Занятия в школе имени Джона Ф. Кеннеди в тот год начались поздно. Удивительно, думал Декс, что они вообще начались. Он отдавал должное директору Бобу Хоскинсу и сварливому родительскому комитету: им удалось достичь соглашения с прокторами, которые, должно быть, посчитали, что безопаснее будет держать неугомонных детишек весь день под контролем, чем позволять им шататься, где вздумается.

Проблема (вернее, одна из проблем в море бед) была в отсутствии учебников. Как и каждая библиотека в Ту-Риверс, школьная библиотека была разграблена. «Индексирована», как сказали прокторы. Книги вывезли на грузовиках в августе — не для того, чтобы сжечь, утверждали они, а в специальное хранилище, несомненно, в каком-нибудь тайном монастырском архиве, в засекреченных казематах.

Военный совет даже предложил новые учебники взамен, и, вероятно, это было неизбежно, если они хотели всё-таки открыть школу, однако Декс пришёл в ужас при виде образцов, которые им показали: том с золотым обрезом, который в 1890-е мог сойти за «Мак-Гаффи Ридер», полный предостерегающих стишков об опасностях сифилиса и спиртных напитков и рассказов на исторические темы, которые выглядели сомнительно даже для той извращённо-кривой кроличьей норы, в которую провалился город: «Герои и ересиархи», «Даниэль в Равенсбройке», «Что завоёвано и что потеряно на полях Фландрии». Декс не мог себе представить, как он будет преподавать подобные тексты классу, выросшему на Супер-Марио и черепашках-ниндзя.

Так что он вёл свои занятиях неформально, как всегда это делал: американская история от революции до первой мировой войны. Он написал «параграфы» и распечатал их на древнем спиртовом дупликаторе, который кто-то притащил из подвала. История, конечно, уже была не та. Только не здесь. Однако, несмотря на пугающие свидетельства последних четырёх месяцев он не мог убедить себя, что это бессмысленная работа, что он рассказывает раз от разу меньшему количеству учеников сказки некоей утерянной и невозможной страны снов. Эти события произошли. Они были важны и имели последствия: городок Ту-Риверс, к примеру, был одним из них.

Он преподавал реальную историю. По крайней мере, он в это верил. Но его ученики не проявляли интереса, и сегодняшний день исключением не стал; он преподавал без книг, электрического освещения, тёплого класса и большого энтузиазма и испытал, как и все остальные, облегчение, когда день, наконец, закончился.

Он шёл домой через длинные тени. Комендантский час начинался в шесть, но на улицах уже никого не было. Кроме военных. За последние три месяца Декс приучился не смотреть на приземистые патрульные машины. Они всегда одинаковы — водитель в чёрном берете и человек с винтовкой и примкнутым штыком рядом с ним, на лицах обоих — выражение тупой скучающей враждебности. Лица такого типа, вероятно, увидишь во множестве в Гондурасе или Пекине, но это были не те лица, что Декс ожидал бы увидеть в Ту-Риверс.

Однако, как могла бы сказать Элли Смит, он больше не в Мичигане. Он уже бросил попытки понять, какова истинная природа этого места. Единственными подходящими словами здесь были те, что он услышал в «Сумеречной зоне». «Иное измерение». Что бы это ни значило.

Он взобрался по лестнице в свою квартиру. В гостиной было темно и холодно — как и всю эту осень. Военные обещали протянуть высоковольтную линию с юга, но он в это поверит, только когда увидит. А пока же было холодно, а зимой станет ещё холоднее. Они бы все перемёрзли, если бы не достигнутые соглашения.

Диван-кровать был разложен и завален одеялами — всеми одеялами, что у него были. В тот краткий период в июне, между самим событием и военной оккупацией, ему достало соображения прикупить штормовой фонарь и запас лампового масла для него. Фонарь давал ему лишние полчаса света каждый вечер. Достаточно света, чтобы читать. Прокторы конфисковали не все книги в городе — остались личные библиотеки, включая его собственные семь полок, набитые книгами в мягких обложках. Он перечитывал Марка Твена — в сложившихся обстоятельствах это поднимало дух.

Он поел холодного консервированного супа. Прокторы выдавали «пайковые купоны», отпечатанные мимеографом на тряпичной бумаге; их обменивали на еду в пункте раздачи на стоянке супермаркета. Декс истратил свои купоны в начале недели, но берёг нескоропортящиеся продукты. Воду привозил грузовик к зданию мэрии; народ выстраивался в очередь со старыми молочными бидонами, походными термосами и другими ёмкостями, удобными для переноски. Ждать приходилось обычно около часа, и вода попахивала бензином.

Он не принимал горячего душа с июня. Оказалось возможным, как Декс убедился сам, держать себя в чистоте с помощью тряпочки, маленького кусочка мыла и кувшина воды комнатной температуры, но удовольствия в этом не было никакого. Душ уже начал ему сниться.

Он читал в сгущающихся сумерках, пока не стало слишком темно, потом отложил книгу и стал смотреть в окно на то, как наступает ночь. Набежали облака, поднялся ветер. Улица засыпана опавшими листьями. Никто не убирал и не сжигал листья в этом году. Город выглядел опустившимся и неряшливым.

Сегодня он не зажигал штормовой фонарь. Когда в комнате стало темно, когда погрузилась во тьму улица, он переоделся в чёрную футболку, джинсы и синий плащ. Он сунул банку супа в один карман, две банки апельсиновой шипучки в другой. После секундного раздумья, добавил к ним бутылочку аспирина.

Насколько Декс мог судить, все соблюдали комендантский час. Было лишь несколько исключений. В июле двадцатисемилетний мужчина по имени Сигрэм был застрелен, когда пытался ночью пробраться через весь город, чтобы нанести визит подруге. Его труп был выставлен на обозрение у мэрии на три жутких дня.

С тех пор патрули несколько ослабили бдительность, но Декс всё равно был предельно внимателен, выходя из подъезда на продуваемую ветром улицу.

Ветер — это хорошо. На фоне скрипа деревьев и шороха всех этих сухих листьев не будет слышно звуков его передвижения. Уличного освещения не было, лишь случайное мигание свечных огней за задёрнутыми шторами окнами; это тоже было неплохо. Он проследовал вдоль линии живых изгородей к Бикон-стрит и внимательно огляделся, прежде чем перебежать через перекрёсток к углу парка Пауэлл-крик. Парк был хорошим прикрытием, но рискованным местом для прогулок в темноте. Он старался держаться едва различимой светлой дорожки.

Он нырнул под иву, когда военный патруль с Оук-стрит свернул за угол у тёмного здания начальной школы, хрустя колёсами по опавшим листьям. Сидящий рядом с водителем солдат осматривал тротуары, освещая их ярким прожектором. Декс, скорчившись, застыл и старался пореже дышать, пока не стих звук мотора и не померк свет прожектора.

Затем он перешёл улицу к маленькому деревянному домику с заросшей лужайкой, обошёл его и спустился по короткой лестнице с бетонными ступенями к двери в подвал. Он шёл по памяти; в темноте он практически ничего не видел. Деревья шипели на ветру в черноте заднего двора. На пальто упали первые капли дождя; воздух на губах был холоден и влажен.

Он открыл дверь, не постучав. Когда он плотно закрыл её за собой, он чиркнул спичкой и коснулся ей огарка свечи.

Подвальная комната без окон. Бетонный пол. Стопки одеял, консервные банки (по большей части пустые), несколько книг, примус.

На полу матрас, а на матрасе — Говард Пул. Его глаза закрыты, лоб в испарине.

Декс вздохнул и принялся вытаскивать банки из карманов пальто. Услышав возню, Говард повернул голову и посмотрел на него.

— Это я, — сказал Декс.

Молодой человек кивнул.

— Пить, — сказал он.

Декс вскрыл панку шипучки и вложил в руку Говарда две таблетки аспирина. Рука была горячая, но, вроде бы, не настолько, как вчера.

Говард страдал от гриппа, который грозил перейти в пневмонию. Декс верил, что кризис миновал, но теперь ни в чём нельзя быть уверенным.

Говард повернул наручные часы так, чтобы на них упал свет свечи, потом медленным, болезненным движением сел.

— Уже комендантский час.

— Ага.

— Рискованно сюда приходить.

— Я не хотел, чтобы за мной проследили.

— Думаешь, могли бы?

— Утром приходила пара прокторов. Они знают твоё имя, знают, что ты работал на заводе и снимал комнату у Эвелин. Всё чинно-благородно, никакого давления. Но один из них пошёл за мной на работу. Я подумал, что лучше прийти сюда, когда стемнеет.

— Господи. — Говард перевернулся на бок.

— Всё не так плохо, как тебе кажется. У меня не сложилась впечатления, что они за тобой охотятся. Просто забрасывают удочки.

Говард вздохнул. Он выглядит уставшим от всего этого, подумал Декс: вымотанным болезнью, холодом, необходимостью прятаться.

Уже через десять дней после того, как в Ту-Риверс вошли танки, военные объявили, что имеют желание поговорить с сотрудниками Лаборатории физических исследований Ту-Риверс. Говард решил не высовываться. Потом лейтенант Bureau de la Convenance Religieuse, человек по имени Саймеон Демарш, занял пансион Эвелин и превратил его в свою штаб-квартиру. И Говарду пришлось пуститься в бега.

Дом, в котором они находились, официально пустовал. Он принадлежал Полу Кантвеллу, аудитору, который, когда всё произошло, был с семьёй во Флориде.

Говард нашёл на столе наверху старые недействующие водительские права и пользовался ими, выдавая себя за Кантвелла при раздаче пайков. Когда он слёг с гриппом (какой-то его разновидностью, появившейся вместе с танками: им болела половина города), Декс пользовался ими, чтобы получать двойной паёк — рискованное дело, поскольку за накопление продуктов и подделку документов в военное время полагается смертная казнь.

Говард рассеянно забормотал:

— Я видел сон, когда ты пришёл. Что-то про Стерна. Он был в здании, где всё было покрыто драгоценными камнями. Но я не помню… — Его голос затих.

Снова Стерн, подумал Декс. С тех пор, как его начало лихорадить, Говард часто говорил о своём дяде Алане Стерне — который был движущей силой Лаборатории физических исследований Ту-Риверс и который, предположительно, погиб во время катастрофы. Лихорадка будто оживила воспоминания о нём в голове Говарда.

— Женщина, — тихо сказал Говард, явно в бреду. — Женщина ответила на звонок.

Декс открыл банку супа и вложил ему в руку ложку. Пальцы Говарда сомкнулись на ней спазматически, рефлекторно.

— Когда я позвонил ему в Ту-Риверс, — говорил Говард. — Женщина…

— Это важно?

Вопрос, казалось, прояснил его разум. Он виновато улыбнулся Дексу.

— Не знаю. Может быть. — Он поднёс ложку ко рту. — Холодный суп.

— Тебе надо есть. Кстати, как ты себя чувствуешь?

— Немного лучше. Чаще просыпаюсь. По крайней мере, я так думаю. Здесь трудно следить за временем. — Он проглотил ещё ложку супа. — Не так часто в сортир бегаю. Даже немного проголодался.

— Это хорошо.

Некоторое время он ел в молчании. Дексу казалось, что суп и аспирин потихоньку ему помогают. Было приятно это видеть.

Они слушали, как усиливается дождь, барабаня по жестяному навесу над задней дверью.

Говард отставил пустую банку и в последний раз облизал ложку.

— Я говорил о дяде. Это не просто бред, Декс. Я знаю, я не больно хорошо соображал. Но он — ключ ко всем этим событиям. Может быть, наш ключ к их пониманию.

— Думаешь, у нас есть шанс их понять?

— Не знаю. Возможно.

Может быть, Говард сможет разобраться, что произошло в лаборатории. У Декса явно не получится. Он и боровскую модель атома с трудом понимал, не говоря уж о физическом процессе столь катастрофичном, что он способен переписать историю. То, что здесь произошло — это не школьный курс физики, его не было ни в одной учебной программе, о которой Декс когда-либо слышал. Он покачал головой.

— Ты говоришь с гуманитарием, приятель.

— Возможно, мы должны понять их.

— Должны?

— Я много об этом думал. Когда лежишь тут в темноте, то очень много думаешь. Это наш единственный выбор, Декс. Мы поймём их и что-нибудь сделаем, или просто… что? Будем вот так жить и дальше? Нас будут убивать, сажать в тюрьму или, в лучшем случае, ассимилируют?

Декс тоже об этом задумывался, как и, вероятно, большинство жителей Ту-Риверс. Но никто никогда об этом не говорил. Это было молчаливое соглашение всех со всеми. О будущем не говорим.

Говард нарушил это правило.

— У тебя температура.

— Не уходи от разговора.

— Ладно.

— И не пытайся меня подбодрить. Я не настолько больной.

— Прости. Если бы я знал, с чего начать…

— Я всё время думаю о Стерне. Он мне снится. Когда меня лихорадит… несколько раз мне казалось, что он здесь, в этой самой комнате. Очень реальный. — Говард покачал головой и снова улёгся на матрас. — Всё казалось таким логичным. Во сне всё гораздо осмысленнее.

Декс вернулся домой после полуночи. Погода скрывала его от глаз и свела военные патрули к минимуму, но его одежду насквозь промочил холодный дождь, и когда он увидел, наконец, свой дом, его уже колотил озноб. Может быть, Говард прав, подумал он. Возможно, во сне во всём этом больше смысла.

Возможно, сновидения — это единственный способ подступиться к чему-то настолько непонятному. Декс справлялся лучше многих, потому что его собственная жизнь перешла на территорию сновидений давным-давно. Он жил, как во сне с тех пор, как пожар отнял у него Абигаль и Дэвида. С того момента его жизнь покатилась в мрачную пропасть, на фоне которой даже события последних нескольких месяцев казались не более чем кратким всплеском, когда его собственная потеря оказалась каким-то образом вплетённой в ткань внешнего мира. Он полагал, что Эвелин что-то такое в нём чувствует, что даже возникающая между ними нежность — а это была настоящая нежность — тем не менее, перекрывалась чем-то тёмным. Он полагал, что именно по этой причине она решила остаться в пансионе с проктором Демаршем. Она, разумеется, боялась, но не только. Она знала о Дексе: кем он был и что он потерял.

Он стоял во тьме под притолокой старого дома и пытался вставить мокрый ключ в замочную скважину. Он думал об Эвелин Вудвард и о том, что она для него значит. Иногда она казалась дверью в мир, из которого он был изгнан — не заменой Абигаль, но выходом из тёмного ущелья, в которое превратилась его жизнь, наверх, на залитые солнцем возвышенности, в которые он уже почти перестал верить.

Ей нечем было ответить на эту лихорадочную потребность, да и кому это под силу? Лучше было не хотеть подобных вещей. Он достиг некоего модуса вивенди со своим горем, и такие соглашения лучше не нарушать. Ты несёшь своё горе и при необходимости ешь его и пьёшь, пока оно не становится тобой самим, пока ты в один прекрасный день не посмотришь в зеркало и не увидишь там ничего, кроме горя — человека, сотканного из одной лишь скорби, но который держится на ногах и каким-то образом всё ещё живёт.

Он оставил свою мокрую одежду висеть на перекладине шторки в ванной и отправился в постель, жаждая этих нескольких часов забвения, прежде чем снова взойдёт солнце.

Его разбудил стук в дверь.

Стук был уверенный и не допускающий возражений — прокторский стук. Он проснулся, щурясь на дневной свет; его сердце бешено колотилось.

Он прошёл прямо к двери и открыл её, встревоженный, но не испуганный; он слишком устал от всего этого, чтобы бояться.

Коридор освещался лишь светом бледного октябрьского утра из окна, выходящего на восток. Двое младших прокторов, розовощёких юнцов, лишь начинающих овладевать фирменным высокомерием профессиональных сотрудников религиозной полиции, осмотрели Декса и комнату за ним. Затем они расступились.

Вперёд вышла женщина.

Декс озадаченно уставился на неё.

Она была одета так, как, по его представлениям, могла одеваться в молодости его прабабушка: чёрное платье до пола с высоким воротником, длинными рукавами и пуговицами на крючках, надетое поверх своеобразного корсета, придававшего женской фигуре форму буквы S — сплошь грудь и ягодицы. Определённо не униформа — слишком много шнуровки на воротнике и манжетах. Тёмные волосы с пробором посередине обрамляли лицо. Ростом она была примерно ему по грудину.

Она смотрела на Декса с отчаянной решимостью. Однако в то же время она покраснела — возможно, из-за того, что он открыл дверь в одних трусах и футболке.

— Прошу прощения за беспокойство, — сказала она. — Вы мистер Декстер Грэм?

Она говорила со странным акцентом, который он слышал у некоторых солдат. Интонации британские, гласные звучат практически по-ирландски. Её произношение превращало «Декстер Грэм» в нечто экзотическое, словно имя шотландского горца из романов Вальтера Скотта.

Он преодолел напавшую на него немоту и ответил:

— Да, это я.

— Меня зовут Линнет Стоун. Лейтенант Демарш прислал меня поговорить с вами. — Она сделала паузу. — Я могу подождать, если вам нужно одеться. — Румянец на её лице немного сгустился.

— Хорошо, — сказал Декс. — Спасибо. — И отправился искать штаны.