XVIII. Во дворце Коматсу
В дворцовом парке, не более полуверсты от въезда в главный дворец императора, стоит сохранившийся чудом маленький дворец одного из бывших шогунов. Причудливые окна этого дома, его резная ореховая крыша с фигурами, отчасти разрушенными фронтонами, малень-кия двери с какими-то крытыми щитами — все это указывало на древнее происхождение этой постройки.
Принцесса Мароу Коматсу, мать Хризанты, сидела в своей любимой комнате, сохранившей прежнюю, японскую обстановку.
Мароу никак не могла привыкнуть к стульям и диванам, предпочитая им низкие циновки, покрытые шелком сиденья с подушками для колен.
Она только что получила письмо сына, отосланное им по пути во Францию из Суэца, и собиралась его прочесть, как доложили о приезде маркиза Ито.
Выйдя ему навстречу, она попросила маркиза, также любившего японскую обстановку, в свою любимую комнату.
Маленькие мусме (прислужницы) пододвинули к сиденью принцессы подушечку и бархатную подстилку в виде круглого ковра.
Маркиз сел.
— Глубокоуважаемая принцесса, — начал маркиз, отвесив японский поклон, — я прибыл сюда по приказанию великого императора, поручившего мне высказать вашему высочеству искреннее сожаление микадо по поводу горя, постигшего вашу семью. Ваш сын в Париже убит на дуэли, происшедшей по вине принцессы Хризанты, которая внезапно скрылась неведомо куда.
Принцесса Мароу громко вскрикнула и с ужасом устремила свои большие карие глаза на маркиза. Она отказывалась понимать, в ее уме не укладывалось это страшное событие. Грудь ее порывисто поднималась под влиянием сильно забившегося материнского сердца. На глазах стояли слезы; поникнув головой, она упала на подушку и конвульсивно разрыдалась.
На морщинистом лице маркиза показались две крупные слезы.
Он молчал, но это молчание говорило больше тех избитых фраз сожаления, которые так часто и так бессмысленно расточаются в подобных случаях.
— Успокойтесь, дорогая принцесса, — сказал маркиз после продолжительной паузы. — Дочь вашу мы скоро доставим обратно в Токио, тело же сына мы с почестями похороним на буддийском отделе кладбища Реге Lachaise около Парижа. Наши обряды будут точно соблюдены.
Мароу приподнялась, но говорить она не могла.
Она только кивнула поникшему головой маркизу и снова бросилась на мокрую от слез подушку.
И как ей было не плакать.
Любимая дочь стала предметом дворцовых толков, любимый первенец, которого лелеяла и которым гордилась, — убит.
Для матери такой удар явился не под силу.
Она в слезах стремилась найти хотя бы маленькое облегчение.
Долго она еще не(могла успокоиться.
Выходя из комнаты принцессы, маркиз столкнулся с принцем Коматсу, которого услужливые мусме вызвали из дворцового парка.
Один расстроенный вид так редко удостаивавшего своим присутствием маркиза сразу встревожил принца.
— Что случилось? — прямо спросил принц, нарушая условия этикета.
В кратких словах маркиз сообщил все, что знал. Принц слегка пошатнулся и ухватился за консоли.
Произошла пауза, которую маркиз прервал:
— Его величество император поручил мне высказать вашему высочеству свои искренние сожаления по поводу постигшего вас горя.
Но Коматсу ничего не ответил.
Он смотрел куда-то в глубину залы и даже не заметил, когда маркиз, безмолвно поклонившись, удалился из дворца.
Только шум отъезжающего экипажа вернул его к действительности.
Но эта действительность была ужасна.
Всю жизнь его преследовали семейные неурядицы.
Красавица-жена, не свободная от упрека, продолжала вести легкомысленный образ жизни. Как один из сподвижников великих реформ страны, принц много путешествовал по Европе вообще, а в особенности долго пребывал в Вене, где его помнят и по настоящее время, и такое поведение принцессы не могло ему нравиться.
Новый удар судьбы поверг его в такой ужас, какого он еще не испытывал во всю свою жизнь.
Он вышел как-то бессознательно в парк и пошел бродить по окраинам. Вся природа, деревья и цветы, даже солнце как бы потускнели. Его окружал душевный мрак, непроглядная тьма. Долго он блуждал по парку, пока не очутился около «Аллеи смерти».
Вдали его взор привлекала разрушенная погода с ее едва уцелевшими частями резной крыши. Прошел час, другой, наступил наконец вечер.
Вечернее солнце освещало дочти развалившуюся пагоду. Где- то раздавалось тихое, монотонное пение, крик совы нарушал общее молчание природы.
Принц продолжал стоять, глубоко задумавшись.
Стемнело.
На одной из крыш пагоды показался желтый фонарь; затем другой, третий.
Принцу показалось, что море огней вот-вот окружит все крыши многоэтажной погоды и что сама руина медленно надвигается на него по «Аллее смерти», угрожая раздавить, уничтожить.
Сторожа ночью подобрали принца в бессознательном состоянии.
Немедленно было послано за доктором, который на вопрос Мароу грустно покачал головой и молча прописал рецепт.
— Паралич, излияние крови в мозг, коматозное состояние… — бормотал доктор под нос.
Лед, прописанный доктором, был доставлен из английского холодильника и в мешках положен на голову больного.
Мароу не отходила от ложа больного.
От времени до времени она прерывала свои заботы, отправляясь в свою любимую комнату поплакать о сыне.
О болезни принца было доложено микадо, который продолжал ежедневно интересоваться судьбой этой семьи, посылая даже своего лейб-медика на консультации.
Тем временем маркиз Ито послал в Париж подробные инструкции.
Временно отлучившегося магараджу Ташидзу известие о смерти принца и исчезновении Хризанты привело в неистовую ярость.
— Мщение, — кричал он, — мщение, я сотру с лица земли этого негодяя, я не допущу, чтобы дочь моя стала игрушкой в руках какого-то барона!
Магараджа явился во дворец Коматсу, когда уже миновал острый процесс болезни принца.
Он долго увещевал рыдавшую Мароу, говоря ей, что их дочь вернется и что было ошибкой отпускать такую юную, недостаточно благоразумную девушку без надзора в этот западный Вавилон, именуемый Парижем.
Магараджа также навестил принца, высказав ему свое искреннее сожаление и внушив ему бодрость к уверенность, что дочь скоро вернется.
