Fick dich ins Knie, Герберт Уэллс!

Хотя «Машина времени» и считается классикой научной фантастики, там оказалась одна фантастика без всякой науки – сфинксы с троглодитами вместо уравнений и механики. Бросив книжку на кровать, я посмотрела на стену с уравнениями. Моя комната понемногу превращается в логово маньяка Психа Настенного.

Первая возможность за весь вечер побыть одной. «Фингербанд» засел в кухне, обмозговывая «нечто глобальное» для сабантуя в честь проводов лета, папа порхал с места на место, новоиспеченные групи Соф и Мег увязались за своими кумирами, и, когда вернулся Томас, отработавший в «Книжном амбаре», они втроем начали горячо обсуждать какую-то книгу комиксов («Графический роман», – поправила меня Соф). Я старалась быть как можно незаметнее, чувствуя теплоту в душе от того, что у нас с Джейсоном снова появился секрет.

Сейчас уже за полночь, и я строю гипотезы, пытаясь понять, что общего у всех открывавшихся во времени тоннелей.

– Мяу!

Умляут забрался на письменный стол и принялся скакать по стопке дневников. Я встала, подхватила их – котенка и дневники – и отнесла на кровать. Проходя мимо окна, я заметила в саду свет из кухонного окна. Надо же, еще не легли.

Дневники. Грей писал о дне, когда я впервые поцеловалась с Джейсоном. Там было «Пьяные на пионах», и в тот же день мы встретились на пляже. Если будут еще тоннели, я смогу проэкстраполировать даты и выявить паттерн.

Я погрузилась в чтение, и сердце обливалось кровью от воспоминаний о моем прежнем мире.

Умляут начал драть когтями одеяло. Я нашла запись за тот день в «Книжном амбаре»: «Расставляли все по полкам с Каро». Затем Грей вымарал «Каро» и вписал мое имя. В последнем дневнике стали встречаться таинственные «Л*», рассыпанные по страницам, как конфетти. В других дневниках «Л*» не попадались, зато я нашла опус обо мне, Томасе и школьной экскурсии в Музей науки, закончившейся полным позором: Томас застрял в межпланетной космической станции.

При виде этих записей я вспомнила, что тогда на потолке у меня была проекция Галактики. Лежать на полу, глядя вверх, было как…

Как оказаться на Млечном Пути.

Тоннелю во времени соответствует не один отрывок дневника. Здесь же сплошь временные тоннели.

Неужели это напрямую связано с дневниками? Не может же это быть совпадением, даже если не объясняет «смен кадра» или внезапно гаснущих в саду звезд. Значит, я могу попасть только в те дни, которые описаны у Грея. Стало быть, мне не обязательно вновь оказываться на его похоронах.

Мне не обязательно видеть день его смерти.

Я схватила учебник, оказавшийся ближе других. Причинность… Эйнштейн… Теория струн… Вельтшмерцианово исключение… Глаз цеплялся за слова, смутно знакомые и уже выделенные желтым маркером, но там оказалось лишь краткое описание:

Дальше вырвана страница, и статья обрывается.

«Воронкообразные искажения» – это наверняка тоннели во времени, которые пока типа гипотеза. Но я же их видела!

Итак, принцип Готти Г. Оппенгеймер, версия 2.0. Мир уже дважды «визуально перезагрузился», причем оба раза Томас заводил речь о своем имейте, который я так и не получила. Может, это потому, что его имей не существует в моей реальности? Мы с Томасом живем в одной линии времени, за исключением имейла, поэтому всякий раз, как он его упоминает, мир перезагружается? Может такое быть или нет?

Отнеся дневники на письменный стол, я увидела, что свет в кухне все еще горит. Проклиная Неда, я натянула кроссовки. Земля и близко не подберется к моим пальцам ног, думала я, ожесточенно шагнув в ночь.

В кухне оказался Томас. Он что-то пек.

Я чуть из кожи не выскочила от удивления, а он улыбнулся и принялся рисовать на тесте чем-то теплым, золотистым и ароматным.

Некоторые события последней недели теперь разъяснились: неизвестно откуда взявшийся хлеб в его первое утро в нашем доме, булочка с корицей в школьном рюкзаке, бардак в кладовке, в котором я винила Неда. И ведь ни разу не подошел и не признался! Такой же тихушник, как и я.

– Ты все это время пек хлеб! Ты печешь! – обвиняюще сказала я.

– Пеку, закатываю, вышиваю крестиком! – Томас подбросил кисточку в воздух, как барабанщик палочку. Мы проводили ее взглядом. Кисточка со стуком упала на пол, и брызги меда разлетелись по кафелю. – Упс.

– Папа этой кисточкой стол полирует, – сказала я Томасу, и он сразу оставил попытки ее поднять. – А почему в такое время? Уже почти час ночи!

– Десинхроноз.

Я указала на тесто:

– Что это?

– А это когда перелетаешь из одного часового пояса в другой, и организму требуется время, чтобы привыкнуть. – Пару секунд Томас выдержал с непроницаемым лицом, затем его губы дрогнули, и он рассмеялся собственной шутке.

– Смешно. – Я с трудом удержала улыбку. – Но я об этом.

– Лавандовый хлеб. Вот, понюхай. – Он приподнял противень и приблизился ко мне. Я покачала головой. Он пожал плечами, развернулся и пошел к плите, разговаривая вполоборота, пока сажал хлеб в духовку. – Очень вкусно с сыром. Нормальный хлеб, не ваше немецкое не пойми что.

– Rauchkase у нас нормальный, – машинально возразила я. К моему удивлению, Томасу в два счета удалось меня разговорить. Может, это мышечная память дружбы? – Это правда ты печешь? Сам, собственноручно?

– А откуда, по-твоему, еда берется? – пожал плечами Томас, боком присаживаясь на стул. Я сидела тем же манером, и мы неловко стукнулись коленями – мы оба слишком высокие. Я по-прежнему не знаю, что о нем думать.

– Я думала, Нед в магазин ходил. Он гурман, он у нас в Лондоне живет.

Мы, наверное, мешали Неду спать – его комната через стенку от кухни. С другой стороны, после заседания «Фингербанда» братец, скорее всего, куда-нибудь ушел. Он приходит в основном на рассвете и безуспешно пытается проблеваться в саду, после чего спит все утро. Вихрь блесток, гитары и мне-пора-пока – и так каждый день.

– Тебя послушать, так любой, кто может не только картошку испечь, гурман. – Томас вскочил и выставил ладонь, коротко бросив: – Сиди!

Я сидела, ничего не понимая, пока он не вернулся и не вывалил на стол припасы – муку, масло, яйца, а также то, о наличии чего в кладовке я и не подозревала, вроде пакетиков орехов ассорти и плиток горького шоколада в зеленой обертке. Это напомнило мне первое утро неделю назад, когда Томас поджарил мне тост, пододвинул джем и даже выгреб «Мармит» из святилища Грея.

– Лучший способ узнать, что такого прикольного в выпечке, – сказал Томас, не садясь, – это попробовать испечь что-нибудь самому. Я хочу открыть булочную-кондитерскую.

Он сиял как медный таз, и я подавила неожиданное желание потыкать пальцем в ямочки на его щеках.

– Булочную-кондитерскую? – повторила я таким тоном, будто Томас предложил что-нибудь украсть мимоходом. Не представляю, чтобы Томас, которого я знаю, занимался раскаленными духовками, ножами и всякой съедобной всячиной. Вернее, могу, но это неминуемо закончится катастрофой.

– Ох, ну пекарню! Ты ела мою булку и не говори теперь, что я не повелитель сахара! Король булочек! Импресарио блинчиков!

Я плотно сжала губы. Вовсе он не забавный – он чертенок, проказливый эльф. Не мигая, мы смотрели друг на друга. Томас не выдержал первым, выпустив улыбку на лицо и яйцо в миску.

– Хочешь честно? Мне это по душе, и, как ни странно, у меня хорошо получается, – объяснил он. – Ты знаешь, как редки люди, в которых сочетаются эти два качества? Хотя откуда тебе знать, ты-то все умеешь…

Терпеть не могу такое слышать. Можно подумать, пятерки по математике – ключ к тайнам моей души. Мне тоже не все легко дается – я не знаю никаких рок-групп, не умею танцевать, подводить глаза жидкой подводкой и спрягать глаголы. За прошедший год я испекла более сотни картофелин, но так и не добилась нужной кондиции, чтобы кожица подрумянивалась. И у меня нет планов на жизнь.

Нед родился готовым гламурным рокером семидесятых и мечтал стать фотографом с тех пор, как ему подарили первый фотоаппарат. Соф с первых шагов была лесбиянкой – и художницей примерно с того же возраста. Джейсон собирается стать юристом, и даже Томас, воплощенная теория хаоса, открывает чертову булочную-кондитерскую! А мне хочется только жить в Холкси и познавать мир по книгам. Этого маловато.

– Я ничего не умею. Забыл Колбасу? – напомнила я. – Картину над кроватью Грея… твоей.

– Го, во имя всего святого! – Томас снова начал взволнованно ловить летучих мышей. Да что там, настоящих птеродактилей. – Почему ты вообще хочешь так рисовать? – И церковно-библиотечно-похоронным шепотом добавил: – И почему ты скрывала, что Грей собирал эротическое искусство?

– Нет, я… – Смех нахлынул так внезапно, что я не могла говорить. Томас наверняка подумал, что я полная дура, когда я согнулась пополам и засипела, махая руками у лица.

– Погоди, погоди, – пискнула я и снова зашлась. На этот раз смех стал взрывом облегчения, коротко и дразняще напомнив мне, каково быть переполняемой счастьем.

Томас тоже засмеялся:

– Го, это не смешно! Мне приходится жить в одной комнате с картиной! Мне кажется, она на меня смотрит!

От хохота я едва не захлебнулась, судорожно глотая воздух, балансируя на грани рассудка. Какая-то счастливая истерика, грозящая перелиться через край и превратиться во что-то похуже.

Я глубоко вздохнула, приминая поглубже смех и все остальное, и пояснила:

– Это я рисовала. Трояк поставили.

– Го, да ты шутишь! – Изумленный, Томас так и сел напротив. Неудивительно, раз он думал, что это шестифутовый синий пенис! Может, так оно и есть – вдруг я в тот момент думала о частях мальчишечьей анатомии, и отсюда все проблемы? Интересно, что означает по Фрейду «Боунер барн»?

– Я же тебе говорила, я ничего не умею, – весело сказала я. На школьной художественной выставке я фальшиво хихикала, притворяясь, что смеюсь над собой, но с Томасом это получалось искренне. Ну не умею я рисовать, и бог с ним. – Твоя очередь. Нет, ну почему ты печешь?

– Бытует мнение, что кулинару нужно быть суперточным, – как в твоем проекте на дополнительные баллы, ну, о путешествиях во времени. Стоит ошибиться в расчетах, и все пропало, верно?

– Да…

– Это туфта! – радостно объявил Томас. Слово ласкало слух – тафту напоминает. Томас показал на миску: – Видишь кусочек скорлупы? Вынь его пальцем, и все дела! Перебухала муки, не положила масла, уронила сковороду – сколько бы ошибок ты ни сделала, в большинстве случаев все равно получится съедобно. В крайнем случае покрой глазурью.

– Что, правда?

Что-то у меня подозрения насчет его деловой хватки и коммерческих стандартов.

– Ну, в основном это метафора, но мне кажется, ты этого не понимаешь. На. – Он протянул мне шоколадку в зеленой обертке, и я отломила кусок: – Короче, я, возмечтав о карьере шефа-кондитера, стал яблочной шарлоткой в глазу отца. Это еще одна неудачная метафора, намекающая, что папаша далеко не в восторге от моих карьерных устремлений. Равно как и от моих оценок по всем предметам, кроме уроков труда.

– Ты плохо учишься? – спросила я.

После признания Колбасы у меня возникло множество вопросов. Большой тест Томаса Алтропа! Прошло пять лет, плюс я так долго молчала! Желание использовать рот – спрашивать, говорить и смеяться – было освежающе приятным, как первые раскаты грома наползающей грозы.

– Основной специальностью я выбрал выпечку – о, слышала, я сказал «выпечку», а не «пироги»! Канада понемногу сдает позиции. С оценками все в порядке, но маффины вместо колледжа – это, по мнению отца, провал. – Томас говорил непринужденно, но за его словами чувствовалось напряжение. Могу себе представить реакцию мистера Алторпа на несуразный план насчет булочной-кондитерской.

– Поэтому твои родители и разводятся? – Я откусила кусочек шоколада.

– Так-перетак, Го, – сказал вдруг Томас на чистом, как завтрак, английском. – Я балдею от твоей тевтонской деликатности! Вот что было раньше, курица или яйцо? – Он с несчастным видом уставился в миску, пальцем надрывая пакет муки. – Они и так постоянно ссорились; моя показательная одиночная отсидка после уроков уже ничего не решала. Она стала лишь проводником – или надо сказать катализатором? Отец вышел из себя, когда мать неожиданно встала на защиту моей будущей кондитерской – я покорил ее своими шоколатинами.

– Она хочет, чтобы ты жил с ней в Холкси? Но разве твой папа не пытался удержать тебя в Торонто?

– Жить в Холкси… – Он замолчал.

Тишина разрасталась, заполняя кухню. Мой рот снова будто оказался набит камнями, и я запихнула туда оставшийся шоколад, чтобы прогнать этот вкус.

– В Канаде вовсе неплохо, – признал Томас. – Но и не супер. Так, серединка наполовинку, каша маленького медвежонка, которая самая вкусная. Мать все равно планировала вернуться в Англию, а тут мне представилась возможность приехать, выбросив из жизни все эти неловкие годы. Признаюсь, мне было любопытно.

– В смысле?

Он выставил кулак с отставленным мизинцем. Наш детский сигнал, обещание, салют и тому подобное. Я нечаянно проглотила весь шоколад, но кулака не подала. Не могу. Пока не могу. Некоторое время мы сидели не шевелясь, затем Томас произнес:

– В смысле тебя.

На этот раз мы очень долго разглядывали потолок и стены. Уверена, у Томаса была тысяча причин вернуться в Холкси, и я только одна из них. Но это признание, поэтому я сочла нужным ответить на него своим признанием – в форме вопроса:

– Томас… Когда ты уехал, почему ты так и не написал? Только не начинай спрашивать меня о том же, потому что мне нужно знать. Ты же… просто исчез.

– Я понимаю, тебе нужна единственная веская и судьбоносная причина, – сказал он, снова усаживаясь на стул и положив руки на колени. – А скучная правда заключается во множестве мелких причин. Я же не знал ни твоего электронного адреса, ни телефона – когда мне хотелось с тобой поговорить, я всегда пролезал через дыру в заборе. Кроме того, я не знал, где взять марок. До Нью-Йорка мы добирались восемь часов, там остановились в гостинице, и родители с меня глаз не спускали из-за нашей клятвы на крови. В Торонто отец взвалил на меня миллион дел по дому, надо было записываться в школу, потом мать заставила подстричься, потому что в первый день в новой школе все должны обалдеть от твоего облика средневекового монаха. – Томас начинал кипятиться – руки снова залетали в воздухе. – Отец держал свой кабинет на замке, а когда выдвижной ящик на кухне наконец наполнился скрепками, марками, комком аптечных резинок и карандашом с маленьким троллем на конце, я сел писать, но знаешь, что я заметил? Прошло уже больше месяца, а ты так и не написала мне.

Я не могла поверить, что все так просто. Все это время я думала, что его молчание – одностороннее решение и огромное предательство. Мне не приходило в голову, что это абсолютно в духе Томаса – двенадцатилетнего, неорганизованного и упрямого. Плюс география. Стали бы последние пять лет другими, если бы я сама написала ему?

Был бы другим последний год?

– В расчете? – Томас протянул мне ладонь.

– Ладно, разрядка напряженности, – согласилась я и пожала его руку.

Послышался треск статического электричества, и вдруг Умляут принялся тереться о мою щиколотку. Я и не знала, что он в кухне. Томас и я разжали руки, когда котенок вспрыгнул мне на колени.

– Я искала твой имей, – призналась я. Умляут описывал восьмерки, ходя по мне и урча, как мотор. – И не нашла. Ты писал на электронный адрес «Книжного амбара»? Там ничего нет – может, папа стер.

– Нет, я писал на твой адрес.

Хм. Кто-то сильно заблуждается, и это не я. У меня нет собственного ящика.

Одно время осенью я безвылазно сидела онлайн и смотрела обновления статуса Джейсона, общавшегося со всеми, кроме меня. Я знала: надо терпеливо ждать встречи, но смотреть, как его жизнь бодро бьет крылышками в реальном времени, было как брызгать лимонным соком на порез от бумаги, поэтому я вообще перестала заходить в Интернет, отключила уведомления и стерла все профили. Я ждала.

Я уже хотела сказать Томасу, что у меня нет электронного адреса, что та, кому он послал письмо, находится не в этой реальности, когда

Умляут успел куда-то смыться, Томас не сидел на стуле напротив, а отправлял что-то в духовку и спрашивал через плечо:

– Хочешь посмотреть телевизор?

– Уже поздно. Я пришла свет выключить, – пробормотала я, вставая. Теория струн мне нравится чисто теоретически, а не в собственной кухне среди ночи. Чары разрушились. Я ищу возможность как-нибудь поправить, иначе прожить прошлое лето, а не события пятилетней давности. – Может, в другой раз…

Я ожидала, что Томас поднимет шум или издаст цыплячий писк в знак того, что я трусиха, но когда я пошла к двери, он зевнул и потянулся – мышцы взбугрились под рукавами кардигана.

– Ты права, у нас все лето впереди, – сказал он, прислонясь к духовке. Я помахала ему на прощание. – Масса времени.

Уже светало. Получается, мы с Томасом проговорили всю ночь. По дороге в пристройку мне попался Нед.

– Гротс, – официально кивнул он и невозмутимо сблевал в кусты.

Лежа на кровати, я думала о словах Томаса, что у нас масса времени. Это неправда, но приятно слышать. Я записала это на стене и наконец уснула. Снились мне шоколад и лаванда.