Глава 13
— У вас будет три часа. Три часа вы должны будете продержать Дэйна и доктора с учетом неприбытия Комиссия. Если они успеют связаться с ней раньше, план рухнет. И тогда мне — трибунал, а вам — смерть. Это ясно? Это единственный шанс, и мы ждали его слишком долго, чтобы обосраться.
Четверо мужчин молчали.
Бородатый Пэт Элменсон, сложив мощные руки на груди, смотрел в пол; головорез Рики, сощурив и без того узкие глаза, сверлил напряженным взглядом лоб заместителя начальника штаба. Ульрих поигрывал длинным охотничьим ножом, и только Тод, сохраняя спокойствие и невозмутимость, не выказывал нервозности.
— Где машина?
— Уже ждет у входа. Тонированный грузовик с логотипом «Нортракс» — ключи будут в замке зажигания.
— Логистическая компания? — Хмыкнул Рик — он же Рики-проныра, прозванный так за исключительную врожденную ловкость.
— Так безопаснее всего. Она ни у кого не вызовет подозрений — на ней подвозят к порталу продукты.
— А охрана?
— Их я беру на себя.
Джон Грин знал, что играет с огнем. Не с огнем даже — с бомбами. И если одну часть боезапаса составляет сам Эльконто, наряду с Лагерфельдом, то вторую, не менее опасную — эти озверевшие и почти потерявшие человеческий облик солдаты, каждый из которых пробыл на Войне не менее шести лет. Он специально выбрал таких — готовых дерзнуть на что угодно, лишь бы выбраться из закольцованного ада. Готовых рвануть в последний бой, если не за свободу, то хотя бы за шанс получить ее.
Нет, Комиссия свободу не даст — она порежет их на мелкие кусочки, но зачем об этом вслух? Зачем портить гниловатым запахом сладкий вкус надежды? Они будут драться не за победу, а за возможность диалога с людьми в серебристых костюмах, которые, как Грин знал наверняка, не пойдут ни на какие компромиссы.
Комиссия. Он видел их однажды, но сразу понял — первая встреча, если ты оступился, это последняя встреча. Исключение составляют лишь великолепно тренированные бойцы специального назначения, место одного из которых он однажды собирался занять.
Место Эльконто. Место этой самодовольной гниды с косичкой, которая думает, что лучше него никто не может управлять «Войной». Нет, Грин не затем мотал на ус каждую деталь и каждую мелочь столько лет подряд — он справится, и справится куда лучше.
— Куда мы их доставим?
Бородач Элменсон выглядел крайне подозрительным. Если не убедить его, что овчинка стоит выделки, придется снять Пэта с дела — попросту заставить его замолчать. Но жаль, будет сильно жаль — Элменсон хороший боец.
— Адрес уже забит в спутниковый навигатор в кабине. В доме, куда вы их привезете, будет стоять блокиратор — оттуда не сработают ни сотовые, ни пробьются хитрожопые Комиссионные системы слежения. Я все подготовил. Как только три часа пройдет, а я все здесь устрою, как планировал, вы свободны делать, что хотите. Либо просто податься в бега, либо попробовать обменять Эльконто на свободную и счастливую жизнь.
— А какие шансы, что нас послушают и не грохнут на месте?
Элменсон не унимался в ненужных заму подозрениях.
Челюсти Грина напряглись.
— Главное, что они есть. Вы или беретесь за это, или остаетесь здесь, и все идет, как обычно.
— Нет, только не здесь. — Подал голос бледнокожий Ульрих; нож в его руках на мгновенье застыл. — Я давно не видел солнца, настоящего солнца. Я хочу проснуться и не идти на Войну. Я хочу жить.
Он высказал немые мысли всех — каждого солдата, когда-либо попавшего и не успевшего умереть на этом чертовом Уровне. Уровне, который Грин по-своему очень любил.
— Вот в четверг вечером вам и представится шанс.
Пламя опасной игры начинало жечь руки, но Джон не был готов отступиться. Он — некогда бывший заместитель, а скоро и главнокомандующий — докажет, что способен выстраивать сложные стратегические ходы, способен планировать многоманевренные и многоходовые замыслы, способен побеждать.
Интересно, если доктор останется в живых, получится ли впоследствии склонить его на свою сторону?
Лагерфельд — не смотрите на его вечно добродушный вид — тот еще баран. Куда более упертый, чем многим кажется. Но второго такого врача на Уровнях нет, а Грину бы он ох как пригодился. Ладно, об этом позже.
— Так что, все готовы? У вас два дня на подготовку.
Скрипнула дверь просторной и темной в этот час спальни — вошел тощий Калли — парень, проводящий большую часть жизни на Войне в местном стационаре (прикидушный паскуда, как сказал бы Рик) — бросил рюкзак на кровать, что-то вытащил из него и быстро покинул спальню — собравшихся в углу мужчин он не заметил.
— А что с оружием? — Прошептал потный Ульрих; лезвие ножа в его пальцах замелькало быстрее обычного.
— Сначала я хочу услышать, что все понимают, на что идут, и что все готовы это сделать. — Жестко отрезал Грин. — Мне нужно четыре «да». Только потом детали.
— Да. — Первым ответил бородач и сделался еще угрюмее.
— Да. — Кивнул Рик и почесал подбородок.
— Чего уж отступать? — Ровно спросил силач Тод, и на его лице вновь не шелохнулся ни единый мускул.
— Готов. — Нервно подтвердил Ульрих и тут же чертыхнулся — порезал палец.
* * *
Синева здесь резала глаза — очки не спасали. Трепались от тугих воздушных струй волосы, трепались края воротника и рукава, трепались, разъезжаясь в сторону, щеки, вертикальной шпагой стояла на затылке косичка. Казалось, одно неверное движение, и ты закувыркаешься в воздухе, потеряешь баланс и превратишься в, идущий к земле со скоростью кометы, камень.
Чтобы не накрениться влево, Эльконто отвел руку дальше в сторону и чуть поднял ее — тело тут же выровнялось, приняло идеальное горизонтальное положение. Спасибо тренировкам, спасибо сотне сделанных прыжков, спасибо аппарату «ЛиннWMD» и тому вентилятору, что гнал из-под земли теплый, но затхлый воздух двадцать четыре часа в сутки. Сколько они провисели в том агрегате всем отрядом, поначалу барахтаясь внутри прозрачных стен, как пиявки в сливном бачке? Зато результат того стоил…
Ани, летящая несколькими метрами выше, визжала так громко, будто ей в гланды впаяли два футбольных свистка. Ее истошный визг то переходил в звонкий, радостный от бурлящего в крови адреналина хохот, то в бессвязные выкрики.
— Дэйн! Это… Это так здорово! Мы падаем!!!
Ну, слава Создателю, падают с парашютом за плечами, а не просто так, и если Эльконто вызвался прыгать сам, то над Ани, прикрепленный к последней ремнями, словно сросшийся иланский близнец, летел, осоловевший от пронзительных визгов, инструктор.
Хорошо, что Дэйн не вызвался прыгать с ней в тандеме, и хорошо, что она согласилась на инструктора, а то ловить бы ее сейчас в этой синеве, судорожно вспоминая все аэро-маневренные навыки, некогда приобретенные в «Реакторе».
— Ну, как? Нравится? — Напряг связки и проревел снайпер в направлении летящей выше пары.
— Нравится?!
Теперь ее голос доносился из часов, надетых на его запястье.
— Да я просто балдею! Балдю, Дэйн!
Ну, и хвала Богам. А то он всерьез опасался, что Ани сдрейфит на последнем шаге — настолько бледно-зеленоватым выглядело ее лицо перед тем, как он шагнул в невесомость. Но нет, она наслаждалась, на самом деле наслаждалась, а в какой-то момент — он и сам не заметил в какой именно — полетом начал наслаждать и он сам. Забыл, как это выглядит, как ощущается, когда земля стремительно несется к тебе, а ты к ней, когда тело парит, словно птичье, когда воздух кажется тугой многослойной подушкой, сердечный клапан сокращается с удвоенной скоростью, а мозг то и дело настойчиво просит руки дернуть заветный шнур.
Но нет, еще не время.
Впереди еще секунд сорок-пятьдесят свободного падения, впереди еще слишком далекие зеленые травянистые поля и отблескивающая под солнцем лента реки, еще есть время ощутить себя невесомым, свободным, легким. Лететь бы так до бесконечности, зная, что никогда не разобьешься, лететь по своему усмотрению, а не зависеть от гравитации, лететь с полным ощущением иллюзорного могущества, что можешь однажды взять и расправить несуществующие крылья.
Они раскрыли купол первыми; инструктор страховался.
Два тела одновременно вздрогнули, встали вертикали и резко дернулись обратно ввысь; Ани завизжала. Она, кажется, забыла, что ее снимает видеокамера — дуреха, потом будет укорять себя при многочисленных просмотрах памятного момента, и только тогда уже заметит красноту щек, растрепавшиеся, словно от взрыва, волосы, услышит, что вопила, как сбрендившая цапля. Ну, ничего, так у всех…
Чтобы не пугать девчонку, да и не рисковать понапрасну, Эльконто протянул руку, взялся за толстый надежный шнур с узлом на конце и, что было сил, дернул за него.
Резкое движение, шорох ткани, оттяжка вверх — как же больно плечам (столько раз ощущал, а так и не привык), и начался ровный спокойный полет-скольжение.
Теперь без страха. Теперь только любоваться.
* * *
— Ты боялась!
— Я не боялась!
— Да ты зеленая была перед выходом!
— Ну и что! Подумаешь… ноги тряслись. И руки. Но ведь все равно было здорово!
В этот момент ему казалось, что Ани останется розовощекой на всю оставшуюся жизнь. Коньяк, который она теперь поглощала в объемах, сравнимых с теми, что потреблял он сам, сделали ее глаза блестящими, как оттертые от горной пыли алмазы.
— Дэйн, я просто должна, ОБЯЗАНА записаться в какую-нибудь спортивную секцию или школу. Я жить не смогу без этого! Понимаешь, я, наверное, сумасшедшая, но за все то время, что я провела с тобой, больше всего мне понравились две вещи…
— Это какие?
— Тренировки перед домом на лужайке. И этот прыжок.
Он смотрел на нее в задумчивости. Вокруг гомонил на разные лады народ; бар к восьми вечера напоминал грохочущий музыкой тамбур поезда: сигаретный дым, покачивающиеся люди, разговоры по душам. На полированной стойке отражались цветные пятна подвешенной к потолку световой конструкции.
— А я-то думал, что все это время со мной в доме жила тихоня.
— Чего это вдруг?
— Ну, как с чего? Такая примерная во всех отношениях девушка-чистюля. Крема по утрам, пробежечки, маникюр…
— Одно другому не мешает.
— Чему это — другому?
— Тому! — Ани-Ра вдруг расхохоталась. — А, может, я все это время не в том направлении смотрела? Может, я — бывшая спортсменка-экстримальщица? Или преподавательница в тире? Или… вообще — телохранитель!
— Ух, ты!
— Кстати, мы еще не ходили в тир.
Она определенно напивалась, и делала это быстро.
Глядя на то, как соседка-экстрималка воодушевилась при мыслях об оружии и иже с ним, Дэйн вдруг подумал, что одного упорства и силы духа было недостаточно для того, чтобы пройти Войну. Требовалась еще одна деталь — любовь к процессу. Нет, не желание убивать, но наслаждение от обращения с оружием, любовь к жизни на грани, удовольствие от бурлящего в крови возбуждения. И если Ани такая (а она скорее всего такая), то…
Нет, лучше в том направлении не думать, потому что если Ани-тихоня — это не девушка для Дэйна, то Ани-Воительница — это… кхм-кхм… крайне возбуждающее зрелище. Представив ее лежащей на земле позади пулемета-автомата, он едва не поперхнулся коньяком. Не дай Создатель ей заполучить в руки прицел, приклад и магазин в одной конструкции, потому что тогда в мятежной душе проснется мятежный Дух, и его снова придется укрощать…
Эльконто вдруг почувствовал, как ему вдруг захорошело при этих мыслях.
Стоп. Нет. Нужно срочно представить ее в переднике, пекущей булочки. Да, в переднике… цвета хаки.
Он тоже определенно напивался.
— И, кстати, что ты имеешь против тихонь?
Вопрос был задан настолько категоричным тоном, что Дэйн едва не поперхнулся второй раз. Чтобы скрыть смущение, он набрал в кулак орешков, тут же закинул их в рот и принялся жевать. Не признаваться же ей, что ему нравятся «сильные» женщины? Об этом не знал даже Стив, а уж тот, казалось бы, знал обо всем на свете — вот бы в его репертуаре прибавилось извращенских шуточек.
— Ничего не имею в виду. Хорошие девушки. Тихие, спокойные…
— Занудные.
— Обычные…
— Тихие.
— Предсказуемые.
— Скучные.
— Ну, почему скучные? Просто предсказуемые. Без сюрпризов.
— А тебе нравятся с сюрпризами?
Ему казалось — она лезет ему рукой в штаны, потому что при мыслях о наглых, напористых и непредсказуемых девушках, у него тут же начинал оживать запрятанный в трусы орган.
— Да, какая разница, что мне нравится!
— Ну, как, какая? Это важно.
— С чего это?
— С того.
И оставив фразу без дополнительных пояснений, Ани запрокинула в рот остатки коньяка. Через секунду, когда пары алкоголя ударили в нос и обожгли горло, она поморщилась, сгребла, как он сам недавно, из тарелочки все орешки, закинула в рот и принялась жевать.
Нет, такая Ани ему определенно нравилась.
Бар казался слишком шумным, а улица наоборот слишком тихой, и поэтому они пели. Хором.
— Мы счастливы всегда! И жить мы будем долго! Кутить, как никогда…
— Мы тощие с иголку!
Закончила куплет Ани совсем не теми словами, что были в песне и рассмеялась.
Их шаги и голоса отражались от стен. Эльконто похрюкивал, шоркая подошвами, и то и дело выдавал все новые импровизации:
— Укроемся футболкой… с нас трезвых мало толку…
— Натянем парашют и будем падать с не-е-еба…
— В траву, чтобы не колко!
Они были пьяны и счастливы, как бывают счастливы люди, живущие в настоящем моменте — ни проблем, ни вчера, ни завтра, лишь легкие заплетающиеся ноги и такие же легкие, пустые от тягот и невзгод, головы. Впрочем, ноги Ани заплетались куда сильнее, нежели у ее спутника, поэтому после третьей почти удачной попытки упасть, она принялась канючить.
— Ну, понеси меня, Дэйн! Я не дойду!
— Понеси? Вот же, блин, нашла ишака…
— Ну, я же дама…
— И очень пьяная.
— Ну, понеси-и-и-и! Ты же большой и сильный!
— Вот говорил я тебе, что четвертая была лишней…
— Ну, Дэйн!
И он понес. Закинул нетрезвую Ани себе на спину, позволил ее рукам обвиться вокруг шеи, а ногам вокруг талии, и зашагал по направлению к дому, до которого, хвала Создателю, остался лишь один квартал.
— Косичка-косичка-косичка…
Она смеялась ему прямо в ухо и периодически елозила подбородком по короткому волосяному ежику на макушку.
— Как у тебя здорово пахнут волосы, Дэйн! У-у-уммм… Прямо, как цветочная клумба…
— Так, дамочка, таксиста не трогать и не отвлекать, а то в кювете окажемся оба. Поняла?
— Нет.
И женские руки сильнее обняли шею, а в ухо принялась звучать шутливая мелодия «А жить мы будем долго…»
Сидящий на крыльце Стив прождал хозяина дома почти час, прежде чем тот изволил появиться в воротах. Да и как появился — с ношей в виде смеющейся за плечами девушки — шатающийся, веселый и изрядно подвыпивший.
— Эй-эй-эй, ну, вы даете! Почти час вас жду! — Сообщил он, поднявшись, когда сладкая парочка по кривой дуге приблизилась к входу. — Вы, случаем, не поддали?
— Поддали, надодали и передали! — С важным видом сообщила Ани, сползая с широкой спины снайпера. — Док, если вы проведать меня, то у меня все замечательно. Только я спать… без пилюль. И без ансамбля… Одна, да…
Ани-Ра, упершись взглядом в косяк, проплыла мимо Лагерфельда на автопилоте. Отворила дверь, едва не упала, когда ее, поставив лапы на грудь, поприветствовал Барт, шукнула что-то типа «уйди, большой и волосатый» и скрылась в темном коридоре.
Эльконто, как ни странно, тоже попытался проплыть мимо, но Стив прихватил его за рукав.
— Эй, у тебя все нормально?
— Все.
— Точно? Может, протрезвить?
— Протрезвить? Зачем?
— Ну, чтобы ты спать мог…
— Я и так могу.
— Э-э-э, так не пойдет, давай-ка выветрим алкоголь из твоей крови…
— Нет, Стиви. Не тогда, когда я счастлив. Оставь меня наслаждаться жизнью.
И Дэйн, напоминая бульдозер, шагнул в дверной проем, едва не выломав плечом косяк.
Оставшийся в одиночестве доктор еще долго смотрел в окно темной прихожей, пытаясь определить, что именно сдвинулось — он или мир? А в свете луны на него, отражаясь в стекле, смотрела рыжеволосая физиономия с приоткрытым от удивления ртом.
Она кое-как стянула в темной спальне футболку, долго возилась с пряжкой на ремне, затем стащила со спинки стула майку и облачилась в нее. Рухнула в постель, какое-то время плыла среди стен вместе с постоянно возникающим под закрытыми веками эффектом «вертолета», после чего поняла — не заснет, не так скоро, — и, в конце концов, решила, что нужно сходить попить. Во рту стоял плотный запах съеденных орешков и осевшего в желудке коньяка.
На кухне у пустой миски лежал Барт — при виде Ани он заколотил хвостом по полу.
— Голо-о-одный… Псинка голодная…
Упаковка с собачьими консервами нашлась в шкафу. Крышка поддалась не сразу, но Ани-Ра справилась, отыскала глазами более темный, чем остальная темнота круг — собачью миску — и вывалила туда мясное ассорти. Судя по звуку, почти попала в цель.
— Черт, завтра уберу. Или ты слижешь, да, Барт?
Жажда в обезвоженном теле с помощью стакана воды унялась быстрее, чем жажда продолжения «банкета», а посему Ани решила, что неплохо бы осуществить давнюю мечту. Ведь хозяин спит? По-любому, спит…
Расческа нашлась в ее спальне, а Эльконто в собственной. Тускло горела у изголовья кровати лампочка; густой раскатистый храп сотрясал не только мебель в комнате, но и, казалось, весь этаж.
— Так я и думала, что ты храпишь… — Она завозилась у свисающих с кровати мужских ботинок. Долго шуршала, что-то мычала, пыталась подцепить пальцами узелки, после чего довольно выдала. — Ну, хоть носки не воняют…
Забралась на кровать, долго думала, как заставить мужскую, бесчувственную тушу перевернуться, затем глупо улыбнулась, осененная гениальной идеей. Перьев в подушке оказалось предостаточно, а одно из них, сунутое в нос, заставило Эльконто громко чихнуть и перекатиться на бок — идеально.
Напевая себе под нос мелодию, слова которой никак не могла вспомнить, Ани забралась на кровать, скрестила ноги и принялась с упоением расплетать белые волосы. Сначала тесьма с бусинами, затем косичка, теперь расчесать…
Она заплетет ее по-новому, по-своему, и ему понравится. Точно понравится! Отличный получится рисунок — новый и оригинальный.
Пропуская через пальцы мягкие, чуть вьющиеся пряди, Ани со слипающимися глазами и застывшей на лице улыбкой, приступила к ритуалу.
* * *
Ани проснулась в прекрасном, несмотря на ленцу и жажду, настроении — медленно потянулась, перевернулась на бок и зажмурилась. В окно ее спальни, наполняя комнату ярким светом, какой бывает только летними утрами — теми прекрасными утрами, когда холода еще далеко, и знаешь, что на улице можно гулять в майке — били солнечные лучи. Часы на тумбе показывали начало одиннадцатого.
Ого, сегодня пробежка отменяется! На стадионе, наверняка, уже полно народу, а проспекты заполонили машины, так что нет — сегодняшний день лучше потратить на что-то еще. На какое-нибудь прекрасное, сногсшибательное «еще».
И хорошо, что этой ночью она-таки добралась до своей спальни, а то просыпаться в чужой было бы крайне неудобно. Зато косичка получилась отменная!
При воспоминании о маленьких ночных бесчинствах Ани-Ра вновь улыбнулась.
Барт спал в прохладе коридора, растянувшись у входной двери — при звуке человеческих шагов он даже не пошевелился — значит, сыт.
На кухонном столе ждал сюрприз — три разваливающихся на части, но приготовленных с любовью, бутерброда и записка.
«Сегодня отдыхай, радость моя».
При виде неряшливо начертанных на бумаге слов — коротких, мужских и очень теплых — сердце наполнилось нежностью. Отодвинув рукой тонкую шторку, чтобы по привычке включить радиоприемник, Ани обнаружила, что денег в стопке рядом с ним прибавилось. Создатель, она ведь не тратила и десятой части того, что он оставлял, но Дэйн все равно продолжал докладывать купюры в укромный уголок. Для нее, для души, с умыслом «а вдруг понадобится?» Чтобы она не просила, чтобы просто могла взять, чтобы ни в чем себе не отказывала и ни в чем не нуждалась.
Дэйн… Дэйн… Дэйн…
Раньше она не верила, что такие мужчины существует, но сказка оказалась реальностью, и подобные маленькие, но значимые жесты, служили тому подтверждением.
Глядя на деньги, Ани неожиданно пришла к мысли, что хотела бы сделать что-то хорошее в ответ, что-то очень и очень приятное.
Торт? Прекрасный ужин? Точно — пусть будет необыкновенно вкусный торт и ужин при свечах, по случаю которого она впервые оденется в коктейльное платье. Ведь они вместе сколько — три недели? Чем ни повод отпраздновать?
* * *
Дэйн работал с самого утра, и все выглядело обычно: полутьма кабинета, мигающий, словно новогодняя елка, пульт, жужжащий под потолком кондиционер «Raynii», отбрасывающий на стену вытянутую тень чайник, застывшая и надорванная возле него пачка печенья…
Все обычно, да, вот только чувствовал он себя в этот день крайне необычно. Легким, теплым,… счастливым. Жизнь каким-то странным образом наладилась, и знакомые предметы вдруг сделались незнакомыми — ласковыми, приятными, нужными. Вот взять тот же чайник — как хорошо, что он каждый день стоит на тумбе. Захотел чайку, щелкнул кнопкой, и через минуту сидишь с горячей кружкой в руках. И как хорошо смотреть на экран, где каждая точка — это отдельный человечек, который куда-то идет, проходит свой путь, учится. Человек, которому можно сделать что-то хорошее, наделить лишним юнитом, немного облегчить дорогу. А пульт — какое изумительное и сложное творение Комиссии — как много можно сделать с его помощью: переформировать отряды, распределить ресурсы, отследить перемещения отдельно взятых лиц. Это же не просто высокие технологии — это креативно-гениальные технологии, и как приятно, что пальцы давно уже вслепую знают каждую кнопку.
Отчетные листы читались легко. Глаза скользили вниз по строчкам, а душа радовалась. Все идет хорошо, как обычно — стабильно и размеренно. Грин сказал, что прекратил толки о расширении Уровня среди солдат, и в казармах тоже стало тихо. Одни хорошие новости с утра.
Тихо пикнули на запястье часы; раздался знакомый голос:
— Дэйн, тебя можно отвлечь?
Часы — великолепный подарок Бернарды; Эльконто поднес их к губам и нажал кнопку.
— Говори, Ани.
— Во сколько ты вернешься сегодня домой? Я тут ужин готовлю, хочу все успеть…
— Не рано. Где-то в девять. Ребята сегодня собираются в баре, посижу с ними чуток, потом вернусь.
— Отлично, тогда у меня есть время. Но ты поторопись там, не засиживайся. — Добавил радостный и чуть ехидный голос Ани, после чего сигнал вызова погас.
Дэйн медленно опустил руку, пошуршал зажатыми в ладони бумагами и посмотрел в сторону экрана — не на него, а сквозь.
Странно, он всегда был уверен в одном — в том, как все закончится. Неважно, как пройдут их дни, и сколько их будет, но как только к Ани вернется память, состоится неприятный разговор, объяснение, рассказ об истинной сущности Войны и «показ слайдов». А после случайная соседка навсегда покинет его жизнь — как залетевший фантом, как птичка, которая не приносит особенных проблем, но для которой ты открываешь окно и ждешь, пока она вылетит наружу. Потому что человек и птичка — два разных существа, два разных мира, которым не сойтись в одно, как две дороги, которые никогда не пересекутся.
А теперь он сидел и ловил себя на мысли — странной, щекотной (прогнать бы, да не хочется) мысли о том, что не хочет, чтобы Ани уходила. Не вот так… Не на совсем. Ведь так много того, что еще они могли бы исследовать вместе, так много могли бы узнать друг о друге, столько мест посетить, столько интересных дел переделать. Ведь, если он прав, Ани — другая Ани — настоящая — могла бы найти прелесть в поездках на полигон, чтобы вместе тестировать новое оружие. Ее, возможно, увлекли бы сложные боевые практики или тренировочные вылазки для разработки стратегических планов по захвату «вражеских» групп, которые иногда организовывала в целях обучения бойцов Комиссия. Конечно, она не боец, но ей будет интересно, точно будет. Ему почему-то так казалось. Нужно просто объяснить ей про «Войну» — преодолеть разделяющее их препятствие изо лжи, закопать ров раздора, прийти к взаимопониманию — на этот раз настоящему, а не иллюзорному, как сейчас, и тогда все возможно…
Тогда можно двигаться дальше. Не по отдельности — вместе.
Подобные мысли одновременно раздражали, как прилипшая к рукаву ваниль, но вместе с тем издевательски приятно пахли, почти дурманили. Ведь может статься, что ей нравится одеваться в форму, нравится окунаться в околовоенную жизнь, нравится, как и ему, участвовать, планировать, разрабатывать, побеждать… Стрелять, читать журналы об оружии, восхищаться новейшими, разработанными Комиссией, электронными устройствами, пробовать их в действии, думать, куда и как можно применить. Ведь понравились же ей часы?
Нет, неожиданно обрубил себя Дэйн — таких женщин не бывает. Не в этом мире. Куда лучше и безопаснее думать, что Ани, как и большинству особ женского пола, нравятся украшения, безделушки-финтифлюшки, кафешки, подружки, магазины и просмотр передач о модных трендах. Хотя, последнее она сама не так давно отринула…
Мечты, стоит их отпустить на волю, начинают «мечтаться» самостоятельно — стремятся ввысь, сияют и бесконтрольно тянут за собой. Вот и теперь вышло то же самое. Вместо того, чтобы читать отчеты, просматривать статистику потерь и заниматься перепланировками атак, Эльконто сидел и думал о том, что он впервые почувствовал себя в команде. В той команде, в которой до недавнего времени находился один — друзья не в счет. О том, что кресло штурмана в его жизни до сих пор пустовало. Его не смог занять ни Стив — не предназначено оно для мужика, ни Барт, который вообще не был предназначен для кресла. Туда требовался второй пилот — веселый и надежный — человек, которому хотелось доверять и на которого хотелось бы смотреть. Нужный человек. Правильный. Свой.
Человек, который, как думал Дэйн, вообще не существовал в этом мире. Партнер-женщина. Женщина-друг. Женщина-штурман. Пекущая булочки женщина.
Просто женщина.
Стив зарулил в штаб около семи — подошел сзади и тут же взялся за косичку.
— Эй, старина, а ты знаешь, что у тебя в косу вплетен шнурок от ботинка?
— Мда-а?
— Точно. Не поверил бы, если бы сам не увидел…
Доктор, кажется, потерял дар речи, а Эльконто, задумчиво глядя на экран, ответил:
— А я все утро думал, куда он делся? Пришлось найти запасной.
— Слушай, так она переплела тебе ее, пока ты спал?
— Наверное.
— И ты позволил?
— Я же спал.
— Ну, ты даешь. Сначала ты спал, пока она косички плетет, потом будешь спать, когда нежно в щечку поцелует, затем проснешься и обнаружишь, что она уже сверху на тебе сидит.
Дэйн развернулся вместе с креслом и грозно взглянул на доктора.
— А ты что, ревнуешь?
— Я?!
— Ага. Ну, вот еще…
Лагерфельд на мгновение смутился, потоптался на месте, затем аккуратно сменил тему.
— Голова после вчерашнего не болит?
— Ты уже спрашивал с утра.
— И теперь не болит? А то, я смотрю, хорошо вчера повеселились. Так, смотри, и до интрижки недолго, а от интрижки до настоящих крепких чувств. Это ведь не туда клонится?
— Чего ты пристал ко мне, а-а-а?
— Я не пристал — я забочусь. Ты не забыл, что эта дама тебя ненавидит?
— Не забыл. А вот она пока забыла.
— Но вспомнит.
— Вот когда вспомнит, тогда и будем разбираться.
Непривычно раздраженный Дэйн поднялся и вытянул вперед руки, разминая пальцы.
— Ты так и скажи, что завидуешь тому, что Пират тебя расчесывать не умеет.
— Уже умеет. Когтями.
— Твою волосатую грудь?
— Яйца, блин… Снова отшучиваешься?
— Ты же знаешь, у меня есть два состояния: я или отшучиваюсь, или сворачиваю шею.
Стив задумчиво посмотрел на друга, затем хмыкнул.
— Тогда лучше отшучивайся. И давай уже закругляйся, пора в бар.
* * *
Он был с ними и будто не был.
Сидел вместе со всеми за столом, слушал разговоры, шутки, умеренно, так как еще за руль, выпивал и почти не участвовал в беседе. Рассматривал налитые до краев стаканы, ногти на собственных пальцах, ловил, словно доносящиеся из параллельного мира, голоса друзей и сам не знал, о чем думал.
— Дэйн, ну ты совсем притих. Неужто еще дуешься на нашу выходку?
Голоса сделались громче — волна происходящего в баре накинулась на тихий берег острова, где Эльконто мечтательно притих на песочке, и вынесла того в настоящий момент. По ушам ударили звуки: бубнеж телевизора, раскатистый хохот Баала, чье-то чавканье, лопанье пузырьков на пивной шапке в стакане напротив; на плечо легла рука Халка.
— Да, что ты, друг! Я уже давно придумал, как отомстить. Вот, жду подходящего момента.
— Ух! Боюсь-боюсь. Ты у нас изобретательный на шутки, лучше нам поостеречься.
— Точно. В этот раз я превзойду самого себя.
То был единственный диалог на данную тему, в остальном бравурно обсуждался завтрашний поход, подготовка к нему, вчерашний спортивный матч по риплингу, поломавшийся двигатель машины Дэлла, новая прическа Логана и последний рассказанный доком анекдот на тему: «Я такой, да, я могу…»
Он покинул бар первым: извинился за спешность, отбился от тысячи невидимых стрел и уколов по поводу вплетенного в косичку шнурка, пожелал всем удачи, кивнул Стиву, завтра, мол, увидимся, и ушел.
Домой, хоть часы и показывали начало девятого, поехал не сразу — зарулил на угол двадцать четвертой, нырнул и вынырнул в круглосуточный цветочный магазин, положил на заднее сидение букет роз и тогда вздохнул с облегчением.
Дама живет в его доме уже три недели, а он ни разу не сводил ее в ресторан и ни разу не купил цветов. Заводя двигатель, Эльконто надеялся на то, что его «косолапые» извинения будут приняты.
Он ожидал немногого: ее улыбки, робкого жеста, поправляющего выбившуюся прядь обратно за ухо, жалобы на то, что они давно не практиковались в борьбе на лужайке, хитрого и якобы недовольного взгляда, мол, ты, конечно, поздно, но, куда деваться, я все равно сервирую тебе стейк…
А вот чего он не ожидал точно, так это украшенного бархатной скатертью и лентами стола в гостиной, стоящих на нем фарфоровых приборов, зажженных свечей, заполненных до середины бокалов с белым вином, горячей и умопомрачительно пахнущей еды в количестве трех блюд и… одетую в темное с серебристыми вставками, открывающим плечи и спину, короткое платье Ани.
Ани с великолепной прической из вьющихся волос.
Ани с макияжем.
И Ани на шпильках.
Хорошо, что она не обвила его шею при входе и не поцеловала в губы, иначе бы точно атас. Полный и безвозвратный.
Прежде, чем сесть за стол, Эльконто поднялся наверх и долго мыл руки — настолько долго, что подушечки пальцев сморщились.
Она такая красивая, сногсшибательно красивая — мягкая, улыбчивая, податливая… Боже, все это время в его доме жила Женщина с большой буквы, а Дэйн простодушно считал ее пацанкой. Нет, с такими грудями и попой, конечно, не пацанкой, но все-таки. А теперь он боялся выйти из ванной, не оттерев с лица выражение растерянного идиота, неспособного перестать пялиться на ее бретельки, икать при попытке умно ответить и капать в тарелку слюной. Не от вида стейка.
А как бы ей пошли длинные лакированные сапоги — те, что заканчиваются ваше колена, у-у-у…
Он бы так и стоял у раковины, рассматривая собственное отражение, если бы женский голос не вывел его из ступора:
— Дэйн, у тебя там все хорошо? Еда остывает…
— Иду, Ани! Уже иду…
Ужин, во время которого Эльконто ощущал себя находящимся никак не в собственной гостиной, а в зале дорогого ресторана — не хватало только официантов, — даже Барт вел себя прилично. Не сидел у стула, не колотил хвостом по полу и не умилял мордой попрошайки со стажем, вместо этого чинно лежал в углу и одобрительно посапывал.
Салат с каперсами получился великолепным, насаженные на палочки кусочки ветчины и сыра таяли во рту, оливы прекрасно оттеняли вкус, а зажарка в панировке и с овощами — м-м-м, Дэйн едва удерживался от мечтаний о том, чтобы в самом конце облизать блюдо. Нет, перед красивой дамой так делать нельзя. Даже если она живет в твоем доме и знает тебя, как облупленного.
Хотя, Ани, судя по всему, была далека от мыслей, что знает сидящего напротив мужчину достаточно хорошо, а посему вопросы лились, как из ведра: давно ли он купил этот дом? Не скучает ли в нем в одиночку? Что обычно готовит сам? Почему всегда ходит в кроссовках или в военных ботинках, но никогда в туфлях? Есть ли у него в гардеробе хоть один костюм? Какие места в городе считает любимыми? Давно ли обосновался в Нордейле? Есть ли у него начальник, или же преподаватель боевых искусств — сам себе босс? Дорого ли обходится аренда помещения, где проходят тренировки?
Казалось, сегодня она решила узнать о нем «все». Спасибо, хоть не «любит ли он шелковое белье?», «предпочитает ли спать голым?» и не «как относится к нетрадиционному сексу?». Однако вечер еще не закончился, и подобные вопросы вполне могли прозвучать.
— Ани, зачем тебе все это знать обо мне? Я обычный мужик, ничем не примечательный.
— Ну, как же… Ты примечательный всем. Ты умный, хоть стараешься не показывать этого, серьезный, хоть постоянно прячешься за шутками, ты — человек слова и чести. Очень деликатен и вежлив, никогда не ставишь в неудобное положение, не забываешь о мелочах, заботишься о тех, кого любишь…
— Так, хватит. Ты решила меня окончательно смутить?
Ее губы, оттененные розовой помадой, многозначительно улыбались, а глаза казались бездонными. Почему-то «во всеоружии»: с прической, в элегантной одежде и с полным макияжем, Ани казалась ему более далекой — эдакой красивой незнакомкой, к которой он трепетно желал, но боялся приблизиться. Ани в кроссовках и с хвостиком — это знакомая и близкая Ани. Ани в вечернем платье — это глубокая мистическая натура, от которой непонятно чего ожидать.
— А давно ты состоял в серьезных отношениях?
Дэйн долго возил по тарелке кусочек свинины — если бы не поставивший в тупик вопрос, давно бы съел его.
— Такие вещи либо спрашивают в двустороннем порядке, либо не спрашивают вовсе.
Хозяйка «бала» улыбнулась и потупилась. Правда, вовсе не смущенно.
— Ну, я бы ответила тебе, если бы что-то помнила. А так могу только выдумывать. Давай предположим, что, если это и бывало, то очень давно, и ничего примечательного я оттуда не вынесла.
— Хитро. В таком случае, могу ответить, что я и сам очень разборчив, что означает, в этом доме до тебя никто не жил. Такой ответ тебя устроит?
— Более чем.
Она, действительно, выглядела довольной.
— А где ты нашел Барта? Почему вообще решил завести собаку?
Чтобы потянуть время, Дэйн притворился, что желает съесть сразу три канапе — вкусно, мол. Долго жевал, пытался придумать, как бы покороче, но поправдоподобнее наврать.
— Я нашел его на улице, роющимся в мусорных баках. Он был очень тощим, голодным и ничьим — я не смог пройти мимо, забрал к себе. — Почти правда. — Долго вымывал из его шерсти блох и учил вести себя прилично. В итоге получился хороший пес.
При звуках собственного имени, уши овчарки пошевелились.
— Очень хороший. Даже не верится, что такой мог найтись на улице.
— Может, сбежал? Или выкинул кто?
— Идиоты, если выкинули.
— А ты сама — кого бы завела, если бы была возможность? Ну, предположим, у тебя обнаружится приличная квартира и полное отсутствие животных. Взяла бы, например, кота?
— Они же стоят баснословных денег!
— Ну, если бы могла. Если бы были средства?
— Нет, наверное, я бы тоже взяла собаку. Не знаю, маленькую или большую — какую-нибудь. Мне очень нравится бегать по стадиону не в одиночку. А ты мне компанию не составляешь.
— Если я буду бегать по стадиону каждое утро, то быстро стану «дрищем», и кормить меня надо будет в три раза больше.
— Я согласна.
Это прозвучала так глубоко и так многозначительно, что Дэйн ощутил себя стоящим у ее стула на коленях, с протянутой в ладони коробочкой.
«Ани… Ты будешь моей женщиной? Навсегда? Насовсем? С таким идиотом, который не бегает с тобой по утрам по стадиону, но который безмерно ценит твое присутствие в своей убогой жизни…»
Эльконто не смог доесть последний кусок с тарелки, хоть и не чувствовал себя сытым — знал, что тот бы встал поперек горла, — как не смог и посмотреть после этих слов в ее глаза.
— Я что-то не так сказала? Да? Что-то не то?
— Нет,… просто…
— Что?
Его смущенное молчание затянулось, а Ани занервничала. Ее щеки порозовели, вилка в пальцах задрожала, а тело передернулось, будто короткое и обтягивающее платье вдруг показалось слишком открытым, слишком тесным. Им обоим вдруг захотелось свежего воздуха. И прекратить эту пытку не вовремя, судя по всему, устроенным ужином.
— Просто… Мы сидим тут… Ты задаешь вопросы, и ты такая… непривычная. В этом платье, с этим макияжем… Как будто незнакомая…
— Я тебе не нравлюсь?
Теперь она точно чувствовала себя не в своей тарелке — стала прежней Ани — не многозначительно улыбающейся, а смущенной, растерянной и подавленной. Дэйн видел, ей хотелось встать из-за стола, собрать тарелки, быстро все перемыть и удалиться к себе в спальню. Сделать вид, что ничего не было.
— Нравишься. — Ответил Дэйн честно, и ее рука, трущая плечо под бретелькой, застыла, а в глазах появилась надежда — не все еще испорчено, не все она сделала не так. — Просто я никогда не видел тебя такой… красивой. И я смущаюсь. Мне кажется, я не в своем доме и не знаю, как себя вести. Ты — новая для меня сегодня. И этот ужин — я не ожидал всего этого, честно. И не знаю, как тебя благодарить. Никто никогда не готовил для меня такие вкусные блюда и не сервировал стол при свечах.
— Ты можешь просто поцеловать меня. Разок. — Увидев, что на лице Эльконто тут же нарисовалось отчуждение, Ани быстро поправилась. — В щечку…
— Ани…
— Да-да, я помню.
Она потупилась, поникла, и он почувствовал себя, прости Создатель, козлом, и поэтому постарался ответить, как можно мягче.
— Нам не стоит двигаться в этом направлении, пока к тебе не вернется память.
Ани-Ра вдруг отбросила на стол вилку, неожиданно разозлилась, вся задрожала.
— Да, что же там такого, в моей памяти, что мы не можем один раз поцеловаться? Ведь ты же сказал, что я тебе нравлюсь, а ты — это очевидно — нравишься мне. Что в ней такого? Что?!
— Ты вспомнишь.
Меньше всего он хотел, чтобы в глазах сидящей напротив девушки блестели слезы. Только не это… Пусть вечер закончится не так, как-то иначе…
— Скорее бы!
— Помяни мои слова, Ани — не торопись с этим.
— А я хочу! Хочу, чтобы заполнился пробел, хочу вспомнить, что бы там ни было и хочу пройти через это, чтобы мы могли двигаться дальше…
— Но зачем тебе это, Ани?
— Затем, что мне нравится строить дальнейшие планы. И строить их с тобой! Неужели не ясно?
Она была готова разрыдаться — наплевать на чинный вид, на потекшую впоследствии тушь, наплевать на то, что королевы на шпильках не плачут.
Дэйн откинулся на стуле, опустил взгляд на собственные руки, покачал головой и прошептал:
— Беда…
— Что? Что ты сказал — беда? Потому что мне хочется строить планы с тобой?
Теперь она была готова кинуться в бой — мстить врагу кулаками, а он, прежде чем ответить, тяжело и долго смотрел на нее.
— Беда — это потому, что мне тоже хочется их строить. С тобой. Вот почему.
И ничего, несмотря на вспыхнувшую в зеленоватых глазах надежду и требовательность, добавлять не стал. Убрал с коленей белую хлопковую салфетку, молча поднялся и покинул тонущую в свете свечей гостиную.
* * *
(Iwan Rheon — Be my woman)
На следующий день, работая в штабе, он принял странное решение — он расскажет ей все. Вечером. Вернется домой, пригласит на кухню или в гостиную, посадит напротив и начнет рассказ. Все с самого начала: как Ани попала к нему домой, за что он ее ударил и почему решил оставить жить у себя. Разложит по полочкам причины, приведет весомые и логичные доводы Стивена, объяснит, что не желал врать, с самого начала не желал…
Дэйн смотрел на широкий во всю стену экран — смотрел и не видел движение отрядов — думал о том, как сильно за прошедшие три недели устал лгать. В словах, поступках, действиях.
Он не расскажет об этом даже доку — тот не поймет и не одобрит, — но, все же, сделает, как решил. Потому что, начиная с этого момента, их отношения с Ани начнут разваливаться и превратятся в тяжелую ношу для обоих. Слишком много недосказанности, слишком далеко все это зашло.
Да, ей будет сложно. Придется слушать и верить, принимать, если не вспомнит по ходу, рассказанное на слово. Однако после ей станет понятно, почему рука все это время рисовала фронтон отеля «Левенталь», откуда в ее снах Война, и почему в них она боится выйти из полуразрушенного дома наружу.
Даже если этим вечером Ани-Ра ничего так и не вспомнит, она однозначно перестанет любить Дэйна. Речь не о любви даже, а о простой симпатии. И она едва ли вспомнит все то хорошее, что он старался для нее делать, обидится на ложь, вскипит эмоциями. И трудно будет ее не понять. Но каким бы сложным ни вышел разговор, затянувшийся спектакль пора заканчивать.
Оставшееся время до семи вечера Дэйн работал (или очень старался), но, несмотря на принятое решение, не чувствовал себя лучше. Сегодня за его окнами пронесется ураган, а снаружи уже собираются тяжелые черные тучи. Шторм выбьет стекла, сорвет с петель дверь и перевернет внутри его души все предметы — накроет их грязью и пылью, разломает все в щепки, оставит после себя лишь осколки, а ему, Дэйну, потом убирать.
Долго убирать.
Но сам напросился. Знал, на что шел.
Чтобы подхватить Лагерфельда и добросить его до дома, как случалось несколько раз в неделю, Эльконто спустился на этаж ниже и зашел в чистый маленький кабинет со стоящим у стены столом, диваном с одной стороны и кушеткой с другой.
Док как раз перебирал в шкафу какие-то склянки.
— Готов выдвигаться?
— Всегда готов.
— Тогда давай, пошли. У меня намечается непростой вечер, и я не хочу задерживаться.
— Что собираешься делать?
— Потом расскажу. — Дэйн ухватил вопросительный и напряженный взгляд Лагерфельда и скрипнул зубами. — Не дави. Если сказал потом, значит, потом.
Стив пожал плечами. Спросил уже в коридоре:
— У тебя все нормально?
— Вот завтра и посмотрим. — Угрюмо, без тени улыбки, отозвался снайпер.
Коридор, лифт, узкий проход мимо входа в штаб — в кресле Эльконто уже сидел Грин — он помахал проходящим рукой — все, мол, под контролем — Дэйн кивнул ему в ответ. Негромкие шаги двух пар мужских ботинок, еще один лифт, нейросканер на выходе с этажа, построившаяся по стойке «смирно» охрана.
— До завтра, ребята. — Миролюбиво кивнул начальник. Шагнул через широкую металлическую рамку, услышал знакомый щелчок камеры, почувствовал запах озона — все, как всегда. Дождался, пока процедуру изучения содержимого карманов и внутренних органов пройдет доктор, еще раз кивнул людям в форме. До выхода остался один коридор, портал в конце него, затем пятьдесят метров пробуренного в скале коридора, а там и дневной свет.
Он каждый раз скучал по нему.
— Что будешь делать этим вечером? — Вернул Дэйн тот же вопрос доку.
— Ничего особенного. Зайду поем куда-нибудь, куплю пивка и сяду смотреть матч. Сегодня наши против «Зетрана».
— Продуют, поди?
— Понятное дело. Но на это всегда приятно смотреть.
Футбольная команда «Зетран», насколько помнил Дэйн, не выигрывала сезон уже лет шесть кряду — то слабые игроки, то травмы, то ленивый тренер. Как говорится, если не везет, то и у дамы в паху на гвоздь наткнешься. Да ну и леший с ними, он все равно не любил футбол.
Может, если сегодняшний разговор пройдет хорошо и — тьфу-тьфу-тьфу через плечо — Ани все поймет, и у них вечер сложится? Без обид, без лишних оскорблений, а как раньше — с тренировкой на поляне перед домом и с подносом печенья после ужина?
Хотелось бы. Вот только Дэйн не верил, что у беседы, которую он собирался провести, мог быть подобный исход. Хорошо, если ему снова не попытаются вскрыть ножом черепную коробку, шею или полость живота.
Только бы не снова связывать и не скотчем рот…
А ножи с кухни убирать бесполезно — она найдет, чем швырнуть.
Только бы выслушала и только бы поняла. Хотя бы отчасти.
Эльконто готовился к поистине плохому вечеру, но тот стал хуже прежде, чем они успели доехать до дома, и даже прежде, чем док и Лагерфельд достигли белой сверкающей машины. Шорох позади спины они услышали оба, и оба отреагировали — Стив моментально замахнулся на нападавшего, но ударить не успел — ему в нос ударила едкая и тугая струя слезоточивого газа, а Дэйн… Дэйн настолько ошалел от увиденного, что пару секунд банально не мог пошевелиться. Только открывался и закрывался рот.
Воспользовавшись заминкой, еще один невидимый враг подоспел сзади и приставил к горлу снайпера холодный охотничий тесак.
— Не шевелись, сучонок.
Дэйн слышал этот голос, точно слышал, но взгляд не желал отрываться от стоящего напротив, с газовым баллоном в руках, бородача.
— Пэт? Что ты тут делаешь? Зачем… ты… дока?
В свете закатного солнца взгляд Элменсона казался скользким, неуловимым, а бледная монолитная фигура отлитой из гипса.
— Ничего личного, патрон. Ничего личного. Но дергаться не советую.
— Эй, вы чего творите? Кто выпустил вас наверх?
Стив, прижимая руки к лицу, стоял коленями на песке — к его затылку было приставлено пистолетное дуло.
Не успел Эльконто оглянуться, как Бородач кивнул стоящему за его плечом невидимке — запястья за спиной тут же стянули защелкнувшиеся наручники.
— Ты за это поплатишься, Пэт. — Процедил начальник штаба глухо. — Ты ведь в курсе?
— В курсе, в курсе. — Делано добродушным тоном отозвался экс-солдат и тут же отдал приказ. — Грузите их в машину. Ульрих, Рики, вы поедете в кузове. Все по местам, живо! Времени в обрез.
На каждом ухабе оси среднегабаритного грузовика скрипели так, будто собирались развалиться на части, а каркас раскатисто звенел и лязгал. От бесконечного дребезжания у Эльконто ломило челюсти, а от осевшего на лицо дока протилена чесалась глотка. С них сняли пояса, оружие и забрали телефоны — на запястьях наручники, на ногах веревки.
Чудесный вечер. Лучше не придумаешь!
Отрешенные лица солдат в полумраке кузова казались восковыми; с момента похищения внутри не прозвучало ни слова. Лишь раздавалось раз в полминуты «Апчхи!», и Стив зло втягивал в нос беспрерывно текущие сопли.
— Суки. Обязательно было газ использовать?
Док был настолько зол, что Эльконто чувствовал исходящие справа волны жара, напряжения и гнева.
— Да я бы и сам пырнул тебя ножом, — отозвался Ульрих, — но пока ваши нежные шкурки портить нельзя. Таков приказ.
— Чей приказ?! — Выплюнул Стив. — Свихнулись вообще? Несанкционированно выбрались наверх, напали на начальника штаба и главного врача, и всерьез собираетесь после этого долго и счастливо жить?
Дэйн молча задавался тем же вопросом. О чем они думали? Чей это план? А, главное, зачем? Это же суицид, обречение на провал, заведомо фатальный исход.
— А ты не пищи, док. Выживем. Главное, теперь, выжить тебе.
Лагерфельд еще раз чихнул. Шестеренки в голове Эльконто вращались с бешеной скоростью. Кто-то затеял что-то глобальное, подбил солдат — хороших, матерых солдат — на полное нарушение законов Комиссии, сумел мотивировать на запрещенный выход наружу.
— Вас найдут. — Произнес он тихо, но не настолько тихо, чтобы дорожный грохот заглушил слова. — Вам не жить дольше пятнадцати минут. Зачем нужно было решаться на такое?
— Я тебя лечил! — Перебил его Стив, обращаясь к узкоглазому Рики. — Я семь раз вытаскивал из тебя пули, а теперь ты надел на меня наручники?!
— Прости, док. — Ответил тот ровно; его лежащие на коленях руки подпрыгивали в такт тряске. — Просто веди себя тихо, и ничего тебе не будет.
— Тьфу на тебя, выродок. Знал бы я… — Отвернулся в сторону и замолчал Лагерфельд.
Рики долго смотрел на связанного красноносого дока, затем скользнул взглядом по похожему на разъяренного быка Эльконто и тоже отвернулся.
Дальнейший путь в неизвестном направлении все проделали молча.
* * *
То был первый день, когда Ани не готовила ни завтрак, ни обед, ни ужин.
Хватит. Сегодня она сообщит Дэйну о том, что хочет съехать.
Куда?
Попросит взаймы денег, снимет квартиру, сходит в больницу — заверит диагноз «амнезия», после чего подаст заявление на новые документы. С ними получит кредит от Комиссии, выплатит долг Эльконто, устроится на работу и начнет новую жизнь.
Достаточно с нее непонятных отношений, чувства вины за собственную никчемность, еды за чужой счет и многозначительных слов «вот когда к тебе вернется память…». Она не виновата в том, что потеряла ее, не виновата, что оказалась в чужом доме, не виновата, что все время хотела, как лучше — что старалась, упиралась, пыталась быть полезной. И уж точно не провинилась в том, что потянулась к тому, кто заботился о ней — попросила крохотку тепла, с надеждой посмотрела в будущее, решила поверить, что и дальше все будет хорошо.
Не будет. Судя по всему, не будет, и она захотела слишком многого.
Дом, казалось, грустил вместе с ней. Застыла кухня и притихший на подоконнике приемник, нырнуло за облака солнце, будто ему не хотелось золотить комнаты, в которых скопилось так много печали. Барт целый день не поднимал головы, улегся на половике в коридоре и даже не шевелил ушами, когда она проходила мимо.
Здесь у нее не было ничего своего. Ни места, ни угла, ни занятия.
Почему она не подумала об этом раньше — об уходе? Боялась. Не знала, куда податься, ведь там, на улице, у нее так же никого — ни друзей, ни знакомых, ни одного человека, у которого можно попросить поддержки. Но ведь мир на этом не кончился, не застыл — он все так же продолжает вращаться.
Она найдет путь — свой путь — новый. Да, это страшно — начинать с нуля, но шагать в неверном направлении не легче. Раньше она думала — ей повезло — с ней в доме нашелся мужчина, с которым случайно по воле судьбы ей может стать хорошо, но… Как часто человек может заблуждаться? Верить в то, что хочет верить, желать, чтобы все наладилось даже тогда, когда на счастливый исход нет ни единого шанса. Слепая вера, тупая и вечная…
Как же надоело быть обутой в чужие тапки.
Пусть у нее будет двадцать долларов, и она купит самые дешевые кроссовки, но они будут «свои». Ее собственные, выбранные ею.
В какой-то момент Ани-Ра раздвоилась: одна ее часть вдруг принялась плавать по знакомым комнатам, цепляться за предметы, обнимать их и плакать — нет, давай не будем уходить, пожалуйста, Ани, давай не будем… Здесь ведь было хорошо, да, пусть не всегда, но было! Здесь мы спали, читали книжки, готовили на кухне, слушали музыку, здесь занимались на лужайке, здесь хоть немного, но были счастливы! Другая же часть смотрела на первую равнодушно — знала, уйти все равно придется. И не надо сантиментов.
Часы в гостиной показывали семь. Затем восемь. Затем начало девятого. В тихой, сделавшейся неживой кухне, догорел закат, и подоконник утонул в синеве.
Приходи, Дэйн. Не тяни.
Через полчаса заскулил Барт; Ани подошла к нему и потрепала по голове.
— Да, я тоже его жду. Пойдем, погуляем, друг.
* * *
Их разделили.
Место, у которого остановился грузовик, Эльконто ухватил лишь краем глаза: похожее на заброшенный склад строение, во дворе ржавые бочки из-под бензина, наваленные друг на друга ящики, водонапорная башня, вокруг на добрый километр поле — ни домов, ни дорог, кроме той, по которой они подъехали, ни цивилизации. Пустырь.
Стива увели вглубь помещения — Эльконто едва успел подбадривающее кивнуть ему на прощанье, мол, выберемся, друг, самого же его поместили в небольшую — три на три — комнату с бетонными стенами и земляным полом. Пнули по коленям, приковали к вделанной в углу ржавой трубе и оставили сидеть.
Дэйн злился так, что, казалось, дымились уши — нападавшие не предоставили ни единого шанса на сопротивление. Все спланировали четко, действовали умно и слаженно. Солдаты, ядрит их за ногу — профессионалы со стажем, которых он сам когда-то учил.
Прежде, чем толстая стальная дверь захлопнулась, к нему повернулся Элменсон.
— Посиди тут, старина. Не будешь рыпаться, ничего тебе не сделают. За Стива тоже не беспокойся, но лучше держать вас раздельно, мало ли. И вот еще что — на доме стоит блокировочная система от поисковых систем Комиссии, так что, не дури. Всего три часа… — Пэт согнул руку и посмотрел на надетые поверх волосатого запястья часы. — Уже два с половиной, и мы обменяем вас на собственную свободу.
— На свободу?! — Дэйн взревел и дернул руками, отчего цепь звякнула по ржавой трубе. — Кто тебе сказал, что за нас тебе дадут свободу?
— Ну, шанс есть шанс. Возможно, они обменяют вас на нашу свободу.
— Комиссия? Не верь тому, кто тебе это пообещал. Он врал! Комиссия сотрет вас за такое в порошок, они не идут на компромисс. Никогда не идут, поверь мне!
Бородач едва заметно побледнел, и от собственного страха разозлился еще сильнее.
— Это ты там сидел в штабе, жал на кнопочки и жил припеваючи! Ходил домой, жрал, что хотел, ходил, куда хотел, а мы жили, как звери. В казармах, полуголодные, вынужденные каждый день бороться за жизнь. Шесть лет, и я очень устал, Эльконто. И если Грин сказал, что есть шанс…
— Грин? — Дэйн настолько опешил от услышанного, что на секунду перестал дергать запястьями. — Это все план Грина?! Да он же вас подставил! Не знаю, что он там планирует, но он использовал вас, как пушечное мясо…
Пэт окончательно разъярился.
— Заткнись, ты! Заткнись и сиди, пока я не разукрасил твою осточертевшую морду…
— Эй, Элменсон, не дури! У тебя еще есть шанс — если отпустишь меня сейчас, я напишу прошение о смягчении тебе приговора…
— Смягчении? На каторгах? Или чтобы мне перед смертью завязали глаза? Они дадут нам свободу — за тебя, или не дадут? Да, еще и за дока. Шанс есть, а большего мне не нужно.
— Да нет у тебя шансов! — Проревел снайпер вслед захлопнувшейся двери. — Нету! Ноль! Вот же, сука…
Грин. Джон Грин. Он поверить не мог — старался, пытался примерить эту новую неприглядную правду на реальность, но та отставала от нее, как намазанные водой обои от деревянной стены. Неужели заместитель пошел против начальника? Чем думал, как мог? Эльконто, как ни старался, не мог понять ни мотивов, ни желания сместить командующего с поста. Что толкнуло Грина на кривой путь — деньги? — ему платили достаточно. Власть? У зама власти, как у владельца табачной лавки махорки. Тогда что?
— Джон-Джон… зря ты так… я тебе верил…
А док, наверное, до сих пор не знает, если не проболтался Тод или Рик. Вот же жопа…
Спустя минуту Дэйн призвал себя успокоиться. Надо выбираться, и выбираться, как можно скорее. Из комнаты существовал единственный выход — через запертую дверь. Окон нет, стены — плотный слой бетона. Телефон отняли, оружие тоже. Штаны теперь покрывал толстый слой желтовато-бурой пыли, на запястьях от наручников возникли кровоподтеки; его взгляд случайно упал на прорезиненный ремешок.
Часы.
Мысли зашуршали со скоростью лап, вспугнутых лучом фонаря, крыс.
Часы… Ани… Помощь…
Ани… Часы…
Звонок Бернарде. Больше некому — остальные не на Уровне. Черт, только бы получилось. И как хорошо, что она случайно не позвонила ему на браслет, не выдала себя и его, не выдала их тайное средство связи, о котором он в свете последних событий едва не забыл…
— Ани… Ани… ты меня слышишь? Черт, Ани, ответь!..
По циферблату спокойно бежала секундная стрелка; крохотный приемник молчал. Неужели она сняла их? Может, моется в ванной? Или положила на кухонный стол и ушла гулять с Бартом?
Пожалуйста, только не сейчас, только не в такой важный момент.
Согнувшись в три погибели, Эльконто почти вжался губами в собственные запястья, нажал на кнопку и, опасаясь, что его речь услышат снаружи, хрипло зашептал.
— Ани… Ответь мне, Ани… Это вопрос жизни и смерти. Ты меня слышишь или нет?! Прием!
* * *
Она сняла их, чтобы не забыть упаковать в коробку вместе с остальными вещими.
А то ведь уйдет и забудет на руке, будет неприятно. Вот только выгуляет Барта, поднимется наверх, сложит одежду в пакеты, чтобы Дэйн сам определился, что с ней делать дальше, а после оставит часы на тумбе у кровати.
Но пока они лежали на кухонном столе и пищали. Сквозь треск помех то и дело доносился знакомый голос, вопрошающий: Ани, ты меня слышишь? Ани, ну где же ты?
Тон показался ей необычным, встревоженным.
Едва захлопнув входную дверь, Ани-Ра скинула с ног кроссовки и бросилась на кухню, по пути прошипев Барту, чтобы не путался под ногами. Подбежала к столу, схватила ремешок, нажала кнопку и выкрикнула:
— Дэйн, это я! Что случилось? Ты где? Почему до сих пор не позвонил на телефон?
— Ани! Ани?! Наконец-то, солнце! Как хорошо, что ты пришла…
Солнце? Хорошо, что пришла? В этот момент она заволновалась по-настоящему.
— Дэйн, все в порядке? Что-то случилось?
Спустя несколько минут она узнала подробности: похищение, заброшенное здание, док в опасности, Дэйн тоже, нужна помощь, и закивала, забыв о том, что собеседник ее не видит.
— Что? Что я могу сделать? Говори.
— Позвони моей коллеге — ее зовут Бернарда. Я продиктую номер. Расскажи ей все, что я рассказал тебе, но предупреди, чтобы она не связывалась с Дрейком, потому что если сюда придет Комиссия, нас перережут…
— Комиссия? — Ани-Ра сглотнула; в углу из чашки жадно и шумно лакал воду Барт. — А ты как-то связан с Комиссией?
— Я расскажу, как приду.
— Хорошо. Диктуй номер.
Блокнот нашелся на подоконнике рядом со стопкой, оставленных на еду, денег; карандаш лежал сверху.
Она звонила на указанный номер шесть раз, слушала долгие гудки, выжидала до самого конца, но каждый раз электронный женский голос не объявлял о том, что абонент недоступен.
Черт… Черт…
После неудачной седьмой попытки, Ани вызвала Дэйна.
— Не отвечает твоя коллега. Я семь раз звонила. Что мне делать, Дэйн? Кому еще я могу позвонить — твоим ученикам? Они же здоровые ребята, может, помогут?
— Нет их в городе. — Раздалось сквозь помехи, и наступила тишина.
Чтобы занять себя чем-то полезным и привычным, Ани включила чайник и бросила в стакан пакетик с заваркой; поправила складки на полотенце, долго смотрела на окутанную сумраком лужайку за окном.
— Кто-то должен быть. Кому можно позвонить. Дэйн, — она запнулась, — тебя не били? Тебя не ранили?
Часы какое-то время молчали, затем раздалось короткое «нет».
— А со Стивом все в порядке?
— Не знаю.
Ее руки дрожали. Какой плохой вечер, исключительно плохой. Она думала, что худшим из свершившегося сегодня, станет ее уход. Если Дэйн не настоит на обратном, не убедит в том, что ей будет лучше остаться. Где-то в глубине души Ани отчаянно надеялась, что он настоит…
А теперь Дэйн в какой-то ловушке. Один, в комнате из бетона, и хорошо, что на его запястье эти часы — хоть какой-то мостик для связи с внешним миром и с ней, Ани…
Шумел чайник; от потонувшего в тишине браслета на сердце делалось муторно. А если его убьют, а она не узнает? Что, если враги заметят часы и будут пытать Дэйна? Не дадут тому сказать что-то важное, например, как же его все-таки спасти?
Они заговорили одновременно:
— Ани…
— Дэйн…
— У меня под кожу вшит чип. Он постоянно передает сигнал о моем местонахождении на специальный приемник. Ты должна сходить в подвал, найти навигатор и записать выдаваемую им частоту. После этого ввести ее в компьютер, чтобы получить точный адрес или хотя бы координаты этого места. Поняла? Сможешь?
Его голос казался далеким и чужим. Наверняка дело бы в страхе, что сочился от браслета к браслету, лился из бетонной комнаты с низким потолком, сюда, в кухню.
— Я… смогу. — Пакетик с заваркой так и остался лежать на дне сухого стакана — Ани забыла залить его водой. — Говори, где стоит навигатор? Куда мне идти?
Спускаешься в подвал, он сказал, и входишь в третью дверь слева, за ней окажется напичканный электроникой кабинет — ты сразу его узнаешь. Торопись, Ани, у нас мало времени…
Мало времени.
Именно об этом она думала, когда ступала на ватных ногах по ведущим в подвал ступеням.
От нервозности и страха мысли постоянно путались.
Зачем нужен вшитый под кожу чип? Это что, модно? Или это связанная с работой необходимость? Но какая такая необходимость в чипе может быть у преподавателя боевых искусств? Его часто похищают, чтобы учил приемам Сэн-Бо урийцев на далеком острове? Ну и муть лезет в голову. Наверняка, Дэйн все объяснит, когда вернется…
Так, какая дверь? Вторая или третья налево?
Памятуя о том, что комнату, под завязку набитую электроникой перепутать невозможно, Ани решила, что сначала зайдет во вторую дверь слева — на всякий случай ее проверит, а потом уже откроет третью… так надежнее…
Латунная ручка показалась ей смутно знакомой — кажется, в прошлый раз вход сюда был заперт. А теперь?
Ей повезло.
Замок второй слева двери оказался открыт.
Выключатель обнаружился слева; под потолком зажглась тусклая лампочка. Нет, электроники здесь не нашлось, да и вообще ничего не нашлось, кроме двух, стоящих друг напротив друга стульев и еще чего-то волосатого в углу.
Фу, мерзость какая…
Это ведь не енот? Не крыса? Не случайно заползшее и сдохшее от голода животное? Слушая взволнованный грохот собственного сердца, Ани осторожно втянула воздух — нет, вроде бы, разложением не пахнет.
Сама не зная для чего, она прошла мимо стульев и поддела неподвижную кучу в углу носком ноги — та сдвинулась в сторону и застыла. Не живая. Волосатая…
Это не животное… это что-то другое… парик?
Да это же парик!
У нее враз отлегло на сердце — всего лишь парик из темных, чуть вьющихся волос, а она уже, было, подумала…
Прежде чем осесть на пол с тяжелым хрипом, Ани успела развернуться и сделать два шага назад.
А потом это случилось — воздух кончился, в груди заболело, а мир, освещенный яркой вспышкой оттого, что трепыхавшаяся в глубине сознания пелена, наконец, спала, раскололся надвое.
И она неожиданно, почти захлебнувшись, в сменяющих друг друга картинках, все вспомнила.
Ее мозг горел, полыхал, а тело трясло в лихорадке.
Холодно, очень холодно… жарко…
На этом стуле она сидела, связанная… Сидела долго, мучилась жаждой, а вокруг давила, сводила с ума темнота. Потом зажегся свет, а напротив… напротив сидел он… Эльконто — самое ненавистное в жизни лицо…
Они хлынули все разом, будто внутреннюю плотину смыло, снесло невероятной силы штормом: война, война, Ивон… поход на работу в отель… война… Гранаты, выстрелы, раненная нога и единственное желание выжить — выбраться наружу, вылезти, если нужно, из кожи и отомстить…
Ани согнулась на полу, скорчилась, закрыла лицо руками и завыла.
Ее собственная квартира… Да, в том районе, рядом с тем домом, у которого стояли пустые пивные бутылки. Ругань соседей, нож под подушкой, лежащая под шкафом бомба — уже совсем готовая для того, чтобы крепить под джип…
Джип, Барт…
Ей не хватало воздуха, она задыхалась, боролась за каждый спасительный вдох, но в легкие забивалась лишь затхлая пыль — гнилая пыль, прогорклая, черная.
«А вы уже помирились?» — кудрявая бабка — соседка по улице. — «Черный цвет вам не к лицу, оставайтесь лучше блондинкой…»
Да, она была в той машине, ночевала в ней, выжидала правильного момента, чтобы, наконец, покончить со всем, но провалилась. Провалилась, как в тот раз, так и в последующий, когда целилась в Эльконто из-за деревьев… Тогда кто-то огрел ее по голове, а после она очнулась в этой самой комнате. В этой. Самой. Комнате.
Скребущие пол ногти, уткнувшийся в бетон нос и стоящая рядом ножка деревянного стула.
Что-то случилось позже, что-то… что же?!
Ее ударили… Он ее ударил… Ани помнила боль — адскую боль в локте и хруст собственных костей, но еще худшая боль танцевала внутри, потому что она проигрывала последний бой. Самый важный бой в своей недолгой и крайне неудачной жизни…
А потом она проснулась в спальне наверху.
И был доктор. И был совсем другой Дэйн — душка Дэйн, заботливый Дэйн, врущий Дэйн, Дэйн, который затеял сложный и душераздирающий спектакль «Ани, теперь я позабочусь о тебе».
Три недели — три недели она жила в доме собственного врага, готовила ему еду, старалась его развлечь, ныла о тренировках на поляне, выгуливала его собаку, строила планы…
Ей хотелось рыдать, кричать, но она все задыхалась — каталась по полу, зажимала голову руками, будто прижатые к затылку ладони могли заткнуть фонтан из адски болезненных воспоминаний, засунуть их все назад и задернуть порвавшуюся шторку.
Он читал ей книги на ночь…
Она рисовала красками…
Он играл с ней в «пожарников».
Она стригла куклу…
Он оставлял на подоконнике деньги…
Она ходила за продуктами, ждала его прихода…
В последний вечер он принес цветы…
Зачем? ЗАЧЕМ?!
Не выдержав боли, навалившегося ужаса, смешавшихся воспоминаний и отчаяния, Ани-Ра дрожащей рукой притянула к себе деревянную ножку стула, уткнулась в нее лбом, подобрала конечности под тело, словно это могло помочь укрыться от правды, а после разрыдалась. Сначала тихо, беззвучно, затем громко и душераздирающе. А еще через секунду стены тесной комнаты с лежащим в углу париком сотряс пронзительный, наполненный обидой и злостью, непохожий на человеческий крик.
Секунды, минуты… время перестало существовать.
Сколько она рыдала? Сколько проклинала его? Сколько проклинала себя за то, что не вспомнила раньше? Сколько сидела у стены, держа в руках парик, чувствуя, как по щекам прорисовываются жгущие кислотой дорожки, а грудь разрывает от боли.
Ее предали. Не просто предали — насмехались над ней, дурочкой, заставили жить под одной крышей с ненавистными ей людьми…
Да, она не помнила. Но они. Помнили.
Эльконто и доктор. Они помнили все от начала и до конца. С того самого дня, как она очнулась в чужой кровати…
Кормили ее пилюльками, рассказывали, что она поправится, что все вспомнит. Они всерьез надеялись, что когда память вернется, Ани пожмет им руку? Кивнет, поблагодарит и все поймет? Или хотели, чтобы она не вспомнила никогда?
Чего вообще они хотели?!
В этот момент, как никогда прежде, жизнь показалась ей несправедливой. Можно мстить честно, можно бить в грудь или даже по затылку, но зачем наматывать на кулак человеческие чувства? Зачем издеваться над инвалидом? Пользоваться случаем, врать ему, окружать фальшивой заботой?
Ани никогда не была паинькой — она жила, как умела — щадила или убивала, но всегда имела на то причины. Пусть ошибочные причины, и пусть в конце пути она за все поплатится, но чтобы вот так? Изощренно, бездушно, с умыслом…
Три недели… Три недели…
Она гуляла с его собакой…
Она училась готовить умеренно прожаренный стейк…
Радовалась, когда он улыбался…
Все то, что ожило внутри, распустилось и зацвело за последние три недели, вдруг почернело и увяло; цвета эмоций из ярких сделались земельно-серыми, а бледное лицо превратилось в застывшую маску.
Когда из часов раздался знакомый голос, вопрошающий, все ли в порядке, Ани не моргнула, не пошевелила рукой и не шелохнулась.
* * *
(Ange — Some Day (Perception Of Sound remix))
Она не отзывалась, казалось, целую вечность.
Десять, пятнадцать минут? За это время можно было обойти дом раза три сверху донизу — обшарить каждую комнату и благополучно вернуться с рукописно выполненным отчетом. Черт, ну, где же ты, Ани? Где? Что такого могло случиться, чтобы ни звука, чтобы могильная тишина?
— Ани? Где ты? Где? Куда ты потерялась?
Он чувствовал себя злым, бессильным и бесполезным. Звенел, как призрак, цепями, ранил собственные запястья, но все равно продолжал дергать наручниками, надеясь, что труба вывалится из стены. Хотя, что толку? Дверь все равно заперта.
— Ани, отзовись, Ани…
Может, сломались часы? Может, вопреки словам Бернарды о том, что заряда хватит на годы, в них села батарейка? Неужели, сейчас? Так не вовремя?
— Ани… Ани…
Почему она молчит? Почему?
— Ани, ядрит тебя за ногу! Да отзовись ты уже!
Дэйн почти подпрыгнул, когда от браслета раздалось знакомое шипение. Он тут же прекратил двигаться, застыл, даже перестал дышать, лишь бы не пропустить ни звука, прижался ухом к руке и с надеждой спросил:
— Ани, ты меня слышишь? Что случилось там, Ани?
Шипение повторилось, а затем раздались слова.
— Представляешь, мне даже делать ничего не нужно. Ты сгниешь там, а я останусь жить в твоем доме, с твоей собакой. Не ирония ли судьбы?
Он похолодел от макушки до кончиков пальцев, потому что узнал этот голос, этот тон… принадлежащий «другой» Ани. Почти наяву увидел ее остекленевшие глаза и равнодушное, совсем, как тогда, лицо.
— Черт, нет… Нет!!!
Очередной удар кулаком по стене не дал ничего, кроме ободранной кожи и желания выломать эту трубу с корнем. Создатель, нет, только не сейчас. Не сейчас, пожалуйста! Многие часы и дни он боялся этого момента — возвращения ее памяти, — но тот случился именно сейчас. Почему? Господи, за что?!
— Ани… это не то, что ты думаешь…
— Умри там.
— Нет, Ани… послушай…
— Очередную ложь? Ты тварь, Дэйн. Поганая сволочь… Ты не только испортил мне жизнь, ты еще и играл со мной три недели. Три недели, представляешь? Я жила и верила тебе, ждала тебя с работы, готовила тебе еду… — Последние слова она выплюнула с таким презрением, будто кормила не человека, а уродливого, вонючего и истекающего соплями монстра. — Использовал меня, Дэйн, да? Вот только зачем?
— Я не использовал…
— Да, расскажи мне теперь…
— Ани, я всего этого не хотел…
— А уж я-то как не хотела. Только, вот, у меня не было выбора. А у тебя был. Был.
— Это был не мой выбор!
— Плевать.
Никто не смог бы сказать «плевать» равнодушнее, чем она в тот момент. Сказать это настолько блекло, что Дэйн понял — не будет ни помощи, ни прощения, ни пощады. Внутри собственной головы она подписала ему приговор. Ему и, возможно, Стивену…
Создатель, почему, ну почему так?
Эльконто сидел, упершись спиной в холодную стену — на штанах грязь, на руках кровь, в голове вина. Жаль, что «новая» Ани вернулась так быстро, жаль, что заняла оборону так прочно — с ней не договориться, не объяснить. Теперь, даже если он выживет, она не даст ему ни единого шанса, не пустит к «старой» Ани. Там, в его доме сейчас находится незнакомая и недобрая женщина.
Без шансов. Погано.
Но он должен попробовать все объяснить, даже если это будет последним, что он сделает в жизни.
Они оба сидели, разделенные многими километрами, незримые в невидимом зеркале отражения друг друга — оба в пустых комнатах, оба на полу, оба истерзанные и раздавленные случившимся. И говорил Дэйн — говорил долго, почти без конца, сбивался, повторялся, но старался не умолкать. Главное, не умолкать, и тогда, может, слово, хоть какое-то слово…
— Если бы я понял тебя тогда, когда ты сидела связанная. Но я не понял, потому что ты говорила обрывисто и постоянно меня обвиняла. И я бы объяснил тебе все еще тогда. Что не было «Войны», точнее, что да, она была, но была по ошибке, что случился сбой в системе, что ты не должна была выйти наружу…
Черт, он плел не то, он путался и, кажется, сам рыл себе могилу.
— Нет, Ани, все верно, что ты вышла наружу, но все случилось не так. Бл№:я, если бы я понял тогда, не было бы всего того, что случилось позже, я не ударил бы тебя, а ты бы не потеряла память. Я просто показал бы тебе эту Ивон, доказал, что она жива, что все они живы… Это только ты стала исключением. Понимаешь, никто кроме тебя не доходил до портала, никто…
Ани-Ра, прижавшись затылком к бетону, слушала доносящиеся из крохотных часов слова, а мысли ее плавали где-то далеко — в черных ночах, наполненных грохотом и дымом. В этот момент она видела не стену, а собственные окровавленные руки, держащие винтовку, грязные на ногах ботинки, чувствовала холод в ступнях — они снова перебирались вброд, вымокли, а огня не было, огонь нельзя было зажигать — увидят солдаты…
— С Войны возвращаются не так, как вернулась ты… люди забывают, просто просыпаются на утро, но это случается только после того, как их убивают. А ты не умерла, дуреха, ты выбралась, ты дошла до самого конца, и поэтому не проснулась, ничего не забыла. И поэтому ты пришла ко мне, чтобы убить. А твоя Ивон жива… давно уже ходит на привычную работу и не помнит этот кошмар…
Ивон холодела на ее руках в свете закатного солнца. Рыть ту могилу было очень тяжело — земля не поддавалась лопате, приходилось руками. А когда яма была готова, Ани долго не могла столкнуть туда труп — понимала, что должна, но попросту не могла собраться с силами. Она помнила не только ее закрытые обездвиженные глаза, но и то, как на бледное лицо упала первая горсть земли…
— …никто не умирает там, понимаешь? Ни один человек, только солдаты. А все «повстанцы» возвращаются домой. И ты вернулась…
— Почему?
Голос на мгновение прервался.
— Почему вернулась?
— Почему я туда попала?
Дэйн какое-то время молчал — не знал, что ответить? Выбирал наименее лживый ответ? Да и какая теперь разница…
— Я не знаю, как работает система — она отбирает людей сама. Тех, кто морально устал, кому нужны серьезные перемены, встряска…
— Встряска. Значит…
— Ани, не я придумал систему!
— Но ты ей руководишь.
— Да. Я ей руковожу.
Кажется, он тоже устал. Иногда ей казалось, что он не врет, что он обычный человек — мужчина, которому бывает тяжело, который способен любить, которому можно доверять. Было можно.
— Зачем эти три недели, Дэйн?
Часы снова замолчали. Затем признались.
— Это все док. Он сказал, что, если мы сможем показать тебе другую жизнь, «нормальную», тебе будет проще адаптироваться после того, как воспоминания вернутся.
— Добрые дяди.
— А что я должен был сделать? Что? Выкинуть тебя на улицу? Просто оставить на перекрестке? Или отвезти в твою квартиру, чтобы, проснувшись, ты поняла, что понятия не имеешь, как там оказалась?
— Может, ты просто боялся, что когда я все вспомню, то снова приду за тобой?
— Я устал этого бояться.
Какое-то время они оба слушали тишину. Думали. Затем Эльконто добавил:
— Наша с тобой «война» была бессмысленна. Я не хотел бить тебя, но и не дался бы так просто. А ты… Даже если бы ты убила меня, тебе стало бы легче? Они бы назначили руководить штабом другого человека, и тебе так никто бы и не объяснил, что с тобой произошло на самом деле…
Он сказал ей все, что хотел. Почти все.
Осталось немного — добавить, что каким-то совершенно непостижимым образом, он привык к ней настолько, что стал скучать. Привык так сильно, что стал строить дальнейшие планы, надеяться на совместное будущее. Глупость. То была непозволительная — и он знал об этом — слабость.
— Ты когда-то пообещала, что дашь мне десять минут.
— Я уже дала больше.
— Если я выйду отсюда, то покажу тебе, что твои друзья живы. Докажу это.
— А мне есть разница? Я уже похоронила их всех.
— Да, Ани. Тебе есть разница.
Там, в доме на пустыре, окруженном бочками и пустыми ящиками, в тесной бетонной комнате, Эльконто отнял руку ото рта и устало закрыл глаза.
Может быть, он врал? Изворачивался, чтобы оправдать себя? Хотел выиграть время, а после найти метод «отбелиться»?
Ей было плевать.
Ивон жива? Мертва? А есть ли теперь разница? Она похоронила ее, похоронила их всех, она прошла все это, прошла даже больше, и теперь, наверное, пришло время перешагнуть через это. Она не убьет его только потому, что устала убивать, устала жить и ненавидеть, просто… устала. От всего.
Давно надо было начать новую жизнь, перестать обижаться на судьбу, разогнуться, встать с коленей и найти в себе силы идти дальше, но нет — мешала злость, обида, хотелось мести, хотелось справедливости. А есть ли она вообще — справедливость? Или у каждого всегда своя правда?
Наверное, сил не было и сейчас, но жить дальше все равно придется. Да, ее поимели во все дыры, даже в те, которых отродясь не было у нее на теле. Ее ударили, а после игрались с ней, как со щенком, три недели — ласкали чужими руками, подбадривали лживыми словами, а теперь еще и убеждали в том, что события, которые она помнит — иллюзия.
Хватит. Пора уходить отсюда, пора заканчивать со всем этим и двигаться дальше. Если со всем этим не покончит она, то не покончит никто.
Сегодня она покинет этот дом, как и планировала. Оставит все вещи, уйдет — благо теперь есть куда — и начнет с самого сначала. С чистого листа.
Вот только…
Уходить надо так, чтобы не было за себя противно. Надо уходить, зная, что ты сделал все, чтобы после, вспоминая прошедшие события, ты мог чувствовать себя человеком. И имел право называть себя человеком. Плохим, хорошим? Просто человеком.
Что там сказал Эльконто — в соседней комнате есть аппаратура, способная распознать сигнал с его датчика? Пришла пора на нее взглянуть.
Морщась от боли в затекших коленях, Ани неуклюже поднялась с пола.
* * *
— Какой из сигналов тот, что идет с твоего чипа? Здесь, в рот тебе ногу, сотни сигналов со всего уровня. А то и не с одного…
Дэйн ушам своим не верил. А когда поверил, понял, что сидит в затхлой проклятой комнатенке и улыбается так широко, как улыбаются только идиоты. Глупо, счастливо, до боли в щеках.
— В правом верхнем углу. Маленькое окошко, зеленые цифры… Там должно быть восемь цифр — это зашифрованные данные. Перепиши их на лист и отнеси ко мне в кабинет. Там на столе стоит компьютер, загрузи его, найди программу «Карты». Я скажу пароль для входа в систему.
Она не ответила, но он знал, чувствовал, что процесс запустился. Сейчас Ани — старая или новая — кто ее разберет — выходит из подвала, идет наверх с листочком и сосредоточенным выражением лица, поднимается по лестнице, толкает дверь комнаты, куда никогда не позволяла себе заходить. Наверное, сейчас ей все кажется знакомым и чужим. Наверное, она ненавидит его и Стива, ненавидит их всех — он бы понял. Да он уже понял.
И все равно улыбался.
Это его Ани. Она не сдалась, она вновь решила действовать. Она… молодец.
* * *
Странно, но после принятых решений она вдруг почувствовала облегчение.
Может, потому что скоро все закончится или потому что куски раздробленной мозаики встали, наконец, на место? Некрасивой мозаики, неприглядной, но правдивой — ее собственной жизни. А, может, чувство облегчения возникло от того, что у нее, все-таки, есть собственный дом, и она скоро туда вернется? Всего лишь квартира — простая и убогая, но не чужая, своя.
Будет сложно. Наверное, гораздо сложнее, чем ей кажется сейчас, но придется еще раз выжить, справиться.
Хотелось курить. Адски.
Она не курила почти месяц. И даже не помнила об этой пагубной привычке. Смешно.
Крохотная стрелка на экране мигала над прорисованным в деталях трехмерном ландшафте. А если быть точным, то над обозначенной прямоугольником группе строений.
— Итак, ты в жопе мира. На окраине Нордейла, и там, судя по всему, склады.
— Да, точно, склады.
— Сколько их? Захватчиков?
— Четверо.
— Ты с ними знаком?
— Да, это бывшие солдаты, поднятые на бунт моим замом.
— Твоим замом?
Ани ухмыльнулась. Не ей одной, судя по всему, не везет.
— И ты не знал о заговоре?
— Нет.
— Ладно. Что будем делать? Есть ли кто-то, кому я могу передать эти данные? Коллеги, друзья, Комиссия?
— Нельзя Комиссии. Если они тут появятся, нас со Стивом прирежут — таков приказ Грина. Ему нужно что-то успеть на уровне, он заготовил что-то масштабное, Комиссия ему помешает.
— Да уж… А кто такая эта Бернарда?
— Это коллега, она могла бы помочь…
— Могла бы, если бы ответила.
— А другие коллеги?
— Никого нет в городе — все на задании.
— Чудесный выбрал момент твой зам.
— Он на это и рассчитывал.
Дэйн замолчал.
Ани крутила в руках ручку. Она сидела в кресле Эльконто, почти тонула в нем, смотрела на экран компьютера и думала о том, как спасти человека, которого прежде хотела убить. Ей вдруг сделалось легко, почти весело. Жизнь всегда удивляет — иногда приятно, иногда неприятно, а иногда вдруг становится такой… тупой, когда пол с потолком меняются местами.
— Тогда, получается, спасать твой зад некому. Некому, кроме меня.
Идиотизм. Сюрреалистический театр абстракций. Хотите курнуть? Глотнуть вина? А то замысел останется неясен, нужно быть не в здравом уме, чтобы досмотреть пьесу до конца.
— Оружие у тебя есть?
— Что?
— Оружие, спрашиваю, в доме есть?
Браслет, как и человек на том конце, опешил, потому что умолкли оба.
— Есть.
— Много?
Ей становилось все веселее. Как же давно она не жила, как давно не действовала в одиночку — так, как хотела, а не так, как кто-то приказывал. Слишком долго была «хорошей» примерной девочкой — верила всей навешанной на уши лапше…
— Много. Ани, ты что собираешься делать?
— А у нас есть выбор? Говори, где взять оружие. И есть ли у тебя машина?
— Есть. В гараже стоит джип,… который ты так и не подорвала.
Чудненько. Она улыбалась, улыбалась душой — странное, забытое ощущение.
— А ключи где?
— В столе, там, где ты сейчас сидишь. Ани… это опасно.
— Вот именно. И мне это нравится. Дэйн, скажи, а что мне будет за пару убитых взбунтовавшихся солдат — смертный приговор от Комиссии?
— Грамота. — Ответил он после паузы. — Тебе выпишут грамоту.
— Не знаю, врешь ты или честен, но ответ мне нравится. В любом случае, прихвачу с собой пару уродов.
— Ты… — Браслет вдруг взревел басом. — Ты мне не думай умирать! Я тебе… Я тебя не для этого…
— Что? Растил?
— Выхаживал.
— Ах, да, точно. А для чего же? — Она посмотрела на собственную руку. — Молчишь? Вот и молчи. Только сначала расскажи, где боеприпасы, а потом жди в гости.
В багажник она погрузила самое необходимое: снайперскую винтовку, гранаты, два короткоствольных автомата, натяжные мины-ловушки, закинула сверху бинокль, подперла все коробками с патронами и осталась довольна. Потрогала висящие на поясе пистолеты.
Четыре человека — это не много, фигня, почти ничто. Надо лишь быть осторожной и осмотрительной — не привыкать.
Создатель, неужели она вновь сделалась монстром? Так быстро?
Нет, скорее, это довольство поднялось в душе, оттого что она идет на прощальный бал с собственным прошлым — ведь радоваться не запрещено? И подумаешь, что вместо красивого платья на ней кофта с капюшоном, вместо каблуков кроссовки, вместо колец кастет, а вместо волшебной палочки — палочка со спусковым крючком и патронами…
Барт накормлен и выгулян, входная дверь заперта и сейчас она покинет дом (Свой? Чужой? Свой?) на машине врага — вечер удался.
И хорошо, что когда-то она не подорвала этот джип. Пригодился.
Навигатор вел к югу от центра города — мимо лесополосы, по шоссе номер двенадцать. Жилые кварталы остались позади десять минут назад, теперь слева неслись закрытые на ночь одноэтажные коробки-магазины строительных товаров, монтажные мастерские, выставочные залы для мотоциклов, склады, склады и снова непонятного назначения склады.
Почти догорел закат — придется использовать тепловые сканеры и приборы ночного видения. Как удачно, что у того, кто почти без перерыва трещал теперь в браслет, в подвале нашлось все необходимое.
— Нельзя снимать постового первым — его придется обойти. И сделать это незаметно, иначе поднимется тревога. Дом, как я понял, небольшой, должен найтись черный вход — зайди внутрь и отыщи бородатого мужика — именно у него ключи от моей камеры. Но будь осторожна, с ним в паре работает здоровый лысый здоровяк по имени Тод…
Уперлось ей знать имена будущих трупов, но, чтобы не прерывать поток полезной информации, Ани молчала. Сжимала большой кожаный руль, смотрела на шоссе и состыковывала в голове все, что говорил Дэйн.
— Против Тода в ближнем бою идти бесполезно — он мастер рукопашки. Возможно, он где-то рядом со Стивом, а тот, вот уж я не знаю, где его держат. В общем, его только с дистанции и пулей. По периметру будет ходить или Ульрих или Рик. Если Рик, то тебе повезло, если Ульрих — нет. Тот мастерски владеет ножами — будь осторожна.
Ани-Ра, глядя вперед, холодно улыбнулась.
Какая искренняя забота — деточку расчесали, похлопали по голове и снарядили цветами — отдашь учителю.
— Я смогу с ним справиться.
— Не недооценивай противника!
— А ты не п%*ди без умолку.
— Ани!?
— Что, Ани?
— Рот вымою с мылом!
— Ах, да! Ани же все это время была хорошей. Послушной.
Эльконто какое-то время переваривал смену настроения собеседницы — теперь браслет носила не та, кого он знал, приходилось с этим мириться.
— Хорошо. У часового по-любому винтовка. Если засечет любой отблеск, сразу будет палить, так что…
— Так что я выключу фары, и не буду пользоваться зеркалами…
— Не только зеркалами!
— Все, Дэйн, умолкай. Я почти на месте.
— Опасайся того, кто на вышке! Не лезь в близкую дистанцию к Тоду, бородача лучше укладывать сразу, а Ульрих…
— Помню, мастер ножей. Лучше пожелай мне удачи.
Браслет не то хрюкнул, не то взволнованно фыркнул. Затем выдал сквозь помехи:
— Удачи. Ани.
— И тебе.
Она припарковалась вне пределов видимости, заглушила мотор — все-таки, ненавистно водить чужие машины, особенно такие тяжелые, урчащие и здоровые — и вышла из салона. Захлопнула дверцу, отперла багажник и принялась экипироваться.
Странно, но этот вечер оказался лучше того, который она для себя планировала. Синева сумерек, на поясе нож и кобура, в руках сумка с амуницией. Трава покрылась росой, розовело вдалеке небо, вокруг трещали сверчки и, едва слышно, шелестела листва.
Нужный дом-склад прямо по курсу — до него пятьсот метров.
Именно в этот момент, совершенно не подходящий случаю, Ани вдруг поняла, что «вернулась». К себе самой. А осознав это, процедила:
— С возвращением, Ани. Добро пожаловать в старое тело.
И они обе — старая и новая Ани — улыбнулись одновременно.
У патрульного постоянно трещала рация.
— Что там видно, Рики? Все тихо?
— Тихо. Показалось, что где-то проехала машина, но, вроде, никого. Значит, тихо.
— Хорошо.
Смотровой ее не заметил.
Дом пришлось обходить по кругу. Если сейчас она снимет Ульриха, то Рик моментально это обнаружит, так как задаст очередной тупой вопрос по рации, а напарник не ответит. А если она не снимет Ульриха, то тот, вероятно, вернется в дом в самый неподходящий момент — как раз в разгар веселья. Засада.
Неподвижно притаившись между ящиками в самой тени, Ани выжидала. Конечно, можно проскользнуть мимо них, но опасно, очень опасно оставлять их обоих в живых. И тихо убрать не удастся. Как лучше быть? В этот момент у бледнолицего мужчины вновь ожило переговорное устройство.
— Слушай, я в сортир хочу. Смени меня на вышке.
— Вот ты засранец. Ладно, слазь, постою. Нет, чтобы свеситься жопой с перил…
— И ронять говно с высоты третьего этажа? Смотри, попадет на голову. Кстати, где в доме сортир?
— Заходи с заднего входа, он как раз там направо.
— Понял.
Бинго. Лучшего момента не найти.
Пока Ульрих будет стоять на вышке, она займется Риком — кто знает, сколько человек может находиться в туалете? Может, у него запор или понос? В любом случае, она выиграет несколько минут, а притихшая рация не покажется бледному тревожным сигналом — ведь не тянуться же к ней с голым задом и зажатой в руке туалетной бумагой?
Дождавшись, когда оба солдата поравнялись на лестнице и принялись обмениваться скабрезностями, Ани-Ра выскользнула из-за ящиков и бесшумной тенью метнулась к дому. Хорошие, все-таки, Дэйн купил кроссовки — удобные, мягкие, тихие. Навряд ли она когда-либо теперь побегает в них по стадиону, потому что сегодня вечером, скорее всего, запачкает их кровью.
Неприглядный мужчина с вытянутым лицом и узкими глазами — Рик — умер некрасиво. С перерезанным горлом, держась за собственный, еще менее приглядный, член прямо во время мочеиспускания. Прежде чем его голова ударилась о край унитаза, он успел захрипеть и обоссать полстены.
Ани нагнулась, отключила звук у рации и брезгливо отступила от залитого мочой и кровью пола.
Кроссовки не запачканы. Минус один солдат.
Черт, может, ей добровольно вернуться на Войну? Чтобы просто ради удовольствия перестрелять всех, кого сможет обнаружить в прицел?
Стараясь не думать, а не свихнулась ли, она быстро закрыла дверь и вышла в коридор. Теперь не менее сложная задача — обнаружить еще двоих, пока те не обнаружили вышедший из строя туалет. Что там говорил Дэйн — лысый силен в ближнем бою?
Насколько он силен, она обнаружила всего минутой позже, когда едва увернулась от летящего в голову кулака.
Откуда он возник, тварь? Она ведь еще не добралась до нижнего этажа…
Тод бился отлично — зашел на кухню, чтобы налить воды/чая/пива, обнаружил там незнакомую вооруженную девку и тут же попытался сразу же заехать ей по кумполу. Размах, удар, ушла из-под руки… Схватил за края кофты, порвал ткань по шву, прежде, чем получил попавшейся под руку кастрюлей по лицу, но затем успел ударить Ани по ребрам. Гоняясь за ней, как за сбрендившей и постоянно уворачивающейся от его кулаков дикой белкой, он зацепил ее еще дважды — один раз по лицу и второй — пинком в колено. Спасибо, вскользь, и спасибо, что она успела выхватить пистолет…
Говорил же Дэйн, не бейся, деточка, на кулаках… Говорил.
Переступая через труп лысого мужчины, Ани краем глаза заметила, что у того на поясе прикреплена связка ключей — присела, стараясь не смотреть в остекленевшие глаза, отстегнула брелок. Интересно, услышал ли звук выстрела второй, бородатый? Или Ульрих? И не начал ли смотровой беспокоиться насчет друга?
Время, Ани, время! Торопись! Это не игра, тут не проснешься…
Хотя, она до сих пор сомневалась, что проснулась бы, умерев на Войне. Наверное, то была шутка. Плохая шутка.
— Дэйн, ты не помнишь, на каком ты этаже?
Браслет пикнул.
— Где-то в подвале. От входа мы свернули вниз, на лестницу.
— Иду.
Когда стальная дверь заскрипела и поддалась, Дэйн все еще боялся, что по ту сторону покажется Пэт. Один или, что гораздо хуже, с накрученными на кулак волосами Ани, труп которой он притащил за собой.
Нет… Нет… Создатель… Нет… Он не простит. Он и так уже проклял себя за то, что позволил ей сунуться в эту передрягу, за то, что не остановил, снабдил оружием… О чем думал вообще?
Но по ту сторону стоял не Пэт, а его бывшая «сожительница» собственной персоной. Грязная, с растрепанным хвостом, в порванной кофте, но, в целом, кажется довольная и сконцентрированная на деле. Не переступая порог, она кинула ему связку ключей и добавила.
— Бородатый еще в доме. Найди его и Стива, а я пока сниму часового.
Эльконто на секунду растерялся.
— Пистолетик не займешь?
— А без него никак?
— У тебя же еще автомат за плечом!
— Вот, нытик.
И она оставила у его ног «Тильтер» и охотничий нож.
Отстегивая наручники, снайпер бубнил, не переставая:
— И «это» жило со мной в одном доме? Да я чокнулся! Еще и булки ее жрал…
Стив оказался запертым в комнате в конце коридора. Его голос послышался из-за двери- близнеца сразу же, как только Эльконто выбрался из собственной темницы.
— Эй! Вы, там! Откройте, вашу налево…
— Иду, уже иду, люмбумсик. — Ласково проворчал он и принялся искать нужный ключ. «Напарница» тем временем растворилась. Вот же девка, вот фурия…
— Ты? Блин, это ты? Я уж думал, снова Элменсон!
Лагерфельда по какой-то причине не пристегнули к трубе, и тот прекратил колотить по двери только тогда, когда она распахнулась.
— А ты по нему скучал больше?
— Тьфу, на тебя! Как ты выбрался вообще? Как вышел?
— Ани.
— Ани?!
— Потом объясню.
Как раз в тот момент, когда доктор был готов завалить Эльконто вопросами, на лестнице показался бородатый мужик. Увидев, что оба пленника не сидят внутри темниц, а стоят снаружи, он на секунду замешкался, а после с невероятной для его плотного тела скоростью, рванул обратно по ступеням.
— Стой, сука!
— Не уйдешь!
Раздались мужские голоса хором, а через секунду коридор наполнился звуками проскальзывающих по бетонному полу подошв.
Когда после короткой автоматной очереди с вышки упало и глухо ударилось о землю тело, Эльконто покачал головой.
— Как в третьесортном фильме, б№дь.
— Кто стреляет, Комиссия?
— Если бы…
Лагерфельд тревожно вглядывался в темноту.
— Тогда кто стрелял?
— Я тебе уже говорил.
— Что говорил?
Когда из-за кучи разломанных ящиков вышла женская фигура с автоматом наперевес, Стив застыл, как вкопанный. Конечно же, он узнал и русые волосы, и невысокую фигуру и лицо…
— Ани? Ани?!
— Пошел в жопу, док. — Донеслось глухо.
И, чтобы Лагерфельд не дернулся в ее направлении, Дэйн придержал друга за рукав.
* * *
— Это все дело рук моего зама — Джона Грина. Он выпустил на поверхность солдат, и он же, судя по всему, собирается натворить на уровне бед. Я сейчас туда отправлюсь. Что? Их было четверо…
Хотя Эльконто стоял в отдалении, Ани-Ра слышала каждое сказанное им по телефону слово. Сотовый для звонка она только что заняла снайперу собственноручно, и теперь сидела на корточках, рылась в сумке и делала вид, что не замечает сверлящего ее взглядом дока. Им не о чем говорить. И незачем.
— Не ехать? Хорошо, если ты говоришь, что мое участие пока не требуется, буду в стороне. Да, Дрейк. Да. Нет, солдаты мертвы. Все. Со Стивом тоже все в порядке. Окей, понял, отбой.
К машине шли молча.
Лагерфельд нес сумку; уже у джипа Ани передала Дэйну ключи. Не дожидаясь приглашения, уселась на заднее сиденье, захлопнула дверцу, сложила руки на груди и отвернулась.
Завелся мотор.
— Как самочувствие? — Полуобернувшись, задал вопрос док, когда автомобиль вывернул на трассу.
— У тебя сигарет нет? — Отозвалась Ани встречным вопросом.
— Нет. И не начинай.
Она проигнорировала недовольный тон так же легко, как и укоризненный взгляд. Точнее, два укоризненных взгляда.
Кто они такие, чтобы колыхать в ней чувство вины? И кто она им — незнакомка с окрестной дороги? Собачка, которую две пары заботливых рук воспитали доброй и послушной? Несмешно.
— Я спросил, нормально ли ты себя чувствуешь?
Он определенно начинал ее злить.
— Отлично. Если не считать, что меньше всего я хочу сейчас видеть ваши морды.
— Ани…
— Что, Ани?!
— Следи за тоном.
— А ты еще поучи меня жить, мистер пилюлькин! Как чинно ты сидел, возле моей кровати, как убедительно рассказывал о том, что все будет замечательно. Ты такой же лживый урод, как и твой друг.
Переносица Дэйна в зеркале поморщилась.
— Могла бы просто сказать «спасибо». — Процедил Стив зло.
— Может, еще в ноги поклониться?
Мужчины спереди переглянулись. Док, в отличие от Эльконто еще не понял, с кем имеет дело, и Ани не собиралась прощать ему ошибок.
— До смерти будешь ждать моего «спасибо».
— Мы о тебе заботились! Хотя, могли этого не делать…
— Ботиночки теперь вам поцеловать? Ты тоже сегодня не получил между глаз пулю, хотя, мог бы.
— Стив…
Оборвал еще не начавшуюся фразу водитель.
— Что, Стив?
— Отстань от нее.
— Это еще почему?
— Она только что спасла наши задницы. Хотя, действительно, могла этого не делать.
Рыжий неохотно унялся. Сжал челюсти, поддал в салон напряженной атмосферы и отвернулся к окну.
Дальнейший путь все проделали в молчании.
— Надо же, и сумка моя сразу нашлась.
Ани чувствовала, что ее настроение хромает, как перебравший калека, но ничего не могла с этим поделать. Все пошло кувырком, все. А ведь этим вечером она просто хотела поговорить — мирно и спокойно — разложить все по полочкам, определиться с дальнейшими действиями, понять, как им двоим — ей и Дэйну — лучше всего быть.
А теперь, оказывается, никак. Вечер закончился не на мажорной ноте из-за того, что она, наконец, решилась изменить жизнь к лучшему, а плавно перетек в найденный парик, ночную езду, перестрелку, ругань с доком, а теперь еще в качающуюся на руке Эльконто дамскую сумочку. Ее сумочку.
Ключи от квартиры лежали внутри.
— Спасибо, что не выбросил. Ну, все, я пошла…
— Ани, подожди.
Он выглядел уставшим: одежда мятая и грязная (впрочем, она не лучше), запястья в потеках крови, под глазами глубокие тени.
— Ты можешь забрать всю ту одежду, которую мы покупали.
— Ты покупал.
— Неважно. Можешь забрать ее.
— Спасибо, обойдусь.
— Я бы настоял…
— А ты не настаивай.
Барт, которого этим вечером не поприветствовал ни один из хозяев, обиженно сидел у стены. Ани не собиралась гладить его и теперь — чужой дом, чужая собака.
— Я отвезу тебя.
— Не стоит.
— Стоит! На дворе ночь, если ты не заметила.
— Заботливый какой.
Эльконто сжал зубы и прошагал мимо нее к выходу — стало очевидно, что спорить с ним бессмысленно.
(Blank and Jones — Fallen)
Наверное, хуже ей было только там, в подвале, когда не хватало воздуха и когда руки цеплялись за ножку стула. И если там можно было кричать, рыдать и вести себя, как истеричка, то здесь, в джипе, Ани не могла себе такого позволить, а потому сидела тихо, крепко сжимала сумочку — единственный по-настоящему знакомый предмет — и смотрела в окно.
Знакомый город, знакомый салон машины и вновь незнакомая жизнь.
Ей казалось, что за спиной кто-то написал висящее над землей слово «Конец», и теперь оно смотрит ей вслед — холодно и равнодушно. Еще один жизненный ухаб, еще одно препятствие, которое придется преодолеть. Интересно, сколько испытаний может выпасть на долю одного человека? Бесконечное количество, или же есть предел? Она своего, в любом случае, еще не достигла.
— Я заеду к тебе на днях, когда найду адреса тех, с кем ты была на Войне. Покажу всех живыми…
Ей бы ответить «отвали» или «зря стараешься», но она просто молчала — старалась не плакать. Приедет, покажет, свозит, уедет… Все вдруг стало таким чужим и неопределенным. Последние три недели они были вместе — ели, читали, жили, гуляли с Бартом, занимались на лужайке, пили в баре… Быть может, та жизнь не была идеальной, но она была «ее» — жизнью Ани, — а теперь не осталось и ее.
Впереди снова пустота.
Придется выкладывать новый пол из кирпичей — найти бы их. Найти и притащить, собраться с силами и понять, зачем и для чего строить новый дом, найти силы верить. Наверное, она найдет их, позже, а сейчас не до жиру — лишь бы не расклеиться.
— Я знаю, что ты, наверное, попытаешься устроиться на работу — старую или новую, я не знаю, — но Стив обещал дать справку о болезни. Такую примут в любом учреждении.
Как мило. Рыжий наступил себе на горло и еще раз позаботился о грязнульке-Ани. А Дэйн… Как просто он теперь говорит о ней и ее будущей жизни уже в отсутствии себя. Как все, оказывается, легко…
Ей бы напиться или забыться, но ведь не поможет. Все придется самой, все через себя, на собственных плечах. Держись, маленькая Ани, держись…
На этот раз она отчетливо узнала темный провал подъезда и железную дверь — больше не путалась в хитросплетениях района. Болезненно колола мысль о том, что водитель все это время знал точное местоположение ее дома, но предпочитал держать «пациентку» в своем.
Зачем?
Ей отчаянно хотелось стать маленькой и растерянной, способной просто ухватиться за его колено и спросить «зачем»? Объясни мне, пожалуйста, погладь! Поддержи, скажи что-нибудь хорошее. Не уезжай, ведь все должно было быть не так… Я не хочу одна, не хочу, я боюсь…
Но водитель смотрел в сторону и молчал. Да и зачем говорить? Ведь «вспомнившая все» она вдруг стала для руководителя «Войны» отработанным материалом.
Черт…
А она? Что сказать на прощание? Ненавижу? Спасибо, что приютил? Опять съязвить? Спросить, когда встретятся опять?
Чем важнее момент, тем глупее кажутся слова, и поэтому Ани сжала зубы так же крепко, как и сумочку в руках, открыла дверь и, не прощаясь, вышла из машины.
Эта ночь далась ей тяжелее, чем все остальные.
Тысячи разрозненных кубиков мозаики, тысячи обрывочных воспоминаний и она одна. Одна, как и всегда, против всего мира.
В голове плыли слова, слышались чужие голоса, сменяли друг друга изображения — лица, места, города… Слишком много кусков лоскута — такие не сшить в красивое теплое одеяло, проще все выкинуть.
Как жить дальше? Куда двигаться?
Едкий дым рвал легкие, но губы тянулись к фильтру, а дрожащие пальцы раз за разом подносили сигарету ко рту.
«Не начинай…»
Все, док, ты в прошлом. Кого теперь интересует твое мнение?
Такой «использованной» она не чувствовала себя даже после того, как вернулась с «Войны». Тогда были иные чувства, иная цель — тогда хотелось отомстить. А теперь? Ради чего все? Живые, мертвые… Оказывается, «Война» была иллюзией, она была ненастоящей, никто не погиб… Удивительно, но даже эта мысль не приносила облегчения, ведь Ани уже все пережила, перестрадала, по полной пропустила через собственное сердце. А кто вернет нервы? Кто заплатит за них? Ах, издержки системы…
Маленькая, глупая, доверчивая, а теперь полностью потерянная.
Ничего, она сумеет оставить все позади. Встанет с утра новой — неважно, чего это будет стоить, — и начнет все в очередной раз заново.
Вот только это будет завтра. А сегодня…
За что? За что? — Кому адресовать этот вопрос — Себе? Жизни? Дэйну?
Выполоскали, выстирали и не повесили сушиться, не расправили, а просто выкинули мокрым смятым комком в кусты.
Ничего, есть руки и ноги, есть душа, а утро наступит уже через несколько часов. Поспать бы, просто заснуть, а там будет видно.
Она затушила третий окурок, потерла сухие глаза пальцами — слезы еще прольются, время наступит, — Ани знала это наверняка, — слезла с подоконника, поставила пепельницу на стол и направилась к кровати.
Создатель, если ты есть, просто помоги заснуть, ведь это такая малость… Просто помоги сразу уснуть.
* * *
— Знаешь, я только теперь понял, насколько небезопасно было оставлять ее с тобой. В этом доме.
— Мы с самого начала знали, кто она.
— А что, если бы она очнулась раньше и не в подходящий момент? И ты не успел бы ничего объяснить?
— Тогда она, возможно, убила бы меня.
Стив потер руками щеки; он устал, и, как и Дэйн, был вымотан и раздражен.
— Блин, я думал, она более шелковая. А она — грымза!
— Она не грымза.
— Надо было все время давать ей успокоительное!
— Не надо было. Ты же видел, она была нормальная…
— Ага, а потом превратилась в эту бешеную собаку.
— Стив…
— Что? Ты ее защищаешь? Нет, правда? Ты ее защищаешь?
— Мы сами все это затеяли, а могли бы объяснить ей раньше. Так что, давай, прекращай гундеть, и вали уже к себе, а то я от тебя уже устал.
Лагерфельд какое-то время смотрел на друга, затем фыркнул, стукнул ладонями по подлокотникам и поднялся с кресла.
— Как знаешь, я помочь хотел.
— Отдохни. Этим ты мне больше поможешь.
Он должен был радоваться, что все закончилось, а вместо этого чувствовал себя… брошенным.
Казалось бы, дом покинула дикая кошка, человек-бомба, опасный элемент — радуйся, но Дэйн не радовался.
Наверху осталась развешанная в шкафу одежда, на столе книги, на кухонном стуле передник, на подоконнике неистраченные деньги. Иллюзия, но ему чудилось, что в доме все еще витал запах булочек бон-бон и ее духов — тонких, свежих, почти неуловимых.
Ани… Странная, разная и непредсказуемая Ани. Сначала женщина-мститель, бездушный убийца, метящий в нарисованное в центре мишени лицо, затем тихий котенок — потерянный, недоверчивый и запутавшийся, затем Ани-солнышко, Ани-вкусная Еда, Ани-спортменка, Ани-«Моторчик в попе» — а-ля, скажите мне «кто я?». И вот, наконец, равнодушная Ани-спасительница. Ани-«Пошли вы в зад, идиоты». Ани-«Я теперь сама по себе…»
Да, ему бы радоваться: больше не придется ждать подвоха, ее внезапного «пробуждения», случайного ножа в спину или опустившейся на голову сковородки. Однако так же не придется возвращаться в дом, где ты не один, и где тебя с тихой нежностью, не показывая этого, ждут. В дом, где в ванной поют женским голосом, где пахнет лаком для ногтей, где посреди ночи никто не скажет Барту: «Когда ты успел все съесть, проглот?!»
Она была тихой и скромной поначалу, разбитой от случившейся «болезни», но медленно и верно на его глазах расцветала. А когда расцвела до прыжка с парашютом, бара, вечера при свечах, короткого платья и шпилек, он всерьез начал опасаться, что «попал», потому что нигде — ни дома, ни в штабе, ни с друзьями — уже не мог выкинуть ее из головы.
Не грымза, нет. И не бешеная собака, как сказал Стив.
Просто женщина, которая в очередной раз доверилась людям, и которой соврали. Нет, Ани, мы тебя так тут держали, ради цирка… Не выкидывать же? Пришлось покормить три недельки…
А как бы он чувствовал себя в подобной ситуации? Приласканный и неприласканный на самом деле? Если бы узнал, что все сверкающие грани доброты, которые, он верил, сделаны из хрусталя, оказались пластиковыми? Хрупкими, непрочными и ненастоящими. Что, если бы ему однажды сообщили друзья: «Ну, все, Дэйн — мы тебя терпели, сколько могли, а теперь проваливай, потому что нам надоело прикидываться…» Это же жизнь по шву, а сердце на половые тряпки.
Она их теперь ненавидела — и по праву, — а он грустил.
Что так и не сказал ей правду «до». Что согласился врать. Что так и не позволил себе ее коснуться — маленькой женщины-фурии.
Эльконто привык быть один — ничего нового. Жить один, решать один, коротать вечера в одиночку. Он мог совершенно спокойно существовать без людей, друзей или соседей. Выжил бы на необитаемом острове, прошел бы с палкой, котомкой и котелком по восточному горному кряжу, пережил бы, без поддержки извне, эпидемию или наводнение. Но вот чего он по непонятной причине НЕ хотел, так это продолжать коротать вечера… без Ани.
Ведь они слишком много не успели, слишком много не попробовали, а планов было так много.
Дэйн легко прощал свои и чужие ошибки, и лишь с одной из них не был готов смириться — если он так никогда и не узнает, предназначалось ли кресло штурмана для леди по фамилии Эменхайм? Если нет, так нет — он отступится, но внутреннее чутье твердило, что жизнь не закончилась — их совместная жизнь. И теперь осталось лишь убедить Ани, что им следует приступить к исследованию ее дальнейших стадий…
А еще, подумал он, засыпая, она, наверное, подружилась бы с Бернардой.
И это было бы здорово.
