Весь остаток дня Энрико не находил себе места. На сердце тяжким камнем легла тревога. То и дело он корил себя. Ему бы следовало быть там, в больнице с Дорис, он наверняка поддержал бы ее в трудную минуту. Около десяти вечера он решился и набрал номер виллы Переса. Долго не отвечали, наконец сняли трубку. Голос явно не принадлежал ни Шарлоте, ни Дорис.

— Добрый вечер, сеньора. Пригласите к телефону сеньориту Дорис.

— Госпожи нет дома, — как-то нерешительно произнесли в трубке.

— Тогда скажите, пожалуйста, мальчику лучше?

— Не знаю. Теперь все хозяева там, в клинике.

— Извините, извините, за беспокойство, — Энрико положил трубку.

«Что же теперь делать?» — перед глазами Энрико стояла заплаканная девушка.

— Бедная, бедная Дорис, — прошептал он. — Раз все в больнице, то и вправду дело плохо… Будь что будет! Надо ждать, — он откупорил бутылку водки, хлебнул из горлышка и поставил бутылку обратно в холодильник. Почему-то он вспомнил первую встречу с Дорис. По правде говоря, сразу она не произвела на него впечатления, и влечение к ней появилось позже. Возможно, это была реакция на ее необъяснимое поведение, когда она впервые увидела его. Правда, тогда он почувствовал дискомфорт и объяснил его банальной усталостью. «Я чувствовал, что должно было случится что-то страшное, и это сквозило в поступках обитателей дома… Вся его атмосфера была пронизана этим. И вряд ли мальчик избежит фатального исхода». Ему стало нестерпимо жаль Дорис, и он понял, что ему далеко не безразлична ее судьба. С этими мыслями он и уснул.

Проснулся Энрико рано, с головной болью, и долго лежал в постели, выкуривая одну сигарету за другой. Ему хотелось позвонить Дорис, но он подумал, что она еще спит, ведь было только семь часов утра. Тяжело было томиться в неизвестности и, чтобы как-то развеяться, Энрико включил телевизор. По пятому каналу показывали американский боевик, и Энрико рассеяно смотрел на экран, но не мог вникнуть в сюжет. Вскоре фильм закончился, стали передавать хронику. Энрико собирался переключить канал, но тут диктор произнес:

— Как нам только что сообщили, сегодня ночью скончался сын сенатора Хайме Переса Джонни Перес. Мальчику исполнилось одиннадцать лет, и у него давно были проблемы с сердцем, — голос диктора звучал твердо и бесстрастно.

Диктор перешел к следующему сообщению, но Энрико его не слышал. Потрясенный, он вскочил с постели, и первой была его мысль о Дорис. Он быстро оделся, проверил, на месте ли ключи от автомобиля, шагнул, но вдруг передумал и уселся в кресло. «А стоит ли в такой момент ехать к сенатору? Кто я? Близкий им человек?» — подумал он. Сердце его разрывалось. Ему хотелось обнять и успокоить Дорис, но непонятная робость заставляла его сидеть в старом кресле и горевать вместе с семейством Пересов.

В таком заторможенном состоянии он провел день, но утром, когда свинцовые тучи обложили все небо и накрапывал мелкий холодный дождик, его «форд» притормозил у дома Пересов. На душе Энрико скребли кошки. Он долго сидел в машине, наконец вылез, подошел к калитке и нажал кнопку звонка. Никто не отвечал. Энрико толкнул калитку — она оказалась открытой. Он с трепетом подошел к двери и непослушной рукой позвонил. На сей раз дверь отворилась, и служанка в темном одеянии, не произнося ни слова, провела его в вестибюль. Там было немного народу. Все толпились вокруг постамента, где в гробу, усыпанном цветами, лежал бедный мальчик. Казалось, он спит. Он лежал в капитанской форме, и фуражка, расписанная золотом, лежала у его головы. Справа стояли сенатор Перес и Дорис. Энрико подошел к ним.

— Мы… Я и мой отец выражаем вам искренние соболезнования, — взволнованно произнес он. Перес лишь чуть кивнул головой, и на глаза его навернулись слезы. Он готов был разрыдаться, но взял себя в руки. Удивительно, но Шарлоты рядом не было.