Глава 3

Следующим утром Лайза пришла к единственному показавшемуся ей правильным выводу: начиная с этого момента, она не должна позволять воспоминаниям и связанным с ними чувствам брать верх над логикой и мешать мыслительному процессу. Процессу, который позволит ей выстроить новый план и начать действовать. Воспоминания страшны, когда приходят не вовремя, так как следом за ними наваливаются эмоции. А затем слезы. А после и вовсе пропадает желание что-либо делать, опускаются руки, и, если так, она не должна поддаваться на провокации собственного нестабильного и шаткого в последнее время разума.

Не должна. Ни в коем случае. Даже если очень хочется.

Именно об этом она думала, глядя под капот стоящего в гараже Миража, где уже с полгода красовался полностью замененный Маком двигатель. Старый движок он выкидывать не стал, спустил в подпол — сказал, разберет на детали.

И вот, теперь тот самый старый движок она и созерцала, стоял в полутемном гараже, свет в который попадал сквозь единственное прямоугольное окно, вделанное под самой крышей.

Решительно настроенная следовать принятому решению, Лайза отшвырнула прочь навязчивый и не годящийся ни для чего, кроме как потопить ее в слезах окончательно, предательский голос, после чего захлопнула крышку капота; в воздух взвились потоки пыли.

Мираж есть, и хорошо. Каким бы в нем ни был двигатель, он работает, и это единственное, что важно, так как через полчаса ей нужно добраться до работы. Старой и уже не любимой, но все еще приносящей доход. А доход сейчас очень нужен, очень — на счету, как показал поход в виртуальный личный кабинет, осталось всего две с хвостиком тысячи долларов.

Мало. Очень мало. Главное, чтобы ей по прибытию не сообщили об увольнении.

Шебуршащуюся, словно комок червей, кучу сомнений, Лайза так же решительно распинала ногами, после чего отряхнула ладони и направилась к водительской дверце.

Телефон в кармане зазвонил за секунду до того, как она повернула в замке ключ.

— Алло?

— Лайза? Это я! — раздался в трубке радостный, но не без ноток скрытой настороженности голос.

— Привет, Элли.

Секундная пауза прервалась потоком вопросов:

— Как у тебя дела? Что делаешь? Как себя чувствуешь? Не занята?

И среди всех вопрос не прозвучал только один, самый важный — «не бредишь?»

Тебе сегодня лучше? Больше нет всех этих странных галлюцинаций — подруга никогда бы не решилась спросить подобное вслух, но напряженность и слишком беззаботный тон говорили сами за себя.

— Все хорошо, собираюсь на работу.

На том конце раздался облегченный вздох.

— Может, встретимся сегодня?

— Я, — взревевший двигатель Миража на время перекрыл слышимость, и Лайза почти прокричала в трубку, — пока не знаю. Скажи, ты говорила с Реном? Ты передала ему мою просьбу?

На этот раз пауза на другом конце окрасилась скорбным молчанием — «значит, ты все еще бредишь, говорила она без слов. Значит, я не зря волнуюсь»

— Да, я передала. Он сказал, что увидится с Начальником на днях, а там по обстоятельствам.

— Хорошо, спасибо тебе. Я буду ждать.

— Значит… — Элли вновь попыталась пересилить себя и задать неприятный вопрос, но не смогла. «Значит, ты все еще веришь в то, что говорила вчера. Но как же так? Почему же это случилось с тобой? И ты думаешь, это пройдет само?» — звучало в тишине, но сквозь треск помех прозвучало другое: — Позвони мне, как освободишься. Может, сходим в кафе?

— Конечно, — легко согласилась Лайза, глядя на медленно ползущую вверх створку гаража. — Сходим.

И нажала кнопку отбоя.

В ближайшее время они в кафе не сходят.

Не вдвоем — это она знала наверняка.

Лайза вздрогнула и попыталась вынырнуть из глубин памяти, куда вновь провалилась, стоило ей опуститься на стул перед знакомым, заваленным папками, столом. Ее неудержимо тянуло вниз, в водоворот, засасывало, увлекало ко дну, а вокруг кружились пузырьки — много пузырьков — они сопровождали тонущее тело, танцевали, уплывали наверх, к свету, в то время как сама она погружалась все дальше, все глубже, все безвозвратней.

Ей нужно вернуться, выплыть, ей нужно вздохнуть, ей не хватает воздуха, воздуха…

Ей не хватает его.

Мака.

Дрожащие пальцы вцепились в кромку стола — она снова позволила себе это — соскользнуть. А все потому, что как только первоначальный стресс прошел, она тут же расслабилась, забылась.

Ее приняли обратно, как принимают работника, который никуда не исчезал — легко, обычно, без вопросов и без укоров. Оказалось, Лайза отсутствовала всего день, и когда на вопрос о причине пропуска она попыталась что-то промычать, шеф попросту махнул рукой — иди, занимайся делами, их много.

Ее здесь помнили, знали. Вот только теперь она сама едва помнила бывшего начальника и собственных коллег — как же звали того рыжего, с короткой бородкой — Вилли? Или Уортвиль? У него, кажется, квартира на углу шестой по Тритон-драйв, над пиццерией — она заходила туда однажды, забирала диск с файлами для текстур…

Старый стол, широкое без занавесок окно, компьютер, пыльная в тех местах, где ее редко касались, клавиатура.

Здесь она работала, здесь проводила большую часть времени. Год назад. А теперь, глядя в черный экран выключенного монитора и свое размытое отражение в нем, осознавала пугающую истину: она бы чувствовала себя комфортней, перенеси ее Портал в вовсе незнакомый ей мир, а не сюда — в место, которое она покинула так давно. Она пережила его, переросла. Ей теперь было бы проще среди инопланетян с зелеными ушками, нежели с теми, чьи имена она вот уже несколько минут силилась вспомнить.

Не подойдешь же к человеку, которого ты видел пару дней назад, и не спросишь: «Эй, парень, напомни, как тебя зовут. А то я, кажется, забыла…»

Хорошо, если на нее посмотрят, как на перебравшую накануне. А если, как на сумасшедшую?

Ничего, вскоре кто-нибудь окликнет рыжего по имени, и тогда все вспомнится. А пока бы поработать.

«РидоГраф3Д» казался тяжелым, неповоротливым и ленивым, словно престарелый кит. Курсор по экрану двигался медленно, окна меню всплывали неохотно, объекты на расчерченное сеткой поле перемещались так затруднительно, будто даже в виртуальном мире весили пару тонн, не меньше.

Все верно — компьютеры сотрудникам сменят к февралю; принесут тяжелые ящики с системными блоками, переустановят софт, заменят процессоры и платы. Тогда и появится «РидоГраф2» — ровно за неделю до того, как Лайза положит на стол начальника заявление об уходе…

Майлз Кетч не захочет его подписывать. Будет хмуриться, увещевать о премиальных, петь о повышении зарплаты, о том, что для такого сотрудника, как Лайза Дайкин — пардон, уже Аллертон, — они выделят отдельный кабинет с супер быстрым компьютером.

Не поможет.

Четвертого февраля она радостно соберет свои немногочисленные вещи в коробку и, улыбаясь, навсегда покинет здание «КомАрта». Мурча от наслаждения, оставит эти стены, чтобы, подобно новенькой сверкающей лодке, выдвинуться в свободное плавание — ее собственную жизнь. Уже спустя месяц она откроет новую фирму (будет мучиться с выбором названия недолго — сутки или двое, жевать ломтики жареной картошки на пару с Маком и смеяться по поводу того, что «ЛайДиозо» звучит куда лучше «МакЛайкин»), а уже через день после официального принятия на себя управленческой ответственности возьмется подыскивать квалифицированных сотрудников. Найдет пятерых, их вполне хватит для того, чтобы обеспечить себя возможностью заниматься лишь выборочными проектами по желанию — брать дорогостоящие эксклюзивы, получать за них большие деньги и при этом оставаться с вагоном и маленькой тележкой свободного времени. Да-да, именно тогда и начнется ее идеальная жизнь.

Это произойдет в феврале.

Если произойдет…

Мак, помнится, тогда ждал ее на парковке позади здания. А в этот раз будет ли? Что случится в этом феврале? Окажется ли на парковке хоть одна машина, помимо ее собственной?

Хотелось ему позвонить.

Маку.

Нонсенс.

Но хотелось так сильно, что пришлось убрать телефон на дно сумочки, а саму сумочку отнести в шкафчик для хранения ценных вещей и запереть его на навесной замок. Клюк в горшке с цветком под слоем влажной земли, куда, если полезешь, измажешь все ладони — она специально так сделала. Чтобы не полезть, не достать, не набрать номер.

Потому что звонить некому — на том конце ее никто не узнает.

Логика в голове размахивала невидимой секирой, пыталась побороть одетую в броню неадекватную «истеричку», которая бросалась вперед со словами «я хочу его увидеть! Хочу! Дайте!». «Увидеть кого, дура? — орала в ответ логика. — Ты пойдешь к нему и все испортишь! А у тебя есть один-единственный шанс все исправить. Один! Другого не будет! Сначала продумаем план…»

«Истеричка» не сдавалась. Ей было все равно на «давай подумаем» и «всего один шанс» — ей хотелось увидеть Мака. Лайзе хотелось увидеть Мака. Против них двоих логика болезненно проседала в коленях.

Работать. Ей надо работать. Как-то.

Уже закончился обеденный перерыв, а она все так же вяло возила курсором по экрану — чужая гостиная не желала оформляться даже в идею, не говоря уже о воплощении в финальный эскиз. Изредка мимо стола ходил Майлз — заглядывал за перегородку, покряхтывал, но молчал.

К четырем часам выяснилось, что рыжебородого все-таки звали Вилли.

В пять пятнадцать Лайза поймала себя на мысли, что вот уже час пытается отрендерить текстуру паркетного пола — пола для комнаты, в которой она расставила всего два стула и один подсвечник. Подсвечник? Терзался голодными спазмами желудок; чуть раньше, не желая разговаривать с коллегами, она пропустила обед.

А к половине седьмого, не выполнив и половину назначенной на день работы, она чувствовала себя полной, неспособной адекватно мыслить психопаткой. Хотелось рыдать, кричать, размазывать сопли у кого-нибудь на плече, пить виски прямо из горлышка и, захлебываясь бессвязной речью, выть белугой. Упасть бы на кровать и забыться, а лучше упасть прямо на пол и колотить по нему кулаками. Получить бы удар в челюсть или же укол прямо в задницу… Ей бы порцию успокоительного… Или психиатра. Кого-нибудь, кто бы помог пережить хотя бы этот день, помог привести в порядок эмоции, просто подержал бы ее голову на плече, прошептал что-нибудь невразумительное, но успокаивающее…

К семи часам вокруг стало тихо — работники покинули офис.

И только она одна, отупевшая от переживаний, продолжала сидеть за рабочим столом, слепо глядя на всплывший посреди экрана прямоугольник с сообщением об ошибке: «Программа выполнила недопустимую операцию и будет закрыта. Сохранить данные?»

Сохранить ли данные?

Она уже один раз сохранила — в собственной памяти. И, кажется, лучше бы она этого не делала.

Почему-то дрожал подбородок. Курсор переместился к варианту «нет», трясущийся палец нажал на кнопку.

Дура. Ей надо было отправиться на пятнадцатый!

Ее пропажу обнаружили бы очень быстро: Мак позвонил бы Бернарде, Бернарда бы отыскала ее местоположение и перенеслась в любое место, в любой мир — ей-то, Бернарде, выдан допуск на перемещение по всем уровням, включая двадцать пятый.

Дура! Почему не подумала об этом раньше? А почему не подумала о том, чтобы позвонить ей прямо из кафе, попросить о помощи? Ну и что, что Дрейк не ответил, — Ди ответила бы наверняка.

Ну и что! Пусть находилась бы. Лайза все равно упустила и эту возможность, она вообще много чего упустила. Потому что не додумала, не позволила себе домыслить, слишком торопилась, паникерша хренова!

Прекрасный мысленный диалог — ей хотелось смеяться. Нет, безумно хохотать на весь салон машины.

За окнами неслись потонувшие в синеве улицы Нордейла — неслись непозволительно быстро, — Лайза превышала скорость и плевала на ограничения. Ей нужно проветриться, нужно подумать, в квартире она свихнется окончательно.

Да, Бернарда бы исправила ситуацию легко — один прыжок, и «пропажа» дома, прижатая к теплой груди, нежилась бы в запахах родного дома, попивала бы горячий какао и в сотый раз пересказывала бы Маку, как сильно напугалась, когда получила пресловутое сообщение о переходе.

Теперь не до какао.

Теперь Лайза официально не знакома ни с Диной, ни с Шерин, ни с Меган, ни даже с командой. А Ани-Ра вообще еще не появилась… Бедняга Дэйн… Жди.

Всего одна идиотская оплошность — один торопливый шаг, одна неверно составленная фраза, и Лайза вновь гонит Мираж по улицам уже давно канувшего в прошлое Нордейла — молодого, еще не дожившего до всех тех событий, до которых дожила она.

Ее не знают ни Халк, ни Дэйн, ни Стивен, ни Баал… Ее больше никто не знает. Одна лишь Элли между всеми ними связующее звено.

Хрень полная. Так не должно было случиться, не должно! Но случилось. Только бы не сорваться, не развалиться на части окончательно, не свихнуться. Пережить бы хотя бы этот день. И еще один. Когда-то должно стать легче.

Интересно, почему при словах «назад» Портал не перекинул ее в самое начало четырнадцатого уровня? То есть еще на два года назад — в то время, когда она со стертой памятью впервые шагнула в благословенные земли Нордейла? Тогда бы ей снова пришлось искать работу и квартиру, жить впроголодь, посылать наспех составленное после дизайнерских курсов резюме сначала в «ВитаДо», а затем в «КомАрт». Почему? Загадка номер один.

Но помимо загадки номер один существовала и другая — загадка номер два, — а осталась ли «жить» та временная ветка, из которой Лайза ушла сюда? И если да, существовал ли в ней Мак?

И появилась ли там другая Лайза?

От этих мыслей разрывалась голова и исходил черным дымком разум.

Нужно будет спросить обо всем Дрейка. При встрече.

Скоро. Скоро…

Вывернув с визгом шин на проспект Аль-Доран, Мираж задел левым колесом двойную сплошную и пронесся на желтый сигнал светофора; сбоку и сзади одновременно просигналили два водителя. Лайза лишь холодно взглянула в зеркало заднего вида, средний палец показывать не стала. Сжала губы, вызвала в голове схему улиц и уже через полминуты свернула с проспекта на прилегающую, обросшую по сторонам тополями улицу Рутье. Сегодня ей все равно куда ехать, лишь бы не домой — там она окончательно треснет по швам.

А в машине думается лучше, чем в четырех стенах. Пусть лучше будет дорога, возмущенные клаксоны и мельтешащая впереди разметка — уж лучше так, чем черное неподвижное и застывшее со всех сторон отчаяние.

Лэйтонхилл драйв.

Пустая дорога, отдыхающие от дневной жары укутанные в сумерки особняки, притихшие газоны, безмолвные ограды, тишина.

Конечно, куда еще могла привести бессвязно мыслящую Лайзу любая дорога? Только сюда — к дому Мака.

Ее собственному дому.

Мираж притаился у обочины тенью — фары погашены, двигатель спит.

Она смотрела на особняк с грустью, обидой и жадностью — на его светящиеся на втором этаже окна, на знакомые стены, покатую крышу, створки ворот, проглядывающую сквозь прутья дорожку и аккуратно стриженные газоны.

Вчера утром она сама прошествовала по этой дорожке к выходу. В другую жизнь. А сегодня это уже чужой дом, куда ни разу не ступала ее нога. И в гардеробной у спальни не висит на плечиках ее белый костюм, не сложены на нижних полках сумочки, не стоят, красуясь лакированными боками и длинными шпильками, туфли.

Может, стоят чужие?

От этой мысли ей сделалось дурно.

Надо что-то сделать, надо поговорить, рассказать, объяснить… Надо пересилить себя и постучать в дом, встретиться заново, во второй раз, только чтобы более удачно, не с застывшим упреком в глазах и под дулом пистолета. Но как? Что сказать у порога? Кем представить себя, чтобы дверь не захлопнулась сразу перед носом?

Да ее не пропустят даже за ограду.

Внутри клокотала обида на всю вселенную — так не должно было получиться. А-а-а, пустое. Внимание снова жадно переключилось на светящиеся и частично занавешенные окна.

Что он делает? Чем занят? Работает, отдыхает, читает, смотрит телевизор? Ей бы хоть одним глазком увидеть того, кто так плотно, мягко и насовсем вошел в ее жизнь — без кого она теперь не мыслила своего существования. Зачем их разделили? Зачем оторвали, отодрали с кровью родную душу, и теперь так холодно…

Закрыть бы глаза, проснуться бы в другом месте — внутри особняка, а не в Мираже за воротами.

Зачем? Зачем? Зачем?

Нужно что-то придумать, решиться, переломить ситуацию, но что сказать? Что?

Наверное, свою первую и, возможно, фатальную ошибку Лайза совершила бы уже в этот вечер, но ей не позволили — дальний конец улицы прорезал яркий свет фар, воздух загрохотал в унисон с шестицилиндровым двигателем темного джипа.

Машина, которую Лайза поначалу никак не могла разглядеть из-за бьющих прямо в глаза лучей, стала узнаваемой, стоило фарам погаснуть. Она остановилась у знакомых ворот и заурчала спокойно, приглушенно, ожидая открытия гейта.

Дэйн! Это джип Дэйна!

Ах ты, блин… Сегодня, значит, гости! Вечеринка? Дружеские посиделки? Рабочий визит?

Ага, как же — будут пить бренди, сидя в мягких креслах кабинет, обсуждать последнее (или новое) задание, перебрасываться шутками, жаловаться на судьбу, которая никак не подкинет этим двоим подходящих женщин. Будут, как пить дать! Потому что Эльконто всегда жалуется и ни за что не пропустит нытье на излюбленную тему, а Мак будет кивать. Наверное. Или потому что захочет поддержать друга, или потому что невзначай возьмет и задумается — а где она действительно есть, его любимая женщина? Где до сих пор ходит, где слоняется?

А она тут! Сидит, блин, в Мираже у его же собственных ворот и думает, как бы сделаться бесплотной тенью и пробраться внутрь одного из самых охраняемых домов Нордейла. Как бы пересечь восемь хитроумно скрытых ловушек вокруг особняка и еще штук двадцать (если не считать видеонаблюдение) внутри.

Твою ж баранку…

Эльконто, тем временем, дождался разрешающего на открытие ворот сигнала и заехал внутрь.

Заррра-а-а-за.

Нет, она любила Эльконто. Как человека, как умелого руководителя, как балагура и шутника. Как друга. Но сейчас предпочла бы оказаться здоровой мускулистой бабой в набедренной повязке, с топориком и в шлеме с рожками; вломиться в дом, вышвырнуть снайпера прочь, откатить его машину к реке, а затем вернуться и привязать Мака к перилам, чтобы через секунду вновь превратиться в себя — в хрупкую, растерянную и большеглазую Лайзу — и сесть напротив со словами: «Мак, ты ведь меня помнишь?»

Она бы не сдалась так просто — она бы сидела напротив него вечность. Кормила бы, поила, гладила. И постоянно ждала бы — ну давай, мелькни же в глазах, узнавание; вернись его потерянная память; войди же, правильное осознание ситуации, в черепную коробку…

Нет, она становится сумасшедшей. И идеи ей приходят в голову такие же.

Мак не вспомнит ее, даже если она продержит его связанным хоть год. Человек не может вспомнить того, чего не знает. Да и мускулистую бабу с дубинкой он скрутил бы мгновенно. Или пристрелил бы.

Сколько продержалась Ани с ножом против Дэйна? Секунд пятнадцать? (*Здесь идет речь о событиях, описанных в романе «Уровень: Война») А ведь она кинулась на Эльконто, будучи тренированной, после двух месяцев «Войны». Тогда сколько продержалась бы Лайза против Мака — полторы секунды, пока не превратилась бы в скулящий бублик?

Входная дверь отворилась, на пороге показался силуэт высокого мускулистого мужчины.

Мак!

Лайза была готова скулить и визжать, как выброшенный на помойку щенок — Мак, там в дверях ее любимый Мак!

Эльконто шагнул внутрь, дверь захлопнулась.

Черт!

Тень черного угловатого джипа осталась дремать у ворот гаража. Синие глаза впились в очертания внедорожника — это его Ани хотела подорвать бомбой? И не подорвала.

Ну, может, еще подорвет…

Боже, о чем она думает? Нет-нет, совсем не о том, что в данный момент, будь у нее в наличии бомба, она сама подложила бы ее под днище снайперской машины.

Все, надо валить отсюда как можно скорее, иначе она попросту свихнется. Потому что внутри нее уже полчаса бегает по дому маленькая бестия Лайза, трогает чужие обои, мебель, посуду на кухне, покрывала в спальне и надрывно орет: «Это все мое! Мое-е-е!!!»

Нет, этот дом больше не ее. И мебель в этом доме тоже не ее, и обои…

Зло и резко завелся в тишине улицы двигатель Миража; вспыхнули фары, завизжали по асфальту шины.

Пока Мак просматривал бумаги, завезенные ему ехавшим из Реактора коллегой, Дэйн развалился в кресле, водрузил длинные ноги на пуф и каждые три секунды переключал каналы — послушный телевизор то захлебывался нервным смехом героя сериала «Ночь на пятницу», то монотонно бубнил голосом ведущего, то пел ртом белобрысой певички. Неспособный отыскать программу по душе, снайпер, тем временем с не меньшей, нежели нажатие пультовой кнопки, частотой, запускал гигантскую лапу в вазочку с солеными крекерами и складывал их в рот. Шумно жевал, ворчал о том, что телевидение «похоже, окончательно спеклось», стряхивал крошки с груди на ковер и тут же тянулся за новыми крекерами.

Аллертон хмурился. Не из-за крекеров — из-за бумаг.

За последние сутки в Нордейле всплыло еще три документа с поддельными печатями Комиссии. Подделывалось не только теснение, но и сложная в изготовлении голограмма — кто-то приобрел крайне дорогостоящее оборудование. Отличить подделку «на глаз» не представлялось возможным; Дрейк злился, а они все никак не могли отыскать ни одной стоящей зацепки. В привезенных документах значилось еще три адреса — с этими людьми Маку предстояло потолковать как можно скорее.

— Как они это делают, блин? — Проворчал он под нос самому себе.

— Что? — Отозвался Дэйн, рот которого был забит так сильно, что место «что» прозвучало «фто».

— Как выстраивают такую цепочку, что клиент получает чистый бланк с печатью, а узнать от кого приходит исполненный заказ невозможно?

— Хитрят. Используют кучу посредников. Среднее звено зачищают, цепь рвется.

Мак отложил бумаги в сторону и фыркнул.

— Уверен, что мои визиты этой ночью тоже окажутся пустышкой, а ехать все равно придется.

— Ну, работа есть работа. Мне тоже в штаб пора, а я вот у тебя сижу… Блин, надо ехать. Слушай! — Дэйн внезапно оживился, перестал жевать, снял ноги с пуфа и подался вперед. — Знаешь, что я сегодня услышал в Реакторе? Ну, краем уха.

— Что?

— Что Дрейк в следующем году собирается внедрять систему «Вторая половина». Это такой сервис для жителей Уровней, который предоставит возможность узнать, кто является твоей второй половиной, предоставляешь? Типа, пришел, зашел в будочку, заплатил бабки и увидел на экране лицо идеальной женщины. Ты как, пошел бы в такой?

В глазах Аллертона читалась откровенная ирония.

— Нет, не пошел бы.

— Почему?

— Да потому что такие вещи должны случаться… естественным путем. Не хочу, чтобы какая-то система решала за меня, кто мне подходит, а кто нет.

— А «естественным» — это как? Хочешь, чтобы кто-то сверху придвинул тебя и твою бабу лицом к лицу, как солдатиков на шахматной доске?

Эльконто всегда мыслил «солдатиками»

— Ну, как-то так. Встреча должна произойти сама. Случай, судьба, совпадение, не знаю…

Мак вдруг совершенно не к месту вспомнил недавнюю встречу с девчонкой, которая трясла его ворота — да уж, совпадение. А после подумал о том, что так и не выкроил минуту спросить Элли о том, какого черта ее подруга делала возле его дома. Ничего, позже.

— А вот я бы сходил! — Грохотал тем временем на всю гостиную Эльконто. — Да-да, сходил бы. Заплатил бы деньгу, увидел бы прекрасное личико, выяснил бы личность, а после купил бы цветов и направился бы прямиком по указанному адресу.

— Типа, она тебя бы уже ждала в пеньюаре и с бутылкой вина в руке.

— Эй! Ну я нашел бы способ ее убедить…

— Не сомневаюсь. А, что если бы на экране тебе показали не красавицу, а страшилу?

Снайпер нервно сглотнул — видимо, представил что-то конкретное и тут же проникся жалостью к себе.

— Тогда бы я к ней не пошел.

— Но ведь идеальная? — Насмехался друг.

— Идеальная. И страшная?

— Да. Идеальная и страшная. Стирала бы твои носки, пекла бы пирожки, готовила бы лучше всех. И приходилось бы тебе к ней каждый вечер возвращаться. Ведь идеальная — так система сказала.

— Да ну тебя! — Махнул лапищей Эльконто и поднялся с кресла. — Вот умеешь же ты на корню убить всякий энтузиазм! Тьфу. Пойду я лучше в штаб, а то у тебя телевизор всякую ерунду показывает.

— Ну да, твой пульт показывает картины куда интереснее.

— А то!

И двухметровый мужчина, по спине которого елозила тонкая белая косичка, покинул гостиную. Мак усмехнулся, скользнул взглядом по пустой миске и куче валяющихся на столе обломков крекеров и пошел провожать гостя.

— Ты — боец. Ты — боец. Ты — боец. — Шепотом повторяла себе слова Лайза, которым учил ее когда-то Мак. «Даже если сложно, помни, что боец всегда справится, потому что обладает сильной волей и несгибаемым духом — духом Воина. И ты справишься. Потому что ты — боец».

Беда заключалась в том, что, глядя на стелющаяся впереди ночное шоссе — то самое шоссе — Нордейл — Делвик, на котором когда-то (в прошлой жизни) случилась погоня, — она совсем не чувствовала себя бойцом. Размазней, плаксой, слабачкой, ничтожеством. Кем угодно, только не бойцом.

Мельтешащие по сторонам тени кустов, слившиеся в сплошную линию прямоугольники разметки, черное полотно и пятно света от фар — ее одинокий ночник в темном царстве мрака. Почти такие же, как и той памятной ночью, облака на горизонте — фиолетовые, багровые, далекие. Тот же бетон, те же указатели, та же дорога — на этот раз ведущая в никуда.

— Я не боец, Мак, — прошептала Лайза, размазывая по щеке слезы. Сто двадцать километров. Сто двадцать пять. — Я не могу. Не могу…

Может, ей стоит отпустить? Отпустить все — прошлое, любимого мужчину — принять свершившееся и смириться с ним? Может, некоторые события даны именно для того, чтобы погрузить в себя, а после исчезнуть? Не правильно ли будет поместить фото из памяти под стекло и положить на дно бездонного сундука. Чтобы лишь иногда, по праздникам, извлекать его свет, касаться дрожащими пальцами пыльного лица, грустно и, может быть, уже почти без боли, улыбаться любимым чертам, закапывать их слезами. Смотреть на выцветший портрет и думать о том, что когда-то где-то все пошло неправильно. Почему? Нет ответа. Но к тому моменту у нее, наверное, будет другая жизнь — другая работа, другой город, другой мужчина — хороший и добрый. С ним они будут ездить на пикники, сидеть вечерами перед камином, делиться новостями о прошедшем дне, ему — другому — она будет рассказывать свои мечты. Далекие и новые.

И не будет Элли. Потому что с Элли она не сможет общаться. Не захочет, больно. Не будет команды — Дэйна, Аарона, Баала, Халка, — не будет вечеринок, сотрется в памяти жизнь в компании спецотряда, забудутся Меган и Шерин, забудется Бернарда, ни к чему станет Дрейк…

И тогда не нужно будет думать про погоню, которая так и не состоялась во второй раз, не придется искать способ выжить, не нужно будет больше плакать в темном салоне, рассекая бесконечную ночь Миражом.

Все забудется. Когда-то.

Однажды она будет всем говорить, что в ее жизни все хорошо, конечно, хорошо.

А как же иначе?

В какой-то момент перед глазами вместо разметки всплыло лицо Мака — пыльная портрет-фотография, которую предстояло поместить в сундук — и тот шар боли, что все это время рос в груди, лопнул.

Лайза ударила по тормозам — зад машины тут же пошел юзом, покрышки, оставляя черные следы, завизжали по асфальту — стоило Миражу остановиться, вывалилась наружу и скорчилась на дороге. Впилась в нее ладонями и коленями, скукожилась, склонилась лбом над потрескавшимся бетоном, проскребла по нему ногтями, и, сквозь рыдания, почти не пропускающие слова, прохрипела:

— Не хочу так, не хочу… Пожалуйста… Верните все обратно. Заберите меня назад, слышите? Или заберите меня совсем…

На застывшую рядом с автомобилем девчонку с грустью на бледном лице взирала луна.