
— У нас у всех сознание с коридорами.
— Ну, у некоторых там один проход.
— До туалета?
Она не удержалась, прыснула в кулак.
— Не важно. В любом случае, есть люди, которых можно предсказать.
— Тебе такие люди не интересны.
Лайза нахмурилась — мысленно не желала соглашаться, но в этих словах была доля правды.
— Зато с такими не страшно.
— И не интересно.
Вот ведь упертый!
— Зато их не боишься!
— А тебе и меня не стоит бояться. — Чейзер повернулся и посмотрел на спутницу; на его лицо падал отсвет далеких огней Нордейла, мягко очерчивал контур щеки и квадратной челюсти. — Я тот, кто никогда не причинит тебе вреда. В отличие от всех остальных.
Она не смогла ответить — попросту не знала, верить или нет.
— Я могу шутить, провоцировать, ходить по грани, но никогда не причиню тебе ни вреда, ни боли, Лайза.
Слова маленькими искорками проникали внутрь — в груди делалось теплее. Как хорошо. Хорошо, что тебе не сделают больно, как это важно знать, понимать, чувствовать. Верить.
— Тогда зачем ты меня провоцируешь?!
Она скуксилась и стукнула его ладошкой по колену — в отместку за утренние переживания.
Мак рассмеялась.
— Глупая, неужели ты еще не поняла, что тебе нужен такой, как я? Где-то странный, где-то нормальный, способный быть разным, удивлять. В чем-то сдержанным, в чем-то абсолютно раскованным. У тебя очень высокая тяга к адреналину и склонность, хоть ты это и отрицаешь, к сумасшедшим необдуманным поступкам. С обычным парнем ты попросту зачахнешь — он не сможет ни разделить твои разнообразные интересы, ни понять в нужный момент, ни стерпеть капризы, ни обеспечить тебя требуемым набором чувств. Ты в этом плане очень требовательна, принцесса.
— А ты сможешь?
Спросила с вызовом и тут же пожалела. Зачем? Какое ей дело до ответа?
— Смогу. — Теперь Мак смотрел ей прямо в глаза. Смотрел в них долго и глубоко, заставив внутренне размякнуть. — Я. Смогу.
Она отвернулась. Вырвалась из непонятной ловушки, из омута, затягивающего все глубже.
Странный вечер: опутывающий мягким войлоком разговор, желание сделать шаг ближе к запретной черте, но к какой именно? Лайза чувствовала, что плывет в очаровании момента, когда ничего еще не ясно, но вот-вот может произойти что-то особенное.
Если она позволят. Если они позволят.
Аллертон еще какое-то время смотрел на нее — она чувствовала на себе его внимательный взгляд, — затем отвернулся. В открытое окно влетел пахнущий дождем ветер; громче зашептались кусты. Теперь повернулась и принялась рассматривать знакомый профиль она.
Красивый. Слишком красивый, на ее взгляд, мужчина. Дерзкий, мужественный, жесткий, с прожилками мягкости. Невероятно притягательный — хочется трогать его, мять, разобрать на части, посмотреть, что внутри, примерить к себе, а затем, убедившись, что все идеальное, собрать обратно в человеческий образ и зарыться в теплые ладони.
Нет, такому точно нельзя отдавать сердце, но вот все остальное…
Взгляд медленно переполз на его губы.
Губы… о, эти грешные губы; забывала ли она в последние дни о них хоть на минуту?..
Да, она сейчас решится, Лайза знала это. Шагнет за запретную черту. А как же еще? Прийти в шоколадный магазин и не попробовать ни одной конфеты, не открыть ни одной обертки, не надкусить ни одной вкусняшки?
Да, возможно, у них разные характеры. Возможно, они вообще нигде, кроме постели, не окажутся совместимы, но уйти из магазина с пустой сумкой? Нет уж, она попробует все, до чего дотянется: будет долго катать вкус сладости на языке, жевать мягкую карамель и смаковать орешки. Заляпает шоколадом все ладони и пальцы, а после будет долго их облизывать.
— Ты… — Слова вдруг застряли в горле, едва она решилась произнести рвущийся наружу вопрос. — Ты еще ни разу не целовал меня. Почему?
Он повернулся с тем едва заметным мерцающий блеском в глазах, какой иногда проявлялся во время излюбленных им провокаций. Лайзе показалось, что ее притянули магнитом и погрузили в невидимый шар, наэлектризованное поле, и она, хоть не последовало ни единого движения, уже принадлежала Маку, каким-то образом попала в его сети, оказалась опутанной направленной на нее сексуальностью.
— Хочется, чтобы женщина не просто была не против. Хочется, чтобы она тоже хотела этого поцелуя. Жаждала его, как и я.
Вечер, тишина салона и эти глаза напротив; Лайза, прежде чем ответить, успела увидеть помахавшую на прощание логику, мол, все, оставайтесь тут, а я пошла.
— А я хочу. Хочу этого поцелуя.
— Хочешь так же сильно, как и я?
— В сто раз больше, по-моему.
Даже не произнесла, промямлила.
Застывшая было на пороге логика обреченно хлопнула дверью.
Чейзер приблизился, подался вперед совсем чуть-чуть, а сознание уже сделало кульбит, провернулось вокруг собственной оси и вымело из себя остатки рационализма. Так срываются с диеты, набрасываясь на сладкое, затягиваются первой за месяц сигаретой, с облегчением выбрасывают в мусорку записку "начинаю новую жизнь с понедельника". Пусть будет, что будет. Пусть будет хоть что-нибудь. Нет, пусть будет все!
Его лицо застыло в нескольких сантиметрах от ее. Всего лишь на миг.
— Понимаешь, на что идешь?
— Нет.
— Прекрасно.
И он поцеловал ее. Жар дыхания, вкус губ, легкое покусывание, соприкосновение языков… Лайза не просто расплавилась, она приклеилась к Чейзеру. Разрешила проникнуть в себя, ментально сдалась, сама же помогла разрушить высокие стены и распахнула ворота. Она хотела его целовать, хотела чувствовать, хотела вдыхать, хотела бесконечно ощущать этот контакт; и то поле, что окружило ее ранее, теперь наполнилось огнеопасной страстью.
Мак покусывал краешки губ, нежно посасывал язычок, ласкал, наслаждался, чуть замедлялся и снова возобновлял напор. Ей хотелось рычать. Хотелось кусаться, царапаться, сорвать с себя всю одежду и прижаться к обнаженному мужскому телу.
Их дыхание сделалось хриплым. Поцелуи переместились на шею, мужские пальцы сжали затылок, заныла от сладкой боли прикушенная мочка уха.
Он оторвался от нее почти что с ревом, с треском разрываемого вихря.
— Женщина, я сейчас трахну тебя прямо в машине!
Опустил подбородок, медленно и глубоко вдохнул, посмотрел на нее по-звериному.
Дрожащей от возбуждения Лайзе стало все равно как и где. Она уже в шоколадном магазине, заветная обертка на расстоянии вытянутой руки, и через секунду будет возможно дотянуться.
— Я согласна и в машине. Или дома. Где угодно. Выбирай…
— Это твое да?
— ДА!
Галька вылетела из-под бешено завращавшихся колес с одновременно зажегшимися фарами. Вторя нестерпимому возбуждению пассажиров, затрясся на ухабах резво сдающий назад автомобиль.
Дорогу она не запомнила.
Как не запомнила, чья это была спальня и куда разлеталась одежда. Запомнила лишь тяжесть и сладость навалившегося сверху тела, собственную жажду и жадность, протягивающую навстречу щупальца, желание обнять, быть сдавленной в крепких руках и звериную нечеловеческую страсть, граничащую с похотью.
Ее сжимали и она, как могла, сжимала в ответ. Возвращала поцелуи с утроенным жаром, никак не могла насытиться прикосновениями и еще больше той мужской энергией, что пропитывала насквозь, концентрировалась где-то в животе и светящимся столбом пронизывала до макушки.
Да, да… целуй соски, соси их, обдавай горячим дыханием, рычи. Не освобождай запястья, кусай ушки, нагло раздвигай своим телом бедра. Напирай, наваливайся, забирай… О, не томи, нет-нет, только не томи, вдавившись прямо туда, погрузись глубже… пожалуйста… пожалуйста… проникни…
Когда Мак проявил истинную суть — "ну, кто здесь мужчина?" — и погрузился в нее, Лайза потеряла остатки мыслей. Ее распластывали, прижимали к кровати, в нее входили так глубоко, что становилось трудно дышать. Жар его тела, скольжение вперед-назад, собственные стоны… Ей казалось, что ее берут не членом, что дело даже не в огромном проникающем до глубочайших точек органе, а в том, что невидимой силой завоевывают, связывают и обволакивают саму ее женскую сущность. Что настоящая борьба и страсть протекают не здесь, на поверхности, где скользят друг по другу тела, а где-то вне пределов физической оболочки. Именно там Мак заявлял все права: брал, ввинчивался, окружал, растворял в себе.
Память не оставила лишних деталей: ни сколько прошло времени, ни как долго все продолжалось. Только нужные: ее бурный, сотрясающий каждую клетку оргазм; подмятое, сжатое крепкими руками тело; продолжающий скользить внутри сделавшийся почти стальным член и через какое-то время, сопровождающиеся хриплым рыком, судороги мужских ягодиц под ее пальцами.
А потом была теплая пустота — вязкая, наполненная сладостью и мягкостью; разбуженный фонтан все еще изрыгал, выплескивал на поверхность сгустки света — отголоски судорог оргазма, и липкий, сделавшийся мягким пенис, вдавившийся в ее попку, когда они, изнуренные, лежали на боку.
Тишина, удовлетворение, покой. Довольный усмиренный Бог страсти.
Лайза так и заснула — разнеженная, мягкая, доведенная в сознании почти до амебной примитивности — в чужой спальне, в руках Чейзера.
* * *
Сквозь занавески сочился утренний свет.
Наверное, нужно было корить себя и переживать.
Думать, заниматься самобичеванием, делать выводы и работать над ошибками, но Лайзе, почему-то не хотелось. Лежа с закрытыми глазами, она улыбалась; живот поглаживала теплая мужская ладонь.
— Ты еще вкуснее, чем я думал.
Какой же хриплый у него со сна голос. Ее улыбка растеклась шире. Нет, она так и осталась амебой — логика домой не вернулась.
Да, вчера она пришла в магазин, стянула с полки трюфель, рассосала его и зажмурилась от удовольствия. Хорошо? Да просто чудесно, чего врать-то…
Насытилась ли она?
Лайза прислушалась к внутренним ощущениям и с некоторым стыдом призналась себе, что нет, скорее, оголодала. Один трюфель — это мало. Это затравка. Теперь хотелось еще парочку и вон ту шоколадку и… в общем, нет, из магазина она уйдет только тогда, когда перепробует решительно все. Дотянется до самого вкусного, набьет им не только полный рот и желудок, но и доведет до эстетического экстаза все центры возбуждения.
Странно, она как будто перестала быть собой, сделалась кем-то еще, другой Лайзой: немного распущенной, раскрепощенной, свободной и крайне этим довольной. Без мыслей, без самоупреков, без надоевших до зубной боли рамок в голове.
Это с ним она становилась такой. Именно с ним, с этим мужчиной…
Нет, некоторый стыд все же был. Не стыд даже, напряжение: что будет дальше? Постель всегда усложняет отношения. А у них и отношений вроде бы нет…
Последняя мысль быстро отправилась в дальний чулан; прижимающийся сзади орган, ранее расслабленный, теперь значительно увеличился в размерах и нагло вжался в ягодицы.
— Это что — "Доброе утро"?
— Именно. Привыкай. Так будет каждое утро.
— Ну уж нет!
Лаза рассмеялась и перевернулась на спину, открыла глаза и залюбовалась чуть помятым спросонья лицом с зеленовато-коричневыми глазами и отросшей щетиной.
— Если у вас, мужчин, с этим просто, то нам, женщинам, знаешь ли, требуется больше времени. Мы так быстро не раскачиваемся.
— Вы прекрасно раскачиваетесь, если делать все правильно: аккуратно, медленно и очень ласково. Пальчиками, а лучше языком…
Она покраснела прямо с утра. Ох уж эта дьявольская улыбка!
Чтобы скрыть смущение, Лайза вновь повернулась набок.
— Мы будем пробовать разные способы. Каждое утро находить что-нибудь новое.
Какое еще каждое утро? У них осталось от силы одно или два. Сегодняшнее и завтрашнее. Но об этом вслух не стоит, не сейчас.
Шеи коснулся мягкий пробуждающий во всех смыслах поцелуй.
— Не думай, что у тебя все выйдет так же легко, как вчера: дотронешься — и я твоя.
— М-м-м? — промурчали в ответ. — Ты так думаешь? Неужели будешь сопротивляться?
Незаметное движение бедрами, и вставший пенис проскользнул между ягодицами, уперся прямо во вход; Лайза попыталась вывернуться.
— Эй, какой же ты наглый!
Руки тут же прижали ее к крепкому мужскому животу и надежно зафиксировали на месте.
— Я? Не-е-ет. — Мягкий, елейный голос. — Наглый, это когда вот так.
Очередное секундное движение и упругая головка погрузилась внутрь на несколько сантиметров. Погрузилась легко и плавно. Значит, она, вопреки собственным убеждениям, раскачалась и увлажнилась довольно быстро.
Если с ним вообще возможно "просохнуть".
Лайза дернулась еще раз. Не сильно, больше для того, чтобы не показать, что уже сдалась, хотя меж бедер все плавилось, исходило жаром и пульсировало. С каждой секундой влагалище все сильнее истекало влагой.
Леденец. Леденец, насаженный на палочку — вот кем она себя чувствовала. Насадили и зафиксировали. Хотелось насадиться глубже, но Лайза не решалась двинуться, боялась, что крышу сорвет окончательно.
— Ну, как, это наглый? — продолжали мурчать сзади. — Нет, я думаю, еще нет. А если так?
Член скользнул глубже и снова застыл; хотелось дрожать от того, насколько приятно и сладко распирало изнутри.
— А теперь? — шепнули в ухо.
— Ты не просто наглый… — хрипло ответила Лайза. — Ты невыносим.
— Нет, невыносимым бы я стал, если бы сделал так.
Мягкое надавливание, и теперь она "леденец": насадилась на палочку почти до основания. Из горла вырвался непроизвольный стон.
— Невыносим!
— Замечателен.
Мак начал медленно двигать бедрами, вошел до конца, застыл, неторопливо вышел, почти выскользнул и вновь плавно вошел внутрь. Одна рука сползла с живота, и пальцы принялись нежно поглаживать скользкий разбухший клитор.
— Ненавижу… твою… утреннюю… беспринципность…
— Так и скажи, что тебе сладко.
Горячее дыхание на шее, проникший на всю длину член, не думающий останавливать поступательные движения, и аккуратно ласкающие пальчики. Теперь Лайза дрожала всем телом. Этот демон все делал правильно. Слишком правильно. Если он ускорится, то развязка для нее наступит быстро.
— Ты всегда… получаешь желаемое?
Трущиеся о бедра мужские ноги, вдавившийся в попку пах.
— Да, принцесса. А сейчас я крайне желаю тебя.
Темп ускорился. Сознание Лайзы поплыло — синхронно работающие пальчики и этот поршень… о, создатель… она перестала замечать направление движения, внутрь-наружу — все слилось в единый нарастающий сладкий комок где-то внизу живота.
— А теперь я не наглый?
— Теперь нет…
— Чудесный?
— Просто слов нет…
Темп ускорился еще; Мак согнул колени. Лайзе казалось, что ее подкидывает его тазом, каждое движение теперь неумолимо приближало к взрыву вертящегося огненного шара, к тем сладким судорогам, которые сотрясали тело накануне.
О, этот дьявол умеет не только соблазнять… Он знает… как… доставить… удовольствие…
Пенис внутри набух, сделался невероятно твердым (значит, не одна она почти соскользнула с грани), пальцы неугомонно потирали, поглаживали, теребили.
— Я больше не могу… Пожалуйста…
— Давай, принцесса… — Мочка ее уха оказалась прикушенной. — Порадуй приставшего к тебе с утра мальчика.
— О-о-о…
Его слова добавили возбуждения, и Лайза не выдержала. Задергалась, как от электрического разряда и закричала; под ее судорожно сжавшимися пальцами треснула наволочка, хриплые стоны наполнили весь этаж.
Уже сквозь сладкую пелену она чувствовала, как достигший максимального размера орган "вдолбился" в нее еще несколько раз, после чего спальню сотряс и низкий хриплый рык Мака.
* * *
На этот раз они мылись вместе.
Лайза почти могла стоять, почти, если бы не висела на мощных плечах, пока мыльные руки Мака скользили по ее телу; колени дрожали, переминались на влажном полу ступни. Струи горячей воды стекали по шее, спине, ягодицам; пар наполнил душевую плотным туманом.
Мысли сделались облаком, подобно пару, растеклись по углам и зависли где-то под потолком. Голова пустая и легкая, телу хорошо, душа в раю. Лайза не могла и не хотела говорить, только чувствовать поглаживания пальцев, слизывать соленые капельки с кожи, к которой прижимались ее губы.
Он был таким горячим, таким ласковым, таким… чудесным. Да, именно этим словом Мак назвал сам себя и был прав.
Нечто чудесное — это то, во что превратилось перетекшее из замечательного вечера утро.
* * *
(DJ Feel & DK Rich-Art — This Feeling (Pop extended))
Ее ноги и руки двигались. Тело вновь слушалось ее!
Лайза радовалась этому факту, как до того не радовалась ни одному другому — могла сама есть, одеваться, ходить, пусть осторожно (мышцы казались чуть вялыми и отвыкли от нагрузки), но все-таки. Да, болели бедра, но причина именно этой боли крылась не в продолжающихся разрушительных процессах, нанесенных ранее, а в бурно проведенной ночи, и Лайза улыбалась, ощущая ее.
Впрочем, улыбаться она продолжала и в туалете (в одиночку), и умываясь, и пытаясь расчесать длинные волосы тонкой пластиковой расческой, найденной в ванной Мака.
Все! Жизнь удалась! Осталось совсем чуть-чуть, и можно ехать домой.
День прошел на подъеме.
После сытного завтрака они вдвоем переместились в кинотеатр, где вместе хохотали над какой-то комедией, а развеселившись, закидали друг друга и все вокруг попкорном. После, напоминая двух расшалившихся котят, долго барахтались, обнимались и целовались на кожаном диване, пока вновь не оголодали. Искушение вновь заняться любовью вспыхивало при каждом прикосновении, но Мак, как ни странно, проявив заботу, сам настоял на коротком отдыхе.
Залитая солнцем кухня, белые деревянные панели, запах еды из ресторана и ставшее привычным лицо напротив.
Лайзе казалось, что она проживает параллельную жизнь. Не свою собственную, а чью-то еще. Здесь, в чужом доме, она веселая и распущенная, беззаботная, как скользящее по синеве неба облако, разглядывающая привлекательный торс с мощными плечами и забывшая, что нужно о чем-то думать, а ведь должна быть… должна быть спокойной, рассудительной, не сорвавшейся с цепи дурочкой, рассекающей по коридорам в одной майке и мечтательно вздыхающей при мысли о том, что скоро вновь окажется в жарких объятьях ставшего родным дьявола…
Стоп. Каким еще родным?
Ей завтра ехать домой. Завтра жизнь изменится на привычную спокойную и размеренную. Без дьявола в ее гостиной. Поэтому единственное, чего не стоит делать, каким бы ни был этот чудесный день, так это терять голову.
Разговор на щекотливую тему зашел уже вечером.
Стоило Маку выпустить ее из рук (что за последние часы случалось крайне редко) и подняться с дивана, чтобы просмотреть пришедшее на телефон сообщение, как Лайза тут же собралась комочком, подтянула под себя ноги и принялась выжидать удобного момента.
Приглушенный свет, бежевые стены, полки с книгами, дорогая мягкая мебель, ощущение покоя. Как быстро она освоилась в чужом доме. Здесь она прожила последние несколько дней. Здесь перенесла весь спектр ощущений: боль, отчаяние, страх, надежду на выздоровление, радость выздоровления, окрыленность от первых движений, затем счастье, восторг и полную беззаботность. Здесь ей подарили ласку, заботу, нежность. А кое-где провокацию и очень даже нужную грубость.
И отсюда завтра придется уйти. Как странно.
На стеклянный кофейный столик падало отражение высоко широкоплечего мужчины, держащего в руках телефон. Отражение набирало смс. Лайза перевела взгляд на оригинал.
В эти короткие темные волосы теперь так часто зарывались ее пальцы. Эти покрытые короткой щетиной щеки целовали ее губы. А уж эти греховные губы… где они только не побывали. Мощная шея, на ней темный шнурок с маленькой статуэткой какого-то божества, колечко на мизинце — слишком много знакомых вещей — легко привыкнуть.
Здесь она стала другой Лайзой, не собой — легкой, бездумной, глупо-радостной, как рисунок из фруктов на шапке воздушного торта. Перестала вообще чем-либо тяготиться. Попала в надежные руки и примурчалась, а ведь снаружи текла другая жизнь — та, в которой нужно принимать самостоятельные решения, свободная жизнь со своими личными установками, правилами, распорядком, которую Лайза так любила и по которой скучала все эти дни.
Мак положил телефон на стол и улыбнулся. Лайза мгновенно подобралась, прикусила нижнюю губу и улыбку не вернула. Зеленовато-коричневые глаза прищурились; Чейзер не стал торопить, терпеливо ждал начала разговора, и она начала:
— Я уеду завтра.
В гостиной повисла пауза. Тишина, застывшие предметы, безразличные к людской суете: расшитая узорами наволочка на диванной подушке, корешки книг, привалившихся друг к другу, торчащие из тонкой черной вазы ветки давно засохшего растения.
— Оставайся.
Он внимательно смотрел на ее лицо, и от этого сердце почему-то ускоряло ход.
— В смысле?
— Оставайся. Переезжай сюда, живи со мной, нам будет хорошо вместе.
От прозвучавших слов накатила сюрреалистичность и растерянность. Лайза почувствовала, как ее рот приоткрылся. Переезжать? Для совместной жизни? Все так быстро, слишком быстро. Необдуманно, непроанализированно.
— Я… — она запнулась, не сумела сразу сформулировать мысль, — я подумаю. Мне надо время. Поеду домой, а там потихоньку подумаю, ладно?
Мак продолжал неподвижно стоять напротив, лишь его взгляд сделался серьезнее, глубже.
— Нам хорошо вместе.
Она развела руками.
— Ну да, хорошо…
— Будет еще лучше.
— Мы превратим этот дом в траходром, если ты это имеешь в виду…
— Мы любой дом в него превратим.
— Вот именно. А я этого…
— Не хочешь?
"Хочу!" — чуть не выпалила Лайза. — "Только хочу не только этого, а чего-то большего: чувств, душевного проникновения, понимания, которое приходит со временем".
— Нам нужно время, Мак. Мы друг друга почти не знаем.
— Мы знаем все, что нужно.
— Нет. — Казалось, что все ее доводы гнутся под его железной логикой. — Не знаем. Давай потихоньку. Не будем гнать.
Он промолчал. Медленно вздохнул, засунул руки в карманы джинсов, стал совсем серьезным, почти отчужденным.
— Завтра я уеду. А там время все покажет.
Ей не ответили вновь.
Лайза отвернулась, чувствуя, как черта, разделяющая два мира, делается жирной и углубляется сквозь пол.
Он отпустил.
Но прежде чем отпустить, всю ночь рычал на ней и в ней зверем. Клеймил без слов, что-то доказывал, втолковывал, а она лишь плавилась, не умея противостоять. Сдавалась напору, рукам, губам, немым утверждениям, тихо поддавалась безмолвным указаниям, обнимала и ласкала в ответ.
Утром он выдал ей сумку, чтобы сложить в нее вещи, еще раз проверил Мираж и отказал в просьбе подарить картину из спальни.
— Зачем она тебе?
— Сожгу.
— Незачем.
Мягко, с какой-то глубинной тоской и нежностью поцеловал на прощание, бросил короткое: "Мы скоро встретимся" и нажал кнопку на пульте.
Дверь с шуршанием поползла вверх.
Лайза завела мотор и, стараясь не смотреть в зеркало, выехала из гаража навстречу серому Нордейловскому утру.
