Глава 7
Из детского дома осталось множество воспоминаний — сплошь негативных. Проверка матраса перед сном — не набит ли стеклами? Угрюмые лица воспитателей, зарешеченные окна, тусклый свет, невкусная каша, никому, казалось, ненужные и сплошь нудные занятия по русскому и литературе.
Наверное, был бы брат, было бы легче. Но его не было. Как отца, как матери, как и других родственников.
Одна.
С этим чувством она, похоже, родилась — знать бы еще от кого? — с ним и умрет. Может, она родилась кривой, косой, неуклюжей, неумелой? Не вовремя, не там, не у тех, не тогда, когда было нужно?
Яна часто задавалась этим вопросом раньше. Лет в двенадцать перестала; одна и одна — принялась учиться. В первую очередь тому, что «одна» — это вовсе не так плохо, вот только нужно многое уметь: защищаться, давать отпор, оставаться наблюдательной, собранной, быстро соображать — да-да, иначе не выжить, — стоять за себя и свою точку зрения.
И она стояла.
В пять подобное отстаивание закончилось разбитым носом Корноуховой Катьки и отнятой из ее руки драгоценной конфетой, предварительно отобранной той у «подруги». В семь синяком под глазом у Колумба — этим именем почему-то прозвал Ларкина Христофора учитель истории, — в одиннадцать разбитым виском — в Евнуха она кинула камнем.
И поделом. Нечего было пытаться заглянуть ей под юбку, чтобы выиграть очередной долбанный спор.
Яна не терпела мужчин — пацанов, мужиков, мужланов. Все они, как один, приближались к ней с одной и той же целью: «А давай?…» «Не давай!» — отвечала она зло, после чего моментально била в челюсть. И, чтобы женский удар становился все крепче, сразу же, как вырвалась на свободу, записалась в спортивную секцию по боксу. Затем по кикбоксингу, дзю-до, тайскому боксу, ходила на Крав Магу…
Далее обучилась стрельбе (много денег на тир, а что делать? — безопасность дороже), купила с рук девятимиллиметровый Глок и патроны к нему (если менты засекут, ей крышка), но всегда, несмотря на риск, носила его с собой — иногда за поясом в специальной кобуре, иногда в сумочке.
Пусть. Если пристанут по-настоящему, как пристали однажды, когда ей было четырнадцать, им не поздоровится — на этот раз она поубивает всех.
Нет, детский дом не учил радости, улыбкам, восторженным мечтам, легкой жизни, не катал в масле, не баловал подарками, но он учил другому — осторожности.
И именно она подчас требовалась куда больше, чем все остальное вышеперечисленное и вместе взятое.
Интуиция верещала.
Интуиция орала морской сиреной и звенела так надрывно, что Каська то и дело покрывалась испариной — за ней следили. Кто, откуда, как — непонятно, но следили точно. С самого утра она чувствовала на себе чужой пристальный взгляд — холодный, липкий и неотступный, — и нигде не могла от него укрыться. Выглядывала из-за прилавка, то и дело сканировала зал пиццерии на наличие подозрительных личностей, оборачивалась, когда шла в туалет.
Никого.
Нет, народу в торговом центре пруд пруди, но нет того самого — следока.
Где она оступилась, на чем попалась? Выяснили про пистолет? Дал показания бритый наголо мужик, которому она неделю назад врезала по колену — решила, что он собирается напасть на нее в подъезде? Засекли на наркоте? Но она давно не покупала Михе марихуану. И денег на нее не давала давно — Миха обиделся. Да и черт с ним — будет у нее еще сотня таких «Мих».
Чужой взгляд нервировал.
Мерещится? Ей давно уже не мерещится то, чего нет, — интуиция. Она еще в детстве развилась так, что Каську едва не прозвали невротичкой — та бесконечно ерзала, всматривалась во всех, оборачивалась, не доверяла — ее практически невозможно было застать врасплох, а потому гадко подшутить.
Подшутить… Она им подшутит. И этому тоже — который следит.
Двухчасовой поход в туалет Яна пропустила.
Шеф расщедрился, и зарплату выдали на день раньше.
Федька — продавец — сразу же сообщил всем, что отправляется вечером тусить в «Охотничью дыру», звал с собой Ирку, Ленку — всех звал, но никто с ним — метисом, наполовину азиатом, а так же самоуверенным нахалом, — не пошел.
— Да и идите вы все… — раздраженно бросил отверженный и принялся с двойным усердием обслуживать посетителей. Каську он с собой не позвал — не осмелился после того, как однажды попытался поцеловать ее в кладовой, получил по ребрам и долго шипел, что развелись вокруг «одни стервы и мегеры».
Яна тоже ждала получку. Ждала сильно, как манну небесную, — хотела забежать в книжный, докупить учебников, чтобы после работы под бубнеж старенького телевизора и ругань подвыпивших соседей вновь погрузиться в чтение — мечтала об университете. Мечтала давно и страстно, как и обо всем, что касалось лучшей жизни, которая когда-нибудь обязательно настанет. И у нее появятся новые умные друзья, степень, приятно пахнущие корочки, свои собственные достижения, возможность ступить выше — выше, чем для нее изначально отмерил Бог. Чтобы наконец из «никого» стать «кем-то», из тли превратиться в бабочку — доказать обществу, что она — серая и бедная, выросшая в детдоме и оставленная всеми, — чего-то да стоит. И докажет однажды.
Но не сегодня.
Не тогда, когда за ней кто-то так пристально следит.
Незнание и непонимание происходящего раздражало — планы наперекосяк, все через задницу. Вместо книжного придется сегодня позвонить Машке, позвать ту на выпивку в клуб. Нет, Машку, пусть они и росли в одном детдоме, а после вместе учились в техникуме, видеть не хотелось, как не хотелось и пить, вот только домой — одной, по темноте — хотелось еще меньше. А у Машки друг Колька — у того машина, смогут забрать с работы. И тогда, может, удастся оторваться от «наблюдателя»?
Черт бы его подрал — взялся же откуда-то на ее голову. Почему именно теперь, когда настала стабильная и почти хорошая полоса? Почему теперь, когда планы начали потихоньку осуществляться, мечты сбываться, и Яна занесла ногу над первой ступенью невидимой лестницы, ведущей наверх? Не так же сильно, в конце концов, она пнула того мужика в подъезде. Кто бы знал, что он окажется пансионером, да к тому же ментом в отставке… Хоть бы пронесло.
— Маш, ты выпить сегодня хочешь?
Трубка сотового жгла пальцы, слова лезли из горла, как куски недокрученного из мясорубки фарша.
Манька, Манюнька, она же Минерва отреагировала мгновенно и крайне положительно — воплем восторга.
Яна поморщилась. Еще раз оглядела кафе, прижимая мобильник к уху плечом, положила на пластиковую тарелку сырный салат, поставила ее на прилавок. В зале за столиками почти пусто — двое подростков, уткнувшаяся в планшет тетка, три подружки — после школы, что ли?
Липкий взгляд и не думал исчезать.
— Тогда заезжайте за мной в половине седьмого. Да, поставлю пиво. Два. Ладно, три…, - черт, зарплата тоже сливалась в унитаз. — Жду.
Девушка с пепельными волосами и прической каре отключила телефон и сунула его в карман красного передника.
* * *
— Я тебе дело говорю! Оттуда тачки гонять легко, но нужен наблюдатель. Никакой мокрухи, на тебе вообще ничего не будет — просто смотришь по сторонам и сообщаешь, что видишь. Иногда, может, отвлечь кого…
— Не буду.
— Не дури! Легкой жизни хочешь? Одежду модную? Чтобы не раз в месяц пивко?
Одежду Яна, как и любая другая не обделенная красотой женщина, хотела, но не такой ценой — не за счет криминала.
— Не буду, сказала.
— Дура ты… Думаешь, если ноги не замарать, из грязи вылезешь? Колька, вон, уже обо всем договорился — у ребят своя мастерская, я ж не голословно…
Каська не стала слушать про мастерскую — она потихоньку оглядывала загруженный в вечерний час бар в поисках источника тревоги — кажется, он переместился за ней следом. Или она все-таки бредит? Вымоталась, отупела от одних и тех же действий, отчаялась, видит невесть что? Ну, кому, спрашивается, есть до нее дело? Той нахальной роже у стойки — короткий ежик, накачанные плечи, гадкая ухмылка? Так она быстро «расскажет» ему про свои приоритеты. Мужику-алкоголику в дальнем углу, вот уже минут пять рассматривающему не то ее, не то стену сквозь нее? Нет, он точно не «следок» — она бы знала, засекла бы его еще в пиццерии. Тогда кто же это, кто?
— Ты меня слушаешь?
— Угу.
Пиво отдавало горечью; сигаретный дым под потолком сгустился до плотности эльфийского тумана из фэнтезийных книжек — от него болела голова, хотелось выйти на улицу; она терпела. Черт, сюда-то она приехала, а домой как, если Колька пьяный? На такси? Еще минус три сотни из зарплаты, а три сотни — это одна книжка…
— Ты меня не слушаешь!
Манька напивалась и начинала негодовать.
— Да слушаю я…
Невероятно, почти болезненно сильно хотелось оказаться подальше отсюда. Послать «друзей» к черту, распихать чужие плечи и руки в стороны, проложить себе, как ледоколу, путь наружу и на воздух, на свободу.
Но шпилил к месту булавкой невидимый, сверлящий спину взгляд.
Яне казалось, что она бредит.
* * *
(Blue Stahli — Premeditated)
На слежку за «объектом» он убил почти целый день.
Много. Непозволительно много для того, на чьих плечах в данный момент лежало столько забот об Уровнях, но как быть? Никак.
Не имея ни местной валюты, ни каких-либо знаний о месте, в котором пребывал, Сиблинг поступил просто — переместился в Екатеринбург, мысленно отыскал «цель», прикрепил к ней следящий ментальный «маяк» и принялся перемещаться следом.
Нет, не пешком — на машине. На первой попавшейся и понравившейся ему машине, которую он «позаимствовал» на неохраняемой парковке. Выбрал, что поновее и покрасивее — лезть в развалюху не пожелал — зачем, если вернет? — отключил показавшуюся ему примитивной сигнализацию, поработал с электроникой, чтобы та не отреагировала на отсутствие ключа, завел авто с помощью смодулированного электрического импульса, и теперь обладал колесами. Пусть и временно.
Машина оказалась хорошей, тихой и удобной — класса люкс, — с полным баком бензина, пахнущим кожей салоном, набором полезных функций. И для того, чтобы местные разведывательные структуры не обнаружили пропажу до времени «х», накрыл свой транспорт отводящим сигналы и любопытные взгляды щитом — остался доволен.
Довольство, однако, пропало, как только он понял, сколько в ней предстоит просидеть, пока «цель» не покинет рабочее место. Хмурился, долго крутил в голове варианты, но почти все их откидывал — нет, он не мог так просто подняться в торговый центр, притвориться клиентом, купить пиццу и попробовать коснуться «объекта». А что, если тот упадет в обморок? Начнется ненужный хаос, а Сиблинг не успеет сделать необходимые замеры. Придется ждать, пока Яна выйдет на улицу, удалится подальше от людных мест, и тогда уже действовать.
Не вышло.
Нет, Яна на улицу вышла, вот только секунду спустя оказалась в чужой машине, за которой вновь, не имея понятия об улицах, правилах движения и системе дорожной разметки, пришлось следовать.
И Джон проследовал.
До бара.
Теперь он сидел внутри затемненного салона, сверлил взглядом мысленный маяк и анализировал поступающие с него данные: с ней внутри двое — обоих она знает, но, судя по эмоциональному фону, не любит. Привязанность — 2 %, долг — 14 %, вина — 8 % — их связывают некие вынуждающие обстоятельства. Уровень алкоголя за тридцать минут, проведенные в стенах места с названием «Пивной погребок», поднялся на 0,37 лиа — она почти ничего не пьет. Почему? Ей не за руль. Не любит? Хорошо, если так. Уровень никотина возрос — курит…
Сиблинг поморщился.
Если она окажется той самой, он отучит ее от дурных привычек. Другое дело, что шансов на это немного, а потому и беспокоиться не стоит. Внутрь бара, хоть он и в защитной одежде, идти нельзя — еще заденет кого-нибудь ненароком.
Ждать, ждать, ждать…
Прошло сорок пять минут.
Час.
У выхода в «Погребок» показывались люди, курили, возвращались назад — добавлялись новые. Злачное место гудело, жило привычной ночной жизнью и смердело кислым пивом за километр.
Интересно, как часто она здесь бывает?
Нет, ему не нужна лишняя информация — не до того, как появятся результаты тестов (оговорка: положительные результаты тестов), — а пока это так — любопытство. Почти человеческое — ненужное, не приносящее ни пользы, ни удовлетворения.
Она выйдет, не сможет сидеть там вечно — выйдет. А он терпеливый — он дождется.
Когда часы на приборной панели показали 20:39, события вдруг резко ускорили ход, закружили и приняли совершенно нежданный оборот.
Все началось с того, что она — девушка, которую Джон ждал, — показалась на улице. Не вышла, как это случалось с другими посетителями бара, а почти выбежала из дверей на улицу, одновременно стряхивая со своего плеча чью-то руку.
Мужскую. Движения неточные. Уровень опьянения: 52,3 лиа на литр крови…
Сиблинг моментально распахнул дверцу и вынырнул из салона на свежий воздух.
— Убери лапы, я сказала!
Яна кричала.
Злость 84 % — параметр критический. Риск неадекватного поведения за пределами красной границы.
— Чего ты? Я тебе выпить купил!
— А я пила?! Мне оно — твое — надо было?
— Какая мне разница, пила ты или нет. Я купил, принес, чего ты морду воротишь? Поговорить со мной впадлу?
— Мне все с тобой впадлу.
— Да ты, вообще… следи за языком!
Их было двое — желающих разобраться с его «целью».
Его. Целью.
И первое слово было определяющим — Джон двинулся вперед, но не успел сделать и двух шагов, как звякнула пряжка дамской сумочки, дернулась Янина шея, затем рука и… в тонких пальцах возник пистолет.
— Назад, — она была вне себя от ярости. Бледная и в красных пятнах, с поджатыми губами и дикими от ненависти глазами. — Пристрелю обоих.
— Ты что, водный пестик прихватила? — раздался гогот, но не особенно веселый, с примесью растерянности.
Сиблинг, прищурившись, сканировал оружие: пистолет боевой, заряжен… Черт, ситуация накаляется; сделал еще шаг. На другой стороне улицы застыла, было, женщина, но тут же засеменила прочь — одумалась, не захотела потом числиться свидетелем или еще одной случайной жертвой.
— Поливать водичкой нас будешь?
— Назад! — рука стрелка дрожала, но не настолько, чтобы промахнуться.
— Ну, давай, стерва недоделанная, стреляй… Только я тебя потом…
И он — пьяный дебил — на свой страх и риск пошатнулся в сторону девчонки, и почти сразу же грохнул выстрел. Настоящий, резкий, жесткий, ударивший всем по ушам; мужик ошалело замер — мимо его головы от кирпичной стены только что отрекошетило.
— Сучка! Ты мне чуть… Да ты…
— Толян, у нее пистолет. Настоящий! Уходим…
— Игрушка!
— Какая игрушка! Боевой!
— Вот же…
— Уходим! Менты!
Где-то неподалеку протяжно взвыла сирена; нападающие, несмотря на дозу алкоголя в крови, далекую от эстетической, резво бросились наутек. Не теряя ни секунды, двинулся вперед и Сиблинг — дуло тут же сместилось в его сторону.
— Не подходи!
Ей было все равно, в кого стрелять, — он видел.
Боялся? Нет. Он никогда не боялся пуль.
— Садись в машину. Ту, что за тобой.
Пришлось временно деактивировать щит.
— Иди в жопу!
— В машину, я сказал.
Звук сирены приближался; из «Погребка» высунула любопытные носы компашка, но, завидев на улице девку с оружием, застопорилась на пороге, переговариваясь, попятилась назад. Негромко заскулила в коридоре истеричная девчонка.
— Давай! Времени в обрез!
— Уйди с дороги! Отвали!
Он не отвалил, и секунду спустя случилось то же самое, что и минуту назад, — раздался выстрел. Сиблинг отследил траекторию пули еще до того, как та показалась из дула — нет, за мгновенье до этого он оценил изменение напряжения фаланги пальца, заметил расширившиеся от выброса адреналина зрачки, учащение пульса и дыхания, сделал нужные выводы. И потому отклонился — всего на несколько миллиметров, но их хватило для того, чтобы опасность, не коснувшись его всего чуть-чуть, лишь обожгла тонкую кожу уха.
— Дура.
И переместился к ней столь стремительно, что Яна не успела даже пикнуть, — выхватил из чужой руки Глок, с силой сжал его так, что ствол погнулся — точнее сказать, расплавился прямо в его перчатке, — отбросил оружие в сторону, а бабу — чертову бабу, из-за которой приходилось постоянно быть настороже, — резко схватил за локоть.
— Внутрь!
Из-за поворота уже показались фары местной охранной машины — теперь отсчет шел на секунды.
Грубо запихнув упирающуюся девку в машину, Джон обогнул автомобиль, грохнулся на водительское место, зло хлопнул дверцей, порадовался тому, что не заглушил мотор и вдавил педаль газа в пол.
(David Guetta Ft. Sam Martin — Dangerous)
— Что ты сделал с моим пистолетом? Ты… Ты его… погнул!
— Помолчи.
Ее трясло. Трясло, начиная с того момента, как она поняла — те двое не отстанут. Выволокут ее на улицу, посадят в развалюху, увезут и сделают с ней что-нибудь плохое. И все из-за чертовой кружки пива и одного грубого слова — но что делать, если ей не хотелось общения? Совсем-совсем не хотелось! И почему мужики такие тупые? А теперь она в другой машине — лучше, — вот только ситуация не лучше: за спиной сирена, водитель странный, не просто странный — сумасшедший. Он погнул ее пистолет, а до этого уклонился от выстрела. Ведь уклонился — она видела! Странным замедлившимся зрением видела, как тот чуть отшатнулся в сторону, и пуля просвистела мимо…
Тебе показалось. Янка, тебе показалось — этого не могло быть…
Но она чуть не убила его.
А еще раньше чуть не пристрелила тех двоих.
Что за гребаный вечер, что за невезуха? Едва не совершила преступление, потеряла Глок, и теперь его точно подберут менты.
— Ты… Ты его выкинул!
А он, между прочим, стоил ей трех месяцев накоплений и почти полного отсутствия еды и всяческих развлечений. Ни в жизнь заново не скопит.
— А до того стер с него твои отпечатки. Можешь сказать «спасибо».
— Спасибо?! СПАСИБО?! ТЕБЕ?
Он ничего не стирал! Просто выбросил его. А перед этим погнул!
Мерседес — Яна не успела разглядеть, какой именно модели, — летел по улицам черной сверкающей тенью. Мимо неслись закрытые киоски, пустые остановки, одинокие прохожие, запертые двери магазинов. Бешеным сайгаком стучало сердце.
— Выпусти меня.
Кажется, полицейская машина осталась позади — они оторвались. Не хватало еще цацкаться с очередным тупым мужиком — чем быстрее выйдет, тем быстрее вдохнет полной грудью и успокоится. Поймает такси, а там домой…
— Останови.
Авто летело вперед; незнакомец даже не оборачивался на голос.
— Слышишь меня?
Нет ответа. Шорох шин.
— Слышишь?!
— Пока не слышу ничего достойного, чтобы на это реагировать. В этом мире все ведут себя неадекватно, или ты — исключение? Мы знакомы меньше минуты, а я уже устал от тебя.
— Устал он от меня! А я от тебя? Ты выкинул мой пистолет — подставил меня. Ты хоть знаешь, сколько я за него отдала?
— Мне плевать.
Она не заметила, когда и куда именно они успели свернуть на подземную парковку, — окончательно испугалась тогда, когда резко дернула за ручку двери — хотела выпрыгнуть на ходу, пока не поздно, — и обнаружила, что та заперта.
Сглотнула, распахнула глаза и почувствовала, как запершило в горле.
Тишина. Пустой бетонный этаж и квадратные опоры вокруг. Несколько припаркованных машин у дальней стены, закрытые двери лифта, мерцающая над пожарным выходом лампочка. Они находились под землей, под незнакомым ей бизнес-центром.
Как он отпер без пропуска шлагбаум? Работает здесь?
В баре было уютней. Поганей, но уютней — не так страшно. А теперь, сидя в салоне чужой машины, один на один с незнакомцем, Яна паниковала. Неподдельно, до колик в пузе, до тошноты в желудке, а все потому, что как только мотор затих, она впервые за все это время взглянула водителю прямо в глаза.
И просела сквозь металлический остов «мерса» до самого бетонного пола. Потому что это были те самые глаза. Те. Самые. Которые весь день, все это время следили за ней — нет, она не видела их, лишь ощущала, но ошибиться никак не могла: это он — этот мужик — следил за ней.
— Это был ты…
Невысокий, жилистый, крепкий. Наигранно спокойный и почти равнодушный, собранный, как оцелот перед прыжком, опасный. Но морозило ее не от гулкой тишины гаража, не от пребывания один на один с незнакомцем — по крайней мере, не только, — а от взгляда напротив. Взгляда, полностью лишенного эмоций. Такие бывают только у маньяков, у абсолютно сбрендивших людей, у тех, у кого шарики давным-давно заехали за ролики.
Каська, ты встряла…
Нужно не дать ему понять, как сильно она напугана. В конце концов, она умеет драться, может постоять за себя, врезать и сбежать — вот только бравые мысли теперь казались вялым сном — энтузиазм напрочь отмораживал взгляд неподвижных серо-зеленых глаз.
— Зачем… мы здесь?
Вместо ответа водитель долго смотрел на нее — смотрел точь-в-точь, как психопат, который прикидывает, правильную ли жертву выбрал? Тот ли товар приобрел, понравится ли ему издеваться над ней — наносить порезы, любоваться кровью, упиваться стонами, мучить.
— Отпусти…
Ее голос хрипел. Больше всего Яна ненавидела фильмы про маньяков — никогда не смотрела их, даже не начинала — до смерти боялась стать одной из тех девушек…
— Ты пахнешь никотином.
Вздрагивание крыльев носа. Упрек.
— Тебе какая разница?
Он точно собрался ее… «разделывать».
— Отпусти меня. Отпусти, слышишь? А не то я буду орать, я разобью стекло каблуком, я… башку тебе разобью каблуком!
Взгляд напротив сделался холодным, как январская стужа.
— Следи за языком.
— Следи? Ты похитил меня! Привез против воли в этот гараж, держишь взаперти, и я же еще следи…
— Твой рот пока грязный. Держи его на замке.
Пока?
Яна оторопела от этого слова. Пока? А что будет потом — он его вымоет с мылом? Вырежет ей язык?
Нервы моментально сдали, и Каська принялась колотить по всему подряд — по двери, по куртке, по чужому локтю и стеклу:
— Выпусти-выпусти-выпусти-выпусти! — она почему-то совершенно забыла, что нужно бить прицельно и на поражение — ломилась прочь из запертой машины, как дебильная и полностью безмозглая муха, над которой занесли — верную погибель — свернутую в трубку газету.
К ней тут же протянулась рука в перчатке и схватила за горло; кислород перестал поступать в легкие — истошный вопль прервался.
— Я. От тебя. Устал.
Голос ледяной, недовольный, глаза пустые. Янка хрипела и смотрела на плотно сжатые губы — еще секунда, и она описается. От следующей фразы капля мочи просочилась-таки в плавки — сказалась накрывшая с головой паника.
— Я могу отключить тебя и сделать все, что нужно, сам. Но лучше, если ты будешь в сознании, поняла? Тогда все займет недолго и получится правильнее. Кивни, если поняла.
Кивнуть? Она не то, что кивнуть, — вообще шелохнуться не могла. Что…Что он хочет с ней сделать? Для чего она должна быть в сознании? Хорошо, если просто изнасилует, пусть даже два раза… Не страшно, если заставит сосать, — лишь бы отпустил потом, лишь бы уйти, снова увидеть белый свет…
Лучше бы она пошла с теми двумя и дала им в групповухе.
Как-то — непостижимым образом — удалось кивнуть.
Только не кричи, не зли его…
Кричать бы и не вышло — горло саднило. Получив первую после удушья порцию кислорода, Яна закашлялась, согнулась и долго, трудно, с хрипами, пыталась выровнять дыхание.
А мужик, тем временем, продолжал смотреть на нее, как на пустое место.
Так не смотрят даже маньяки. Лучше сосать. Пусть только не убьет…
Перед глазами стояли лохмотья окровавленной одежды, разрез от шеи и до самого пупа, вывернутые наружу внутренности и стеклянный, как у куклы, взгляд — ее собственный стеклянный взгляд. Из транса вывела лишь зашуршавшая куртка — водитель поднял одну руку и принялся стягивать с нее перчатку. Каська наблюдала за этим процессом завороженно — знала, дальше последует кульминация — что-то такое, ради чего ее притащили в этот гараж. Хотелось умереть раньше, чем это случится, хотелось снова начать ломиться сквозь запертое стекло — она сдержалась.
— Что… тебе нужно?
Снятая кожаная перчатка — та самая, которой он смял Глок, — легла на колени.
— Коснись меня.
— Что?
— Я сказал — коснись меня.
Теперь она не сомневалась, что заперта в машине с психом. У них все так и начинается: «Коснись меня, положи голову на мое плечо, назови меня «любимый», а теперь раздевайся… Медленно».
— Не хочу… Не надо… Пожалуйста…
Веки обожгли горячие слезы. А ведь она не плакала с четырнадцати лет…
— Просто коснись меня, — в голосе водителя послышалось раздражение.
— Взять… за палец?
— За любой. За запястье — мне все равно.
Это фильм ужасов. Психологический триллер и драма в одном флаконе, и она — Касинская Яна — в главной роли. В последней в своей жизни роли.
— Ты потом… отпустишь?
Вот так и становятся жалкими, канючащими, попрошайками. Молят сначала о жизни, а после о легкой смерти, ползают на коленях, размазывают сопли по полу и по чужим ботинкам.
— Выполняй. Я не намерен просидеть здесь всю ночь.
Но почему он не коснется ее сам? Запрет у него в мозгах? Чертов фетишист…
Ее дрожащая рука нехотя протянулась в сторону водителя и хлопнула того по запястью — легко, невесомо, вскользь.
— Еще раз.
И вновь ее рука коснулась его светлых волос — мягких, почти сливающихся с кожей.
— Возьмись за него! — прорычали зло, и она взялась. Кожа, как кожа — теплая, нормальная, человеческая — в чем подвох?
А подвох однозначно в чем-то был, потому что теперь незнакомец смотрел на нее иначе — не то растерянно, не то зло, не то изумленно — она даже не могла понять, как именно.
— Что?
— Ты что-нибудь чувствуешь?
— Что… чувствуешь?
Теперь, наверное, все зависело от правильного ответа, да? Если он верный — шаг к выходу, если нет — еще один лоскут кожи прочь…
— Что-нибудь необычное?
— Я… не знаю…
— Чувствуй. Говори.
— Я… не знаю!
— Думай!
Все, она пропала.
— Ничего! Ничего я не чувствую! Я не знаю, что должна чувствовать, не знаю, слышишь? И отпусти меня уже, отпусти. Пожалуйста! Не убивай, не мучай, просто отпусти!
И она расплакалась совсем как в детстве — некрасиво, с ревом, с искривленным ртом и соплями над верхней губой. И не поверила, когда сквозь собственные рыдания вдруг услышала тихий щелчок центрального замка.
— Иди.
— Да?
Плач прервался; ее руки тряслись, а глаза блестели, как у полоумной плюшевой игрушки.
— Иди. Пока я не передумал.
И она вывалилась из Мерседеса прямо на бетонный пол. Что-то потерялось, выкатилось из сумочки, но Яне было наплевать — не чувствуя ни ступней, ни коленей, ни собственного тела — то будто стало невесомым и набитым гагачьим пухом, — она неслась туда, где виднелся шлагбаум, тоннель, а за ним лоскут ночного неба.
Свобода!
Кажется, она порвала штаны, которые купила всего неделю назад. Плевать.
Свобода!
И сломала каблук.
К черту…
А так же два ногтя.
Два ногтя? Да какая разница — она осталась жива. Жива-жива-жива! Обезумевшая от страха, ополоумевшая от нервного напряжения, но целая. Ц-Е-Л-А-Я!
Шум улицы — гул проехавшего мимо такси, лай собаки, ворчание бомжа у мусорного бака — все это показалось ей райской музыкой.
