Дексу не нравилась идея ехать туда, где стреляют, но план Шепперда был единственной реальной возможностью: добраться до лесовозной дороги и молиться, что удастся проскочить в неразберихе. Снег уже был достаточно глубок, чтобы стать проблемой, достаточно серьёзной даже на улицах Ту-Риверс, не говоря уж об однополосной колее в лесу. Первой его задачей было забрать Клиффорда Стоктона и его мать, второй — как можно больше увеличить расстояние между собой и ядерной бомбой в резервации оджибвеев.

Линнет сидела рядом с ним; её внимание было сконцентрировано на предрассветном мраке за стеклом машины. Уличные фонари горели над головой янтарным светом. Во многих домах тоже горел свет, словно сами дома вдруг пробудились среди ночи. Декс задумался о том, как много народу предупредили о побеге. Шепперд сказал, что он общался со многими родителями. Вывезти детей было главной задачей, и школьный персонал не скупился на имена. Чернокожие, компактно живущие вокруг Харт-авеню, нервничали с тех пор, как прокторы заставили их зарегистрироваться в категории «Негры и Мулаты»; они также составляли существенную часть каравана.

Но Ту-Риверс слишком велик для настоящей массовой эвакуации. Новости распространялись быстро в последние пару дней, но оставались многие, кто попросту ничего не слышал. Декс видел, как они осторожно выглядывают в занавешенные окна своих домов, несомненно озадаченные звуками стрельбы и непривычно оживлённым движением. Машина Декса была на дороге далеко не единственной. Некоторые обгоняли его, слишком напуганные, чтобы проявлять осторожность, и по крайней мере одна оказалась в кювете на обочине Ла-Саль-авеню с бесцельно вращающимися колёсами.

Декс подъехал к дому по адресу, который дал ему Клиффорд, неподалёку от Колдуотер-роуд, и, не глуша мотор, подбежал к двери. Он постучал, подождал, постучал снова. Без ответа. Могло ли такое быть, чтобы Клиффорд и его мать проспали? Или выехали раньше? В отчаянии он забарабанил в дверь кулаками.

Эллен Стоктон открыла дверь. Она была в домашнем халате, глаза красные от слёз. В одной руке она держала что-то вроде кувшина для вина, наполненного маслянистой жидкостью, от которой разило самогоном.

— Миссис Стоктон, вы с Клиффордом должны немедленно сесть в машину, — сказал Декс. — У нас почти не осталось времени.

— Они забрали его, — ответила она.

Снежинки падали её на волосы. Глаза красные, взгляд рассеянный.

— Я не понимаю, — сказал Декс, — вы говорите о Клиффорде? Кто его забрал?

— Солдаты! Солдаты его забрали. Так что уходите. Проваливайте. Вы нам не нужны. Мы никуда не едем.

Линнет помогла одеть пьяную женщину и запихнуть её в машину. Несмотря на взрывы сквернословия, миссис Стоктон была слишком усталой, чтобы сопротивляться, и слишком пьяной, чтобы возражать. На заднем сиденье, укрытая шерстяным одеялом, она стала покладистой и инертной.

Декс уселся за руль. Уже совсем рассвело. Над городом поднимались столбы дыма, и до сих пор время от времени были слышны выстрелы — иногда далёкие, иногда слишком близкие.

— Мальчик, вероятно, в мэрии, — сказала Линнет. — Они устроили там временную тюрьму. — Если только его не убили. Что было возможно, даже вполне вероятно. Но Декс, несомненно, знает это, так что Линнет не стала ничего говорить в присутствии матери Клиффорда.

Та сказала что-то о соседе, который видел, как солдаты уводили сына в мэрию — так что Клиффорд по крайней мере побывал там не так давно.

— Там вряд ли много охраны, — сказал Декс. — Прокторы уже все уехали. Правда, солдаты, наверное, остались. — Он посмотрел на Линнет.

Он хочет, чтобы я приняла решение, подумала она. Потом: Нет… он спрашивает у меня разрешения.

Потому что под угрозой окажется и моя жизнь, не только его.

Но он может погибнуть, подумала она. Однако это может случиться в любом случае. Люди уже гибнут. И ещё больше погибнет уже скоро, и она, вероятно, будет среди неудачливого большинства — и что с того?

Ренунциаты научили её, что если она умрёт вне Церкви, то ангел Тартарохис будет вечно бичевать её огненным бичом. Так тому и быть, решила Линнет. Тартарохис, без сомнения, будет очень занят из-за войны и всего остального.

Мэрия была в пяти кварталах позади.

— Нам надо поторопиться, — сказала она Дексу, спеша произнести эти слова прежде, чем её храбрость ослабнет.

Он улыбнулся и принялся разворачивать машину.

Саймеон Демарш сидел, напрягшись, на обитом плюшем заднем сиденье машины Бюро; шофёр что-то бормотал себе под нос, ведя машину на опасной скорости на восток, к шоссе.

Демарш перестал думать об Эвелин. Он перестал думать о Доротее, Кристофе, Гае Маррисе, Bureau de la Convenance… фактически, он вообще не думал, лишь глядел из этого укрытого от опасностей места на зелёные от сосен и серые от туч формы внешнего мира. Он смотрел в окно, на которое каждая налетающая снежинка налипала на мгновение, прежде чем скатиться с него, превратившись в капельку под набегающим ветром.

— Какие-то проблемы в армейских казармах, — сказал шофёр. Это был молодой человек с напомаженными волосами и выговором уроженца Наханни: гражданский служащий, не пион. Демарш видел, как нервно бегают его глаза в зеркале заднего вида.

Они выехали на идущее на юг шоссе. Эта дорога соединялась с маршрутом на Фор-ле-Дюк, однако при этом проходила мимо мотеля, реквизированного для нужд гарнизона.

— Это опасно для нас? — спросил Демарш.

— Не знаю, лейтенант, но вполне возможно. Видите дым впереди?

Демарш всмотрелся, но не увидел ничего, кроме снега, того же самого снега, в котором колёса буксовали на каждом повороте.

— Нам обязательно ехать так быстро?

— Сэр, если я приторможу, колёса могут потерять сцепление с дорогой. Предпочитаю, чтобы у машины был запас инерции.

— Делайте так, как считаете наилучшим.

Через несколько секунд водитель сказал:

— Бог и Самаэль! — И машина противно дёрнулась, когда он нажал на тормоз.

Впереди, по левую сторону дороги, горела казарма. Под падающим снегом это было странное зрелище, и Демарш залюбовался им, на какое-то время утратив дар речи. Чёрный дым вырывался из многочисленных окон того, что когда-то было мотелем «Дэйз Инн». Языки пламени, поднимавшиеся из оконных проёмов, выглядели почти как лица.

Дорога была чёрной от сажи, но проезжей.

— Не останавливайтесь, — сказал Демарш. — Ради Бога, только не здесь!

Затем стекло машины разлетелось осколками. Ветровое стекло со стороны водителя. Шофёр дёрнулся и повернулся, словно хотел посмотреть назад, но его глаз, обращённый к Демаршу, был залит кровью. Его нога судорожно упёрлась в педаль газа, и машина резко взбрыкнула, а он выпал из-за руля.

Машина въехала в столб. Демарша бросило вперёд, и прежде чем он снова выпрямился, он успел рассмотреть расколотый пулей череп шофёра, пачкающий обивку сидений кровавой кашей. Холодный ветер задувал через разбитое стекло. За уцелевшими фрагментами стекла Демаршу был виден сосновый лес через дорогу от горящего мотеля, где из клубов дыма выходили солдаты. У них были винтовки. И большая их часть была нацелена на машину.

Солдаты прицелились, когда Демарш выбрался наружу через правую дверь машины. На нем была форма Бюро; даже на таком расстоянии они бы узнали в нём проктора. Стекла разлетелись вокруг него режущим дождём, и он услышал свист пуль и стук, с которым они впивались в покрытую снегом дорогу. Он уже собрался бежать, когда одна из пуль вошла в его тело.

И он оказался на земле. Солдаты кричали и размахивали оружием, но звук их голосов сливался в неразличимый шум. Задыхаясь, Демарш повернул голову, чтобы взглянуть на горящее здание. Рёв огня окружал его со всех сторон. Пламя растопило снег, превратив его в ледяное зеркало: зеркало, полное неба, огня, пепла, и самого мира.

Клиффорд Стоктон немного поспал в эту ночь. Лукас Тибо не сомкнул глаз.

Каждого поместили в отдельную клетку в подвальной тюрьме в здании мэрии. Они были разделены пыльным пустым пространством в помещении, которое когда-то служило архивом. Все шкафы были вынесены, а их содержимое сожжено, когда Делафлёр обосновался в здании. Стены были бетонные, потолок выложен белой звукопоглощающей плиткой. Пол покрывал зелёный линолеум, и он был холодный, как промёрзшая земля. Клиффорд скоро научился держать ноги подальше от него; его зимние ботинки не защищали от этого холода. Бо́льшую часть времени он проводил на маленькой матерчатой раскладушке, которую выдали ему прокторы.

Он проснулся от того, что Лукас Тибо громко ругался.

— Я хочу завтракать! — кричал он. — Ублюдки! Мы тут с голоду помираем!

Короткая пауза, потом ритмичные звуки — Лукас колотил кулаком по решётке. Клетку Клиффорда он мог увидеть, только прижав голову к своей решётке и заглянув за угол, где линия клеток следовала за изгибом стены. Это не стоило усилий.

Клиффорд был рад своему относительному уединению. Он опорожнил мочевой пузырь в фаянсовый горшок, выданный ему для этой цели, стесняясь производимых в процессе звуков. Утро сегодня было такое холодное, что после того, как он закончил, от горшка ещё несколько минут поднимался пар.

Он снова уселся на раскладушку и закутался в одеяло.

— Долбонаты! — орал Лукас. — Кретины! Недоумки!

Клиффорд подождал, пока солдат снова не замолчит. потом сказал:

— Их там нет.

— Что? — вскинулся Лукас, словно забыл, что Клиффорд в подвале вместе с ним.

— Их там нет! — Это было очевидно. Через четыре часа после наступления темноты здание было полно звуков: постоянные шаги наверху, открывающиеся и закрывающиеся двери, внезапный рёв мотора и его постепенное затихание за покрытыми пылью окнами под потолком. — Они ушли. Эвакуировались. Должно быть, сегодня тот самый день.

Не нужно было уточнять, день чего. Поэтому-то и Люк здесь — потому что болтал о бомбе.

И Клиффорд был здесь по этой же причине, хотя никто ему этого не говорил — с ним вообще никто не разговаривал. Солдаты просто впихнули его в эту клетку и ушли.

И теперь уже слишком поздно что-либо делать — лишь ждать. И он сказал об этом Люку.

Тибо назвал его мелким идиотом, малолетним бандитом, вруном.

— Они не могут оставить меня здесь. Сыновья Самаэля! Даже прокторы такого не сделают.

Однако утро наступало, и Лук погрузился в безысходное молчание. Клиффорд знал, что уже рассвело, по слабому свету из вентиляционных окон. Это были его единственные часы. Не считая их, единственным источником света были тусклые флуоресцентные трубки на потолке — и большинство из них не горели.

Клиффорд не знал, как долго он пялился на лоскут дневного света на краю потолка; его прострацию прерывали лишь доносившиеся из клетки Лукаса Тибо всхлипывания.

Затем послышался ещё один звук: выстрелы, не так уж далеко отсюда.

— София-мать! — закричал Лукас.

Это была новая угроза. Клиффорда охватил ужас: лучше уж бомба, чем ружьё. Он читал про Хиросиму и Нагасаки. Бомба сжигает всё, как огненное цунами. Люди исчезают, и остаются только их тени. Он уже смирился с гибелью от взрыва бомбы, но быть расстрелянным — это другое. Это его тревожило.

Стрельба прекратилась, началась снова, опять затихла.

А потом дверь с надписью «ПОЖАРНЫЙ ВЫХОД» распахнулась, и за ней оказался проктор Делафлёр с круглыми глазами и пистолетом в руке.